Княгиня Ольга. Сокол над лесами

– Вы пойдете со мной, поживете пока у нас на дворе, чтобы под рукой были, – продолжал он.

– И будьте благодарны! – добавил другой парень, стоявший у него за плечом. Темноволосый, со степняцкими глазами, внешностью он напоминал печенега-полукровку, но по-славянски говорил чисто и свободно, как на родном языке. – У нас многие думают, что от вас толку не будет. Вы же дважды выжили там, где погиб ваш вождь. Вы бросили на поле боя тела уже двух своих вождей! У нас таких назвали бы трусами.

– Что ты сказал? – Чарога с искаженным от злости лицом подался к нему.

– Тихо! – повелительно бросил ему Лют, одновременно плечом загораживая своего спутника. – Ильмет, закрой пасть. Если бы они не сбежали, у нас теперь не оказалось бы ни одного видока, и пришлось бы трупье допрашивать, что там случилось и почему.

– А если бы они не сбежали с Хазарского моря, мы бы не знали, как закончил Хельги Красный, – насмешливо дополнил Ильмет.

– Княгиня же хотела знать, как погиб ее сводный брат. Кто-то из вас был с Хельги на Хазарском море? – полюбопытствовал Лют.

– Мы трое были, – Размай кивнул на Чарогу и Стояню.

– У нас был такой князь, что ты… – Чарога бросил на Люта вызывающий взгляд. – Тебе за десять лет столько не содеять, сколько он за три года успел.

– Чего я не спешу совершить – так это погибнуть за тридевять земель. Я пока что возвращался из своих походов. И ходил в них не зря! – Лют многозначительно поднял мизинец с витым золотым колечком, видимо, знаменовавшим какие-то деяния, которыми он гордился. – Ну, так вы пойдете со мной или будете ждать, пока Хельги Красный родится вновь?

– Я в талях, – напомнил Велеб. – Моей судьбой князья владеют.

Несмотря на самый высокий род в этом гриде – не исключая и Люта Свенельдича, – Велеб менее всех имел право распоряжаться собой. Он не был рабом, но не был и вполне свободным. Род Люботешичей передал свои права на него киевским князьям. Завоевал это право Ингорь, но унаследовал Святослав. И теперь тот, тринадцатилетний отрок, имел над Велебом права родного отца.

– Ты же сын князя люботешского?

Велеб отметил: что-то не так. Потом сообразил: Лют не назвал его, как все, Селимировым братаничем. Видимо, Люту имя Селимира ничего не говорило, а вот родство Велеба с нынешним главой Люботешичей было важно.

– Княгиня мне позволила взять вас. Вижу, от тебя толк будет, – благосклонно кивнул он Велебу. – А вы? – обратился Лют к остальным беглецам.

Чарога отвернулся. Стояня насупился. Они знали, что за боярина и товарищей нужно мстить, но признать своим новым господином парня, лет на десять моложе их обоих, пока было не под силу. Если бы они знали, как Свенельдич-младший отличился на Деревской войне и за что получил свои награды, то примирились бы с ним легче. Но зимой он вместе со своим братом находился в другой части войска, шедшей к Искоростеню с юга. А рассказывать о своих подвигах Люту не приходило в голову: он был уверен, что о них и так знает весь свет.

Размай взглянул на Чарогу, потом на Велеба. Потом вздохнул:

– Я с тобой. Коли будут мстить за наших парней, за боярина… я пойду хоть… со всяким, кто поведет.

Они с Велебом оба были из десятка Ислива, потому и оказались в одной страже. Десяток в дружине – все равно что семья в роду, и Размай не хотел потерять то, что у него осталось.

– Берите пожитки ваши, и пошли, – не удостоив двоих оставшихся взглядом, Лют кивнул двоим уходящим на дверь.

Какие там пожитки – все на себе. Следуя за Лютом и тремя его спутниками через княжий двор, Велеб вздохнул. До чего же неровную, узловатую нить выпряли для него Рожаницы! Мать умерла при родах, стрый-князь погиб в сражении, самого взяли в полон, увезли сперва в Остров-град, потом в Киев, потом в Перезванец. Мотает по свету белому, как щепку в волнах. Потом опять на княжий двор попал, а теперь вот еще куда-то ведут, едва для приличия согласия спросив. Живут же люди всю жизнь на одном месте, только с ним такая незадача!

И что-то там впереди? Конечную цель свою Велеб видел в возвращении домой, но за три года привык к мысли, что это случится не скоро… Когда? Даже и загадать не на что.

Старый Свенельдов двор – он все еще назывался так, хотя сам воевода переселился из Киева в землю Деревскую лет десять назад – размерами и богатством почти не уступал княжескому. При Ингоре Свенельд занимал должность киевского воеводы, а потом передал ее старшему сыну. Им приходилось и содержать собственную дружину, и постоянно принимать гостей, поэтому, кроме нескольких жилых изб для хозяев и челяди, на дворе стояла гридница, немногим меньше княжьей, просторная дружинная изба. Поварня, хлебные печи, большой погреб-ледник, многочисленные клети, помещения для скотины говорили о немалом богатстве. Во дворе суетилась челядь, мелькало множество женщин, детей. Иной городец был беднее и размерами, и населением, чем этот воеводский двор.

– У нас даже поруб свой есть, – хмыкнул Лют, когда Велеб с ним поделился этим наблюдением, и кивнул куда-то клети, в сторону тына. – Отец еще устроил.

– Вы имеете право лишать свободных людей свободы? – вырвалось у Велеба. – Мой стрый был князем, мой дед, мой прадед… но никто из них никогда такого не делал!

Лют посмотрел на него с недоумением в ореховых глазах: он не понял, отчего паробок возмутился. Сам он своих дедов и прадедов знал понаслышке – и то лишь с отцовской стороны. С единственным братом он полжизни прожил в разных краях, и весь его род в привычном понимании составлял он, отец и сводная сестра Валка – от другой Свенельдовой хоти.

– Так у вас там все родичи, да? – спросил он потом, сообразив, в чем разница. – Деды старые указывают, а молодые слушаются.

– И как не слушаться – деваться некуда, – заметил Размай. – Если совсем кто от рук отбился, то изгнать могут.

Среди его товарищей в Перезванце таких было немало.

– А у нас тут дедов нет, только князь и воевода, – с непонятной Велебу гордостью ответил Лют. – А чужие наставлений не слушаются. Должники опять же… Что нам их, в зыбке качать?

Что такое долги, Велеб знал, хотя сам, конечно, сроду ни у кого не одалживался.

– Ну вот, здесь будете спать, – тем временем Лют завел их в дружинную избу с широкими помостами внизу и полатаями наверху, указал место. И поманил Велеба: – А ты – пойдем со мной.

Уже вдвоем они направились по деревянным мосткам через двор в гридницу. Еще с порога Велебу бросился в глаза среди оружников сам хозяин дома – Мистина Свенельдич. Одетый в простой белый кафтан (братья еще носили «печаль» по погибшему прошлым летом отцу), тем не менее воевода сразу был заметен даже в гуще людей. Но не только из-за высокого роста и мощного сложения. Что-то чувствовалось в нем, некая внутренняя сила; непонятным образом он привлекал взгляды, как огонь среди мрака.

Завидев Люта с его спутником, Мистина прошел в дальний конец гридницы и сел на высокое резное кресло хозяина дома. У Велеба что-то звякнуло внутри от ощущения, что внимание первого среди киевских бояр сосредоточилось на нем, но он велел себе успокоиться. Вины на нем никакой нет, и он может не робеть под чужим взглядом, встань тут хоть сам Ящер волховский.

Двое оружников последовали за Мистиной и привычно опустились на скамью по обе стороны от хозяина. Навидавшись русинской знати, Велеб сразу подумал, что это, видимо, бывшие телохранители: примерно ровесники Мистины, один по виду варяг, другой славянин, рослые, крепкие, хорошо сложенные мужчины с простыми смышлеными лицами и внимательными глазами. Надо думать, они сохранили полное доверие господина, хотя от прежней службы их отставил возраст. В телохранителях, ежечасно оберегающих жизнь вождя, держат людей в возрасте от двадцати трех до двадцати семи лет – когда уже есть сила и опыт мужчины, но еще сохраняются юношеские выносливость и быстрота.

Лют тоже сел на скамью слева от Мистины. Здесь он сразу переменился: самоуверенность исчезла с его красивого лица, уступив место сосредоточенности. О Велебе он будто забыл, теперь все его внимание было устремлено на брата: Лют прямо-таки смотрел ему в рот. Поглядывая на Свенельдовых сыновей, Велеб улыбнулся про себя: удивительно, как при почти одинаковых чертах в лицах этих двоих – Лют даже волосы носил такие же длинные, в подражание брату, зачесывая их назад и связывая в хвост, – отражается совершенно различный нрав и склад ума.

– Садись, Бранеславич, – Мистина в ответ на поклон кивнул Велебу на скамеечку, поставленную напротив, и окинул гостя быстрым пристальным взглядом.

Тот заслуживал внимания и своим высоким родом, и судьбой, и тем, что оказался чуть ли не единственным видоком при таком значимом деле. Лет восемнадцати или девятнадцати, выше среднего роста, крепкий, с простым продолговатым лицом, высоким широким лбом. Заметно подрос и возмужал за два года в Перезванце. Темно-русые волосы, густые черные брови, а глаза под ними… Взгляд вроде бы спокойный и твердый, но если присмотреться – затягивает, как в глубокую воду. И даже дружелюбное внимание – верхний слой – начинает казаться немного опасным.

Сидя перед хозяйским креслом, Велеб мог отвечать на вопросы, не повышая голоса. В этой половине помещения почти никого не было: только сам хозяин, его младший брат и двое оружников.

– Мы с тобой почти из одних мест, – Мистина слегка улыбнулся ему. – Ты из Люботеша, а я в Хольмгарде родился. Давай-ка, расскажи мне еще раз, что запомнил. Все с самого начала, что и как ты видел.

Велеб принялся рассказывать все сначала. Он заметил, что воевода слушает его, одновременно думая о чем-то, но какие чувства вызывает рассказ, угадать было нельзя. Взгляд Мистины, устремленный прямо ему в лицо, имел отстраненное выражение, будто эти серые глаза изнутри закрыты стальными заслонками.

Проведя семь лет в Перыни, Велеб повидал волхвов и теперь начал понимать, почему Мистину опасаются, хотя тот держится дружелюбно. В нем было нечто общее с волхвами: наверное, привычка смотреть глубже, чем внешняя видимость. Велеб почти чувствовал, как тот пытается мыслью проникнуть прямо ему в голову и увидеть то, о чем Велеб, возможно, не говорит. Отчасти было досадно: ему нечего скрывать. Но Мистина не так чтобы подозревал его в сокрытии истины – по злобе или боязни. Он привык не доверять почти никому. Даже самая страшная клятва сказать правду не означает, что ты эту правду услышишь. Поневоле, обманутые собственными глазами и мыслями, люди лгут чаще, чем нарочно.

Время от времени Мистина задавал вопросы.

– Перезван выставлял дозоры – как же те бесы сумели подобраться так быстро и незаметно?

– Я сам в дозоре и стоял, – Велеб не видел за собой вины, но с невольным стыдом опустил голову. – Я и видел, как они вдруг из тумана выскочили. Лестницы у них были. В ров попрыгали, оттуда лестницы под тын поставили и полезли, как муравьи.

– Лестницы? – казалось, Мистина с трудом в это верит. – Сколько?

Велеб подумал, вспоминая, с каких концов стены чужаки прыгали во двор:

– Примерно сказать, пять-шесть. Две первые – по сторонам вежи, остальные вдоль стены, где ров.

– Как они выглядели?

Велеб описал – и лестницы, и как чужаки несли их, по шесть человек каждую, на плечах. Все это было у него перед глазами, пока он брался за рог и трубил, и сейчас ясно стояло в памяти.

– Даже я это в последний раз видел, когда в Вифинии брали города, – заметил Мистина. – Это умели делать… Перезван и его люди умели, но кто еще? Ты не слышал, чтобы Перезван кому-то рассказывал про лестницы в Вифинии или еще где?

– Нашим… мне рассказывал.

– А чужим? Благожиту? Дреговичам?

– Благожит у нас не был ни разу, а дреговичам… Боярин раза три в гости ездил, к Поведу на Карачун и к Назоричам на Дожинки, но я не слышал, чтобы он там про Вифинию говорил. И потом, когда они к нам пировать приезжали… про добычу он рассказывал, а про лестницы чтобы – я не слышал.

– И часто они к вам ездили?

– Да каждый год раза по два. Как боярина к себе приглашали, так потом сами к нам ездили. А большой дружбы не было меж нами. Так – мир подтвердить.

– Ты когда-то бывал при их беседах?

– Всегда бывал.

– С чего так? – Мистина поднял брови.

– У меня гусли, – Велеб невольно оглянулся, будто искал свой «гудебный сосуд»^[8] рядом с собой. – Были. Боярин при гостях мне всегда петь приказывал, а когда сам в гости ездил, тоже с собой брал.

– А, помню. Ты и нам тут раньше про Волха и деву Ильмеру пел. Где ж гусли твои?

– Там остались, – вздохнул Велеб.

О гуслях своих он очень жалел. Из дома привезенные, дедом Нежатой подаренные, они были ему дороги, как живой друг. Но где там гусли искать – голову едва унес. Пристыдил мысленно сам себя – сколько людей сгинуло, а ты о гуслях сокрушаешься!

– Ладно, давай дальше, – велел Мистина.

Велеб рассказывал дальше: как метался меж изб, пытаясь скорее разбудить товарищей, а тем временем у него за спиной чужаки убивали всех, кто выбегал им навстречу.

– Точно ли всех перебили?

– Может, вы так быстро бежать пустились, что не видели, кто еще остался? – дополнил Лют.

– Нет, – Велеб качнул головой. – Мы последние были живые. Я, прежде чем на забороло лезть, весь двор оглядел. Никого на ногах не осталось.

– И Перезван истинно мертв?

– Я видел, как его убили, – Велеб на миг опустил глаза. – Два копья… Щит ему нижним зубом цепанули и в сторону отвели, – по сложившейся в дружине привычке он изобразил руками, как это было, и по глазам слушателей видел, что перед ними это зрелище встает очень ясно. – А прикрыть его из отроков некому было…

– Что это были за люди, опиши, как они выглядели, – предложил Мистина. – Славяне, варяги, хазары?

– Да какие хазары? – Велеб чуть не засмеялся такому нелепому предположению. – Не варяги. Славяне, по всему видно, свиты обычные, из опоны, в руках копья, луки, топоры…

– Мечи были?

– Я ни одного не видел.

– Шлемы?

– Два… или три. Щиты были, вот что странно. У всех. Сделаны как обычно, но дегтем вымазаны. Черные и воняли.

Мистина переглянулся со своими людьми. Значение этого известия они оценили. В быту славянских оратаев щиту не находилось ровно никакого применения, а сделать его – и умение требуется, и лишние средства, ведь нужен умбон из железа, его под кустом не найдешь. В случае большой войны собираясь на рать, оратаи брали копья-рогатины, луки и обычные рабочие топоры, пересадив их на рукоять подлиннее. Щиты, как и шлемы, имелись только у оружников состоятельного вождя, способного содержать постоянную ратную дружину.

– Готовились, – обронил сидевший слева от Мистины мужчина с желтыми острыми глазами, резковатыми чертами лица и рыжеватой бородкой.

– И они умели с ними обращаться? – спросил второй – с продолговатым варяжским лицом и очень светлыми волосами. По-славянски он говорил свободно, но слышно было, что язык этот ему не родной. – С щитами?

– Как тебе показалось, у них был опыт? – уточнил Мистина. – Сражений, я имею в виду.

Велеб задумался. Чем опытный в обращении с оружием человек отличается от неопытного, он за эти два года хорошо уяснил.

– Д-да, – не совсем уверенно отозвался он. – Они были в бою… не в первый раз. Они… все делали быстро, словно все знали, куда бежать и что делать… Не суетились, не метались, но и не мялись, от трупов не шарахались. Но бились… – он еще раз заглянул в свои воспоминания о скоротечной битве, – наши лучше бились. Наши были опытнее. Даже я, – он чуть улыбнулся, вспомнив свою единственную мгновенную схватку с кем-то из чужаков, которого толком не успел разглядеть из-под щита. – Но тех оказалось уж очень много. На каждого нашего – человека по четыре, по пять…

– Ваших было с полсотни, значит, этих…

– Сотни две с половиной – три, – Велеб еще раз вызвал в памяти, как видел с заборола надвигающуюся на городец волну.

Тогда-то ему показалось, что чужаков с две тыщи.

– Три сотни с щитами и опытом! – повторил Ратияр. – Чьи же это могут быть? У Благожита разве есть оружники? И с кем он воевал, откуда им было взять опыт?

– Они кричали «Хотимир!», – напомнил Велеб. – А это, говорят, Благожитов пращур.

– Боевой чур у них был?

– Нет. Я не видел.

– И стяга не было?

– Не было.

– Кто у них был главный?

– Я видел перед воротами, когда уже все они вошли, одного в шлеме. Впереди бежал и орал. Но я его не знаю. Да и знал бы – они же морды себе все сажей вымазали.

– Чего? – Мистина переглянулся со своими людьми; это известие их поразило. – Сажей?

– Ну да. Будто ряженые в Карачун.

Мистина еще раз глянул на своих товарищей.

– Хрена се Карачун… – обронил Ратияр.

– И свиты на всех белые. Я еще подумал: будто из Нави выползли.

– Так, значит… без сажи вы могли бы их узнать? – сообразил Мистина.

– Они боялись, что вы их узнаете! – подхватил за братом Лют.

Велеб лишь развел руками. Он лишь видел, но не брался истолковать увиденное.

Ему задавали еще вопросы: кто был в городце из жителей, кто где находился, какое было добро, какая скотина… Он добросовестно отвечал, стараясь все припомнить. Когда его наконец отпустили, на смену ему в гридницу ушел Размай. Потом рассказал, что и его спрашивали почти о том же – с поправкой на то, что мог видеть он, почти все время сражения остававшийся на забороле.

– Завтра еще с теми двумя поговорим, но едва ли они что добавят, – сказал Мистина, отпустив Размая. – Это двое и потолковее, и лучше настроены на разговор.

– Дай я пойду тех двоих еще потрясу, – предложил Лют. – То-то и чудно, что говорить не хотят – а должны хотеть мстить за своего боярина любимого!

Мистина взглянул на Ратияра. У него была мысль, по какой причине двое других Перезвановых отроков не хотят говорить с киевскими боярами, но он сильно сомневался, что те двое тоже могли до нее додуматься.

– Но по всему выходит – дреговичи! – продолжал Лют. – Иначе к чему им рожи мазать?

– Чтоб страшнее было, – хмыкнул Ратияр.

– Людей Хельги Красного хотели напугать чумазыми мордами? – усмехнулся Альв. – Они ж не дети малые, они видали и похуже. На Боспоре заживо сгоревших…

– А те бесы об этом знали?

– Но они не охренели, а? – воскликнул Лют. – Вот так, ни за что, взять и вырезать чужую засаду? Если мы теперь вырежем у них три-четыре веси, то будем правы.

– Святослав жаждет крови, – напомнил Мистина. – Или славы, но тут обое рябое^[9]. Эльга хочет от войны его удержать. Он еще слишком юн, чтобы воевать непрерывно. Если так бойко начать, то можно и до пятнадцатилетия не дотянуть. А другого сына у нее нет. Случись с ним что – и ее наследниками станут дети Тородда.

– Но что же поделать? – Альв развел широкими ладонями. – Кровь пролилась, пятьдесят четыре отрока да сам боярин с домочадцами – это не еж нагадил. Князь не может просто взять и утереться.

– Нет. Я вам больше скажу. Нам нужны новые данники, пока древляне не оправятся от разгрома, не выйдут из лесов, не разведут заново скотину и не засеют делянки. И здесь такой подарок – повод для войны с Благожитом. Я был уверен, что мне придется его придумать – а мне сами же дреговичи его на рушнике шитом поднесли.

Лют напряженно смотрел в лицо старшего брата. Его ум внушал Люту восхищение и робость – он не верил, что даже семнадцать лет спустя сам станет настолько умным. Понимание замыслов брата давалось Люту с трудом, и это было особенно досадно в таких случаях, как сейчас – когда он чувствовал, что от успеха зависит судьба державы.

– Жаль Перезвана, – вздохнул Альв, – и дренгов его тоже. Самкрай взяли, против конницы Песаховой выстояли, половину Вифинии прошли, огнеметы дважды прошли… и вот так вырезаны у себя дома невесть кем, какими-то йотунами с чумазыми рожами, не пойми за что и почему…

– Судьба! – развел руками Ратияр. – И похуже бывает, помнишь Радульва? Через какие хрипеня прошел человек, в сорока сражениях уцелел, а погиб от руки девки, и то по собственной же дури?

– Вот именно – судьба сама ничего не делает, – подхватил Мистина. – Все людскими руками. А люди просто так других людей не убивают, да в мирное время. Поссорься Перезван с местными из-за дичи или из-за девок…

– Если двое-трое сбегали тайком на игрища и попортили пару девок – это не повод вырезать полусотенную засаду, – Ратияр покачал головой. – Ну, прислали бы старейшины просить выкуп за обиду. Перезван бы заплатил. А так – это же война. Благожит хотел войны?

– То-то и странно, – Мистина взглянул на него. – С чего Благожиту такие подарки нам подносить?

– Да если бы он понимал, что это подарок!

– А мы хотим с ним войны? – тихо, с неловкостью из-за своей недогадливости уточнил Лют.

«Мы» – это круг русской и полянской знати, для которой война означала сегодня добычу, полон и ратную славу, а завтра – ежегодную дань мехами, медом, воском, полотном. Это было ему очень даже понятно: свою Деревскую войну Лют начал с удачного налета на Малин, привел скотину и полон.

Война подарила ему двух молодых жен знатного рода, за которых не было уплачено вено.

Мистина ответил не сразу, и Лют, за полгода совместной жизни успевший его узнать, видел, что брат отчасти раздосадован. Он еще не мог точно оценить положение дел, но уже знал – решению будет мешать борьба различных людских желаний. Войны хотела дружина и многие бояре, но не хотела княгиня. А с желаниями княгини Мистина должен был считаться больше, чем с желаниями бояр и даже своими собственными.

Мистина посмотрел на Люта, и взгляд его смягчился. У него всегда теплело на сердце, когда он видел это свежее лицо, этот наморщенный лоб, пушистые русые брови, приподнятые в отчаянном усилии мысли, эти ореховые глаза, в которых тоже отражалось мучительное желание поскорее все понять. Отважный, решительный, его младший родич отлично исполнял поручения, даже сложные и опасные, на него можно было положиться в любом деле – где ему заранее подробно объяснили, что и как. Надежных и храбрых людей Мистина всегда ценил, кто бы они ни были. Но вместе с Лютом в жизнь его вошла очень редкая гостья – любовь. И этим Лют помогал Мистине тащить тяжеленный воз всех его дел и обязанностей в куда большей мере, чем сам думал.

Мягким движением Мистина наклонился к нему ближе, будто хотел поведать нечто очень доверительное.

– Если бы, – понизив голос, начал он, – дреговичи не разорили Перезванец, мне пришлось бы самому устроить нечто в этом роде. Благожит – если это был он – избавил меня от мерзкой грязной работы. А теперь у нас есть законный повод пойти на Благожита и обложить его данью. Князь будет рад. Но прежде чем он поднимет своего «сокола»… Мы должны понять, что же там произошло.

Он выпрямился и откинулся к спинке резного сиденья.

– Из видоков уже много не выжмешь, надо самим смотреть. Поедешь?

– Я? – Лют даже приподнялся, едва веря в такую честь.

– Да. Ты справишься.

На самом деле Мистина, уже убедившийся, что в сражении его брат не теряется, хотел дать ему возможность поучиться работать головой. И возможность вполне безопасную. Правильно разгадает Лют эту загадку или нет – на дальнейшее, как Мистина уже понимал, это повлияет мало.

– Нужно осмотреть, что сейчас в городце: что взято, что оставлено, чьи стрелы, какие следы, – Мистина перевел взгляд с Люта на Ратияра и Альва, которых собирался отправить с братом вместе.

– Да не тянуть, – подхватил Ратияр, – сейчас ведь не зима, а там с полсотни трупов. Вилами придется собирать…

Все четверо невольно поморщились, вообразив зрелище, ждущее их в городце. Уже третий день тела лежат – и пока из Киева к ним доедут…

– Если подтвердится, что это были дреговичи, – продолжал Мистина, – Святослав возьмет свою месть с полным правом.

– А если… – осторожно уточнил Альв; он не произнес слова «нет», но все его услышали.

– Я, – Мистина голосом нажал на это маленькое слово, – должен знать, как все было на самом деле. – А князь… будет делать то, что нужно для блага его престола. Я собирался о дреговичах подумать позже… через год-другой. Нам нужно время, чтобы уладить все дела по-новому… и Эльга хочет заново ряд положить с данниками. Мы рассчитывали на пару лет без новых войн. Она очень хотела… Но что уж. Судьба с одним гостинцем дважды не приходит.

* * *

Прошлой весной об эту пору Лют собирался в Царьград с большим княжеским обозом – продавать отцовскую долю деревской дани. Но за этот год все так переменилось, что он не узнал бы собственную жизнь – если бы выбрал время оглядеться и осознать перемены. Год назад он, сын прославленного воеводы и миловидной челядинки, под надзором опытных оружников ездил по отцовским торговым делам. Правду сказать, тысячи людей проживают всю жизнь и умирают, повидав меньше земель, чем он успел к семнадцати годам. Теперь он носил белый кафтан в знак скорби по отцу, зато стал свободным человеком, вернулся из Деревов в Киев, приобрел прекрасный «корляг», греческий доспех-клибанион – добычу с убитого деревского воеводы Величара, – золотое колечко в награду от самой княгини, двух жен-полонянок и ратную славу. С воеводской долей добычи в Царьград поехали Рыскун и Евлад, а для Люта брат и княгиня нашли совершенно иное дело…

Еще зимой княгиня решила лето посвятить объезду земель и тогда же начала приготовления. Благодаря этому Святослав с ближней дружиной смог выступить сразу после прихода вести о гибели Перезванца. С ним шел его кормилец Асмунд и Лют Свенельдич с двумя десятками отроков. В Вышгороде к ним присоединился Ивор с тамошней частью большой дружины. Шли по Днепру на лодьях.

Дружина у сыновей Свенельда пока была общая, вернее, Мистина выделял брату нужное число людей. В этот поход Мистина отправил с ним два десятка – Ратияра и Владара. Зато у Люта имелись свои собственные телохранители, как у всякого боярина: свей Сигдан и полянин Искрец. Причем Искрец явился на смену Сварту, одному из первых телохранителей Люта, погибшему прошлой осенью в Плеснеске: какие-то древляне пытались убить Свенельдича-младшего. На походной свите Люта из белой орницы небесной молнией блестел очень дорогой меч на ременной перевязи – настоящий рейнский «корляг». На булатном клинке имелось «пятно» знаменитой мастерской, рукоять и перекрестье были украшены тонким узором из вбитых в бороздки кусочков серебряной и медной проволоки. Для такого юного молодца меч был невероятно богат. Но за время дороги вверх по Днепру Искрец и Вальдар кое-что рассказали Велебу о событиях прошлой осени и зимы. Люту, конечно, очень повезло родиться в семье прославленных воевод. Но когда судьба спросила, покажет ли он себя достойным этой чести, он делом ответил ей «да».

Вверх по Днепру шли на веслах два дня. За пару поприщ до Перезванца остановились и выслали вперед пять отроков под началом Ратияра – разведать, что в городце. Ведь те чумазые бесы, что его захватили, могли и не уйти, а остаться, засесть за стенами. Тогда киянам уже самим пришлось бы ладить лестницы и готовиться к приступу.

– Вот еще! – презрительно сказал Святослав, когда об этом упомянули. – Была охота! Мы просто сожжем их, как Искоростень. Пусть жарятся, если хотят, а если побегут, мы тут же их и возьмем.

– Если они сами Перезванец не сожгли! – воскликнул Ивор. – А могли, когда уходили.

– Сожгли его едва ли, – качнул головой Асмунд. – Я всю дорогу смотрю: если бы городец сгорел, тут у берега полно бы головешек в воде болталось. А вроде не было такого ничего.

Вернувшись на стоянку уже в сумерках, Ратияр рассказал: городец стоит целый и пустой, ворота открыты.

– И все трупье внутри, – закончил он, дернув носом и давая понять, что определил это по запаху.

– Так мы и не зря так далеко встали! – хмыкнул Ивор. – Туда теперь так просто не войдешь!

Ночь прошла спокойно, но Велеб почти не спал. В дозор Лют велел его и Размая не ставить: сказал, что утром они будут нужны ему бодрые, – но чувство жути не давало спать. Даже в Киеве, сколько бы ни говорили с Велебом о разорении Перезванца, в глубине души сохранялась детская надежда, что все это дурной сон. Но уже завтра утром от надежды и следа не останется. Он увидит их мертвыми – Перезвана и всех своих товарищей. Живой в его памяти городец превратится в разоренное место, залитое кровью, заваленное трупами, пропахшее мертвечиной. Что-то в душе упиралось: не хочу, не пойду! Но куда тут денешься – хотела курица нейти, да за крыло волокут. Не в том даже дело, что Лют Свенельдич теперь его господин и может приказывать. За погибших нужно мстить. А значит, вернуться на то место, где все случилось, и идти дальше.

Утром снялись не сразу. Поднялись до рассвета, всем было приказано снаряжаться, но дружины Ивора и Люта остались на месте. Пять десятков оружников Асмунд разослал по округе – убедиться, что никаких вооруженных людей поблизости нет. Вернулись они к полудню, не заметив ничего опасного. Местные весняки, виденные издалека, занимались пахотой, где-то уже сеяли, бабы возились в огородах.

– Ну, отправляйся, – выслушав их, Асмунд кивнул стоявшему рядом Люту. – У Ивора возьми в дозоры десятка два, а то накроют вас, как в верше…

– Благо тебе буди, свояк, я не дитя, – Лют ухмыльнулся и низко поклонился, будто хотел почтительным поклоном смягчить дерзость своих слов.

Как Велеб уже разобрался, эти двое состояли в близком свойстве: Ута, жена Мистины и, стало быть, невестка Люта, приходилась Асмунду родной сестрой. Поэтому они общались между собой по-родственному: Асмунд наставлял Люта, полушутливо пытаясь сбить с него лишнюю спесь, а Лют держался с подчеркнутой внешней почтительностью, сквозь которую просвечивало убеждение, что ума и своего хватит.

Но, сколь ни уступал Лют другим воеводам опытом, беречь себя и людей он был приучен очень строго, и самоуверенность его никогда не рождала легкомыслия и пренебрежения должной охраной. Два вышгородских десятка шли вместе с ним, чтобы держать подступы к городцу с луга и с реки, пока Лют со своими людьми будет находиться внутри.

Лютова дружина первой высадилась на той самой отмели, откуда отплыли беглецы. Тут же попалось и первое подтверждение их рассказа: тело Тешеня так и лежало под обрывом, на том месте, где его оставили. Над ним густо роились мухи.

– Мы же его похороним… потом… – спросил Размай, горюя о товарище, так глупо погибшем в шаге от спасения.

Не зацепись Тешень рубахой за какой-то выступ, не упади вниз головой – сейчас был бы с ними…

– Со всеми вместе похороним, – ответил Лют, глухо из-под полотняной повязки на нижней части лица. – Пошли.

Без влажных повязок дышать вблизи городца уже было нелегко…

Лют был сосредоточен, но не сказать чтобы опечален. Перезвана и его людей он совсем не знал, и перед ним это внезапное избиение лишь поставило задачу, какой ему еще никогда не доводилось решать.

По длинной тропе поднялись к луговине. Как и сказали передовые дозоры, ворота стояли нараспашку, но створки выломаны не были – их открыли изнутри. И ясно, каким образом: шесть лестниц, как говорил Велеб, стояли на дне рва, поднимаясь до верхушек частокола. Две по сторонам вежи, еще по две дальше вдоль стены. За воротами, на площадке вежи или на забороле не виднелось никакого движения. А смрад, разлитый над луговиной, яснее всяких слов говорил: там внутри только смерть…