История Средиземноморского побережья

Транспорт, используемый для операций, за тысячелетия претерпел изменения. В кампаниях, столь далеких друг от друга, как кампании римлян, византийцев и средневековых крестоносцев, использовались суда аналогичных типов и размеров. Транспорты для перевозки войск и лошадей не были длинными судами военного типа. Они были больше похожи на финикийские круглые суда для генеральных грузов. Однако они зависели не только от парусов (это было бы немыслимо в Эгейском море даже летом), но имели один ряд гребцов. Они были сконструированы по тому же принципу, что двухуровневые биремы, но пространство, где на биремах помещался нижний ряд гребцов, здесь было отведено для лошадей. Такое судно имело длину около 120 футов, ширину, составляющую примерно одну пятую часть длины, и такую же осадку. Традиционные круглые суда имели ширину, составляющую около четверти длины.

К 490 году до н. э. подготовка была завершена, и персидская армия вышла в море из Киликии, что на азиатском побережье, к северу от Кипра, и корабли взяли курс мимо Самоса через Эгейское море. По пути персы захватили богатый остров Наксос, который до этого несколько лет выдерживал натиск. Священный Делос, место, где родился Аполлон, персы обошли стороной, из уважения к божеству и его культу, поскольку приравнивали его к их собственному божеству Ахурамазда. Все Киклады, острова на юге Эгейского моря, окружившие Делос, перешли под контроль персов. Греческий архипелаг, который называли «Морем царства», превратился в нечто лишь немногим большее, чем персидское озеро.

Вся операция проходила летом, поскольку громадной армией вторжения, состоящей из несчетного количества людей и лошадей, нельзя было рисковать в коварном Эгейском море в любое другое время года. Однако эгейским летом максимальной силы достигает мельтеми. И персидским командирам надо было отыскать безопасный район, где мог укрыться флот, пока армия высаживается на берег. Персы направились к острову Эвбея, который располагается вблизи северо-восточного побережья Аттики. Якорная стоянка с подветренной стороны Эвбеи сослужила хорошую службу персам, находясь в удобной близости к их главному врагу – Афинам. Хотя и Спарта, и Афины решили защищать греческий континент, персы понимали: если уничтожить Афины и их флот, Эгейское море окажется в их руках. С расположенной в глубине территории Спартой можно разобраться и позже.

Персидские войска сошли на берег в защищенной гавани к югу от Эвбеи. Довольно скоро они захватили соседние деревни и осадили Эретрию. Афинским колонистам из соседней Халкиды было приказано помочь городу. Афиняне не желали рисковать и оставлять свой город без войск. Однако Эретрия пала раньше, чем прибыла помощь. Все население было уведено в рабство. Пока стратегия персидского военачальника Датиса работала прекрасно. Он нашел безопасную якорную стоянку для кораблей и очистил всю территорию, расположенную за ним, от потенциального врага. Теперь он был готов к следующему шагу – наступлению на Афины.

Датис не намеревался высаживать армию в Сароническом заливе, где расположены Афины, поскольку отлично знал, что встретит яростное сопротивление. Ни один умный командир не станет и пытаться высаживать своих людей на хорошо укрепленные береговые позиции. По пути на север он, безусловно, заметил (а если нет, ему подсказали афинские ренегаты из высшего командования) хорошо защищенную Марафонскую бухту. Бухта была защищена от северо-восточных ветров длинным острым выступом берега, называемым Собачий хвост. За ним располагалась открытая Марафонская долина. От Марафона к Афинам (в южном направлении) вела береговая полоска между горами и морем протяженностью всего 26 миль.

Датис определенно собирался высадить войска в этом месте. Он мог быть уверен, что высадка с высокой степенью вероятности пройдет беспрепятственно, и оттуда можно будет по берегу дойти до Афин. Узкий ровный береговой пояс идеально подходил для передвижения кавалерии. Поскольку персы обеспечили свое господство на море, Датис обладал инициативой и мог нанести удар в любом месте, где пожелает. Он также мог предположить, что афиняне не осмелятся оставить город незащищенным, пока не станет известно о высадке в другом месте, а не под стенами Афин. К тому времени как афиняне оценят ситуацию и выйдут навстречу, Датис намеревался завершить высадку.

Тем временем в Афинах, когда персидский флот готовился покинуть якорную стоянку под прикрытием острова Эвбея и направиться к Марафону, мнения относительно методов противостояния врагу разделились. Мнения были едины только относительно первого шага, а именно отправки гонца к спартанцам, чтобы сообщить им о грядущем вторжении персов в Аттику. Профессиональный бегун Фидиппид немедленно отправился в Спарту, чтобы просить ее жителей выполнить соглашение между городами и выслать помощь. Пробежав по горным тропам около 140 миль, он добрался до Спарты на следующий день – неплохой марафон по всем стандартам.

Спартанцы сразу же согласились прийти на помощь союзнику, но сказали, что не могут выступить до полнолуния. По их законам нельзя было брать в руки оружия во время праздника Аполлона. (Это никоим образом не была отговорка; нереалистичный характер многих сражений и кампаний в Древнем мире следует рассматривать в свете религиозных церемоний и обычаев, тогда соблюдавшихся.) Отказ выступить немедленно означал, что спартанцы не смогут отправить помощь афинянам еще неделю. Хотя Геродот ничего об этом не говорит, представляется вероятным, что скорость, с которой Датис передвигал свой флот, была основана на знании о том, что в его распоряжении свободная неделя. За это время он должен победить афинян отдельно от спартанцев. У него было много греческих советников, знавших, что спартанцы в это время не станут воевать.

Некоторые афинские лидеры предпочли остаться в городских стенах и выдержать осаду. Они были уверены, что смогут продержаться до подхода спартанцев в тыл к персам. Другие, однако, включая знаменитого воина Мильтиада, высказались против. Мильтиад знал, что в городе есть сочувствующие персам люди, которые только и ждут возможности предать. К счастью для Греции, он и его последователи одержали верх, и, как только до Афин дошли новости об их высадке, было решено выступить против персов всей мощью.

Тем временем Датис привел свой флот, который бросил якорь с подветренной стороны от Собачьего хвоста, и начал высадку. Возможно, технические и административные сложности высадки крупных сил и организации лагеря оказались более существенными, чем он предполагал. В любом случае, вместо того чтобы немедленно занять южный вход в долину, он медлил достаточно долго, чтобы позволить афинянам выступить на север с 10 000 воинов и захватить это бутылочное горло раньше персов.

Афиняне были предупреждены сразу же после начала высадки персов огнем, зажженным на вершине горы Пенделикон, возвышающейся над Марафонской долиной. К ним присоединился контингент из маленького города Платеи. Он располагался на границе Аттики и находился под защитой Афин уже на протяжении тридцати лет. Жители Платеи выставили все свои силы – 600 человек, – этот жест афиняне никогда не забывали, даже в дни величия своей империи.

Греки оборудовали хорошую оборонительную позицию, которая преграждала персам путь вдоль берега и защищала горную дорогу, ведущую обратно в Афины. Датис – или ситуация вышла из-под его контроля, или он был слишком уверен в себе – утратил тактическое преимущество. Возможно, он думал, что на плоской равнине Марафона его кавалерия и лучники, которыми персы были по праву знамениты, легко справятся с греческими пешими воинами в тяжелой броне, делавшей их неповоротливыми, с копьями и мечами.

По оценке современных греческих авторов, у персов было около 100 000 пеших воинов и 10 000 всадников. Возможно, эти цифры преувеличены – такое нередко бывало в древней истории. Проблемы, связанные с перевозкой таких крупных сил вторжения, почти наверняка были непреодолимыми для империи времен Дария. Тем не менее, если принять более разумную оценку сил персов, их численное превосходство составляло 4 или 5 к 1. Они только что совершили морское путешествие, что определенно не добавило тонуса пехоте, не говоря уже о кавалерии. К тому же они находились в положении всех армий вторжения далеко от дома, а значит, несмотря на перспективу завоеваний и богатой добычи, были не так полны решимости, как солдаты, чьи жены и дети были совсем рядом.

Персы разбили лагерь к северу от шестимильной равнины. Их флот оставался в море по левую руку от них. За их спинами и по правую руку был обширный болотистый участок. Заняв положение друг напротив друга, две армии несколько дней оставались статичными. Они были как два боксера, ждущие сигнала к началу боя. Оба командира оказались слишком опытными, чтобы нанести первый удар, который откроет их для решающего контрудара.

Первыми не выдержали персы. Сразу после наступления полнолуния, когда – о чем Датису, вероятно, было известно, – спартанцы вышли на север на подмогу афинянам, он погрузил часть своих войск на корабли, среди которых была основная часть кавалерии, которая должна была совершить рывок из Фалерона. Он определенно хотел отрезать афинян от их города, удерживая свою армию при Марафоне и одновременно используя флот, чтобы высадить часть солдат в тылу.

Видя персидские суда, двигающиеся на юг, афиняне поняли, что у них нет выбора – придется дать бой сразу. Но чтобы закрыть более длинную линию персов, грекам приходилось растянуть свои позиции – иными словами, ослабить их или по всей длине, или в одном конкретном месте. Геродот описывает все эти предварительные мероприятия, как будто они были делом случая – возможно, это правда. В то же время, учитывая известные высокие качества Мильтиада и его коллег, нельзя исключить хорошую работу греческих лазутчиков. Геродот пишет: «В то время как афиняне строились в боевой порядок, на Марафонском поле случилось вот что: боевая линия эллинов оказалась равной персидской, но при этом центр ее составлял только несколько рядов в глубину, здесь боевая линия была слабее всего, зато на обоих крыльях воины стояли более плотно. Окончив боевое построение, после того как выпали счастливые предзнаменования, афиняне быстрым шагом по данному сигналу устремились на варваров. Расстояние же между обоими противниками было не меньше восьми стадиев. При виде подходящих быстрым шагом врагов персы приготовились отразить атаку. Поведение афинян персам казалось безумным и даже роковым, так как врагов было немного, и притом они устремлялись на персов бегом, без прикрытия конницы и лучников. Так думали варвары. Афиняне бросились на врагов сомкнутыми рядами врукопашную и бились мужественно. Ведь они первыми из всех эллинов напали на врага бегом и не устрашились вида мидийского одеяния и воинов, одетых по-мидийски. До сих пор даже одно только имя мидян приводило в страх эллинов».

Ослабление греческой линии в центре, если это не было намеренной политикой, оказалось подарком судьбы. Если бы греки усилили центр, оставив фланги слабыми, они могли бы прорваться через центр персидских позиций. Но даже если бы им это удалось, они оказались бы в крайне незавидном положении, подставив фланги под удар легких персидских лучников и кавалерии, и были бы разбиты. Более того, персы поставили в центр свои лучшие войска, поскольку их стандартной тактикой был прорыв центром линии противника. На крыльях персидской линии стояли их подданные, включая союзников из бывшей греческой Малой Азии. Едва ли они стали бы сражаться не на жизнь, а на смерть со своими соотечественниками.

Далее было то, чего и следовало ожидать. Персидский центр прорвал ослабленные греческие линии в середине и устремился в преследование за греками, бегущими вглубь территории, от моря. Однако на обоих крыльях одерживали верх афиняне и платейцы. Увидев, что происходит, персидские войска в центре отказались от преследования и стали в панике рваться обратно к морю. Афиняне не стали преследовать обратившихся в бегство врагов, но, соединив оба крыла, сражались с врагами, прорвавшими центр. Их собственный центр враг теснил к греческому лагерю на юге, но между ним и сомкнутыми греческими крыльями теперь находился персидский центр, отрезанный от обоих флангов, которые быстро и беспорядочно отступали. Греки развернулись и начали убивать персов в своем тылу, и, несомненно, их поддержал собственный центр, теперь собравшийся. Персидская армия оказалась разделена надвое.

К концу дня 12 августа 490 года до н. э. первое персидское вторжение в Грецию завершилось. Не только персы, прорвавшиеся сквозь греческий центр, были разбиты, но также большая часть армии была оттеснена на север и погибла в предательских болотах. Потери персов составили 6500 человек убитыми, а афинян – менее 200 человек. Мы не располагаем данными о потерях платейцев и рабов, составлявших часть греческой армии. Это была славная победа, доказавшая, что дисциплина, смелость и отличное командование важнее, чем численное преимущество. Контингент из 2000 спартанцев – возможно, авангард – прибыл к афинянам слишком поздно, чтобы принять участие в сражении. Им оставалось только поздравить афинян и платейцев с победой.

До последнего момента кампания могла закончиться поражением греков. Датис, как только погрузил на суда оставшиеся войска на поле Марафона, направился на юг, чтобы попытаться взять Афины с моря. Победителям пришлось поспешить в Фалерон, порт Афин. Когда персидский флот подошел к берегу, персы увидели людей, только что разгромивших их при Марафоне, в боевой готовности на оливково-серебристых шлюпах. Вторжение завершилось.

Афинский бегун Фидиппид, направлявшийся на юг в Спарту с известием о персидском вторжении, позднее рассказывал, что в горах Аркадии он встретил бога Пана. Тот назвал его по имени и упрекнул в том, что афиняне ему почти не поклоняются, хотя он всегда был их другом. Когда Фидиппид поведал о своей встрече с аркадским божеством афинянам, они немедленно построили Пану святилище и стали ежегодно проводить церемонии в его честь. Ранее этот древний бог, которого почитали в Греции задолго до того, как там окончательно осели греки, был весьма незначительным объектом культа. Зато после Марафона Пан, часто присутствующий в мифах и западной литературе, приобрел большую важность. Теперь он посылал видения и сны, отдыхал в полдень, как пастух, и очень не любил, когда его сиесту прерывали. Согласно легенде, появившейся во время правления римского императора Тиберия, Пан умер последним из старых богов. Позже христиане говорили, что он умер в момент рождения Христа.

Итак, 490 год до н. э. завершился триумфом греков, разгромивших доселе считавшегося непобедимым завоевателя с востока. Марафон стал одним из столпов истории Афин, сравнимым с Ватерлоо для британцев в последующие века. Это был момент времени, когда казалось, что родился дух, способный дать не только афинянам, но и всем грекам силу заявить о своей солидарности и утвердить уникальные достоинства своей расы и культуры. К сожалению, уже через несколько месяцев греки снова начали ссориться друг с другом. Они выиграли сражение, но не войну. Могущество Персии вновь подвергло их испытанию еще при жизни людей, воевавших при Марафоне.

Глава 8
Корабли и люди

Море, только что ставшее свидетелем отступления крупнейшего флота, теперь было удивлено появлением нового корабля. На сцену, подгоняемая тремя рядами весел, вышла трирема. Этот корабль, являвшийся усовершенствованием и развитием биремы, созданной финикийцами, на какое-то время дал грекам господство на море.

Фукидид – первый автор, сообщивший информацию о триреме и ее происхождении. Он писал, что коринфяне были первыми, управлявшими военными кораблями, близкими к современной моде, и триремы были впервые построены в Греции, в Коринфе. Далее он утверждает, что триремами в больших количествах владели тираны Сицилии и люди Керкиры.

Период, о котором пишет Фукидид, – это десять лет между афинской победой при Марафоне 490 года до н. э. и вторым персидским вторжением 480 года до н. э. Более ранних записей о кораблях с тремя рядами весел нет. Но само по себе это не слишком важно, поскольку на этом историческом этапе вообще нет литературных свидетельств о специфических типах кораблей. Поэты и историки повествуют о «кораблях и транспортах», не перегружая свои произведения описанием того, как эти корабли были построены, где и когда. Более того, отсутствуют их изображения. Сами корабли, построенные из дерева, исчезли так же бесследно, как деревянная мебель Древнего мира. Даже в искусстве нет надежных свидетельств внешнего вида триремы. Не известно ни одного художественного или скульптурного изображения этого корабля.

Мы располагаем лишь свидетельствами о конструкции и планировке биремы, предоставленными нам более поздними классическими авторами. Эти свидетельства были тщательно собраны такими высококлассными специалистами, как Сесил Торр и адмирал Жюрьен де ла Гравьер. Возможно, сравнительно новая наука – подводная археология – когда-нибудь поможет прояснить неясные моменты, связанные с древними греческими триремами. К сожалению, маловероятно, что Средиземноморье, излюбленное место обитания морских древоточцев, даст нам что-нибудь столь хорошо сохранившееся, как Гокстадский корабль викингов.

Ясно одно: 490–480 годы до н. э. – это период активного судостроения во всей Греции и Леванте. Второе большое персидское вторжение не могло осуществиться без огромных расходов на судостроение, и афиняне, которым предстояло ему противостоять, тоже должны были изрядно потратиться на древесину и прочие материалы. Уничтожение лесов на обширных территориях Восточного Средиземноморья (в котором слишком часто обвиняют их турецких хозяев, живших двумя тысячелетиями позже) началось еще до золотых дней классической Греции, до Афин Перикла и задолго до подъема Римской империи.

Горы и острова, которые теперь взирают своими суровыми известняковыми лицами на моряков, плывущих вдоль голых неприветливых берегов, когда-то были покрыты деревьями и шумели листвой. Леса притягивали проплывающие мимо дождевые облака, гумус у корней деревьев становился богаче, по долинам текли реки, теперь уже давно пересохшие, и вообще пейзаж выглядел значительно приятнее. Но пришел человек-судостроитель, не ведавший, какой непоправимый вред наносит его топор, и начал изменять облик земли. Набеги, которые афиняне позднее начали совершать на лесистые районы Фракии, Македонии и состоящего из трех частей полуострова Халкидики, могут объясняться только острой нуждой горожан в древесине. Тогда, как и сейчас, дома в Греции в основном строились из камня, и древесина была необходима, чтобы утолить голод ненасытного моря. Корабли терялись не только в сражениях или из-за навигационных опасностей. Море пожирало их без всякой жалости. Лишь немногие моря на земле столь же «прожорливы», как Средиземное, с его высокой соленостью, влажностью и теплыми водами, где так вольготно живется древоточцам.

Б. У. Бат в книге «Модели кораблей» описывает стандартную трирему, господствовавшую в этих водах на протяжении трех сотен лет. «[Она] обычно имела 170 весел, расположенных в три ряда. Из них на самом верхнем было 31 весло с каждой стороны, а на среднем и нижнем – 27 весел с каждой стороны. Из инвентарной ведомости, найденной на верфи Пирея, следует, что ни одно весло длиной не превышало 13,2 фута, а судя по размерам стапеля, до сих пор сохранившегося в бухте Зеа, трирема имела длину около 150 футов, ширину около 19 футов по аутригерам и ширину корпуса 16 футов».

Очевидно, что корабль с такой малой шириной был предназначен только для использования в хорошую летнюю погоду. На самом деле было всего лишь 4,5–5 месяцев в году, когда военные галеры могли действовать хотя бы с минимальной безопасностью для себя. Ограничивающим фактором древней войны был не только сезон сбора урожая, когда большинство народа было занято в поле. Только в спокойную погоду можно было перевозить армии, снабжать гарнизоны и вести морские сражения.

Кроме весел, трирема могла приводиться в движение при благоприятных условиях (то есть попутном ветре) простым прямым парусом, установленном на сравнительно короткой мачте. Парус использовался, когда это было возможно во время длительных морских переходов. Когда же доходило до боя, первым делом избавлялись от мачты паруса и соответствующего такелажа. Греческая трирема была прежде всего кораблем с «силовым приводом». Прошло еще много столетий, прежде чем жители Средиземноморья узнали достаточно много о возможностях парусов, чтобы отказаться от весел.

Главным оружием военного корабля того периода был сам корабль. Трирема, бирема или даже корабль с одним рядом гребцов бросались на противника, словно стрела, выпущенная из лука, или камень из пращи. Конечной целью могло быть взятие корабля противника на абордаж и вступление в бой с моряками, но сам корабль был очень важен. Большой подводный таран, установленный в носовой части, заменял стрелковое оружие, пушки и все прочие орудия последующих веков.

Чтобы понять, как действовал таран и каким образом кораблю придавалась сила, чтобы выдержать столкновение и самому не затонуть, следует рассмотреть судостроительные методы, использованные при создании трирем того периода. Основой корпуса, как и в любом судне, был длинный киль, который обычно изготавливали из дуба. К килю крепились шпангоуты, которые обеспечивали прочность досок обшивки в боковом направлении, являющихся кожей корабля. Эти доски, обычно сосновые, укладывались вгладь: каждая доска укладывалась заподлицо со своей соседкой, а не внахлест. Средняя толщина обшивки триремы, вероятно, составляла три дюйма. Доски крепились к шпангоутам деревянными штырями или металлическими гвоздями. Для гвоздей предпочитали бронзу, которая не разрушалась, как железо, под действием морской воды.

Длина корпуса была так велика в отношении к ширине, что было необходимо обеспечить дополнительную продольную прочность укреплением тяжелых деревянных брусьев поверх обшивки. Эти тяжелые укрепления тянулись из конца в конец корпуса. Их главное предназначение – предотвратить прогиб носа и кормы. Вдоль длины триремы могло быть до четырех таких брусьев, и самый нижний из них имел дополнительную функцию. Он распиливался и прикреплялся так, чтобы снижаться к носу, где он соединялся с продолжением киля. В этой точке он прочно скреплялся – насквозь – с одной стороны на другую. Вперед выступал большой бронзовый таран. Таким образом, нижний брус обеспечивал дополнительную прочность для всей носовой части, когда корабль таранил противника.

Из-за сильного структурного сотрясения при таране вражеского корабля корпус получал дополнительные продольные укрепления канатами – hypozamata. Эти тяжелые канаты окружали корпус от носа до кормы. Вероятно, существовало нечто вроде простейшего ворота, чтобы поддерживать необходимое натяжение, ведь канаты, пропитываясь влагой, растягивались и укорачивались, когда высыхали на летнем солнце.

Эти методы укрепления корпуса были вызваны сотрясением при таране. Также следует помнить, что в бортах корабля делались отверстия для двух нижних рядов весел, что существенно ослабляло корпус.

Весла опирались на деревянные уключины, к которым крепились кожаными или веревочными петлями. Чтобы гребцы двух нижних рядов не промокали от брызг, летящих на них, когда корабль идет в море, отверстие защищалось кожаным мешочком. Но даже при этом триремы, должно быть, набирали воду, потому что, по утверждению Геродота, отверстия для весел были достаточно большими, чтобы человек мог просунуть в них голову.

Поскольку триремы изгибались к носу и корме, линии гребцов не могли идти вдоль всей длины корабля. Они сидели в прямоугольной коробчатой конструкции, занимавшей две трети длины корабля. Гребцы располагались на трех ярусах, поднимавшихся от центра, как ступени. Гребцы двух нижних ярусов имели определенную свободу действий из-за раскачивания их весел под ногами сидевших сверху гребцов. Работа гребца на нижних ярусах явно не была синекурой, и подчас сидевшие в самом нижнем ряду люди не успевали спастись, когда корабль терпел бедствие, – они не успевали выбраться наверх. Аристофан также шутил, что внизу, должно быть, особенно неприятно находиться, если тот, кто сидит сверху, захочет справить естественные потребности.

Жизнь гребцов, по современным стандартам, была немыслимо тяжелой. Но все же они не были рабами. На афинских триремах гребцами были только свободные граждане. Между командами трирем существовало не менее острое соперничество, чем между командами современных гоночных восьмерок. От их способности работать эффективно и быстро выполнять приказы капитана зависела безопасность их страны и дома.

Триремы брали балласт в виде гальки и камней. Его держали на дне трюма в деревянных ящиках с перегородками, которые можно было быстро убрать, если необходимо переместить балласт. Триреме, идущей на таран, надо было немного притопить нос или, если она шла против сильного ветра, наоборот, поднять его. Под балластными ящиками в трюме переливались трюмные воды, которые приходилось постоянно вычерпывать кожаными ведрами. Позднее на торговых и других крупных судах для выкачки трюмных вод за борт использовали архимедов винт.

Геродот упоминает трирему, на которой было 200 человек. Если так, то, вероятно, 170 из них – гребцы, а 30 – лучники, солдаты, матросы, занимавшиеся только мачтой, парусом и рангоутом, и судоводители. Судя по другим источникам, 200 человек – стандартная команда для триремы на протяжении всего классического периода. Вероятно, на ранних триремах было не более 150 весел, установленных в три ряда по 25 весел с каждого борта, а остальные работы выполняли 50 человек.

В ранний период, до того, как греки в совершенстве освоили искусство управления триремами в морских сражениях, они обычно перевозили на них некоторое количество тяжеловооруженных воинов – гоплитов, которые сражались с противником с верхней палубы и выступали в роли абордажных партий. В афинском флоте, когда техника и тактика использования тарана была полностью освоена, неуместная концепция использования военного корабля, чтобы вести сухопутное сражение на плаву, прекратила свое существование.

Носовая часть была на триреме главной во всех отношениях. Здесь находился тонкий и прочный таран, необходимый, чтобы проломить корпус вражеского корабля. Его обычно делали из дерева и обшивали листами бронзы. Судя по носу корабля, изображенного на знаменитой статуе Ники Самофракийской (около 300 года до н. э.), он иногда выполнялся из трех частей, как трезубец. На монете из Вифинии, датированной тем же периодом, также показан таран с тремя остриями. На корме – над водой – имелись и другие выступы, которые играли роль дополнительных таранов, предназначенных для разрушения бортов вражеских кораблей. Кроме того, были еще кат-балки, выступавшие по обе стороны носа достаточно далеко, чтобы обеспечить некоторую защиту для передних гребцов, когда таран вонзается в корпус корабля. Кат-балки также служили для разрушения корабельных надстроек, когда трирема шла бок о бок с вражеским кораблем.

Таран с тремя зубцами, возможно, усовершенствование. На изображениях галер VI и VII веков до н. э. имеется таран в виде одного длинного отростка, выступающего далеко впереди корабля под водой. Такие однозубчатые длинные тараны имели недостаток – они обламывались, застревая в борту вражеского корабля. При этом в корпусе атакующего корабля тоже могла образоваться пробоина.

Помимо повреждения, которое могла нанести вражескому кораблю успешная атака тарана, нос корабля мог предназначаться для нанесения скользящего удара по борту, при котором весла ломались, словно спички. Вальки весел при этом калечили или даже убивали гребцов. Нанеся такой удар, трирема отходила. Поскольку вражеский корабль терял управление, она могла отойти и нанести решающий удар носовым тараном. Галерная война была не менее ужасна, чем любой другой метод ведения войны на море, который сумел изобрести извращенный гений человека.

Триремы строили, покупали и оснащали командами граждане города, города-государства или страны. Иногда богатый человек мог заплатить за оснащение триремы из своего кармана. Геродот упоминает о триреме, построенной Клейниасом, сыном Алкивиада, «который служил на своей собственной галере с командой из 200 человек, все за свой счет».

Когда афинский флот надо было быстро увеличить – перед вторым персидским вторжением, – великий военачальник и государственный деятель Фемистокл издал морской закон, в котором перечислялись богатые горожане, каждый из которых должен отвечать за постройку корабля с помощью доходов от государственного серебряного рудника, расположенного возле Суния. Эти триерархи – капитаны и владельцы трирем – часто конкурировали друг с другом, желая создать лучший корабль с лучшей командой. Конкуренция была жесткой, а наградой победителю был простой венок. Как медали в другие времена, эти короны, не имевшие никакой материальной ценности, считались высшими знаками отличия.

По всему Восточному и Центральному Средиземноморью в 490–480 годах до н. э. на верфях слышался стук топоров и молотов, металлический лязг, голоса людей, работавших в мастерских по изготовлению такелажа, разогревавших смолу для покрытия деревянных корпусов и выполнявших еще сотни других работ, связанных с судостроением. В Карфагене жители строили флот, чтобы защитить свои оставшиеся колонии на Сицилии. В Сиракузах, самом крупном городе этого оспариваемого многими сторонами острова, тиран Гелон, самый могущественный индивид греческого мира, лично надзирал за строительством флота и тренировками армии, призванной сделать его хозяином всей Сицилии. На материковой Греции и островах, ионическом побережье, в доках Тира и Сидона судостроение велось с размахом, прежде неведомым в истории. Не в первый и уж точно не в последний раз внутреннее море было встревожено надвигающимся конфликтом между Западом и Востоком.