Читать книгу: «Могрость», страница 12

Глава 15. Хитросплетения

Пасмурная погода подпортила идиллию всеобщего ожидания лета. Майские отгремели, а солнце спало за тучами. Моросил дождь. Аня шагала под зонтиком по аллеям Южного парка, глядя под ноги, изредка – на пустые скамейки. После пар она не спешила в пустую квартиру: вдыхала землистую сырость и, робея от прохлады, невольно вспоминала события трехмесячной давности.

В душе кислотой жгло негодование. Она была права, была так близка к разгадке. И что теперь? Скоро последний звонок, а ей запрещено поздравить брата с окончанием школы. Он сменил номер, оборвал связи. Бабушка горстями пила таблетки, медленно шла на поправку и страдала забывчивостью. Дядя уехал на Север. Весь дым могрости улетучился с отъездом из Сажного, шрамами напоминая о пережитых ужасах.

Перед глазами вновь выросли кованные ворота, палец немел, но давил кнопку звонка. Калитку открыла Надя: ни проблеска прежней улыбки, чернеющая неприязнь в глазах.

– Что случилось? – испуганно спросила, кутаясь в шубку. – Это кровь на лице?

– Где Рома?

– Уехал. С Костей в отделение.

– Позвони ему! – громко потребовала Аня, вытирая губы и нос влажной салфеткой. Металлический привкус крови во рту вызывал тошноту.

Взгляд Нади ожесточился.

– Не думаю, что ты в праве требовать.

– Он лжет! Ты знаешь, что лжет! Байчурин не нападал на Гришу. Клевета. Это не он.

– Полиция разберется.

– Надя, – Аня схватила ее за руки, – это Сыч надоумил, да? Ты ведь знаешь, что Сыч его подговорил? Он его окончательно сломил. Отчим и он.

Нади скинула ее руки с запястий, с отвращением отходя за калитку.

– Костя?.. Опять Костя, естественно. Аня, пора забыть подростковые обиды.

– Послушай! При чем тут обида? Я не обижена на него, я видела…

– Это подло. – Надя выставила ладонь, отворачиваясь. – Месть – это подло. Ты еще встретишь свою любовь. Не стоит нам завидовать. Лоре с Костей сложно временами. Отношения – огромный труд, уступки, понимание…

– Прекрати! – Аня едва сдерживалась, чтобы не схватить Надю за ворот шубки, не потащить насильно к служебной «Приоре» у дома Лесохиных. – Речь об убийствах в Сажном. О смерти Тани.

Упоминание о Тане немного пошатнуло несокрушимость мнения. Надя насторожилась. Из двора гусыней вперед подруги выступила Лора:

– А! – закатила она глаза под лоб, сплела руки. – Примчалась защищать Байчуру? Серьезно, Руднева? – Скептически повела белой бровью. – Еще тот типец. Живет отшельником. Его видели у разваленного моста. И вот, теперь покалеченный мальчик в подлеске.

Аня разразилась упреками:

– Это не он! Вы ведь знаете! Вы знаете? – Она сощурила глаза. – Вам плевать, да? Вы их покрываете? Неужели совесть не гложет? Они причастны. Они причастны к смертям!

Надя зарделась, а Лора подалась бульдогом:

– Ты в своем уме? Какие смерти? Прекрати орать!

– Я их видела в лесу! Ярмака и Сыча. Я видела их!

– В лесу охота. Волки. Руднева, у тебя шашни с Байчурой?

Лора и Надя хохотнули, переглянулись. Аня толкнула Лору.

– У Полевки когти прорезались?

– Это у тебя шашни! – огрызнулась Аня. – Твой парень – убийца.

Лора балансировала на острой грани рукоприкладства, и Аня уже сжала кулаки, готовая драться бездумно, яростно. Но вмешалась Надя:

– Муха был на охоте, – суетилась между Лорой и Аней, – он тоже видел, как Байчурин шел следом за Гришей. То, что он вызвал скорую не отменяет факта…

– Смирись, Аня! – Лора угрожающе наступала. – Косте ты глубоко безразлична.

Опять старая песенка. Можно уехать, найти друзей, сменить весь образ жизни, а для кого-то остаться на мертвой точке, обвешанной фальшивыми ярлыками. Аня приказала себе стоять на месте.

– Лариса, ты была заносчивой дурой – дурой и останешься. Открой глаза, защити хоть раз брата.

Перед носом Ани со стуком закрыли калитку, оставив упреки тлеть под воротами. Она фыркнула, крутнулась идти – остановилась и выкрикнула зло, но как-то безнадежно:

– Когда Гриша придет в себя, он подтвердит! Он всем расскажет, кто напал на него! Все узнают правду!

Но правды никто не узнал. Гриша очнулся на вторые сутки с перебинтованной головой и уперся, что его преследовал худой старикашка в камуфляже. Он упал – провал в памяти. Байчурина отпустили. В кратком телефонном разговоре лесничий поделился с Аней, что в тот злосчастный день Гриша позвонил ему во втором часу: в панике вопил о бегстве, о коттеджах. Байчурин пустил Грома по следу, ворвался в подлесок – там и обнаружил на снегу Гришу с проломленным затылком. Вызвал скорую помощь. Спустя час его арестовали по показаниям свидетелей – Сыча и Ярмака. Витя онемел как рыба, а Байчурин махнул рукой на могрость, войнугов и правду, посоветовав ей тоже уносить ноги из гнилой ямы, обозначенной на картах поселком.

Витя избегал сестру, помалкивая угрюмо, пока не приехали мама и бабушка. Дядя Толя обвинил Аню в дурном влиянии на сына. Разразился скандал, в результате которого Аню с мамой выставили за дверь. Весь итог ее поисков – поражение. Сажной крепко увязал в обмане, химерное отражение растворилось во времени, ведь она спряталась далеко, разыгрывая в фантазии счастливый финал истории.

Аня очнулась от раздумий в подъезде. Грязные следы, серые стены. Она даже не заметила, как пришла домой. Лифт тащился жестяной гусеницей вверх. Дверной замок открылся с третьей попытки, и полумрак квартиры утащил ее в прибежище воспоминаний.

Комнаты молчали. В некой прострации Аня поела, приняла душ, после чего в пижаме в пять вечера села составлять калькуляции на блюда. Нормы расхода специй и соли в рецептурах усложняли нужные расчеты. Она выстукивала карандашом по столу, раздраженно глазея на числа. Со злостью Аня отбросила калькуляционные карты, выпила кофе и открыла браузер в ноутбуке.

Курсор прыгал с ссылки на ссылку, строки сливались в меандровый узор. Аня развернула почту спросить у одногруппницы вопросы по бухучету. В спаме висело одно непрочитанное сообщение. Она кликнула было удалить, но вдруг замерла, взволнованно вчиталась в фамилию отправителя.

Михаил Окулов: «Что вам известно о могрости?»

Долго же ты думал с ответом. Сообщение Окулов прислал вчера.

Аня написала: «Могрость убила двух людей. По меньшей мере. Мы вышли на след нечей».

Переписка завязалась спустя три часа. Аня игнорировала разговоры мамы и Тимофея, в полумраке ведя диалог с обезличенной пиктограммой профиля. Окулов отвечал односложно, прощупывая насколько она осведомлена об изворотливой гадости в Сажном. Аня настаивала на встрече, собеседник изображал незнание, а затем и вовсе прекратил отвечать на ее повторяющиеся вопросы о раскопках.

В десять вечера Аня сердито добавила напоследок: «Оно никогда не исчезнет окончательно. Отражение в зеркале. Призрак могрости».

Окулов возник спустя двое суток: «Я согласен поговорить», и выслал отдельным письмом данные для связи. Вернувшись с пар, Аня подперла дверь своей комнаты креслом, уселась за стол и запустила видеозвонок в «Скайпе».

Вызов звучал без ответа. Аня забеспокоилась, что археолог опять трусливо затаился. Окулов перезвонил спустя пять минут. Вместо собеседника на экране зеленела унылая стена.

– Алло! – обратился любезный, несколько женский голос. – Здравствуйте! Анна?

– Здравствуйте! – обрадовалась она, всматриваясь в пустые углы экрана. – Вас не видно.

В мутном квадрате возникла худая голова с залысинами. В Аню вонзились юркие глазки.

– Да, – произнес он, нервно теребя воротник великоватого свитера. – Извините. Очки упали. – Окулов нацепил на горбатый нос крупные очки и сплел короткие пальцы под острой бородкой.

Аня выдавила улыбку, не зная, что сказать. Она помнила его другим. Молодым, кудрявым, с неисчерпаемым запасом походных баек. Сейчас перед ней сидела тень того предприимчивого человека: робкая и бледная.

– Спасибо, что согласились обсудить раскопки, – заставляла себя говорить Аня. – Я смутно помню те года. Но я бывала в вашем лагере. Помню палатки и бутерброды с тушенкой.

– Да? – Он поправил очки, присматриваясь к ней. – Вы дочь Дины?

– Племянница.

– Припоминаю. Да. Отец сердился, когда вы с братом отвлекали студентов вопросами.

– Что вам известно о могрости?

Вежливый разговор резко оборвался. Ее собеседник замер, и Аня испугалась, что он сейчас отключиться. Изображение дрогнуло.

– Михаил Захарович? Я понимаю, это тайна…

– Да… – Он зашелся сухим кашлем, указательным пальцем прося минуту. – Да какая уж тайна?.. Кхэ. Простите. – Динамики затрещали хрипами. Она приготовилась услышать жуткую историю о магических артефактах, но собеседник приложил ладонь к груди и буднично произнес: – Могрость – это восточнославянское племя, уничтоженное кочевниками. Так считал мой отец.

– Племя?

– Да. Он искал его следы в Рязанской, Новгородской, Псковской областях. На Кавказе.

– Но Сажной в Ростовской области.

– Ох, куда только мы не ездили. – Окулов подавил приступ кашля в перебинтованном кулачке. – Его гипотеза касательно этого мифического племени изменялась десятки раз. Всему виной одержимость отца открытиями. Окулов Захар Игнатьевич! Имя надлежит вписать в учебники. Он угробил здоровье в поездках. – Собеседник промокнул лоб платком со страдальческим выражением. – Изначально в поисках отец отталкивался от гидронима Мокша, затем впал в штудирование «географических» фамилий, ездил по деревням с названием «Мокрица» и даже всерьез сосредоточился на этимологии слова «морось». О хазарах меня не слушал. Изучал культ Мокоши в дохристианской Руси. За двадцать три года – ни единой зацепки.

– И вдруг вы приезжаете с целой группой в Сажной?

Окулов усмехнулся снисходительно.

– Не вдруг, а вопреки моим отговорам. В году двенадцатом, если мне память не изменяет, его первая супруга прислала фотографии находки в овраге леса…

– Супруга?

– Марина Федоровна. Они развелись на четвертом курсе.

Аня косо взглянула на блокнот, буйком торчащий из рюкзака. Голова гудела от терминов. Стоило бы делать пометки.

– …бронзовый обруч жрицы, – продолжал вспоминать Окулов. – Из племени могрости. Так решил отец. Мои сомнения в расчет не брались. Мы отправились на раскопки в Сажной. Обруч, обнаруженный Диной, неожиданно потерялся. Надо было уезжать – отец заупрямился. На третий день разборки по пластам мы обнаружили остатки ритуального костра и само погребение. Вернее, не погребение, нет, – исправился озадаченно Окулов. – Мы обнаружили скелет мужчины в наборном поясе с бронзовыми накладками и треснутой бляшкой. Первокурсники с ума сходили от восторга, отец запрещал фотографировать. Я до этого не работал с костями. Не подумайте, нет, я участвовал в раскопках курганов, но этот скелет… – Окулов смолк, сцепил-расцепил пальцы, – …он отличался. Череп проломлен, кости словно… в ржавчине. Мы ведь планировали расчищать погребальные урны. Согласно гипотезе отца, в племени верили в реинкарнацию и сжигали покойников. Оставить их гнить в земле выглядело как.. наказание. Да. Думаю, да. Отец, правда, объяснял все странности тем, что могрость истребили. Печенеги или половцы. Когда уж до тризны? Извините.

Окулов опять зашелся кашлем. Аня ловко достала блокнот, ручку – черкнула пометки.

– А почему он думал, что племя сжигало покойников? – удивилась она. – На чем основывался в поисках Захар Игнатьевич, если не располагал доказательствами?

– На бабушкиных сказках, – хохотнул Окулов в скомканный платок. – Серьезно, не смотрите так. Он вырос в донской деревне. Там и наслушался басен о могрости, войнугах, нечах и хорлудах.

– Хорлудах?

– Вы верите в это?

– А вы нет?

Они обменялись испытующими взглядами. Окулов без энтузиазма завел повествование:

– Отцу бабка его много небылиц выдумывала на ночь. Наказывала: «Не гневись, Захарчик. Не кличь могрость». Бабка запирала до утра ставни от войнугов. Они в окна лазят – грызут страхи. Ругала их порослью проклятых костей. Отец вспоминал, когда соседа похоронили, пришли во дворы волки, но бабка молилась и запрещала таращиться в ночь. Могилу соседа разрыли – она слегла, но внука из дому не пустила, а с соседской внучкой и здороваться запретила. Спустя год в их деревню приехали охотники, в потемках разрыли могильник в степном леску. Ранняя осень стояла, засуха. Наутро деревня вспыхнула пожаром. Ни одна изба не уцелела. Многие погибли, но старуха твердила, что это хорлуды зарубили нечей, кости из могильника сожгли и пожаром замели след.

Аня чертила в раздумьях круги в блокноте. Сказки. Опять сказки. К нам мертвецы тянутся из устных небылиц.

– Как вы познакомились с Диной?

Окулов не раздумывая ответил:

– При весьма отрицательных обстоятельствах. Она заявилась в лагерь, требуя сжечь кости. Голосила сумасшедше. Глотов ее увез силой.

– Но ведь вы общались потом?

– О да. Потом, да. Всех потом сплотило несчастье. Полагаю, вы слышали о волках и пожаре в лагере?

– Частично. – Аня безуспешно напрягала память. – Нет. Если честно, не помню такого.

– Вначале исчез пояс с бронзовыми накладками-завитками. Отец весь извелся в поисках, вызверился на практикантов. А потом ночью к палаткам пришли волки, сотворив жуткую панику. Мы насмерть испугались. Я видел… видел, что у них кости торчат… человеческие. Господи… – Окулов уронил лицо в ладони. – Прибежали местные…

В дверь раздался настойчивый стук. «Аня! Ты меня слышишь? Ты почему закрылась? Ужинать будешь?» Аня жестом попросила собеседника подождать. Объяснения с мамой заняли около минуты. Когда она вернулась к ноутбуку, экран опять демонстрировал стену.

– Михаил Захарович! – позвала она в микрофон наушников. – Алло!

Окулов наклонился над клавиатурой, различил в окошке программы ее лицо и заполошно сел напротив веб-камеры.

– Прошу прощения. – Аня улыбнулась, но собеседник лишь деловито поправил очки. – Вы говорили, что прибежали местные…

– Да. Глотов и его брат. Лесничий – Фома или Хома, я уже не помню: неприметный мужичок. Они у леса жили.

– Они видели? Видели тварей?

– Выстрелы не пугали хищников. Глотов поджег палатку с продуктами. Благо в темноте студенты не разглядели безобразия тварей, а потом дымом застлало – горели ящики с продуктами, документы, дневники раскопок. И кости. Те ржавые кости тоже сгорели.

Аня вывела в углу листка вопросительный знак.

– Не у кого не возникло сомнений?

– Все приняли их за волков. Мне так кажется. Но вот брат Глотова. Он не выдержал… Повесился утром.

Аня с трудом припоминала отца Сыча. Он казался ей немым, слабохарактерным человеком, который только числился при лесничестве под опекой брата. Впрочем, рядом с басистым Глотовым любой выглядел слабохарактерным.

– Глотова трагедия как подкосила. В защиту Касьяна Борисовича скажу: он нам всячески содействовал. Всегда. Но поймите, его брат… одному за той стаей погнаться… Неудивительно… Я сам до сих пор, знаете ли, содрогаюсь от одной мысли. И эта гарь, – кашлял в платок Окулов. – Жженных костей. Она словно заноза в легких.

Вопросительный знак подуськивал из блокнота.

– Вы сразу уехали? – спросила Аня тонким от волнения голосом.

– Да, сразу свернули палатки. С нами же студенты! Но кошмар не закончился. Очевидно, вам это уже знакомо? Мы начали постепенно сходить с ума. – Окулов посмотрел вокруг себя затравленно. – Я и отец. Особенно отец: до последних дней бредил о могрости. – Окулов весь сжался, уронил взгляд. – Папа скончался две недели назад.

– Мои соболезнования.

Он кивнул. Посыпалась минута молчания.

– Папа дружил с вашей тетей, – вздохнул Окулов. – С ней и с Глотовым. Мы с Мариной Федоровной остались не у дел: мы ведь не связаны с могростью. Они трое – живые свидетели. Они знали, что в Слепом лесу – могильник. А ведь послушайте, ведь останки могрости развезены нечами на обширные территории, тайно перезахоронены. Тетя вам рассказывала?

– Нет.

– Что ж, простите за напоминание, – сцепил он пальцы под бородкой. – Мы надеялись уничтожить все кости, стремились выжить. Возвращались с приятелями отца в Сажной, копали вдоль холма. Искали могильник рядом с валунами – впустую. Лопатой среди корней глубоко не копнешь. Разрешения обходились Глотову дорого. Дина билась в истерике.

Аня вымученно уперлась в спинку стула. Сказки, раскопки, могильник. Недомолвки, обман, клевета. Мысли заблудились в хитросплетениях прошлого.

– И вы сбежали? – упрекнула. – Разворошили улей – и дёру. Оставили ее. Бросили.

Окулов отпрянул от экрана, челюсть задергалась.

– А-а что нам оставалось делать? – Попятился, потирая грудь и хватая оскорбленно воздух. – Выползли войнуги, а в зеркале…

– Она вам писала? Звала на помощь? Те письма, та надпись на латыни: «К зверям!»

– Не было писем. Дина звонила отцу, но какой ждать помощи? Депрессия, галлюциноз, панические атаки. Он себя забывал. Что я мог предпринять? Она мертва, вы ищите виновных, но поймите, – вплотную склонился Окулов к экрану, – на вашу тетю я не мог повлиять. Никто не мог. Неч приговорен обитать у могильника. Понимаете? Она была приговорена.

Глава 16. Зов

Вечерок выдался нудным. Вдали над поселком могущественно багровел закат. Алена поглядывала на него раздраженно, стряхивая с плеча липкий клок паутины. Каблуки туфель противно грузли в сырую почву. Она пыталась идти по тропе, но то и дело забредала в кустистые дебри, морщась от усталости и злости. Эта жуткая пытка из-за Кости. Именинник, племянник мамы, работал в мастерской Сычева, назвал половину ее класса. Сначала веселье намечалось лучшим образом. Непринужденно болтали в кафе, орали в караоке, резали торт. Праздник посетил Костя. Без своей Лоры-Коровы. Она улыбнулась, но тут же сникла от ноющей боли в щиколотке и идущей круто тропы. Выход из леса скрылся на время из глаз. Всё испортили его дружки! Этот гоблин Ярмак подначивал: «На шашлыки! На шашлыки!» И Ксюха, и Денис. Вот свиньи! Вместо того, чтобы строить глазки Косте, она теперь плелась по бездорожью от дурацких басен у костра и прогорклой вони. Алена сморщила носик, осматривая свое короткое платье и джинсовку в налете пепла. Зараза! Только бы отстиралась. Кривясь от тошноты, она откинула резким жестом с лица волосы. Гарь въелась до тошноты. Зараза! А Костя так и не вернулся. Радость совместной поездки улетучилась. Она злилась, что вела себя слишком навязчиво. Но этот Витя! Злопамятный хорек! Уперся оставаться, досаждал Косте срочным ремонтом.

Алена посмотрела на разбухающие дождем тучи. День угасал с ее надеждами. Позади раздался шелест листвы, но она не оглянулась, сердитая на сестру, избегавшую ее весь вечер, на колкие шутки Дениса, на насекомых, искусавших ноги и лицо. Алена с досадой отмахнулась от пищавшего голодно комара, упоенно представляя месть. Она прошла целый час в одиночку. Опоздали с извинениями!

Шелест стих. Алена обернулась, снисходительно всплеснув руками.

– Я не вернусь! Зарубите себе…

И сникла. Позади никого не было. Совсем. Она закрыла воротником шею, пугливо поглядывая по сторонам. Что за шуточки? Неуверенно развернулась, обогнула раскидистый клен. С каждым шагом злость, движущая ее смелым ходом вдоль речки, слабла. Сырость усиливала гнилостные запахи. За деревьями мелькали тени – ей мерещилось преследование в полумраке.

Небо гасло, становясь сизо-серым, холодным, отстраненным. И улица, маячившая впереди, и крыши коттеджей – они отдалялись, словно уплывали, бросали ее одну. Позади громко вскрикнула птица. Алена обернулась. Она всматривалась в черные пятна в густой листве подроста. Холод пробирал до костей, делая округу неуютной, чужой. Алена опустила руку в карман джинсовки, включила телефон: палец скользил по бесполезным контактам. Накануне она поругалась с отцом, а сейчас жалела, что поплелась в этом коротком платье на противность его запретам. Пошел один гудок, второй, третий. Алена остановилась, смотря поверх экрана на преградивший путь силуэт. Некто стоял на четвереньках, противоестественно согнув спину. Она различила очертания крупного зверя – безобразного, но мощного. Алена моргала, глаза привыкали к полумраку. Ей не мерещилось: спереди жуткая тварь опиралась на руку. Израненную, какую-то… трупную. Собственный визг она воспринимала отдаленно, мыслями падая в хаос невыносимого ужаса.

Мощь крика оборвалась. Боль в затылке парализовала голос, глаза закатились, и Алене подумалось, что от шока она умирает. Но сознание угасало медленно. Она попятилась вслепую, наткнулась на корягу. Руки и лоб уперлись в ствол дерева. Ноги подкашивались, голова не соображала. Будто со стороны она почувствовала, что собственное тело стынет в сырости трав. Руки коснулись грубые когти, холодное дыхание над виском запустило оцепенение. Ее схватили за лодыжку и поволокли в заросли. Она смутно наблюдала как отдаляется, гаснет экран смартфона. Мысли забились в клетке ужаса, а затем безразличием обрушился мрак.

***

С верхней полки стеллажа грохнулся пакет с мукой.

– Аккуратно! – процедила сквозь зубы Лора, отвлекаясь от калькулятора и накладной.

Витя поднял пакет, с досадой глядя на полукруг белых горсток; взялся за последний блок пакетов и ступил на стремянку. Теперь придется подметать. Не так он мечтал провести утро субботы. За окном пасмурно зеленел Сажной. Бессонная ночь сковывала каждую клетку простудной болезненностью. Витя ненавидел полнолуния и невольно подумал о сестре, о том, что она, наверное, тоже мучилась дурными предчувствиями, но сейчас с огромной доли вероятности мирно спала в кровати.

Пакеты с мукой выстроились в углу стеллажа. Он взглянул на Лору за прилавком, которая заставит его снимать по пакету при каждой покупке. В целом, для Лоры принципиально, чтобы он не сидел ни минуты без дела.

– Томатную пасту куда? – спросил Витя, осматривая пустые дыры на полках.

Он с трудом представлял критерии, по которым Лора выбирала места для товара. И сейчас тоже прогадал, разместив ящик с банками у прилавка.

– Неси за синий холодильник. Там макароны?

Он кивнул, смотря в другой конец магазина.

– Да, а еще пачки с чипсами.

– И горошек туда же.

Товар привезли из Ямска в восемь, но она разбудила его звонком в полседьмого, требуя незамедлительно явиться, мня себя непосредственным начальником. Тетя Маша взяла больничный, и Лора как с цепи сорвалась. Ее бесила унизительная роль продавщицы, но злобу она вымещала на ком угодно, кроме дражайшего Костика. Неделю назад Витя напомнил ей, что формально работает в автосервисе, а не в ее услужении. Разнос длился часа два: она верещала на весь магазин, что уволит его к чертовой матери. Но пришел Сыч – страсти враз стихли. Лора оскорбленно затаилась, Витя остался прислуживать. Сыч почти всегда поручал ему работу в магазине или в кафе: грузчик, уборщик, официант. Уговор есть уговор. Обещание Сыч сдержал: Гришу пощадили, Аню оставили в покое, а бабушке никто не напоминал о нападении.

Витя выставил банки с горошком, упер руки в боки: спину ломило после вчерашней работы лопатой. Он прикрыл глаза, отгораживаясь от видений свежевырытых могил.

– Ты полуфабрикаты сортировал? – выбила из хмурых мыслей Лора. – Руднев?

Он уставился в ее разрисованное лицо. В последние месяцы Лора накладывала на себя тонну косметики, особенно – на опухшие глаза. На ней краснело платье-рубашка, а белые волосы, стянутые в тугой хвост, придавали треугольному лицу зловещей резкости.

– Костя говорил придержать их пока, – пояснил Витя. – До его прихода. Ребята завтрак сварят.

– Они растают, тупица! – Лора уничтожала его бездонным взглядом.

– Извините, – не решился он на конфликт, послушно начал доставать из коробки упаковки с пельменями, котлетами, блинами, – раскладывать продукты аккуратно под ценниками.

Лора приблизилась с намерением вменить ему халатность, но ее отвлекла грузовая «газель». Она схватилась за телефон и порывистой походкой застучала шпильками к выходу. Шофер опять припарковался на клумбе. Витя удалился в подсобку, где минут десять искал веник и савок, которые уборщица каждый раз зловредно припрятывала. Когда он заканчивал подметать рассыпанную муку с пола, в магазин с хлебом прошагал шофер. Лора оскорбленно влетела. Следом за ней валко появился Сыч. Выглядел он помятым и сонным, во вчерашнем рабочем костюме и грязных кедах.

– Привет! – бросил Вите, то и дело опуская взгляд на треснутый смартфон в руке. – Как добрался вечером?

Лора принимала у шофера «газели» хлеб, балансируя на грани громовых претензий, но прислушиваясь к их словам.

– Нормально. Я товар расставил. Цемент разгружать?

Костя отмахнулся:

– В понедельник. До вечера свободен. Спасибо.

Витя заспешил ретироваться в подсобку до того, как полетят молнии. Накидывая ветровку в межкомнатном коридоре, он слышал, как Лора озлобленно выкрикивает:

– Полночи в автосервисе? Я звонила! С кем ты был?

Костя отвечал приглушенно, жуя слова. Витя толкнул заднюю дверь. Заперто. Лора имела привычку запирать все двери магазина изнутри личными ключами. Он понуро вздохнул, двинулся на женский крик. Его появление ничуть не смутило рассвирепевшую Лору. Она продолжала сыпать вопросами, всхлипывать от обиды, грозиться оставить Сажной навсегда. Сыч безразлично склонился над холодильником, нагружая шелестящий пакет полуфабрикатами.

– Разве так сложно ответить? – вдруг необычно тихо, надрывно спросила она. – С кем ты был?

Костя развернулся к выходу, следуя позади Вити.

– Я в гараже! – сообщил ей спокойно.

– Весь твой ответ? Я не заслужила объяснений?!

Витя потупил взгляд. От Лоры это звучало вполне ожидаемо. «Заслужила». Ее волновало лишь с кем был Костя. Без разницы – где и зачем? Ревность. Больше всего Лора опасалась, что ее променяют на другую. Сыч захлопнул за собой дверь, не успокоив девушку даже кратким ответом. Витя старался шагать без оглядки, но Сыч окрикнул его на подъездной площадке.

– Эй, Руднев! Как бабушка?

Став в пол-оборота, Витя флегматично поделился:

– Давление барахлит. Но уже лучше, спасибо.

Сыч изобразил злорадную улыбку на прощание.

– Передавай привет сестре.

***

Аня сидела у постели бабушки, с виноватым видом выслушивая жалобы на давление. Показатели на экране тонометра не вызывали опасений, но бабушка прижимала ладонь ко лбу, постанывая, твердя: «Аппарат брешет». Разразившееся недомогание – явная демонстрация того, насколько некстати приезд Ани. После отгремевшего скандала бабушка опасалась, что внуки разнесут дом. Основания имелись: брат с сестрой оскорбляли друг друга до дрожи стекла. Аня порывалась придушить Витю за обман, а тот выбросил за калитку ее чемодан. Прохожие слушали, сплетни роились.

Сейчас от бурлящей ярости не осталось и следа. Обида отступила, пришла холодная решимость.

Входная дверь хлопнула, вслед бабушка вздрогнула, приподнимаясь на локте. Ее испуганный взгляд умоляюще вцепился в Аню.

– Ба, я дома! – выкрикнул Витя. Звякнула посуда. – Тут вода в кастрюле выкипает!

Глухо покатился звон упавшей крышки. Витя чертыхнулся.

Молчание нагнетало страх, и Аня поднялась, но бабушка вдруг сжала ее ладонь, задерживая.

– Не переживай, – успокоила Аня, – мы не будем ругаться. Обещаю.

Они столкнулись с братом в зале. Витя настолько опешил при виде сестры, что замер на полпути.

– Здравствуй! – приветствовала Аня без улыбки, но дружелюбным тоном.

Витя заглянул в приоткрытую дверь спальни.

– Что с бабушкой?

Он вошел в комнату, игнорируя ее ответ. Завязался спор. Бабушка просила Витю помалкивать, на что он понижал уступчиво голос, пока не перешел на покорные обещания.

Аня вышла на кухню и достала из шкафчика макароны. Плита желтела жиром, пригоревшую сковороду пришлось упорно отчищать содой.

Витя возник с кислой физиономией.

– Зачем ты приехала?

– Это мой дом, – спокойно произнесла в ответ, помешивая методично «ракушки».

– Серьезно?

– Какие тут шутки? – Она посмотрела на него в упор. – У меня новости. О Дине.

– Даже слышать не хочу, – бросил он по пути на веранду.

Аня откинула макароны на дуршлаг, бросила масло. Причитая, пришла бабушка:

– С вами пообедаю.

Они мирно позавтракали втроем. Бабушка спрашивала о дочери, и Аня успокаивала ее дежурными фразами, изредка поглядывая на насупленного брата. Он выглядел бледным, замкнутым: словно мир рухнул, а брат решал, как теперь жить.

После завтрака бабушка пошла смотреть новости, но Витя остался. Аня даже воспрянула духом. Хоть что-то. Она опасалась длительного бойкота.

– Что за новости? – спросил он, глядя за окно.

Стекло белело царапинами войнугов. Ажурные шторы серели пылью.

– Ты ведь сообразил. О могрости.

Аня водила пальцем по цветочному рисунку клеенки, ругая себя за нерешительность. Нужно признаться о Дине. Нужно предупредить.

– Оставь. – Витя сонно потер щеку. – Былое дело.

– Правда? Купчиха принесла новость… Исчезла твоя одноклассница.

Его взгляд кольнул иголкой:

– Одноклассница?

– Алена Евлахова. Вчера ушла с посиделок в лесу – всё – ни следа, только телефон нашли на тропе. Говорят, они праздновали в кафе Сыча, а потом у озера кутили.

– И что? – ответил Витя, напряженно раздумывая.

– Ты теперь на Сыча работаешь. Хорошо платит?

– Не жалуюсь.

Аня держала удар, ни разу не выказав осуждение. Она желала знать причину предательства.

– Считаешь, Алена еще жива?

Витя дернулся, но смолчал.

– Как Гриша?

– Не знаю. Мы не общаемся.

– Вот как? Его трудно винить.

– В чем винить? – обозлился Витя.

– В том, что ты направил его в лес. Ты ведь так и не объяснил.

– Нечего объяснять.

– Он видел. Он видел, кто на него напал, и молчит. И ты догадываешься, где Алена. Верно?

Стаканы на столе нетронуто алели компотом. Стол – малая преграда. Сейчас он ударит. Но Витя захрустел суставами кулака, сообщая спокойно:

– Я ни при чем. Это и весь разговор? Рытьё в прошлом?

– А почему нет? Мы прожили его вместе, выросли вместе. Нас воспитывала одна…

– Хватит! – Впечатал ладонь в стол.

Аня отступила, пугливо прислушиваясь. Бабушка молчала.

– Вить, – объяснила, – я разыскала археолога. Того аспиранта – профессорского сына, помнишь? Он змей боялся.

Витя красноречиво ухмыльнулся. Аня продолжила:

– Из зачинщиков раскопа жив только он. Болен, но жив. Пока.

В его глазах читалось желание уйти, но брат сидел и слушал. Аня смягчила тон, доверяясь:

– Дина бросила зов бедствия. Она обнаружила украшение жрицы в лесу, она привела их к могрости. Всё она. Надеялась уничтожить проклятые останки племени.

В глазах брата отразилось удивление, враждебность отступила под натиском странной версии.

– Племени?

– Те археологи искали могильник языческого племени.

– Впервые слышу.

– Поиски увенчались провалом.

Витя отвернулся.

– К чему ворошить это? Мы ведь не историки, не археологи. То, что не удалось им, посвященным в тонкости подобных поисков, нам и подавно не по силам.

– Когда раскопки свернули, Дина продолжила исследование в одиночку. Она что-то обнаружила, какую-то зацепку.

Витя с сомнением принял такие выводы.

– Она любила природу. Собирала гербарии, воняющие полынью. Это хобби отвлекало ее от команд бабушки.