Княгиня Ольга. Волки Карачуна

– Утро доброе, матушка! Далеко ли собралась?

– За травами.

– Не подвезти ли?

Гостислава поколебалась, но все же решилась:

– Подвези до Красного ручья.

Она устроилась в челне, и Журавка – малорослый, но ловкий мужичок, приветливо глядевший из гущи рыжевато-пегих нестриженых волос и бороды, – ловко повел его вниз по Днепру, в этих местах не слишком широкому. К княгине в округе относились с уважением и сочувствием: все понимали, как тяжко ей жить с убийцей семьи, и в ее непреклонной решимости соблюдать вечную «печаль» видели отражение собственного горя по загубленному роду кривичских князей. Все знали, что она почти всегда молчит, поэтому рыбак не лез с разговорами, но даже в привычных движениях весла его ощущалась особая бережная почтительность.

– Смотри, не говори никому, что видел меня и вез, – предупредила княгиня, когда он помог ей выбраться на берег в указанном месте. – Не то… удачи не будет моему делу.

– Не скажем! – дружелюбно заверил Журавка. – А то известное дело: пойдут языками болтать, вся сила и того…

Он полагал, что княгиня опасается, как бы собранные травы от чужого внимания не утратили силу. А может, его почтительность простиралась до того, что он вовсе не задавался вопросом, какие у нее дела в глухомани.

За ручьем княгиня снова вступила в лес. Здесь пошла медленнее: добрый рыбак сберег ей время, а к тому же надо было вспомнить дорогу. Княгиня помнила направление, но совсем не узнавала местности. Чему дивиться – ведь она была здесь всего три раза: в детстве и юности. И с последнего раза прошло… сколько же ей сейчас? Ну, сколько бывает матери, у которой дочь-первенец – невеста? Да прибавить три лишних года, которые просидела в девках она сама. Много выходит. Иные столько и не живут. За это время здесь многое изменилось: на бывших лядинах поднялся новый лес, а прежний лес лежит, вырубленный и высушенный с прошлого лета, приготовленный под пал. Вот-вот поплывут над лесом дымы…

Началась более низменная местность, поросшая ельником. Ельник под нивы палят неохотно, и здесь все осталось как было. Гостислава стала припоминать, куда ее, девочку, водила мать.

Однако места делались все более глухими. Гостислава давно миновала последний ручей, который помнила, обогнула глубокий овраг и углубилась в чащу уже без троп и примет. Теперь она шла наугад. Миновал полдень, судя по солнцу меж еловых вершин. Ноги давно промокли, выбившиеся волосы липли к лицу, и она остановилась, чтобы поправить волосник и перемотать убрус. Зудели над ухом первые комары. Чуть позже от них роздыху не будет.

Путь преградило поваленное дерево, за ним еще. Гостислава наткнулась на полосу бурелома – видимо, здесь вихрь прошел. «Рассказывают, что зверь-мамонт ходит своими тропами подземными, а над такой тропой все деревья валятся», – вспомнилось, как рассказывала ей мать на пути сюда в первый раз, когда Гостише было всего семь. Она тогда очень боялась, что зверь-мамонт надумает выбраться на белый свет поглядеть и наткнется на них. Но не подавала вида, лишь крепче сжимала материну руку. Неужели то самое место? Как теперь угадать?

– Гостиша, уж не ко мне ли ты идешь? – вдруг раздался голос из зарослей.

Никакого движения Гостислава не приметила, а значит, за нею наблюдали уже некоторое время. Но она лишь чуть вздрогнула: она ведь ожидала встречи, хоть и сама не зная с кем. Быстро подняла голову и огляделась. Никого.

– Где ты? – с нетерпением крикнула Гостислава, не в силах больше выносить неизвестность. – Покажись. Я здесь одна!

– Знаю. Давно тебя приметила.

Гостислава наконец поняла, откуда идет голос. Вот и женская фигура возле ели – незаметная в бурой шерстяной накидке-валянке рядом с бурым шершавым стволом. Княгиня встала, но сделала лишь шаг. Эта фигура под елью так прочно сливалась с лесом, что Гостислава усомнилась: уж не лесовица ли это? Однако судя по голосу, с ней говорила голядка. Все, как рассказывала Ведома.

– Зачем ты пришла?

– Я хочу знать, зачем ты искала мою дочь! – Княгиня справилась с волнением, и голос ее зазвучал твердо, с забытой повелительностью.

– Я не искала твою дочь, – с насмешкой ответила ведьма только на первый вопрос. – Она сама пришла. Ее счастье, что медведи стояли к ней спиной.

Гостислава промолчала: про медведей Ведома не упомянула.

– Но ты говорила с ней, – начала она снова. – И хотела от нее… чтобы она выбрала между родом отца и моим.

– Твой выбор давно всем ясен. Но теперь твоя дочь – взрослая и сама может выбирать.

– Оставь мою дочь в покое! Что тебе за дело до ее выбора? При чем здесь ты?

Женщина в бурой валянке оторвалась от ели и неслышным шагом двинулась вперед. Гостислава оробела, но не показала вида и не сдвинулась с места. К тому же и она улавливала в голосе новой Ведьмы-раганы нечто знакомое, но давно забытое, и жаждала взглянуть ей в лицо при ярком свете.

Да, дочь не ошиблась. Это была женщина в тех же годах, что и сама Гостислава. Бурая юбка-бранча, голядская бронзовая застежка скрепляет валянку на груди. Белесые брови и ресницы, усталые светло-голубые глаза…

Взглянув в это лицо, Гостислава вдруг ощутила себя молодой девушкой – будто провалилась на двадцать лет назад. Они уже встречались. И воспоминание было каким-то очень близким, касалось родного дома и было тесно с ним связано. Гостислава с напряженным вниманием окинула мысленным взором воспоминания своей юности. Потом охнула:

– Ег… Еглута!

У Ведьмы-раганы слегка дрогнули белесые ресницы.

– Это ты! – Гостислава уверилась в своей догадке.

Теперь она отчетливо вспомнила это лицо: это была жена ее младшего брата Ростимила, женатого на девушке из знатного голядского рода Герденичей. Вспомнив, Гостислава уже не сомневалась: они ведь были знакомы целых восемь лет, хотя и виделись не слишком часто. Та сильно изменилась, иначе Гостислава узнала бы ее быстрее.

– О боги! Откуда ты взялась! Двенадцать лет спустя! Из-за моря Хазарского вернулась?

За Хазарское море через Волжский путь двенадцати лет назад продали всех женщин и детей Ведомилова рода. Гостислава и сама понимала, что вернуться с того света было бы не более удивительно. Даже менее: есть немало преданий о походах на тот свет и обратно, но нет сказания о дороге от Хазарского моря!

– Я не была там.

– Ты… Ой, вспомнила! – Гостислава схватилась за щеки. – Ведь ты утонула! Я помню… рассказывали…

– Может, и утонула. А теперь пришло мое время выплыть.

Гостислава смотрела на нее, закрыв ладонями нижнюю часть лица. Воскрешение настоящей покойницы поразило бы ее не больше. Теперь она все вспомнила. Она не видела, как дружина ее мужа брала приступом Ольшанский городец, где жил князь с родичами, но потом много раз слышала рассказы об этом.

…В Ольшанском городце набилось много людей, стояла неразбериха, и сражение продолжалось прямо над головами женщин и скота. Все домочадцы Ведомила прятались в избах. Только мальчик, старший сын Ростимила, убежал и спрятался где-то в бане; его мать, Еглута, искала беглеца. А когда нашла забившимся под лавку, между ними и княжьими избами уже звенело оружие и кричали раненые. Понимая, что в этой свалке им не уцелеть, Еглута толкнула мальчика назад, в баню. Там они и просидели, пока защитников городца не оттеснили в глубь построек.

Едва в воротах перестали звенеть оружием, Еглута вытащила сына и побежала с ним прочь. Их заметили, окликнули. Мало ли было тут молодых баб с маленькими детьми, но Сверкер велел не выпускать никого. Вместе с ней кинулись бежать еще какие-то люди, вдохновленные ее примером; их пытались перехватить в воротах и снаружи, кто-то получил сулицей в спину, но Еглута не оглядывалась на крики и бежала, умоляя сына живее переставлять ноги. Семилетний мальчик и сам спешил как мог, ясно видя смерть перед глазами. За ними гнались, но толпа мешала. Еглута первой достигла берега, где лежали несколько челнов, забросила сына в ближайший, прыгнула следом и оттолкнулась веслом. Какой-то мужик пытался вскочить туда за ней, но она без раздумий огрела его веслом по голове: втроем они бы не поместились, а ей нужно было спасти ребенка.

Течение несло челн, запыхавшаяся и растрепанная Еглута пыталась лишь держать его подальше от берега. Кто-то бежал за ними по суше, кто-то греб следом. В воду возле борта упала стрела, и она крикнула: «Ложись на дно!». Мальчик лег, а она продолжала грести, выбиваясь из сил и не думая, что будет дальше. Но гребец из нее был не сильный, и челн несло за заросли ив, наполовину погруженные в воду.

Уже почти стемнело, едва удавалось различать очертания предметов. Челн сильно вздрогнул, налетев на что-то, и перевернулся. С другого челна, где гребли двое Сверкеровых хирдманов, услышали вопль мальчишки, женский крик, и все стихло.

Хирдманы приблизились: плавал перевернутый челн и рядом весло. За их весло зацепилось нечто длинное и белое – оказался женский убрус.

– Нырнем, что ли? – предложил один.

– На днях зима начинается – сам ныряй! – сердечно предложил второй.

Они еще немного покружили, стараясь не приближаться к зарослям, где сами могли перевернуться. Но было тихо, на окрики никто не отзывался. И они вернулись, привезя новому князю мокрый льняной убрус. Они даже не очень поняли, кто это был: у Ведомила в доме этих баб и детей насчитывалось десятка два.

Потом уже, когда все успокоилось и пересчитали добычу, обнаружили, что не хватает жены младшего княжича и их первенца мальчика. Еще раз посылали людей к ивам, шарили крюками по дну, но ничего не нашли. Так и махнули рукой: течением снесло или водяной уволок…

* * *

И теперь Гостислава смотрела на Еглуту, пытаясь понять, не провела ли та, в самом-то деле, эти двенадцать лет на дне у водяного. И терялась, не зная, что ей сказать. Двоих младших детей Еглуты отослали на Волжский путь вместе со всем семейством. А тот старший – как же его звали-то? – кого она пыталась спасти? С ним-то что? Если мать не сумела его вытащить из холодной воды месяца листопада – с какой мукой на сердце живет она эти годы!

Однако было ясно: Еглута заняла место прежней Ведьмы-раганы, в избушку которой ходила когда-то юная Гостислава. Ибо никто не молодеет и не живет задом наперед. Даже Ведьма-рагана. Она просто умирает и уступает место преемнице, как всякая большуха, только дом ее – чаща дремучая, а семья – звери и птицы лесные.

– Чего ты хочешь от моей дочери? – наконец спросила Гостислава. Это было самое главное, ради этого она пришла. – Оставь ее в покое. Она в своей судьбе не вольна.

– А ты? Похоронила ты родичей, отплакала, – Ведьма-рагана скользнула взглядом по «печальной» одежде золовки, показывавшей, что та не отплакала и по сей день, – и забыла?

– Ты видишь, как я забыла! – Гостислава развела руки, будто показывая синий «горевой» вершник.

– Если так – неужели не желаешь роду своему возрождения?

– Желаю! – Гостислава всплеснула руками.

И эта чужая женщина, голядка, будет ее попрекать недостаточной заботой об ее собственном роде?

– Мало ли чего желать можно? А вот чего можно исполнить – другой разговор. Я не Мара и Жива, у меня живой и мертвой воды нет, чтобы покойников поднимать.

– Покойников не поднимешь. Но у тебя есть дочери. Муж любой из них будет полноправным смолянским князем, коли уж братьев у них нет. Пусть у злодея нашего есть сыновья, но ты ведь их жалеть не будешь, как он наших сыновей не пожалел.

– Моим дочерям злодей наш сам мужей присмотрит, – с досадой ответила княгиня. – Меня не спросит.

– Ну а я тебя спрашиваю: если бы нашелся твой дочери муж достойный, такой что мог бы по праву рождения и брака стать князем смолян – ты бы поддержала его?

– Где же такого взять?

– У земли родной всего много.

– Говори, что ты задумала! – Гостислава не желала терпеть недомолвок в таком деле. – У меня, кроме дочерей, никого не осталось, я ими играть не позволю!

– У меня еще меньше твоего осталось! – Ведьма-рагана жестко глянула на нее. – Но ради того я что угодно сделаю. Ты подумай, и дочь твоя пусть подумает. Если и дальше хотите меж двух скамей сидеть, то не взыщите, если опять с вами то же будет, что уже было один раз.

– Что ты задумала?

– Если появится новый князь смолянский, той же крови, что и твой отец и братья покойные, – ты примешь его? Признаешь своим?

– Той же крови? – Гостиславе вспомнились родовые могилы, которые она навещала в поминальные дни. – Да откуда?

Не из-под земли же выйдет!

– А вот увидишь. Прощай пока. Надумаешь чего – твоя дочь знает, как меня вызвать.

Ведьма-рагана повернулась, шагнула к лесу и исчезла – мелькнуло что-то меж еловых лап, и все затихло.

Но Гостислава не сразу тронулась в обратный путь, а еще какое-то время сидела на том же стволе, пытаясь осмыслить эту встречу. Новый князь? Той же крови? Что за басни ей наплела вдовая невестка? Уж не тронулась ли умом с горя? Или правда выучилась мертвых поднимать?

И только когда Гостислава вышла назад к берегу Днепра, где смирно, делая вид, будто он тут по своим делам, дожидался Журавка, ее будто мешком по голове хлопнуло. Ей пришла самая простая мысль, которая, конечно, уже давно была должна прийти.

Да ведь Еглута говорила о своем сыне – том самом, которого пыталась спасти. И который, выходит, вовсе не утонул.

* * *

Времени на дорогу до Рутавецкого волока оставалось в обрез, поэтому вилькаи тронулись в путь в тот же вечер. Никто другой и не успел бы туда добраться, но «лесным братьям» был известен путь через самое верховье Каспли, которое не использовали торговые гости: он вел через болото, и чужой человек здесь просто бы пропал. Часть пути проплыли по речке – настолько узкой, что ветви ив по берегам перегораживали ее целиком и порой даже в челноке едва можно было протиснуться, пригнувшись ниже бортов. Дальше шли пешком.

Уже совсем близок был день, называемый Велес Затвори-Пасть, после которого юные вилькаи расходятся по отчим домам. Но сейчас их еще насчитывалось почти два десятка. Они шли по узкой тропке цепью, и там, где на земле могли остаться следы, ступали точно в след впереди идущего: не видевший стаи едва ли мог бы сказать, сколько их здесь прошло.

Возглавляли цепь Лютояр и Равдан. За ними шла основная часть «зимних волков» – полтора десятка отроков от тринадцати до семнадцати лет. Всем им, как и Равдану, предстояло уже скоро вернуться на лето домой. Кому-то – насовсем: старших летом или к осени женят, а женатые в лес не ходят.

Позади них шли трое, кому лес служил единственным обиталищем: это были безродные, не пойми какие люди, носившие прозвища Кабан, Белка и Малец. Благодаря возрасту, опыту и сноровке они пользовались в стае уважением, но отроки тайком косились на них с превосходством и снисхождением. Любой нынешний отрок мог со временем стать уважаемым главой большого рода, а эти уже ничем не могли стать. Сгинут – через год никто и не вспомнит, под какой корягой положили. Кабан, сильный мужик, был так неразговорчив, что от него с трудом удавалось добиться слова: «отвык разговаривать». Товарищ его звался Белка и славился как меткий стрелок; этот привык к осторожности, старался производить как можно меньше шума даже на поляне логова, где было безопасно, и это, конечно, полезная привычка.

Замыкал цепь Ярый – вожак стаи, хранитель самого духа вилькаев. Он носил звание Князь Белый Волк, знаком чего служила белая волчья шкура у него на плечах и такая же личина. Полуседые пряди его волос и длинных усов смешивались с ворсом волчьей шкуры, так что трудно было их различить: за долгую жизнь волчья шкура почти приросла к нему и стала как родная.

Еще в стае имелся некий Ворона, но тот еще с детства нахватался каких-то мелких духов, из-за чего и оказался в конце концов в лесу. Почти постоянно он то разговаривал шепотом сам с собой, то пел вполголоса какую-то бессвязную околесицу. В прежние годы Ярый нередко его бил, чтобы заткнулся хотя бы во время лова, но потом махнул рукой и стал оставлять в избе «на хозяйстве».

К рассвету вилькаи были на месте: на берегу Березины, где торговые гости после волока вновь спускали лодьи на воду. Отсюда путь лежал вниз по Березине до Днепра, а по нему – вверх до Свинческа. Волок заканчивался на большой поляне, обрамленной кустами. Сейчас они были еще не в полной листве, но если залечь в гущу, накрыться темными свитами и присыпать их листьями, то на взгляд с открытого места, более ярко освещенного, можно стать невидимым.

Покончив с приготовлениями, вилькаи залегли и стали ждать. Одновременно пользовались временем передохнуть. Под рукой держали луки…

* * *

Биргир и Альдин-Ингвар решили не нанимать княжьих волоковщиков: в своей дружине хватало людей и для работы, и для охраны. На Рутавечи, где кончался прямой водный путь от Всесвячи, они только наняли волокуши с лошадьми, а перевозили груз своими силами. Перетаскивать лодьи тоже предстояло самим.

Было далеко за полдень, когда волокуши с грузом достигли конца волока. Это была большая поляна истоптанной голой земли: место использовалось торговцами уже лет сто. По краям ее виднелась сплошная цепь старых кострищ, рядом лежали бревна, валялся разный мусор, обычный там, где проходит множество людей: щепки, черепки от посуды, ислевшие тряпки, кости, рыбьи головы и чешуя, изорванные черевьи. Хороший лес был давно сведен на дрова, по краям толпился кустарник, ни к чему не годный, кроме как дать немного тени. В жаркие летние дни это было ценно, и те, у кого имелось немного совести, его берегли.

За кустарником начинался болотистый лес.

Добравшись наконец до Березины, люди с облегчением вздохнули: подошли к воде, умылись. Солнце припекало почти по-летнему.

– Я останусь или ты? – спросил Биргир у Альдин-Ингвара, после умывания стирая воду с лица рукавом.

– Отдохни пока. Я схожу сейчас, потом пообедаем, потом ты сходишь.

Им предстояло еще не менее двух раз пройти волок туда и обратно, чтобы перетащить все свои лодьи. Как более молодой, Альдин-Ингвар предпочел дать знатному свею возможность передохнуть.

Они не могли знать, что вопрос «я или ты?» для них сейчас означал гораздо больше, чем они думали: кто останется в живых, а кто уйдет в темные подземные селения…

Биргир благодарно кивнул. Альдин-Ингвар с дружиной направился назад вдоль выложенных бревен, по которым двигались катки. На поляне осталось человек пятнадцать, считая самого Биргира.

Впервые попавший сюда, свейский ярл огляделся. Весь груз – разные дорожные припасы, снаряжение лодий, пожитки хирдманов, товар – был свален как можно ближе к реке беспорядочной кучей. Тут же лежали шлемы, щиты и прочее вооружение. Пожалуй, стоит выставить дозор, пока не вернулась основная часть дружины. Здесь уже были владения Сверкера, родственника свейских конунгов, и Биргир не ждал к себе враждебного отношения. К тому же сквозь кустарник, еще не вполне одетый листвой, нельзя было приблизиться незаметно. Но привычка к осторожности была при нем, и он обернулся – отдать приказ хирдманам снарядиться и выставить дозоры по краям поляны.

Биргир успел только открыть рот – в тот же миг две стрелы вонзились ему в шею и в незащищенную грудь. Стреляли Белка и Лютояр – чтобы уж точно сразу убрать вожака и оставить прочих без руководства. Одновременно упали еще человек семь – каждый тоже получил стрелу от кого-то из вилькаев. Раздалось два-три вопля: кто-то был лишь ранен, но большинство упавших, включая ярла, не подавали признаков жизни.

Оставшиеся хирдманы кинулись к сваленным вещам, хватая чьи попало щиты, и живо выстроились стеной, прикрываясь с той стороны, откуда летели стрелы.

И тут у них на глазах земля в зарослях вспучилась и выплюнула целую стаю каких-то дикого вида существ: в звериных шкурах, со звериными мордами вместо лиц. Через кусты напролом, с диким воем они ринулись на свеев. Звериное воинство не имело щитов, зато было вооружено топорами и копьями.

В мгновение ока они оказались на поляне и набросились на свеев: часть напала на строй, заставив потесниться, а часть принялась шустро рыться в сложенном грузе: переворачивать мешки и короба, потрошить тюки.

Поначалу свеи отступили, потрясенные и внезапностью нападения, и диким видом многочисленных врагов. А главное, мгновенной гибелью Биргира ярла. Некому было отдавать приказы, и все помнили только об одной, важнейшей задаче: выжить. Свеев осталось чуть не втрое меньше, чем лесных троллей, и они лишь оборонялись. К тому же тролли, не имея щитов, старались не подходить близко: наносили копьями удар куда попало и отскакивали. При этом они выли, ревели, орали, дико носились туда-сюда, чем еще увеличивали впечатление, будто их тут целая сотня. Ошарашенные хирдманы едва успевали вертеть головами, готовясь отразить удар то с одной стороны, то с другой. И не сразу сообразили, что по-настоящему драться с ними тут никто не собирается.

Хирдманам было не до того, чтобы следить за троллями, потрошившими тюки. За диким шумом они не расслышали, как кто-то крикнул по-славянски: «Нашел!». Поэтому не поняли, почему тролли вдруг отхлынули и бросились обратно в заросли – так же внезапно, как и выскочили оттуда. Двое тащили что-то, довольно большое и тяжелое.

Видя, что противник отступает, свеи в первые мгновения устремились вдогонку. Последним отходил коренастый тролль в белой волчьей шкуре и с какой же личиной, скалящей острые зубы. С диким ревом он отбивал топором направленные к нему удары – гораздо более умело и уверенно, чем его подручные.

Возле самых кустов он повернулся, намереваясь исчезнуть среди ветвей.

И в этот последний миг в спину ему ударила сулица: кто-то из свеев успел подхватить ее с травы и метнуть вслед убегающему.

Белый волк упал мордой вниз. Двое других оглянулись на бегу, заметили это и вернулись. Один вырвал сулицу из раны и яростно метнул ее назад, с блестящей свежей кровью на острие. Второй подхватил раненого, вскинул себе на спину и побежал в лес почти так же быстро, как до того.

Свеи, видя, что одержали победу, ринулись было следом, но тут же услышали знакомые грозные щелчки: рядом ударили по листьям три-четыре стрелы, закричали двое раненых. Прячась за щитами, свеи поспешно вернулись на поляну.

И все стихло. Исчезли тролли, растворились в лесу, будто их не бывало. На голой земле у реки остался разворошенный груз, восемь мертвых тел…

И в том числе тело Биргира ярла. Когда хирдманы его подняли, то стало ясно, что перевязок тут не требуется: первым же выстрелом из кустов он был убит на месте.

* * *

Чуть опомнившись, уцелевшие свеи послали гонца вслед за Альдин-Ингваром, и тот с дружиной вернулся с полдороги. Изумленный, побледневший, осмотрел он тело Биргира, стрелы – явно местного изготовления, – и разворошенный чужими руками груз.

– Клинки! – воскликнул он. – Где второй тюк?

Уцелевшие хирдманы только переглядывались. Альдин-Ингвар приказал пересмотреть весь груз, но сам не надеялся на успех: он помнил, где положили оба тюка, и теперь на месте был лишь один. Хирдманы видели, как тролли утаскивали в лес что-то тяжелое, но в тот миг не сообразили, что это может быть. Альдин-Ингвар лишь качал головой: он не мог упрекнуть людей в том, что они, оставшись без вождя, заботились о спасении своей жизни, а не чужого богатства.

Тем не менее приказал обыскать все окрестности. Надев кольчуги и шлемы, прикрываясь щитами, хирдманы разошлись по округе. Шагах в ста ниже по течению нашли поломанные камыши и следы на песке: по всему выходило, что здесь у разбойников были спрятаны челноки. Дальше было ясно лишь одно: грабители с добычей ушли вниз по течению.

Но преследовать их Альдин-Ингвар не имел возможности: его лодьи все еще оставались на том конце волока. Он только и мог, что разделить дружину на две части, приказать всем не снимать снаряжения и выставить дозоры на поляне возле оставшегося груза и на всем пути вдоль волока. Все это должно было изрядно замедлить прохождение. Но Альдин-Ингвар не спешил в Валгаллу вслед за Биргиром.

Хорошие же дела творятся здесь у Сверкера, если разбойники нападают на такие многочисленные, хорошо вооруженные дружины в паре переходов от княжеского городца! В эти мгновения мысль породниться со смолянским князем не казалась Альдин-Ингвару такой уж удачной.

* * *

По Березине вилькаи плыли недолго: только чтобы сбить со следа. Впереди на берегу лежала весь Стожаровичей, где им никак не стоило показываться. Именно там были украдены ночью челны, в которых вилькаи бежали с места нападения. Теперь эти челны вытащили на берег, заволокли в овраг и спешно забросали ветками. Найдут их не сразу, а значит, налетчиков еще довольно долго будут искать вниз по Березине.

На деле же их дальнейший путь лежал совсем в другую сторону и по другому берегу реки – напрямик через глухой лес, в сторону Каспли, близ которой находилось «логово». Кроме тюка с добычей, по двое, часто сменяясь, чтобы не терять скорости, несли тело Ярого. Лютояр лишь бегло проверил, точно ли тот убит и не надо ли перевязывать; ему запомнилось, что не надо, но смерть вожака пока еще не уложилась в его сознании.

Кроме Ярого, никто в стае не был даже ранен: невероятная удача! Ярый еще перед выходом тайком приказал Лютояру и Равдану: если будет раненый, которого не получится вытащить, придется постараться добить. Чтобы не попал в руки Сверкеровых людей и не был допрошен. Сейчас мысли рвались сразу в две противоположных стороны: добыча – и Ярый. Одна мысль несла ликование, другая – ужас, но в итоге Лютояр вовсе ничего не соображал, его лишь трясло от возбуждения.

На берегу ручья Равдан схватил его за плечо и выдохнул:

– Стой!

Они сдвинули личины на затылок и переглянулись. Все было ясно без слов: отроки, составлявшие их дружину, выбивались из сил. Бессонная ночь в пути, первое в жизни настоящее сражение, бегство – все это было слишком для подростков, из которых восемнадцатилетний Равдан был старшим.

От части груза надо было избавиться. У обоих одновременно мелькнула мысль о выборе: тюк с варяжскими сокровищами или тело Ярого. И оба одновременно приняли одно и то же решение.

Не сговариваясь, Равдан и Лютояр подхватили тюк и потащили в лес. Нашли впадину между елками, затолкали туда, засыпали листьями, торопливо набросали сверху хвои и шишек, чтобы этот участок земли ничем не отличался от прочих. Бегло огляделись, запоминая место, и побежали назад. Они так и не узнали, ради чего совершали этот налет, рисковали собой и товарищами, потеряли вожака…

Дальше им предстояло нести только тело. Лютояр и Равдан еще не думали об этом, но в глубине сердца оба осознали: теперь они тут старшие и отвечают за выживание стаи.

* * *

Только глухой ночью вилькаи добрались до своего логова – двух вросших в землю избушек на краю большого оврага в глухом лесу. Здесь они положили на листву тело Ярого и наконец перевели дух. Лютояр велел разложить костер на обычном месте, между двух избушек, где коротали время по вечерам. Усевшись на бревнах у огня, отроки устало опустили руки и посмотрели друг на друга. Возбуждение первой битвы давно схлынуло, осталась лишь смертельная усталость. И все же многие улыбались: это была победа, успех, какого многим не достичь и за пятьдесят лет жизни. Они схватились с настоящими варяжскими хирдманами, опытными зрелыми воинами, которые обучались искусству владеть оружием всю жизнь. И они, чумазые отроки в звериных шкурах, победили! А что напали из засады и превосходящим числом – так надо было как-то возместить недостаток сил и уменья.

– Вот что, братья! – заговорил Лютояр. – Мы все молодцы, каких свет не видывал. Но за такие дела… Князь сильно осерчает и будет землю рыть. Поэтому вот что: брысь все по домам.

Вилькаи недовольно загудели. Еще третьего дня многие с нетерпением ждали дня Велес Затвори-Пасть: соскучившись за зиму, мечтали о возвращении в родные веси, в семьи, к мамкам и батькам, а кто и к невестам. Но сейчас, после налета, им гораздо приятнее было находиться здесь, в лесу, среди побратимов, товарищей и свидетелей их удали.

– Князь будет искать виноватых! – вразумлял Лютояр. – Отправит людей по весям. И вот надо, чтобы вы все к тому дню уже были дома! Спросит у отцов: чьи сыновья в вилькаях были этой зимой? Что видели? Отцы скажут: наши все дома, чурами клянемся! Вон они, считай по головам. Вас самих-то едва ли спросят…

– А спросят, делай глупое лицо и говори: ничего не знаю! – подхватил Равдан и для примера сделал это самое глупое лицо.

Отроки засмеялись.

– А как же… – Хорек, невысокий шестнадцатилетний парень, славившийся умением очень точно метать в цель ножи, кивнул на тело Ярого. – Проводить же надо вожака.

Тело лежало поодаль от костра, чуть за гранью тьмы, и лишь иногда отсвет пламени будто набрасывал на него прозрачное золотисто-багряное одеяло. Равдан и Лютояр уложили его на спину и выпрямили руки; глаза вовремя не успели закрыть, и теперь на веки пришлось положить по камешку.

Двое старших переглянулись.

– Мы с Радохой проводим, – сказал Лютояр. – Ведьму-рагану позовем, она все устроит как следует. Как полагается.

На лицах читалось осуждение, и Лютояр добавил:

– Поймите, братья, если нас в этом деле заподозрят, никому головы не сносить. И мы пропадем, и родичам еще достанется.

– А как же ты? – Рысь посмотрел на Равдана.

– Я, если будет большой шум, домой не вернусь.

Эта мысль на миг принесла Равдану облегчение. Он всякий год подумывал остаться в лесу навсегда и не разлучаться с Лютояром. Но именно Лютояр почему-то был против и убеждал, что кому-кому, но Равдану обязательно следует сохранять связь с родом. Только не объяснял почему.

– Так что сейчас всем спать, а завтра подниму до зари – и по домам, – закончил Лютояр.

Все послушно встали. Лесная жизнь полна превратностей, и Ярый заранее всем объявил, что случись ему погибнуть внезапно, его преемником станет Лютояр. Так что никаких споров о главенстве не ожидалось.

– А что же там было-то? – уже уходя, обернулся Горностай. – Ну, в поклаже этой?

– Я трогал – длинное что-то и твердое! – вспомнил Зубец.

– Слитки серебра! – вытаращив глаза, предположил Швейка.

Лютояр и Равдан переглянулись. Они тоже не знали, что было в тюке.

– Отцы ведь спросят! – напомнил Равдан. – Подавай, скажут, нашу долю!

При упоминании «доли» лица вновь переменились. В сказаниях незапамятной древности удалые молодцы всегда привозили из набегов полну коробушку всякого добра: серебро-золото, каменьев самоцветных, белых паволок, черных куниц, красных девиц. И всякому уже мерещилось, как он бы принес и выложил перед старшими родичами… гривну серебра! И неважно, что никто тут не знал, как ей, этой гривне, полагается выглядеть и вообще это сколько.

Лютояр стиснул зубы, отчего его худощавое продолговатое лицо приобрело чеканное и суровое выражение. Если это, – то, что лежит под слоем листев на берегу Березины, – и можно поделить и раздать, то тут уж непременно по весям и гнездам поползут слухи. Стоит одной бабе увидеть эти «слитки серебра» и проболтаться, вскоре об этом будут знать в Свинческе. И тогда… Лютояр красноречиво провел пальцем под подбородком, намекая на неизбежный исход.