Читать книгу: «Цветок с коротким стебельком. Рассказы о жизни и любви», страница 4

Всё по плану

Выйдя из метро, Саша решила выпить кофе, зашла в кафе. Официантка узнала её (здесь помнят постоянных клиентов), приветливо улыбнулась, приняла заказ и испарилась. Саша от нечего делать вынула из сумочки зеркальце, поправила медно-рыжие волосы, подкрасила губы, сразу спохватилась: зачем? Логичнее было бы сделать это после кофе.

Так же неслышно возникла официантка, поставила на столик чашку капучино с затейливым рисунком поверх пенки.

– Что-нибудь ещё? Может быть, десерт?

– Нет, спасибо!

– Приятного аппетита.

Саша часто бывала здесь по вечерам, по пути с работы – кафе находилось в удобном месте.

Она микроскопическими глоточками пила кофе, думала о том, что завтра с утра нужно собрать на пятиминутку сотрудников отдела и что уложиться в дежурные пять минут у неё категорически не получится.

Если бы Саша не витала в облаках, то сразу бы его заметила, как только он появился у входа – загорелый, подтянутый, в светлом, слегка помятом льняном костюме, с элегантным портфелем в руке. А когда Саша подняла глаза, мужчина уже стоял прямо у её столика и улыбался так, как умел только он. Она любила когда-то его улыбку, шутила, что все женщины мира не устояли бы перед ней. «Ситуация», – смятенно подумала Саша. Не входило в её планы сегодня встречать кого-либо, тем более старых знакомых. Тем более таких старых.

– Саша, ты? Ну и встреча! – мужчина по-доброму улыбался.

«Так улыбаются другу детства, с которым сто лет назад строили крепость в песочнице», – отчего-то нервно подумала Саша.

– Я. А ты не видишь? – улыбнулась она в ответ.

– Вижу, конечно, – он помолчал, пожал плечами. – Просто не ожидал.

– Я тоже не ожидала.

– Ты кого-нибудь ждёшь, наверное? Не буду мешать, – он поискал глазами свободный столик.

– Нет, никого не жду. Шла мимо, захотелось кофе, забрела сюда. Вить, ты садись, чего уж там. Кто старое помянет…

Он нерешительно глянул на неё, пристроил на свободный стул портфель, сел напротив.

– Сколько же мы не виделись? Лет пять? Шесть? – он наморщил лоб, вспоминая.

«Шесть лет и четыре месяца», – подумала Саша и, стараясь бесстрастно улыбнуться, выдала:

– Да, примерно так.

– Идёт время, – он вздохнул и обернулся, ища взглядом официантку.

Та не замедлила появиться и с преувеличенным вниманием обслужила Виктора. Он заказал кофе и штрудель. Саша от предложенного десерта отказалась, но сочла глупым отказываться от второй чашки капучино.

«Официантка-то прямо сразу на него запала, – Саша проводила девушку долгим взглядом. – Точно. Все женщины мира – его».

– Ну, как дела? Что нового? – спросил Виктор.

– Что рассказывать? Всё по плану, – Саша взяла салфетку и стала медленно складывать её веером.

– Расскажешь?

– Почему нет? Стала начальником отдела продаж, тридцать два человека в подчинении.

– Ого! Молодец. А семья?

Или ей показалось, или он и в самом деле немного напрягся, спрашивая об этом.

– Естественно, семья. Муж, дочь, собака, – ответила Саша и быстро сложила салфеточный веер вдвое.

– Вон как. Полный комплект! Я так и думал.

Девушка принесла заказ Виктора. Он поблагодарил, отпил глоток кофе, поставил чашку и молча посмотрел Саше прямо в глаза.

Она кивнула вопросительно: что?

– А я помню. Про собаку. Ты всегда хотела собаку. Говорила, что они лучше некоторых людей. Эрдельтерьера ты хотела. Они казались тебе забавными.

– Они очень умные.

– Да.

– «Да», – передразнила Саша, теребя в руках салфетку. – Откуда тебе знать? Ты ж не любишь животных. Они же время у тебя отнимают. Гулять с ними надо.

– Я предполагаю, – улыбнулся он одними губами, глаза его остались серьёзными.

– Если бы ты любил собак, ты бы подарил мне эрделя, как обещал.

– Я хотел. Я не успел просто, – он отхлебнул ещё кофе.

– Кстати, – Саша тоже пригубила чашку, – ты прости меня за то, что я тебе тогда наговорила. По-дурацки как-то всё получилось.

– Да что теперь вспоминать! А хочешь, я поделюсь с тобой этим чудесным штруделем? – Виктор попытался увести разговор в безопасное русло.

– Нет-нет, это лишнее. Я мучного не ем, – отказалась Саша.

Виктор отрезал кусочек, попробовал. Судя по блаженному выражению его лица, десерт и впрямь был выше всяких похвал. Саша почувствовала, как будто железный кулак сжал её желудок.

– А сам как? Только расспрашиваешь, а о себе помалкиваешь.

Виктор развёл руками:

– Тоже всё по плану. Создал маленький бизнес. Вот такой, – он засмеялся, прищурился, отмеряя двумя пальцами масштаб бизнеса. Вышло сантиметра четыре.

– А семья?

– Ну, конечно, семья: жена и мальчики-близнецы. Похожи друг на друга, отличить невозможно.

– Поздравляю, – неискренне сказала Саша и скомкала истерзанную салфетку. – Жену-то любишь?

– Сашенька, не то слово. Боготворю! Вот в сентябре в Испанию поедем все вместе отдыхать.

– Прекрасно! – Саша отодвинула чашку, махнула рукой официантке, чтобы рассчитаться.

– Ну, мне пора, – попрощалась она, когда официантка отошла. – Привет семье. В общем, не обижайся на меня. Видишь, жизнь доказала, что я была не права. Ты, оказывается, всего добился.

– Может, тебя подвезти? Я на машине, – Виктор отодвинул стул, привстал.

– Нет, я рядом живу.

– Ну, тогда до свидания, Саша, приятно было увидеться.

По пути домой Саша зашла в магазин, купила пару яблок, грушу и киви. Она вошла в свою просторную квартиру, где её никто никогда не ждал, включила свет, сняла узкие туфли, влезла в мягкие шлёпанцы. Помыла руки, переоделась в пижаму, обдала горячей водой фрукты и уселась в кресло с книгой, поставив на журнальный столик рядом с собой фруктовую вазу.

Попав в самый пик пробок, Виктор не скоро добрался до своего небольшого особнячка в Подмосковье. Уже стемнело, когда он въехал во двор и заглушил двигатель.

Вошёл с веранды в дом, и здесь ему навстречу, восторженно скуля, бросился эрдельтерьер – крупный породистый пёс, с чёрной спиной и шеей, рыжей головой и такими же лапами.

После покупки щенка Виктор не прислушался к рекомендации заводчика непременно купировать собаке хвост, посчитав эту процедуру унижением и чуть ли не живодёрством, и ни разу не пожалел о принятом решении. Вон какой красавец вымахал – стоя на задних лапах, свободно кладёт передние хозяину на плечи. А хвост… Ну что хвост? Он даже необходим – для удержания равновесия.

– Сашка! Вот кто всегда мне рад! Соскучился, хороший мой! Ну что? Гулять?

Пёс радостно залаял.

Виктор поставил портфель на пуфик в прихожей, выпустил собаку, присел на верхнюю ступеньку крыльца и с улыбкой смотрел, как по лужайке перед домом, дурашливо виляя хвостом, носится эрдельтерьер Сашка.

Рецепт грузинской свекрови

Отца Таня не помнила – он рано умер. Иногда ей даже казалось, что его не было вовсе и мать выдумала сам факт его существования, чтобы скрыть грех молодости. Но с комода в детской на Таню смотрел большой плюшевый мишка – тёмно-коричневый, с умными глазами-маслинами. Одно круглое ухо было горестно опущено, и укоризненный взгляд его как бы говорил: «Папа был. Именно он купил меня в ГУМе и подарил тебе на день рождения. Стыдно этого не помнить!» Но Таня не помнила. Было ей всего три с половиной года, когда они остались с мамой одни в трёхкомнатной малогабаритной квартире на Ленинском проспекте.

Не оставляла надежд на лучшие времена беспросветная бедность. Все попытки матери свести концы с концами были безуспешными. Она работала лаборанткой в одном из московских научно-исследовательских институтов, а вечерами подрабатывала там же уборщицей. Мать постоянно брала в долг деньги: Танечке на пальто, ей же на сапожки. Редко покупала что-то себе, а ведь была ещё не старой и могла бы, по выражению соседки Зинаиды Артемьевны, составить кому-то чудесную партию. Танечка (для матери дочь всегда была Танечкой) с сомнением смотрела на мать: какую партию она может составить и кому? Одевается, как серая мышка, за причёской не следит, наскоро сооружает небогатый пучок на затылке – и готово! Маникюр и тот не делает. Мать смущённо оправдывалась, дескать, на работе она в халате, а кроме работы, нигде не бывает, стоит ли тратиться на приличную одежду… Да и маникюр при её возне с пробирками – слишком недолговечная роскошь. Дочь рукой махала – бесполезно ей говорить…

Сама Танечка успехами в школе не блистала. Будущее представлялось ей туманным. Одно сознавала ясно: никогда, ни при каких обстоятельствах, она не хочет быть похожей на свою мать. Та твердила: только средняя школа, потом институт. Танечка слушала-слушала, да решила иначе. После восьмого класса за компанию с подружкой поступила в медицинское училище.

Рвения в учёбе и здесь не проявила, зато к окончанию училища сделалась настоящей красавицей: ладная фигурка – гитара, и только, длинные, до талии, каштановые волосы, серо-голубые глаза, смотревшие на мир чаще весело, чем грустно. Да и о чём грустить девушке в девятнадцать лет, которая знает, что редкий мужчина не смотрит ей вслед восхищённым взглядом?

На практике в инфекционном отделении госпиталя некий капитан Григоров, черноглазый жгучий брюнет, похожий на болгарина, всякий раз демонстративно смывавший в раковину принесённые Татьяной таблетки и порошки, млея и закатывая глаза, говорил с пафосом: «Какая девушка! Галатея!» И неизменно жаловался на повышенное давление. Татьяна вздыхала и отправлялась в ординаторскую. Она не знала, кто такая Галатея, но давно поняла, что его гипертония – миф, а новоявленный сказочник пользуется своим якобы беспомощным положением больного, чью просьбу нельзя проигнорировать, только для того, чтобы лишний раз прикоснуться к ней похотливой ручищей. Девушка возвращалась в палату, неся допотопный громоздкий аппарат для измерения давления – в пластмассовом футляре, в откидывающейся крышке которого была шкала с делениями и стеклянная трубка с ртутью. Танечка старалась провести процедуру как можно скорее, капитан же, наоборот, всеми способами затягивал её.

– Когда я смотрю на Вас, у меня повышается давление и пульс, – вкрадчиво произносил Григоров, буравя Таню смоляными глазами.

– Пожалуйста, помолчите, – останавливала его Таня, – иначе показания будут неточные.

Она жала на резиновую грушу, внимательно следя за столбиком ртути. Вот чуть видно завибрировала ртуть на отметке 120, и фонендоскоп подтвердил: «Тук-тук» – верхняя граница в норме. Таня не сводила глаз со столбика, чтобы зафиксировать нижнюю границу. В самый ответственный момент Григоров запустил холодную влажную ладонь под её короткий медицинский халат, коснулся ноги. Таня вскрикнула, отскочила, чуть не свернув с тумбочки футляр с прибором.

– Что Вы делаете? А если разобьёте? – она стояла, раскрасневшаяся, и гневно смотрела на него. – Вы понимаете, что там ртуть?

– Подумаешь, раскричалась. Из-за какой-то бандуры, – капитан презрительно скривил губы.

– Это не бандура! – Таня резким движением сдернула манжету с его руки, стала торопливо укладывать её в футляр. От волнения руки дрожали, потрескавшиеся резиновые трубки не слушались, никак не хотели укладываться в гнездо футляра.

– Натурально: бандура! – повторил капитан, явно недовольный неудачной попыткой тактильного контакта.

– Это аппарат Рива-Роччи, если хотите знать! – с вызовом объявила Таня, сомкнув наконец створки футляра. Раздался щелчок, крышка закрылась. Таня пошла к выходу.

– Так какое у меня давление? Не скажете?

– Хоть завтра в космос. Мне вообще непонятно, зачем Вы здесь лежите. Занимаете койку только зря. Таблетки выбрасываете и даже не скрываете этого. И ещё руки распускаете. Я больше никогда не стану измерять Вам давление. Можете жаловаться. Но я молчать не буду, если меня спросят почему.

Она вышла в коридор, громко хлопнув дверью. На душе было мерзко. И несколько дней ей всё казалось, что она чувствует прикосновение чужой руки. Это было отвратительно. К счастью, Григорова вскоре выписали.

А Таня стала замечать, что к ней всё чаще проявляют интерес южные мужчины. Мать всегда опасалась кавказцев и цыган. «Ты этих нерусских на пушечный выстрел не подпускай, – предостерегала она дочь. – Никто не знает, что у них на уме. В Москве они холостяки, а у себя в ауле – жена и куча детей».

К слову, цыганки Таню тоже не пропускали. Однажды у трёх вокзалов привязалась одна, в аляповатом платье с букетами по чёрному полю, такой же кричаще-яркой шали, с карими глазами и проседью в небрежно сколотых на затылке волосах: «Красавица, дай погадаю!» Таня отрезала: «Денег нет!» Но старая цыганка и без денег сказала: «Большая любовь у тебя будет. Но через чьё-то горе. Богато жить будешь. Всё у тебя будет». Девушка сначала не придала значения этим словам, рассказала подружке Ирке, посмеялись и забыли.

После училища Таню направили в Боткинскую больницу. Работала она медсестрой, сутки через двое. Однажды, когда в девять вечера она неторопливо шла к остановке автобуса, рядом с тротуаром притормозил заляпанный апрельской грязью жигулёнок. Мужчина, по виду грузин, приоткрыл дверцу, предложил подвезти. Таня заколебалась, посмотрела в темноту улицы, туда, откуда должен был появиться автобус. Водитель понял её по-своему:

– Да Вы не бойтесь. Я не маньяк. У меня здесь маленький бизнес, – он кивнул на цветочный киоск.

И когда осмелевшая Таня села в машину, сказал с улыбкой:

– Я Вас уже видел здесь. Вы медсестра?

– Да, я недавно здесь. После училища. А Вы давно в Москве?

Оказалось, что он в столице четыре года, приехал с семьёй из Тбилиси, снимает квартиру и пытается зарабатывать. Когда подъехали к Таниному дому, мужчина спохватился: «Вот я кретин! Я остановил машину, чтобы спросить, как Вас зовут, и вот всю дорогу болтаю о чем попало и до сих пор не спросил, как Ваше имя. Меня зовут Вано. А Вас?»

…Таня и не заметила, как пролетела весна, а за ней лето. Вано каждый раз встречал её с работы, подвозил домой. О своей семье он больше ничего не рассказывал, а она не спрашивала. Иногда ходили в кино, или гуляли по парку, или сидели в машине и разговаривали. Он был на удивление деликатным человеком и приятным собеседником. Как Татьяна убедилась позже, этому существовало вполне понятное объяснение: родился в интеллигентной семье, окончил Тбилисский университет. Острый ум, чувство юмора, исключительно тонкое обхождение довершили дело. Таня поняла, что влюбилась без памяти.

На седьмое ноября у неё выпали выходные, и Вано предложил съездить в Ленинград. Таня соврала матери, что едет с Иркой, и рванула без раздумий. Встретились, как резиденты разведки, в купе «Красной стрелы». Это было первое место, где вокруг них не сновали люди.

– Я очень люблю принимать гостей, – сказал Вано, – давай представим, что сегодня ты у меня в гостях.

Таня улыбнулась:

– Давай… те.

– Кстати, давно хотел сказать, что можно перейти на «ты». Если ты не против, – он взглянул на Таню вопросительно.

– Нет, я не против, – она согласно кивнула.

На столике появились фрукты: виноград, хурма, апельсины – и бутылка шампанского. Вано принёс стаканы от проводницы, разлил шампанское.

– Любишь полусладкое?

Таня пила шампанское всего два или три раза и не считала себя знатоком, но признаваться в этом было неловко, и она кивнула. После первых глотков по телу разлилась приятная истома, она уже не думала ни о чем, только о том, что она одна в купе с человеком, которого любит, а он ничего не знает об этом. С другой стороны, ведь он именно ее пригласил в эту поездку, значит, догадывается о ее чувствах.

– Таня, я давно собирался тебе сказать…

Она молча смотрела на него, ждала, что скажет, и сердце часто стучало, ей даже казалось, что ему слышен этот стук.

– Я долго думал о нас. Я старше тебя на четырнадцать лет и не имею права ломать твою жизнь. Как ты решишь, так и будет. Я тебя люблю и хочу быть с тобой всегда.

Они сидели за вагонным столиком напротив друг друга. Таня не могла произнести ни слова, настолько волнующим было для неё это признание. Вано прикоснулся ладонями к её щекам и поцеловал – горячо и страстно. От него пахло апельсином и дорогим французским одеколоном. Таня почувствовала дрожь в коленках, закрыла глаза. Вокруг уже ничего не было, кроме них двоих. Вагон покачнулся на стыках рельсов, звякнули стоящие рядом стаканы. Стучали колёса вагона, стучали в такт сердца. Таня не уловила момента, когда они выбрались из-за столика. Сознание зафиксировало: они стоят посреди купе. Затяжной поцелуй волновал, хотелось, чтобы он не кончался. А дрожь никуда не исчезла. В какой-то момент Таня подумала, что дрожь у них хоть и обоюдная, но разной природы: она трясётся от неизвестности перед новыми ощущениями, а этот взрослый мужчина дрожит от страсти к ней, неопытной девчонке. На мгновение она даже загордилась собой: чаровница! Вот оно – счастье! И тут же вспомнила слова цыганки: «Но через чьё-то горе!»

Она высвободилась из объятий, отпрянула от Вано, провела пальцем по его щеке, хрипло спросила:

– А как же твоя жена?

Он помолчал, потом ответил:

– Я всё решу. Может быть, не сразу, но решу… Сейчас я только знаю, что хочу быть с тобой. Ты будешь моей женой?

Конечно. Я буду твоей женой. Любовницей. Твоим светом. Твоей тенью. Только люби меня. Не бросай меня.

Нет, это ты не бросай меня. Не бросишь?

Нет! Разве можно бросить того, кого любишь? Я твоя часть. Ты моя часть. Как можно бросить часть себя?

Абсолютно пьяные от счастья, вышли они утром на перрон Московского вокзала. Ленинградский пейзаж придавал особое очарование так долго скрываемой страсти, и их любовь, только прошедшей ночью вырвавшаяся на свободу и заявившая о себе вслух, была созвучна коням Клодта, вздыбившимся на Аничковом приснопамятном мосту. По возвращении в Москву встречи стали не просто регулярными – постоянными. Встречались где придётся: в квартире друга Вано, на даче у друзей, на съемных квартирах. Таня похудела, под глазами легли синие круги. Мать заметила перемену в дочери, спросила: «У тебя кто-то есть?» Таня увильнула от ответа.

А зря. Потому что было бы лучше её сразу подготовить. А не теперь – как обухом по голове, когда вдруг выяснилось, что беременность восемь недель.

Было заведомо понятно: мать Татьяны никогда не даст своего благословения на этот брак. У него двое детей от первого брака. Вот оно – живое воплощение давнишних материнских страхов. Действительно, настрогал детей, а теперь на молоденькую потянуло! К тому же грузин! Да у него таких, как ты, дурочек, может, пол-Москвы! Татьяна очень боялась этого разговора. Ведь мать только на вид тихая и воспитанная, а когда дело касается единственной дочери, тут её поведение может стать непредсказуемым. Этими мыслями она изводила себя две недели подряд. Но жизнь мало-помалу ситуацию подкорректировала.

Зверский токсикоз начался у Тани уже на третьем месяце. И мама, естественно, всё поняла. Вано оказался прозорливее матери, догадался раньше, известию был рад, но развод оформлять не спешил. Таня стеснялась спросить его, разговаривал ли он с женой, знает ли она? Или, может быть, он собирается жить на две семьи? Невыносима была неопределённость.

Весной 1996 года, когда ждать дальше стало нестерпимо, Таня спросила Вано, что он собирается делать, когда родится ребёнок. Оказывается, он всё предусмотрел. Арендовал жильё, куда перевёз Таню с её двумя чемоданами. Их первое семейное гнёздышко было довольно убогим и состояло из небольшой двухкомнатной квартирки в старой пятиэтажке недалеко от центра Москвы. Наверняка первые жильцы, в хрущёвские времена заполнившие этот дом, были рады отдельной жилплощади. Теперь, спустя десятилетия, восторгов заметно поубавилось. Крохотные кухни, комнаты-клетушки, тесные прихожие, микроскопические балконы – чему уж тут радоваться… А рядом, в нескольких шагах, новостройки, с просторными комнатами и кухнями, большими холлами и шестиметровыми лоджиями… Но Таню совершенно не огорчала теснота временного жилья. Тем более что оно было чужим. А у них скоро будет своя квартира, обязательно будет – так сказал Вано, а он всегда держит слово.

Вано много работал, приезжал редко, к тому же, уделял время дочери и сыну от первого брака. А вот с их браком вопрос так и не прояснился. Но Таня старалась об этом не думать. Она вышивала чепчики и вязала пинетки для малыша, два раза в месяц посещала женскую консультацию и много гуляла – для будущего малыша необходим свежий воздух.

Мальчик родился крепеньким, как боровичок, с тёмными глазками и смуглой кожей. Вано был счастлив. Имя было заготовлено заранее. Михаил – так, по удивительному совпадению, звали обоих дедушек: Таниного и Вано. Сердце Тани замирало, когда Вано играл с крохотным сыночком. Она всегда смеялась, слыша, как он говорил: «Мишя». Заботливый папа сразу нанял помощницу по хозяйству, чтобы Тане было легче управляться с ребёнком. Удобно всё устроилось: тётя Даша – молодая пенсионерка, жила в соседнем доме, и прибавка к пенсии для неё была вовсе не лишней. И Тане вышло большое облегчение: квартира теперь блестела чистотой, обед был готов вовремя, да и ребёнок присмотрен. Днём Таня гуляла с коляской во дворе. Из подруг по училищу только с Ирой поддерживала связь, и то по телефону.

Однажды Ира приехала в гости. Эффектная златовласая красавица с роскошными натуральными локонами, рассыпанными по плечам, с точёной фигуркой, одетая в фирменные джинсы и обтягивающий ярко-красный батник, Ира выглядела кинозвездой с журнальной обложки. Пробыла она у Тани полдня, о многом успели поговорить, но самое главное она оставила на последние минуты встречи. Или вовсе не собиралась этим делиться. Кто знает? Во всяком случае, когда, уложив спать ребёнка и поручив тёте Даше присматривать за ним, Таня пошла провожать гостью, Ира вдруг сказала:

– Знаешь, а ведь я тебе завидую!

– Боже мой, чему завидовать, Ириш? Неопределённое положение, всё так неустойчиво в жизни, я уже извелась вся.

– Зато у тебя есть ребёнок и любимый мужчина рядом. А у меня…

Приостановившись на ступеньке лестницы и обернувшись, она взглянула на Таню снизу вверх, и Таня вдруг заметила, какая она жалкая и несчастная.

– Что у тебя стряслось, Ириш?

Они вышли из подъезда. Ира закурила сигарету, затянулась и, выпуская струйку синеватого дыма, сказала:

– У меня тоже мог быть ребёнок.

– От кого? Ты мне ничего не рассказывала! – встрепенулась Таня.

– Да что рассказывать? Было б что хорошее! Да и не по телефону же об этом говорить.

Таня увлекла подругу к дворовой скамейке. Сели. Рядом в песочнице играли дети, Ира с грустью смотрела на них, молчала. Таня чувствовала, что ей нелегко говорить, поэтому не торопила. Наконец Ира вздохнула и стала рассказывать свою историю:

– Его зовут Олег. Может быть, ты помнишь. На практике в госпитале был мужик один, капитан, который ещё таблетки в раковину смывал.

Таня напряглась, сразу представив Григорова, его влажные похотливые ладони, и как можно непринуждённее ответила:

– Что-то такое помню. Только не помню, что он Олег.

– Да, Олег Григоров.

– И что? – спросила Таня.

– Он ведь ещё тогда начал за мной ухаживать, – Ира горько усмехнулась.

– Но ты мне ничего не говорила, – изумилась Таня.

– Ты не спрашивала, а я и не хотела навязываться со своими откровениями, – Ира ловким движением выбила из пачки новую сигарету.

Пока она подкуривала, прикрывая ладонью лицо от ветра, Таня всё смотрела на подругу и вдруг заметила, что руки её дрожат. Сделав глубокую затяжку, Ира продолжила:

– Он ведь женат. Да я сразу это знала. Но повелась на его слова. Знаешь, мне ведь до него никто таких слов не говорил. Родителям вечно не до нас с братом было. Они всю жизнь выясняли отношения – кто прав, кто виноват. Мама, правда, иногда гладила меня по голове, мол, умница моя. Но это так редко бывало, я могу на пальцах пересчитать, – она снова замолчала, курила, жадно затягиваясь и глядя на малышей в песочнице. – Я привыкла считать себя гадким утёнком, и если кто-то из парней уделял мне внимание, я удивлялась, понимаешь, совершенно искренне, что он такого во мне нашёл? Да с парнями как-то и не складывалось, сама знаешь, – Ира снова замолкла, сидела, поддевая носком модного тупоносого ботинка сухие листья.

Таня тоже молчала и думала, что не всегда обязательно говорить и что молчание в некоторые моменты бывает красноречивее всяких слов. А Ира продолжала:

– И тут – он. Такой весь взрослый, состоявшийся и успешный, как я тогда думала. Знаешь, как он меня называл?

– Как? – спросила Таня.

– Галатея. «Ты моя Галатея, – говорил он. – Я мечтаю сделать тебя самой счастливой». Понимаешь?

Таня вздрогнула. Каков мерзавец! Он эти свои заготовленные слова повторял каждой встречной. Но ничего не сказала Таня, опасаясь ранить подругу ещё сильнее.

– А потом? – спросила Таня.

– А что потом? Потом я залетела. И тут-то и выяснилось, на что он готов ради меня. Он сказал, что ребёнок сейчас «не ко времени», что ему нужно поступать в академию и он уезжает с семьёй в Ленинград. Правда, денег дал на аборт, чтобы с наркозом… – Ира вздохнула.

– Ир, я надеюсь, ты его бортанула? Зачем он тебе такой? Ты же умница, любого осчастливишь – и испечёшь, и сошьёшь, и свяжешь.

– Если бы, – вздохнула Ира, – не могу я его забыть, не могу ни о ком думать, кроме него. Это наваждение какое-то. Вот так-то. А жена его – настоящая курица. Видела я её. Не понимаю, что он в ней нашёл.

Слёзы навернулись на глаза, но Ира уже взяла себя в руки, как улитка, снова закрывшись в своей раковине.

Подруги попрощались здесь же, во дворе, замкнутом со всех сторон старыми пятиэтажными домами. Таня долго смотрела вслед Ире, пока та не скрылась в проёме арки, ведущей к автобусной остановке.

Неожиданно дела Вано пошли в гору. Он выгодно вложил имеющиеся накопления в акции крупного завода. У них появились деньги. Много денег. Вано по-прежнему содержал две семьи, но теперь можно было не считать, сколько купюр в кошельке, когда собираешься в магазин. Татьяне это очень нравилось. Она любила не торопясь пройтись по мясным и рыбным рядам на рынке. Выбирала всё самое свежее и вкусное: розовую поблёскивающую влагой ветчину, деревенскую курицу с жёлтой кожей, мясистую и жирную, идеально разрезанные стейки сёмги, готовые к приготовлению, – хоть сейчас отправляй в духовку. Не могла она пройти мимо разнообразных копчёностей, сыров и колбас. Покупала самое лучшее, щедро, как будто всякий раз доказывала самой себе, что далеко в прошлое канули те времена, когда они с мамой позволяли себе класть по паре тонких, как лепестки, кусочков сырокопчёной колбасы на утренний бутерброд. Теперь всё иначе.

Татьяна уже почти забыла то время, когда жила в малогабаритной «трёшке» на Ленинском проспекте, где осталась трудная и нищая прошлая жизнь и где до сих пор жила её как-то быстро постаревшая мама. Таня приезжала, конечно, в гости, привозила гостинцы – разные вкусности, но мама больше радовалась не гостинцам, а внучку – маленькому Мишеньке. Визиты эти случались редко. Да и когда Тане ездить? Сначала сын был совсем маленький, потом – купили квартиру, и пришлось Татьяне держать руку на пульсе: сначала контролировала ремонтную бригаду, норовившую без её пригляда раствориться в пространстве, по окончании ремонта украшала гнёздышко, покупала мебель, портьеры, выбирала люстры, торшеры и бра.

Когда квартира была обустроена, Вано рассказал, что оформил развод с женой. Расписались по-тихому, свадьбы не было. Устроили небольшой вечер в новой квартире, поужинали с друзьями. На память об этом событии Вано подарил Тане первое кольцо с бриллиантом.

Жизнь радовала её беспрестанно. Четыре раза в год муж организовывал семейные вояжи за рубеж. Они объездили весь мир, побывав даже в самых экзотических местах, куда не ступала нога туриста из России. Татьяна небрежно и со знанием дела обсуждала с новыми подругами детали поездок: пляжи, отели, магазины и прочее, и прочее…

Теперь Татьяна стала другой: властной, знающей себе цену. Ей нравилась эта новая роль, когда она платит, – и всё вокруг приходит в движение. У кого деньги, тот хозяин жизни. Это Татьяна усвоила твёрдо.

Она очень преобразилась: вещи носила из дорогих бутиков, пользовалась качественной косметикой. Сбылась, наконец, её мечта иметь сколько душе угодно французских духов. Прелестные коробочки заполонили все свободные полки в ванной комнате. Истинное наслаждение доставляла ей покупка одежды. Одёжный шопинг – самая благодатная тема для разговоров с подругами.

А подруги у неё теперь были новые – жёны компаньонов Вано. Все они штучки из хорошего общества: дочери генералов, членов ЦК, директоров крупных заводов. Сказать при них что-либо о своей прошлой жизни, о матери-лаборантке было по меньшей мере неприлично. И Татьяна научилась молчать, чётко разделив в сознании жизнь «до» и «после».

Когда Миша должен был пойти в первый класс, Вано купил квартиру в новом элитном доме. Предыдущую, двухкомнатную, стали сдавать в аренду. Новое жилище было очаровательно: пять комнат, три балкона, две ванных, два санузла. Бедной тёте Даше, чтобы поддерживать в квартире порядок, приходилось работать с утра до позднего вечера. Впрочем, Татьяна давно называла её Дашей, без отчества, на западный манер.

После смерти матери Татьяна стала сдавать внаём и её трёхкомнатную. В ремонт не вкладывалась, и так забрали с руками и ногами, как говорится. А что? Хоть и малогабаритная, но на Ленинском проспекте, недалеко от метро. Отсюда и цена аренды – 50 тысяч в месяц.

Эта сумма была такой мелочью, которой Вано даже не интересовался, – «на косметику», говорил он. Дети от первого брака выросли, и он, как настоящий грузинский папа, помогал им во всём. Сын и дочь оба получили образование в московских вузах: дочь стала специалистом банковского дела, сын – переводчиком, знал три языка, вскоре после университета был приглашён в одну из зарубежных фирм и оказался в Швейцарии. Дочь уехала на родину, в Тбилиси, устроилась в банк и начала восхождение по карьерной лестнице. Тем не менее квартиры в Москве Вано купил обоим – недвижимость в столице никому ещё не помешала. Бывшая жена Нино вслед за дочерью подалась в Грузию и жила теперь в собственной квартире, оставшейся ещё от её покойных родителей. Вано ездил в Грузию по несколько раз в год – навестить стариков-родителей и многочисленную родню. С Нино и дочкой тоже виделся, Татьяна даже подозревала, что контакт с Нино был намного более близким, чем полагается между бывшими супругами. Во всяком случае, созванивался он с Нино регулярно. Но при этом не скрывался и всегда говорил, что звонок связан с детьми. Что хочешь, то и думай!

Татьяна ревновала, но поделать ничего не могла. На душе было тяжело, воображение услужливо подсовывало вольного содержания картинки, в которых Вано был по меньшей мере хозяином гарема. А она даже поделиться своими подозрениями ни с кем не могла. Новым подругам ведь этого не расскажешь. В такие минуты Татьяна вспоминала про Ирку. Вот кто точно не посмеётся за глаза, не осудит. Но связь с ней прервалась. По старому номеру телефона отвечали другие жильцы: Ирина продала квартиру и съехала, а куда – неизвестно. И каждый раз, когда Вано уезжал в Тбилиси, Татьяна изводила себя ревностью.