От экватора до полюса. Сборник рассказов

Гудду

П о п у т и н а с е в е р

Летние месяцы в Пакистане – это сезон дождей и далеко не самое жаркое время. Кроме того, в этот период дуют обычно ветры, что смягчает жару. Хорошо, если вы едете в легковом автомобиле с кондиционером внутри. Легко наслаждаться из него окружающей природой. Но представьте себе поездку пусть не в сорокоградусную жару, а хотя бы эдак под тридцать градусов да в автобусе без кондиционера.

Автобус не открытая степь, в нём ветер не гуляет сам по себе. Его создают открытые окна, которые и хороши, и в то же время плохи. Откроешь с обеих сторон автобуса – получается сквозняк. Откроешь с одной стороны – душно. Больше того, при этом мгновенно налетают мухи, и спасения от них нет. Но для настоящего туриста-любителя и жара не помеха.

Мы направились на север Пакистана в небольшой городок Гудду почти за тысячу километров от Карачи. Трасса великолепная. У самого Карачи несколько километров шоссе разделено линией светящихся ночью плиток. Весьма дорогое удовольствие для такой бедной страны. Но это ещё не самый большой контраст между богатством и бедностью.

Сначала вдоль дороги виднелись какие-то развалюшки наподобие сараев без окон и дверей, но из проёмов которых, откидывая жалобно обвисшие куски серой материи, выходили или выглядывали люди; на высоких бамбуковых палках вытягивались полотняные тенты, создающие собой приятную тень для путников, решивших отдохнуть с дороги и выплеснуть в себя бутылочку другую пепси-колы или меринды от неистощимой жажды, да съесть пару другую лепёшки-чапати, обмакивая их в соевый соус. Изредка среди полу развалившихся и измождённых от жары строений появлялись вдруг блистающие роскошью, выбеленные до белизны первого снега и разукрашенные гирляндами разноцветных лампочек, зеленеющие ухоженными лужайками, виллы местных богатеев. И всё это разнообразие на фоне унылой пустынной равнины с редкими акациями по обочинам шоссе. Козы, ослы да крикливые вороны разнообразили грустную картину.

Но вот пейзаж оживился. Потянулась откуда-то в небе узкая полоска диких уток, и, сделав плавный разворот по воздуху, направилась обратно в ту же сторону, куда бешено вращались колёса автобуса. С той стороны навстречу приближались зелёные рощицы, куда и летели, по-видимому, утки. Да и у самого шоссе стало веселей: появились голубые лужицы воды с торчащими чёрными спинами утопающих в грязи буйволов. Затем стали появляться семейками пальмы. И вот уже они целой колонией окружили изумрудную поверхность озера, красуясь в ней отражениями замечательно растопыренных причёсок. Где-то из-под стволов вспархивали куропатки да перепела, но быстро скрывались, чтоб не попасть на мушки ружей затаившихся в засаде охотников. Бекасы, те, низко опуская длинные носы, спасались бегством, прячась в густые тростниковые заросли, облепившие собой все берега.

По этим признакам можно было догадаться о дыхании могучего Инда. Главная река Пакистана, артерия её жизни, приближалась. Но сначала была знаменитая древняя Татта, служившая пристанищем самому Александру Македонскому, обитель многих королей и принцесс, чьи останки до сих пор покоятся неподалеку от города на территории Маклийского холма площадью около пятнадцати с половиной квадратных километров. Это громадное собрание могил, склепов, мавзолеев, возведенных в память о некогда могущественных людях Синда, самый большой в мире некрополь – мёртвый город. Если посмотреть на него с высоты птичьего полёта, увидишь гигантскую безжизненную площадку, словно посёлок на песке, вылепленный детскими руками. Ни шумных улиц с гудящим и жужжащим транспортом, ни играющих в прятки детей, ни рек и озёр с растительностью, только могилы мёртвых на сухой гладкой ладони планеты.

Другое дело замечательные мечети в самой Татте. Здесь они живые, то есть в них проходит служба, сюда собираются на поклонение главным образом по пятницам, назначенным, как гласит Коран, Аллахом для молений, да по праздникам, выделенным им же для той же цели. В иные мечети иноверцам вход строго запрещён. В другие пускают на экскурсию, и тогда у посетителя не находится слов для восхищения живописными орнаментами, тонкой резьбой по камню, поразительно стойкими яркими расцветками, удивительной работой древних мастеров.

Но автобус не останавливается и здесь. Путь впереди слишком долог, чтобы задерживаться для экскурсий. И вот впереди вода…, слева…, справа… Что такое? Да всё очень просто. По левую руку целых тридцать два километра будет простираться знаменитое озеро Кинджгар, состоящее вообще-то из двух озёр поменьше, но соединённых в одно в целях создания более надёжной ирригационной системы. Это, по словам справочников туристов, идеальное место для пикников, рыбной ловли и катания на лодках.

Разумеется, место изумительное по красоте и богатству пернатого населения. Но стоит вам углубиться в сторону от трассы и чудных озёр, как вы попадаете в почти безжизненный район полупустынь, где растительность появляется лишь у маленьких озерцов. Жители бедных лачуг, неизвестно для чего и почему существующих в этих местах, купаются в этих озёрах и берут из них воду для питья и приготовления пищи, разумеется, не пользуясь при этом никакими фильтрами.

По правую руку шоссе разлился и живёт своей никогда не останавливающейся жизнью Инд. Автобус мчится как раз к нему и въезжает в Хайдарабад, бывшую столицу провинции Синд. Здесь, как и во всех городах Пакистана, ощущаешь себя попавшим в скопление людей, повозок, машин, теснящихся среди наползающих друг на друга домов и домишек, мечетей и бесконечных торговых лавок. Нет ни широких проспектов, ни тенистых аллей, которые мы привыкли видеть в европейских городах. Восточный город – это шум, звон, крики, гудки, от которых быстро устаешь, и хочется поскорее освободиться. Основное отличие Хайдарабада от других городов страны, пожалуй, в наличии прямо в городе старинной крепости Тальпуров.

Но мы продолжаем путь, то, приближаясь к Инду с его высокими густыми зарослями тростника по берегам, то, вновь удаляясь от него, встречая не один раз караваны верблюдов, медленно пересекающих дорогу подобно древним ладьям в море с высоко поднятыми головами на грациозно изогнутых шеях, напоминающих собой носы морских судов, обгоняя по пути бесчисленное количество раз двухколёсные повозки, запряженные либо гнедой кобылой, либо белым ослом, минуя десятки белых как снег или розовых, как раннее утреннее солнце, мечетей больших грандиозных с богатой отделкой и совсем малых, но тоже красивых и обязательно с острыми шпилями минаретов, затем сворачиваем в конце концов, с основной трассы в сторону небольшого провинциального городка Гудду.

В а р а н ы к с ч а с т ь ю

Собственно даже городком Гудду назвать трудно.Скорее это посёлок, состоящий иногда из неплохих, но одноэтажных домиков. В отгороженной части, где поселились советские специалисты и пакистанские начальники, дома как дома. А в другой части посёлка хижины, из которых, как кажется, совершенно нечего украсть, а потому в дверные проёмы не ставятся дверные рамы, стало быть, нет и самих дверей. Маленькие проёмы под самой крышей не являются окнами в том смысле, как их понимают в других странах, а выполняют роль вентиляторов, иначе говоря, способствуют созданию сквозняка в доме, что и обеспечивает относительную прохладу в нём.

В нормальных домах, что выросли за изгородью, по две двухкомнатных квартиры с душевой, туалетом, кондиционерами и отдельным закрытым двориком – пакистанский стиль жизни. Окна есть, но они закрыты деревянными жалюзями, спасающими от солнечного пекла, пыльных бурь и непрошеных взглядов.

Решётки на окнах, конечно, предохраняют от пыли, но лишь в какой-то степени. Когда весь воздух на десятки километров насыщен мелкими частичками, и всё живое как бы перестаёт дышать воздухом, а ощущает лишь пыль мелкую настолько, что сама песчинка в одиночестве, оторванная от мириадов других, никем не будет замечена и почувствована, но в тесном соединении с подругами, сбитыми вместе мощными потоками воздуха, песчинки очень заметны, так что даже, когда они ещё совсем далеко, порой за сотни километров, люди уже видят эту ужасающую тёмную массу и заранее начинают плотно закрывать все ходы и выходы из дома, понимая в то же время, что эта пыль свои щели всё равно найдёт, поносится по комнатам, и, если её не разносить бурными движениями тел и воздушными струями кондиционера, то она вскоре успокоится и уляжется, укрыв собой всё, что не было спрятано. Что же тогда удивляться тому, что первые несколько часов жизни в новых условиях уходят у вновь приехавших людей на сметание пыли, а потом её смывание водой из шланга.

К этому несчастью первого дня прибытия добавляются бегающие по стенам и потолку вараны. Очень скоро привыкаешь к ним, как и ко многому другому, что кажется на первый взгляд совершенно недопустимым.

Эти безобидные, в сущности, пресмыкающиеся, живущие в доме человека, как в своём, на первых порах приводили нас в ужас, но все попытки избавиться от них оказывались безрезультатными. Покидать дом вараны не хотели, гоняйся ты за ними с веником, хлопай на них ладонями, кричи или поливай водой. Они быстро перебегали из угла в угол, забирались на потолок, прятались на кухне или в ванной, а потом успешно возвращались назад, угрожая свалиться на голову или на стол в случае неудачного прыжка за насекомыми.

Более того, они ухитрялись менять окраску своего тела в зависимости от того, на чём присосались своими лапками-присосками. И окажись один из них, к примеру, на голубой поверхности кафельной стены кухни, то не сразу и заметишь его поголубевшее хвостатое туловище. Лишь уставленные на тебя маленькие точки глаз вдруг привлекали внимание и пугали неожиданностью.

Другой неожиданностью были бабочки, которых с удовольствием пожирали вараны, ловко подкрадываясь к ним таким образом, что и не заметишь, как бабочка уже в хищной пасти. Как только пролился короткий, но довольно обильный дождь, жаркий воздух стал влажным. Прохладным он казался лишь в момент падения дождевых струй. Зато сразу после прекращения дождя со всех сторон начали лететь тучи бабочек, которых здесь называют мансунками от слова мансун, что означает сезонный дождь. Это, естественно, местное название. Европеец сказал бы муссон, и тогда бы бабочек прозвали бы, наверное, муссонками.

Но дело не в названии, а в том, что эти глупые крылатые существа летят на свет лампочек, где летают, толпясь, тысячами вокруг горячего стеклянного шара, затмевая свет. Те бабочки, что прилетели первыми и оказались ближе к свету, сгорают и падают, предоставляя возможность другим делать то же самое.

К утру вся земля под уличными фонарями оказывалась усеянной прозрачными крылышками погибших бабочек. Но вараны любят живых, а не сгоревших насекомых. Они устраиваются поблизости от источника света и спокойно без особого труда насыщаются, не переживая, что могут переесть и, не боясь, что могут проголодаться. Так что, в этом смысле, вараны были для нас счастьем. Без них бабочек под дверью каждое утро было бы куда больше.

«Н и к у д а», – о т в е т и л в е р б люд

Вскоре наша жизнь на новом месте наладилась. Привыкли, ложась спать, прятаться от комаров под москитные сетки, появляясь на улице, осторожно ходить по дорогам, чтобы невзначай не наступить на змею, и, во всяком случае, не бояться при её появлении, не подходить близко к верблюдам, могущим чего доброго презрительно сплюнуть на незнакомца.

Во внутреннем дворике дома у нас росли пальмы, манговое дерево, бананы и даже папайя, что создавало впечатление маленьких джунглей. Улицы посёлка, в котором жили советские и пакистанские специалисты обрамляли главным образом акации, а у входа в огороженный посёлок возвышалось дерево пипал из рода фиговых деревьев, старое, казалось бы, охрипшее и покорёженное от древности дерево, со свисающими, как у баньяна, мочками высыхающих корней. Именно здесь все по утрам собирались на работу, садились в автобус или джип и через ворота, открывавшиеся полицейским, отправлялись на тепло электростанцию, где русские специалисты работали бок о бок со своими пакистанскими контрпартнёрами.

Но работа – она везде работа. Что-то установить, что-то смонтировать, собрать, разобрать, проверить, испытать, закручивать, раскручивать. Монтаж блока электростанции, он, что в России, что в Пакистане, требует одинаковой работы. И проблемы почти такие же. То свищ где-то появится, то сгорят контакты, то какая-нибудь неприятность на генераторе, без которой не обходится ни один запуск новой техники. Всё надо подгонять, налаживать, приспосабливать к местным условиям. А условия, конечно, разные.

Рядом начали строить такой же блок китайские энергетики. Интересно было наблюдать, как на строительной площадке при закладке фундамента основной тягловой силой являлись ослы. Поражал ум этих маленьких неказистых с виду животных.

Рабочие грузили на спины мулам тяжёлые мешки с землёй, и те тут же поворачивались и шли самостоятельно без сопровождения людей к месту разгрузки. Освободившись от груза, они тем же путём возвращались назад. Но за такую работу владелец ослов получал по пятьдесят рупий в день за каждое животное. Рабочие, насыпавшие землю в мешки, получали триста-пятьсот рупий в месяц.

Здесь же на рельсах стоял огромный башенный кран для монтажа стен, которых ещё не было. Использование его для переноски земли, возможно, было бы целесообразнее, но, видимо, существенно дороже стоимости труда ослов. Рассказывали, что один из богатейших людей Пакистана нажил себе состояние, благодаря ослам, с которыми он начинал работать в качестве бедного погонщика.

Помимо необычной природы, которую я всё время фиксировал фотоаппаратом, особый интерес для меня, представляли, конечно, люди. Разговариваю как-то с Абидом, который имеет свою маленькую фотолабораторию. Я проявляю свои фотоплёнки сам, но новые покупаю у Абида и люблю поговорить с ним о жизни. Спрашиваю его как-то:

– Мистер Абид, где вам больше нравится, здесь в Гудду или там, где вы жили в Кашмире?

Другой человек ответил бы просто, почему ему где-то больше нравится, но Абид не такой. Он обдумал заданный вопрос и после небольшой паузы ответил короткой притчей:

– Однажды верблюда спросили: «Куда тебе лучше идти, вверх или вниз?». «Никуда», – ответил верблюд.

Мне показался ответ смешным, но я не стал смеяться, решив, что в нём есть какая-то мудрость. Видимо нигде Абиду не нравится. И всё же я хотел большей ясности и потому спросил:

– Ну всё-таки, нравится вам в Гудду или нет?

На что опять получил философский ответ:

– Один человек не имеет значения. Я о народе думаю. В Кашмире людям плохо. Электричества нет, удобств никаких, все бедные. Я сначала восемь лет служил в армии. Меня однажды капитан обидел, и я его ударил по лицу. За это уволили из армии. Потом я работал с геологами, которые научили меня фотоделу. Этим теперь и занимаюсь. Отец оставил в наследство дом и участок земли. Но у меня ещё три брата, так что и для них доход от участка небольшой. Корова даёт десять литров молока в день. От буйволицы получают вдвое больше. На участке выращивают хлопок. Однако у каждого брата семьи с детьми. Не очень наживёшься с такого хозяйства. Вот я и живу здесь.

Через несколько дней у меня состоялся разговор совсем другого характера с другим пакистанцем. Время близилось к часу дня, когда заканчивалась работа. В дневную жару тут принято отдыхать. Мы сидели с Эджазем и Ниязом в комнате инженеров, болтая о том о сём. Полное имя Эджаза – Эджаз Ахмед Раджа. Последнее имя говорит о принадлежности его рода к династии правителей. И хоть сейчас он работает простым инженером-электриком, занозистость в характере от правящих кровей наблюдалась.

– Я знаю, – говорит он мне, – что любая русская женщина была бы счастлива выйти за муж за пакистанца.

– Почему это вы так решили? – спрашиваю я с удивлением.

– Так у вас же в стране есть нечего. Даже за водой, чтобы умыться, очереди на улице выстраиваются, не то что за хлебом, мясом или колбасой.

Я, конечно, знаю, что у нас в стране бывают очереди, но не затем же, чтобы умыться. С этим я никак не соглашаюсь, и пытаюсь доказать, что он говорит чепуху. Вспоминаю при этом то, о чём рассказал недавно Абид, да и то, что я вижу собственными глазами, когда выхожу за ограду нашего посёлка в Гудду. Там сразу за воротами начинаются глиняные домики без окон и дверей, в которых водопровода вообще не только не было, но и не предвидится.

Продавец кур в непонятного цвета майке сидит с поджатыми под себя босыми ногами на четырёхколёсной тележке возле сетки, в которой в ожидании покупателей теснятся друг на друге десятка два птиц с короткими розовыми гребешками. Дальше стоят столики с овощами и фруктами, сладостями и сигаретами. Их продавцы ничем не лучше первого. Это местный базар. Мимо проходит караван верблюдов, медленно поднимая долго не садящуюся пыль.

Трудно себе представить, чтобы хоть одна из наших девушек согласилась выйти за муж за одного из этих торгашей.

Эджаз соглашается с моими доводами, но тут вступает в разговор Нияз, который поправляет своего коллегу по работе, говоря:

– Мистер Раджа имел в виду пакистанцев, которые ездят к вам в страну. Это обычно богатые люди. Конечно, продавец бананов не сможет поехать на учёбу за границу. Но пакистанцам не разрешают жениться на русских девушках. Тут свои законы.

Да, законы в Пакистане не такие как у нас. В этом я очень скоро убедился, когда неожиданно оказался свидетелем пакистанской свадьбы.

Н и к а

После работы, приехав домой и отдохнув пару часиков в послеобеденном сне, я обычно отправлял      ся на рыбалку или просто погулять с фотоаппаратом. В этот раз я шёл по нашему посёлку, который состоял из довольно благоустроенных домов, поскольку вместе с советскими специалистами здесь жила и местная пакистанская знать.

Ещё издали я почувствовал запах жареного мяса и каких-то специй. Пройдя дальше, увидел на большой площадке свадебные шатры. Перед одним горел костёр, над которым разместился большой чугунный котёл с варевом, дальше было нечто вроде мангалов. Люди в шельвар камизных костюмах, состоящих из шаровар и длинных рубах навыпуск, сновали по двору, занятые приготовлением пищи и других свадебных мероприятий.

Завидя меня с фотоаппаратом, направленным объективом на свадебные шатры, я тут же был приглашён кем-то в один из шатров. Это оказалось специальное место для мужчин. Внутри стояли скамьи, на которых чинно расселись гости, среди которых были и мои знакомые. Перед всеми на особо сооружённом постаменте лежало что-то вроде валика из подушек – место для жениха.

Шатёр вмещал около ста человек и вскоре заполнился почти до отказа. Тогда появился мулла с книгой, которому отец виновника торжества продиктовал данные жениха и невесты, которые он заносил неспешно в книгу регистрации. Через некоторое время привели и самого жениха. Однако увидеть его лицо мне почти не удалось, так как оно было всё время закрыто гирляндами цветов и сцепленных между собою скотчем пакистанских рупий, подаренных на свадьбу.

Мулла стал читать жениху его права и обязанности. Жених изредка отодвигал гирлянды от лица и что-то говорил в ответ мулле. По окончании этой процедуры гостям, сидящим в первом ряду, стали раздавать сладкие финики, а остальным их просто бросали веером. Сидевший рядом со мной начальник ТЭС пояснил мне, что с этого момента жених считается мужем и несёт всю ответственность за свою жену.

Между тем невеста в это время находилась с женщинами в другом шатре. С мужем она встретилась после обеда, когда к месту свадьбы подъехала шикарно разукрашенная крессида. Невесту вывели и плачущей усадили на заднее место легковой машины. Жених уже без гирлянд на голове сел впереди. Им предстояло ехать в город Саккар на новое для жены место жительства. О том, будут ли молодожёны счастливы, можно было только догадываться.

Ид Мубарак

То, что его родному городу Хайдарабаду исполни      лось недавно двести лет, не имело никакого значения для Али Замана, так как ему самому только что стукнуло всего лишь шесть. Историю ему ещё не преподавали, и потому он не знал о величии крепости Тальпуров, стены которой стоят здесь уже два столетия. Они возвышаются над городом несколько мрачновато, сморщившись от времени, укоризненно наблюдая за суетливой, не прекращающейся ни на минуту жизнью некогда бывшей столицы Синда, а теперь не столь, может быть славного, но растущего города развивающегося пакистанского государства.

Неприступные два века назад укрепления рассохлись, покрылись длинными морщинами, пропуская по ним как сквозь гребень с широкими зубьями грязные потоки редких дождей. Жизненные драмы случались у основания стен значительно чаще. И стены наблюдали их молча, независимо, не мешая и не помогая. Даже разогретые так, что нельзя прикоснуться, солнцем, они холодно взирали на проезжающие где-то внизу тонги с женщинами, укрытыми преимущественно черными паранджами, роскошные японские легковые крессиды и тойоты – мощные грузовики, управляемые порой сомнительными водителями, напоминающими контрабандистов. Так же мрачно стены взирали на важно шагающих буйволов, деловито семенящих, навьюченных тяжелой поклажей маленьких осликов и небрежно тянущих низкие повозки верблюдов, лениво переставляющих высокие двухколенные ноги и готовые в любой момент презрительно сплюнуть пенистой слюной через отвисшую губу.

В это разнообразие транспорта вмешивались стремительные мотороллеры и юркие велосипедисты. Всё остальное пространство заполнялось людьми, одетыми преимущественно, как мужчины, так и женщины, в лёгкие шельвар-камизные одежды разнообразных расцветок и фасонов. Пестроту дополняли некоторые европейские костюмы, индийские сари, белые тюрбаны, украшенные бисером тюбетейки и многочисленные чёрные и седые бороды.

Однако всё это было решительно безразлично стенам крепости. Но на то они и были стены, хоть и умудрённые древностью. Конечно, мальчишке с любопытными чёрными глазёнками нравилось наблюдать со своей улицы, как в широкие щели находящихся недалеко стен прячутся многочисленные птицы, и когда он ходил с отцом за конфетами к лавочке под самой башней, то, задрав голову, внимательно наблюдал за большими ящерицами, ловко ползающими по вертикальной поверхности, но чаще застывающими в изогнутых позах, долго выжидая появления мошек или мотыльков возле самого их носа, когда достаточно мгновенно высунуть язычок, чтобы им ловко направить жертву в маленькую, но хищную пасть.

Впрочем, сейчас малыша интересовало другое, о чем ему надо было срочно поговорить с Иршадом. Али любил по всем вопросам советоваться со своим товарищем, который был на два года старше и недавно отпраздновал окончание изучения Корана. Иршад умел объяснять самое трудное. У него всегда можно было получить ответ, не то, что у учителя Корана господина Сиддики. Тот требовал всё запоминать и не спрашивать, так как Коран не разрешает задавать лишние вопросы. Потому, наверное, у Али трудно складывались отношения с Аллахом.

Вот, например, не так давно он увидел, как маленький котёнок залез на акацию и никак не мог спуститься с неё. Тщедушное создание громко мяукало, прося снять с дерева, и тогда Али полез помочь котёнку, но ветка, на которую он стал, обломилась, и Али упал, больно ударившись рукой о каменный порог. В это время из дома вышел господин Сиддики и сказал, поднимая мальчика с земли:

– Аллах наказал тебя за то, что ты споришь с Кораном вместо того, чтобы просто учить его. Али перестал плакать и тут же возразил:

– Но ведь я хотел помочь котёнку, значит, собирался сделать доброе дело, почему же он меня наказал?

– Надо было позвать кого-нибудь, раз сам не умеешь лазать по деревьям, – ответил учитель.

– Нет, Аллах должен был помочь мне, раз он всё может. А зачем он сломал ветку и ушиб руку?

Тогда господин Сиддики рассердился и сказал, что Али совсем глупый и на этом закончил спор.

Али хотел добавить, что Коран не позволяет мусульманам грубо говорить друг с другом, но учитель уже зашел в дом. Тогда Али побежал в соседний двор, где Иршад гонял мяч и рассказал о случае с котёнком, который, кстати, тоже свалился с дерева, но тут же убежал.

Иршад глубокомысленно подумал и изрёк:

– Всё правильно, аллах хотел проверить, будешь ты плакать или нет.

А ты плакал?

– Да. – Ответил Али, – но зачем ему проверять, если он всё знает заранее?

– Тоже правильно, – согласился Иршад. – Значит, ему нужно было, чтобы ты поплакал. Может, у тебя были лишние слёзы, и они бы не вылились, если бы ты не заплакал, а ты не заплакал бы, если бы не упал, а не упал бы, если бы не полез на дерево. Вот он и посадил туда котёнка. Понял?

С таким длинным объяснением Али спорить не стал, хоть и не очень понял, зачем аллаху нужны были его слёзы. Теперь же его интересовало другое.

Через три дня все собирались праздновать Солёный Ид. Али знал, что бывает два Ида: сладкий и солёный. Сладкий праздновали не так давно, после длинного Рамазана, когда целый месяц папа и мама днём ничего не ели до захода солнца. Ему, как маленькому, аллах разрешал есть в любое время, а им нет, и потому Али тогда не хотел становиться взрослым. Зато сразу после Рамазана, когда в небе появилась луна, начался сладкий ид. Тогда все стали ходить друг к другу в гости и Али угощали халвой, зардой, шакар парой и многими другими особыми сладостями, не говоря уж о конфетах и печенье.

В этот раз, как рассказал папа, будет большой праздник – Солёный Ид, когда все настоящие мусульмане должны принести жертву аллаху. И тут начиналось самое непонятное. Почему нужно было что-то дарить тому, кого никто не видел? Если Али спрашивал маму или папу что-нибудь о Коране, они всегда говорили:

– Тебе всё объяснит учитель.

Но мистер Сиддики не всё мог объяснить и часто сердился. Али спрашивал:

– Господин Сиддики, если аллах всё видит, всё знает и всё может, то почему он не приходит на землю с неба? Пусть хоть раз покажется, чтобы мы увидели, какой он, а потом уходит, раз не хочет жить с нами.

И учитель, в который раз, тыкал пальцем в Коран и рассерженно говорил:

– Вот тут написано: Аллах не разрешает задавать ненужные вопросы.

Когда захочет, тогда придёт.

– А как я его узнаю? – уточнял Али.

– С твоим умом ты сразу поймешь, что это он, – саркастически парировал Сиддики. Эта мысль и беспокоила сейчас Али. Иршад как раз вышел на улицу. В руке узелок, с которым он ходил на рыбалку.

– Иршад! – закричал Али, – можно и я с тобой?

– Пошли. На, неси червяков.

Иршад протянул Али жестяную банку с накопанными червями. Мальчики часто рыбачили вместе но, конечно, не ходили на Инд. Эта река огромная, широкая, вода в ней мутная и рыба вряд ли увидит маленького червяка. Да к тому же говорили, что там такая большая рыба, что её и не вытащишь. Она сама затянет в воду, кого хочешь. Взрослые рыбаки приносят оттуда таких рыбин, смотреть страшно. Что говорить, если даже здесь, в разливах, где они, мальчишки, ловят на маленькие крючки, и то попадаются иногда такие экземпляры, что большие ребята еле справляются с ними.

Иршад для Али казался большим мальчиком, так что он с ним не боялся ходить, тем более рядом от дома, откуда хорошо видна могучая крепость Тальпуров.

От широкого пустыря, на котором вечно бродят чьи-то козы да беспризорные собаки, узенькая тропинка вела вниз к воде. В жаркое время, когда вода спадает, узкий конец разлива становится всё короче и мельче. Тогда даже в мутноватой воде среди невысокой травы можно видеть постепенно оголяющиеся лысины дна и мелькающие над ним тени чёрных усачей или сверкающие желтизной бока сазанов.

В такие дни мальчишки ловили рыбу небольшой сетью, беря её с двух сторон и осторожно заходя сбоку в воду, чтобы перегородить рыбе отход на широкий простор. Затем один край сети опускался ко дну и тут же рыболовы падали в воду, пытаясь накрыть нехитрым устройством всё, что окажется в захваченном участке. Али сам ещё так не ловил, но видел, как это ловко делал Иршад с товарищами постарше. Рыба таким способом попадалась редко, но всё же случалось. Сегодня об этом не могло быть и речи: где-то в верховьях реки шли дожди. Вода стояла высокая.

Провода электролиний проходили совсем низко над её поверхностью и являлись дополнением к пейзажу, даже необходимой частью его. Али казалось, что провода для того и протянуты над водой, чтобы вечером, когда солнце начинает всё быстрее спускаться к крепости, на них садились самые разные птицы: серенькие воробьи, зелёные попугаи, пёстрые зимородки, чёрные вороны и многие другие голубые, синие, жёлтые. Они рассаживались длинными рядами вперемешку, громко перекликаясь между собой всевозможными голосами. А где бы они собирались, если бы не было проводов, на которых то там, то здесь висят куски оборванных лесок, заброшенных незадачливыми маленькими рыбаками? Именно такой леской с большой чёрной гайкой на конце вместо грузила и куском деревяшки вместо поплавка собирался сейчас ловить рыбу Иршад.

Вот он развязал кусок материи, развернул его и достал нечто вроде катушки с намотанной миллиметровой толщины леской, подаренной отцом по случаю окончания изучения Корана. В узелке лежала и сеть, взятая на тот случай, если вдруг захочется попробовать счастье и в высокой воде. Но пока он её не трогает. Отцепив крючок от общего мотка, Иршад деловито откладывает его вместе с гайкой и деревяшкой чуть в сторону, чтобы не зацепить остальную леску и начинает сбрасывать извивающиеся и чудом не путающиеся кольца прочной нити. Они складываются лёгкой горкой. Одно кольцо непослушно отклоняется большой петлей, в которую, не заметив случайной ловушки, попадают босые ноги подошедшего Али. Он протягивает Иршаду коробку. Тот, оставив её в руках помощника, достаёт самого большого жирного червяка и несколькими движениями насаживает на огромный крючок.

О, это был крючок. Белый, стальной, с двумя острыми зазубринами. Иршад и Али нашли его на днях на берегу, и они решили, что это аллах послал им подарок, ведь в магазине он, наверное, стоит очень дорого. С такого крючка червяк сам не соскочит.

Отступив чуть вправо, чтобы Али не мешал бросать, Иршад раскачивает конец лески и, опасливо посмотрев вверх, ловким резким движением посылает её вперед, успешно минуя нижние провода.

Это был редкий случай, когда большая красная рыба, идя как всегда на большой скорости почти по самой поверхности воды, так что издали можно было видеть расходящиеся от спины острые волны, увидела что-то плюхнувшееся впереди и, раскрыв пасть, заглотила одновременно и гайку и червя, продолжая мощное движение вперед.