Крэнфорд

II. Вечер в гостях

В одно утро, когда мисс Мэтти и я сидели за работой – это было часов в двенадцать, и мисс Мэтти еще не переменила своего чепчика с желтыми лентами, который был самым нарядным у мисс Дженкинс и который мисс Мэтти носила теперь запросто, надевая другой, что был сделан по образцу чепчика мистрисс Джемисон всякий раз, когда она думала, что ее увидят – вошла Марта и спросила: может ли мисс Бетти Баркер поговорить с её госпожой. Мисс Мэтти дала согласие и быстро исчезла переменить чепчик с желтыми лентами, покуда входила мисс Баркер; но так как она забыла очки и была несколько смущена посещением в такое необыкновенное время, я не удивилась, что она воротилась с двумя чепчиками, надетыми один на другой. Она сама этого не знала и смотрела на нас с умильным удовольствием. Думаю даже, что и мисс Баркер этого не приметила, потому что, отложив в сторону то небольшое обстоятельство, что она была уж не так молода, как прежде и, следовательно, не обращала большего внимания на наряды: она была слишком погружена в предмет своего визита, объясненный ею с скромностью и с бесконечными извинениями.

Мисс Бетти Баркер была дочь старого крэнфордского клерка, служившего при мистере Дженкинсе. Они с сестрою служили горничными в хороших домах и накопили довольно денег, чтоб завести модный магазин, принятый под покровительство соседних дам. Леди Арлей, например, часто давала мисс Баркер свои старые чепчики на фасон, который они немедленно снимали и распространяли между крэнфордским избранным обществом. Я говорю избранным, потому что обе мисс Баркер усвоили себе тон Крэнфорда, и очень тщеславились своими «аристократическими связями». Они не продавали своих чепчиков и лент людям без родословной. Не одна жена, или дочь фермера, вышла в сердцах из избранного магазина мисс Баркер и отправлялась ко всеобщей лавке, где барыш от желтого мыла и сахарного песку давал, возможность содержателю ездить прямо в Париж, как он говорил до тех пор, пока не нашел, что его покупатели слишком большие патриоты, чтоб носить то, что носят мусьё. Он, теперь, ездил в Лондон, где, как он часто рассказывал своим покупателям, королева Аделаида явилась, только за неделю перед тем, в чепчике совершенно похожем на тот, который он показывал им, убранный желтыми и голубыми лентами, и получила комплимент от короля Уильяма насчет красоты её головной уборки.

Мисс Баркер, державшиеся всегда истины и неодобрявшие кое-каких покупателей, все-таки наживались. Это были бескорыстные добрые люди. Сколько раз видела я, как старшая (она была горничной у мистрисс Джемисон) несла какое-нибудь деликатное блюдо к бедному! Они только обезьянничали знатных, не желая иметь никакого дела с классом непосредственно ниже их. Когда умерла старшая мисс Баркер, барыш их и доход оказались такими, что мисс Бетти могла запереть лавку и удалиться от дел. Но также (кажется, я об этом говорила) завела свою корову – знак важности в Крэнфорде, почти такой же, как завести одноколку где-нибудь в другом месте. Она одевалась лучше иной дамы в Крэнфорде, и мы этому не удивлялись, понимая, что она донашивала все шляпки, чепчики и ленты, оставшиеся нераспроданными Она закрыла лавку лет пять или шесть назад, и во всяком другом месте, а не в Крэнфорде, наряд её сочли бы вышедшим из моды.

Теперь мисс Бетти Баркер пришла пригласить мисс Мэтти к себе на чай в следующий вторник. Она и меня также пригласила, так как я случилась тут же, хотя я могла видеть, что она несколько боится, не занимался ли отец мой торговлей с-тех-пор, как переехал в Дрёмбль, и таким образом не изгнал ли своего семейства из «аристократического общества». Она делала столько предварительных извинений прежде этого приглашения, что совершенно возбудила мое любопытство. Пусть извинят её «смелость». Что она делает? Она казалась так этим взволнована, что мне могло только прийти в голову, уж не писала ли она к королеве Аделаиде, как мыть кружева; но обстоятельство, которое она так изображала, было, просто, приглашение к бывшей госпоже её сестры. «Приняв в соображение её первые занятия, извинит ли мисс Мэтти её смелость?»

«Ах!» подумала я, «она приметила двойной чепец и хочет поправить головной убор мисс Мэтти…» Нет! она просто пригласить мисс Мэтти и меня. Мисс Мэтти поклонилась, в знак согласия, и я удивлялась, как при этом грациозном движении она не почувствовала необыкновенную тяжесть и чрезмерную высоту своей головной уборки. Но, кажется, не почувствовала, потому что она сохранила равновесие и продолжала разговаривать с мисс Бэтти ласковым, снисходительным образом, совсем непохожим на то смущение, которое овладело бы ею, если б она подозревала какой странный у неё вид.

– Мистрисс Джемисон будет, вы, кажется, сказали? спросила мисс Метти.

– Да-с, мистрисс Джемисон, как нельзя ласковее и снисходительнее сказала, что она очень рада быть у меня. Она сделала только одно маленькое условие: она привезет Карлика. Я сказала ей, что если у меня есть слабости, так к собакам.

– А мисс Поль? расспрашивала мисс Мэтти, которая думала о своей пульке в преферанс, для которой Карлик не годится в партнёры.

– Я иду просить мисс Поль. Как я могла подумать просить ее прежде, чем попросила вас, мадам… дочь пастора, мадам. Поверьте, я никогда не забываю, какое место занимал мой отец у вашего.

– И мистрисс Форрестер, разумеется?

– И мистрисс Форрестер. Я думала было идти к ней прежде чем к мисс Поль. Хотя её обстоятельства переменились, однако, она ведь урожденная Тиррелль и мы не можем забыть, что она в родстве с Биггами из Бигглау-Голль.

Для мисс Мэтти гораздо важнее было то небольшое обстоятельство, что она прекрасно играла в карты.

– Мистрисс Фиц-Адам… я полагаю.

– Нет, мадам. Я должна сделать разницу. Мистрисс Джемисон, я думаю, не совсем будет приятно встретиться с мистрис Фиц-Адам. Я имею величайшее уважение к мистрисс Фиц-Адам… но не полагаю, чтоб её общество было прилично для таких дам, как мистрисс Джемисон и мисс Матильда Дженкинс.

Мисс Бэтти Баркер низко поклонилась мисс Мэтти и сжала рог. Она с достоинством взглянула на меня сбоку, как бы говоря, что хотя она бывшая модистка, однако вовсе не демократка и понимает различие званий.

– Могу я просить вас пожаловать в мое маленькое жилище не позже половины седьмого), мисс Матильда? Мистрисс Джемисон обедает в пять, но была так добра, обещала не откладывать своего визита дольше этого времени… в половине седьмого.

И с низким поклоном мисс Бэтти Баркер простилась.

Моя догадливая душа предсказала в этот день визит мисс Поль, которая обыкновенно приходила к мисс Матильде после какого-нибудь происшествия, или перед каким-нибудь происшествием, потолковать с ней.

– Мисс Бетти сказала мне, что она сделала выбор и пригласила немногих, сказала мисс Поль, сличив известия с мисс Мэтти.

– Да, она это говорила. Даже мистрисс Фиц-Адам не будет.

Мистрисс Фиц-Адам была вдова и сестра крэнфордского доктора, о котором я прежде говорила. Родители их, почтенные мызники были довольны своим положением. Назывались эти добрые люди Гоггинс. Мистер Гоггинс был теперь крэнфордским доктором; нам эта фамилия не нравилась и казалась ужасно-грубой; но, как говорила мисс Дженкинс, если б он переменил ее в Пегнгис, было бы немногим лучше^[9]. Мы надеялись открыть родство между ним и той маркизой Эксетер, которая называлась Молли Гоггинс; но доктор, беззаботный к своим собственным интересам, совершенно не знал и отвергал это родство, хотя, как говорила милая мисс Дженкинс, у него была сестра, которую звали Мэри, а те же самые имена весьма часто употребляются в некоторых семействах.

Вскоре мисс Мэри Гоггинс вышла за мистера Фиц-Адама и исчезла из нашего соседства намного лет. Она не двигалась в сфере крэнфордского общества на столько высокой, чтоб заставить нас позаботиться узнать, что такое был мистер Фиц-Адам. Он умер и убрался к своим прадедам, а мы никогда и не думали о нем. Потом мистрисс Фиц-Адам появилась снова в Крэнфорде «смелая как львица», говорила мисс Поль, зажиточной вдовою, одетою в черное шелковое платье, так скоро после смерти мужа, что бедная мисс Дженкинс справедливо замечала: «бумазея показала бы более, как она чувствует свою потерю».

Я помню совещание дам, собравшихся решить вопрос: посещать ли мистрисс Фиц-Адам старым крэнфордским жителям чистой дворянской крови? Она наняла большой дом, который обыкновенно считался как бы дающим патент на дворянство своим обитателям; потому что во время оно, за семьдесят или восемьдесят лет перед тем, дочь какого-то графа жила в том же доме. Я не знаю наверно, не считалось ли проживание в этом доме сообщающим необычайную силу разума, потому что у графской дочери, леди Джэн, была сестра леди Анна, вышедшая за генерала во время американской войны, и этот генерал написал одну или две комедии, которые еще игрались на лондонской сцене и которые, когда мы видели их на объявлениях, заставляли нас выпрямляться и чувствовать, что Дрюри-Лэн делал славный комплимент Крэнфорду. Впрочем, еще не было решено ехать ли к мистрисс Фиц-Адам, когда умерла милая мисс Дженкинс, а с нею ясное знание строгого уложения о приличии тоже исчезло.

Мисс Поль заметила:

– Так как большая часть дам из хорошей фамилии в Крэнфорде – старые девицы, или бездетные вдовы, то если мы не дадим некоторое послабление и не сделаемся менее-исключительны, то мало-помалу у нас вовсе не станет общества.

Мистрисс Форрестер продолжала в том же смысле:

– Она всегда думала, что Фиц значит нечто аристократическое. Есть Фиц-Рои: она думала, что некоторые из королевских детей были названы Фиц-Роями; были также Фиц-Клэренсы, дети доброго короля Уильяма Четвертого, Фиц-Адам – это премилая фамилия, и она думает, что это, вероятно, значит: «дитя Адама». Никто, не имеющий хорошей крови в жилах, не осмелится называться Фиц: фамилия много значит. У ней был кузен, писавший свою фамилию двумя маленькими фф – ffoulks, и всегда смотрел с презрением на прописные буквы; он говорил, что такие имена принадлежат к поздно-вымышленным фамилиям. Она боялась, чтоб он не умер холостяком: он был так разборчив. Когда встретился с мистрисс ффарингдон на водах, она тотчас ему понравилась; это была прехорошенькая женщина, вдова, с очень хорошим состоянием и «мой кузен», мистер ффулкс женился на ней только по милости её двух маленьких фф.

Мистрисс Фиц-Адам не предстоял случай встретиться с каким-нибудь мистером Фицом в Крэнфорде, стало-быть, не эта причина заставила ее поселиться в Крэнфорде. Мисс Мэтти думала, что может быть надежда быть принятой в общество, что конечно было бы весьма приятным возвышением для ci-devant мисс Гоггинс; но если такова была её надежда, то было бы жестоко разочаровать ее.

Итак, все поехали к мистрисс Фиц-Адам, все, кроме мистрисс Джемисон, которая показывала, какого благородного происхождения была она, потому что никогда не примечала мистрисс Фиц-Адам, когда они встречались на крэнфордских вечеринках. В комнате бывало по восьми или по десяти дам, а мистрисс Фиц-Адам, самая объемистая из всех, и она непременно вставала, когда входила мистрисс Джемисон, и кланялась ей очень низко, когда бы ни обернулась та в её сторону, так низко в самом деле, что, я думаю, должно быть, мистрисс Джемисон смотрела на стену, потому что никогда не шевелила ни одним мускулом в лице, как будто её не видала. А все-таки мистрисс Фиц-Адам продолжала свои поклоны.

Весенние вечера сделались светлы и длинны, когда три или четыре дамы, в колясках (calash), встретились у двери мисс Баркер. Знаете ли вы, что такое коляска? Это род капюшона, носимого на чепчиках, довольно похожий на кузов старомодных экипажей; но иногда не такой огромный. Этот род головного убора всегда делал ужасное впечатление на крэнфордских ребятишек; даже и теперь двое или трое перестали играть на улице и собрались в изумленном безмолвии вокруг мисс Поль, мисс Мэтти и меня; мы тоже были безмолвны и могли слышать сдерживаемый шепот за дверью мисс Баркер.

– Постой, Пегги! покуда я побегу наверх и вымою руки. Когда я закашляю отвори дверь; я ворочусь через минуту.

И точно, не более, как через минуту, мы услышали шум, чиханье и покашливанье, при котором дверь отворилась. За дверью стояла служанка, вытаращив свои круглые глаза на почтенную компанию, входившую в молчании. Она сохранила настолько присутствие духа, что ввела нас в небольшую комнатку, прежде бывшую лавкой, а теперь превращенную во временную уборную. Тут мы оправили свои платья и самих себя перед зеркалом, приняли сладостные и грациозные лица и потом, отступая назад с словами: «После вас, мем», мы пустили мистрисс Форрестер идти первой по узкой лестнице, которая вела в гостиную мисс Баркер. Она сидела так величественно и чинно, как будто мы не слыхали странного кашля, после которого горло её и теперь, должно быть, еще болело и хрипело. Ласковая, милая, бедно одетая мистрисс Форрестер тотчас была приведена на второе почетное место. Первенство, разумеется, сохранялось для её сиятельства мистрисс Джемисон, которая, пыхтя, входила на лестницу. Карлик вертелся около неё, как будто намеревался сбить ее с ног.

Теперь-то мисс Бетти Баркер была гордая, счастливая женщина! Она поправила огонь, заперла дверь и села к ней так близко, как только было возможно: села совсем на кончике кресла. Когда вошла Пегги, шатаясь под тяжестью чайного подноса, я приметила, что мисс Баркер боялась, что Пегги не станет держаться на приличном расстоянии. Они с своей госпожой были весьма фамильярны в своих ежедневных отношениях, и Пегги теперь надо было сказать ей нечто по секрету, что мисс Баркер ужасно хотелось слышать, но что она считала своей обязанностью не допустить ее сказать. И потому она отвернулась от подмигиванья и знаков, которые ей делала Пегги, сделала два или три ответа весьма некстати на то, что было сказано и, наконец, охваченная светлой идеей, воскликнула:

– Бедняжка, Карлик! я совсем о нем забыла. Пойдем со мною вниз, милая собачка, я дам тебе чайку!

Через несколько минут она воротилась, ласковая и кроткая, как прежде; но я подумала, что она забыла дать «милой собачке» что-нибудь поесть, судя по жадности, с которой та глотала куски пирожного. Чайный поднос был изобильно нагружен; мне было приятно это видеть: я была очень голодна, но боялась, чтоб присутствующие дамы не сочли это невежливостью. Я знаю, что они говорили бы это в своих собственных домах, но здесь как-то все исчезало. Я видела, как мистрисс Джемисон кушала тминную коврижку, медленно, так, как она делала все; я несколько удивилась этому, потому что она нам говорила на своем последнем вечере, что этой коврижки никогда не будет у ней в доме, что коврижка напоминает ей душистое мыло. Она всегда угощала нас савойскими сухариками. Однако мистрисс Джемисон была снисходительна к незнанию мисс Баркер обычаев высшей жизни; и чтоб пощадить её щекотливость, съела три большие куска тминной коврижки, с покойным выражением, очень похожим на коровье.

После чаю настало некоторое недоумение и затруднение. Нас было шестеро; четверо могли играть в преферанс, а для двух оставалась криббидж^[10]; но все, исключая меня (я несколько боялась крэнфордских дам за картами, потому что такое занятие казалось для них самым важным, серьёзным делом), сгорали желанием участвовать в пульке; даже мисс Баркер, хотя объявляла, что не умеет отличить пикового туза от червонного валета, тоже разделяла это желание. Дилемма скоро была приведена к концу странным шумом. Если б невестку баронета можно было подозревать в храпении, я сказала бы это о мистрисс Джемисон, потому что, пересиленная жаром комнаты и наклонная к дремоте от природы, мистрисс Джемисон не могла устоять от искушения такого покойного кресла и дремала. Раз или два она с усилием открывала глаза и спокойно, но бессознательно нам улыбнулась; мало-помалу, однако ж, даже её благосклонность не могла устоять против этого напряжения, и она заснула глубоко.

– Как для меня приятно, шептала мисс Баркер за карточным столом трем оппоненткам, которых, несмотря будто бы на свое незнание игры, она обыгрывала немилосердно – очень приятно, право, видеть, что мистрисс Джемисон чувствует себя как дома в моем маленьком жилище; она не могла сделать мне большего комплимента.

Мисс Баркер снабдила меня литературными произведениями, в форме трех или четырех красиво-переплетенных книжечек, изданных лет десять или двенадцать назад, заметив, когда она придвинула столик и свечку для моего личного употребления, что знает, как молодежь любит рассматривать картинки. Карлик лежал, фыркал и вздрагивал у ног своей госпожи: он тоже чувствовал себя как дома.

Сцену за карточным столом было преинтересно наблюдать: четыре дамские головы кивали друг другу и сталкивались посреди стола с желанием пошептать проворно и громко; но время от времени мисс Баркер проговаривала: «Тише! сделайте милость, тише! мистрисс Джемисон почивает».

Было чрезвычайно трудно справиться с глухотой мистрисс Форрестер и сном мистрисс Джемисон. Но мисс Баркер хорошо исполняла свою ревностную обязанность. Она шептала мистрисс Форрестер, выразительно кривляясь, чтоб показать движением губ, что говорилось, и потом ласково улыбалась всем нам, бормоча про-себя: «Право, очень приятно; я желала бы, чтоб моя бедная сестра дожила до этого дня».

Вдруг дверь отворилась настежь; Карлик вскочил с кротким лаем и мистрисс Джемисон проснулась, или, может быть, она вовсе не спала, как сказала она почти тотчас; в комнате было так светло, что она была рада зажмурить глаза, но слышала с величайшим удовольствием весь наш веселый и приятный разговор. Пегги еще раз явилась, раскрасневшись от важности. Другой поднос! «О знатность!» подумала я, «можешь ли ты перенести этот последний удар?» Мисс Баркер заказала (я не сомневаюсь, что и приготовила, хотя она сказала: «ну! Пегги, что ты нам принесла?» и казалось приятно удивлена при этом неожиданном удовольствии) всякого рода приятных вещей для ужина: поджаренных устриц, морских раков, студень, блюдо, называемое «litlle cupids» (очень любимое крэнфордскими дамами, хотя слишком дорогое для угощения, исключая торжественных случаев – макароны, намоченные в вине, назвала бы я это блюдо, если б не знала более утонченного и классического названия). Короче, нас хотели угостить всем, что только было самого лучшего и деликатного; и мы думали, что лучше благосклонно покориться, даже на счет нашей знатности, которая никогда вообще не ужинает, но которая, подобно многим неужинающим, чрезвычайно бывает голодна при всех особенных случаях.

Мисс Баркер в своей прежней сфере была, смею сказать, знакома с напитком, называемым вишнёвкой. Никто из нас не видал ничего подобного, и все мы попятились, когда она предложила «маленькую, крошечную рюмочку – знаете, после устриц и раков. Думают, что устрицы и раки не очень здоровы». Мы все покачали головой подобно китайским куклам; но, наконец, мистрисс Джэмисон допустила себя уговорить, и мы последовали её примеру. Это питье было довольно вкусно, но так горячо и крепко, что мы принуждены были высказать нашу непривычку к таким вещам страшным кашлем, почти таким же страшным, как кашель мисс Баркер, прежде чем нас впустила Пегги.

– Очень крепко, сказала мисс Поль, поставив опорожненную рюмку. – Я полагаю, что тут есть спирт.

– Только крошечная капелька… именно сколько нужно, чтоб не испортилось, сказала мисс Баркер. – Вы знаете, мы завязываем бумагою, намоченною в водке, банки с вареньем, чтоб оно не портилось. Я часто чувствую себя под хмельком, поев торту из дамасских слив.

Не знаю, открыл ли бы так сердце мистрисс Джемисон торт из дамасских слив, как вишнёвка; но мистрисс Джемисон сказала нам о предстоящем событии, относительно которого сохраняла до тех пор молчание.

– Моя невестка, леди Гленмайр едет ко мне в гости.

– Все воскликнули хором: «неужели!» потом замолчали. Каждая мысленно сделала осмотр своему гардеробу, то есть приличен ли он для появления в присутствии вдовы баронета. Ведь в Крэнфорде всегда начинаются празднества, когда к нашим друзьям приедет какая-нибудь гостья. Мы весьма приятно оживились при надежде предстоящего случая.

Вскоре после этого доложили о прибытии служанок с фонарями. У мистрисс Джэмисон был портшез, прошедший с некоторым трудом в тесные сени мисс Баркер и, в буквальном смысле, загородивший дорогу.

Требовался некоторый искусный манёвр со стороны старых носильщиков (башмачников, которые, когда их призывали нести портшез, одевались в чудную старую ливрею, длинные сюртуки с маленькими воротниками, современную портшезу и похожую на одежду этого же рода в картинах Богарта), чтоб пробраться вперед и вынести назад эту ношу из парадной двери мисс Баркер. Потом мы услышали топот разносчиков по спокойной улице, надевая наши коляски и натягивая перчатки; мисс Баркер вертелась около нас с предложением услуг, которые были бы гораздо убедительнее, если б она не помнила своего прежнего занятия и не желала, чтоб мы о нем забыли.