Непростые истории 5. Тайны ночных улиц

В темноте просто страшно. Она сгущается вокруг и давит. В стенах прячется ограниченное число призраков. Тьма на улице бесконечна… и я не знаю, кто в ней…»

– «И тогда Мара согласилась пойти к доктору».Что? Я уже говорила это.

Кто это сказал? Я? Кому?

Страшно. Мара не могла понять, когда она говорит, когда думает, а когда говорит кто-то другой. Ее голосом. Озвучивает ее же мысли.

«…Tressomnium – это Ты. Ты же знаешь, что это Ты.

Мне хорошо здесь, с Тобой. О, да, это прекрасное лекарство. Нет ничего. Только Ты. Ты больше не приносишь боли. Я лгу, что Тебя больше нет. Лгу, что забыла Тебя. Лгу для всех… и даже для себя. Ты все время со мной, но сейчас мне с Тобой хорошо… Ты… здесь. И – спать…»

Только куда же запропастился этот проклятый Tressomnium?!

Она встала, покачиваясь, на ватных ногах вышла из комнаты. Снова стала методично обшаривать все. Оказалась на кухне. Открывала и закрывала ящики, заглянула в холодильник. В микроволновку – скорее, на автомате, чем ожидая увидеть там коробочку с лекарством.

Посидела минуту, и снова, по второму или третьему кругу стала маниакально открывать и закрывать кухонные шкафчики.

Нету. Нету нигде.

Она вышла в прихожую, проверила карманы в висящих на вешалке куртках. Проверила, не завалилась ли коробочка за тумбочку с обувью. Подумала – открыла, вытащила туфли, сапоги и снова загрузила обратно – сваленные как попало, они не помещались, и она не смогла закрыть. Почему-то это ужасно расстроило, и Мара, опустившись на пол, разрыдалась.

Она ревела долго и взахлеб, пока силы не закончились. Уставшая и опустошенная после короткой, но сильной истерики, встала, и…

– Меня просто больше нет. Знаешь ли Ты это? Знаешь ли Ты, как страшно, когда себя самой больше не существует? Но я больше не плачу. Совсем не плачу – правда. Я смотрю на свои руки и не вижу их. Поднимаю ладони вверх – пальцы прозрачные – сквозь них просвечиваются предметы. В зеркале нет моего отражения. Я не слышу, что мне говорят. До сих пор не знаю, почему меня не забрали в больницу, не привязали к кровати – я же опасна! Не знаю, на что способна. Может, мне просто лучше не быть? Но я не могу не быть. Если не будет меня – значит, не будет и Тебя. Это значит, что вместе со мной из этого мира – из моего мира – исчезнешь и Ты – Ты, который все еще со мной. Если бы я смогла вынуть сердце, запереть в сундук, выбросить ключ… но это невозможно. Ты со мной.

– Кто здесь? – запаниковала Мара, волосы на голове зашевелились. Она отчетливо слышала голос, но свой ли? Она не говорила этого! Схватилась за голову. Отняла руки… В руках остались пряди. Мара с ужасом смотрела на ладони и медленно падающие на пол белокурые нити… тихонько воя, снова потянула себя за волосы – опять в руках пряди… ее же, длинные и светлые! Она закричала, метнулась к зеркалу – в зеркале не было отражения, только расплывчатое пятно. Мара с воплем отшатнулась.

Все… в порядке? Вот же она. В зеркале. Высокая, стройная, и волосы… на месте… длинные светлые волосы, только спутанные ужасно… глаза страшные только…

– Я бы хотела стать убийцей воспоминаниям – но увы, это невозможно сделать. Если убью память, убью себя. А я хочу помнить – не хочу забывать.

Мара закрыла лицо руками. Внезапно почувствовала, что стены стали сдвигаться. И в то же время за спиной – на спине! – дикая, разрывающая боль. Мара попробовала заглянуть за плечо. Под разошедшейся тканью прорезывались крылья. Сначала спина опухла, потом кожа лопнула, но не было крови – только нечто сморщенное, черное, страшное нечто стало расправляться за спиной, как расправляется скомканная слюдяная упаковка для цветов… только не прозрачная, как слеза, а прозрачно-грязная… страшная. Через пару минут за спиной Мары развернулись крылья, не белые, ангельские, а похожие на крылья огромной стрекозы, черные, совсем-совсем. Мощные, метра три в размахе, раскрылись, распустились, словно лепестки цветка, и со скрежетом, словно металлом водят по стеклу, упираются в стены сжимающейся прихожей. Мара инстинктивно повернулась так, чтобы крылья расположились вдоль комнаты, а не упирались ни во что – звук был кошмарен. Но тогда крылья затрепетали, и послышался сухой стрекот, громкое, резкое шуршание, скребущее по сознанию… Мара молчала, только пыталась расправить крылья и уложить их вдоль комнаты, и не шевелить ими, ибо это было невыносимо.

– Стены давят. Крылья задевают за предметы, цепляются, и это – больно. Хочется расправить и улететь… улететь туда, где никогда не было Тебя. Туда, где память будет мертва.

Пять, шесть. Кто-то есть

Там еще. Ты – мечта?

Тьфу ты пропасть, уходи

Знаешь, что там впереди?

Я в мечтах уже была.

Ты смотрела хоть туда,

Заглянула? То-то же.

Безразличье за углом

Нагло кривит рожицу.

Мара с трудом протиснулась в дверь из прихожей в комнату, крылья застревали в узких дверях. Сделала несколько шагов, огляделась… и упала на колени, взвыла, попыталась отползти на четвереньках назад.

У противоположной стены расположился огромный черный паук с мохнатыми лапами. Клацая страшными жвалами, с которых капала слюна… или яд… он смотрел на нее оленьими глазами доброго старого доктора.

Четырьмя парами глаз доброго доктора.

Челюсти-клешни снова дернулись, и раздался чавкающий и лязгающий голос:

—Иди сюда, моя девочка. Моя Мара. Я дам тебе желанный Tressomnium!..

Паук мотнул уродливой башкой из стороны в сторону и вместо ужасающей морды насекомого у него оказалось лицо ее любимого. Его лицо.

—Ты… уходи… это не ты… хочу… Пожалуйста… не надо… я не хочу… забери меня…

Мара сама не понимала, что просила – она уже не соображала, совсем. Ей хотелось забиться в угол и не видеть никого и ничего, но даже этого сделать не могла – мешали крылья. Они все так же стрекотали за спиной, причиняя невообразимую душевную и физическую боль. Она хотела… нет, повиновалась. Смотрела в лицо того, кого так любила и ползла к нему. Крылья волочились следом. Tressomnium исполнял ее третью мечту. Он пришел за ней! Он хочет забрать ее – себе, насовсем! Она согласна.

– Я знала, ты придешь за мной.

Мара медленно двигалась вперед, еще и еще… и вдруг провалилась в темноту. Она летела вниз, летела, вокруг становилось все темнее, мысли замедлялись и исчезали, окутывало спокойствие, не было страшно. Крылья не мешали и не помогали – скорее, она не падала вниз – опускалась. Ниже, глубже, ниже… темно…

…Семь. Восемь. Кто. Бросил

Мне в окошко камушком?

Семь. Восемь. Ветер носит

Счастье мимо. Ладушки,

Ну и пусть. Девять. Десять.

Все ж еще покуролесим…

Мара очнулась на полу. Страшные крылья больше не скрежетали за спиной. Сдвигающиеся, как в дурном фильме ужасов, стены комнаты, тени по углам… Все исчезло. Все было, как и прежде. Обыкновенная комната, как множество других в самом обыкновенном доме. Никого вокруг. Никого и ничего.

Ужасно болела голова, горло, кости – все. Словно из нее вытряхнули душу вместе с внутренностями, а потом грубо запихали обратно. Она еле добралась до туалета. Ее рвало. Рвало, выкручивая, сворачивая в тугой узел все в животе, сворачивая и выталкивая наверх, а горло, как огнем, обжигало едким желудочным соком.

После стало немного легче. Мара обхватила себя руками, чувствуя, что ее трясет.

…Кто ты – боль? Я с тобой!

Да, болит душа. Страдает…

Не пуста – ну как ни бейся.

Стой, боль!.. Нет… не смейся…

Где-то там живет любовь?

Не хочу идти с тобой.

Нам с тобой не по пути —

Семь и восемь. Отпусти…

Девять. Десять. Я одна,

Душу вымотал до дна.

Нет мне места в твоем мире.

Раз. Два. Три. Четыре.

Я одна в пустой квартире.

Мара с трудом выбиралась из ванной, опираясь о стены, держась за двери и все мало-мальски устойчивые предметы, когда зазвонил телефон.

Трубку она нашла чудом. Руки тряслись, голос дрожал. Она села на пол.

– Алло?

– Маринка? – послышался голос подруги. – Какого черта не отвечаешь? Я весь вечер телефон обрываю, на мобильный, домой…

Какого черта… Мара растянула в улыбке сухие губы. Кажется, черт был сегодня тут, и, на самом деле, все демоны в нашей голове. Ада нет. Ад – это мы сами. И то, что делаем со своей жизнью…

Ее улыбка больше напоминала оскал, зато внутри было тихо. Спокойно. Прежняя Мара умерла, не вынесла отсутствия спасительного транквилизатора и потери иного, нереального мира, который он давал ей. Которого больше нет на самом деле. Нет, и с этим надо как-то жить. Жить?..

– Марин? Как ты вообще, не молчи… тебя не видно нигде несколько дней. Все нормально? – голос на том конце провода звучал обеспокоено.

– Да… нормально… – она сама ужаснулась, услышав свой голос, сухой и скрежещущий, как те крылья, что виделись ей сегодня. Ее передернуло. Мара закрыла глаза. Больше всего на свете боялась, что снова начнет мерещиться всякая дьявольщина… пока сейчас она чувствовала себя достаточно ясно, но надолго ли это? Возвращаться в кошмар не хотелось. Просто было невозможно! Страшно. Очень.

– Может, тебе в больницу надо? Маринка? Ну что с тобой, а? Знаешь, я каждое утро захожу в Интернет посмотреть, что ты разместила у себя на стене… пытаюсь понять, какое у тебя настроение… ты пугаешь меня, понимаешь? Всю неделю я звоню – ты кидаешь трубку, отделываясь сухим «все нормально». Таблетки еще эти дурацкие… ты все еще пьешь их? Понимаю, что я начиталась ерунды в Интернете, но… там пишут, что если их принимать не под строгим контролем, врача, от них… может быть… от них умирают, понимаешь?! Марин. Маринка?! Не молчи…

Марина – Мара – сидела на полу, прислонившись к стене, и плакала.

– Маринка, а помнишь, как мы считали в детстве свои мечты и думали, что вот, придет время, ты осуществишь мои, а я твои? Помнишь, как мы придумывали по три самые сокровенные, делились ими, а потом, через некоторое время меняли… Смеялись… Марин… ты моя самая близка подруга. Мы всегда были рядом, всегда, ну кто помог мне, когда я не поступила в универ, кто поддержал? Кто помогал разруливать отношения с родителями… Ты совсем отдалилась, совсем. Давно. Ну как так можно, а? Я с мамой твоей говорила, Марин. Она плачет все время. Маринка? Не конец же света… Все это не конец света! Я все знаю, все понимаю, но не повод умирать от любви – наоборот, давай жить, пускай даже назло… Маринка, я понимаю, что я болтаю чушь, прости… Давай встретимся, поговорим… мне кажется, с тобой что-то происходит, и, черт побери, пускай сейчас уже ночь, я не могла тебе не позвонить!..

Мара держала трубку чуть ниже уха, просто не было сил поднять руку. В какой-то момент, взяв себя в руки, она сказала громко, как могла, громко и отчетливо, сколько хватало сил и голоса, так, чтобы подруга услышала ее наверняка:

– Таня? Приезжай. Очень надо.

– Я сейчас! Сейчас!!! Такси… пятнадцать минут… жди меня…

– Меня зовут Марина, – прошептала Мара мимо трубки, впрочем, там уже пошли гудки. И закрыла глаза, повторяя: – Марина…

…Ну и пусть. Девять. Десять.

Все ж еще покуролесим…

Таня неслась, на ходу запахивая куртку. Подскакивая на одной ноге, застегивала молнии на сапожках… Чуть не вылетев на проезжую часть, она голосовала, махая как сумасшедшая… Да так, что остановилась первая же легковушка.

***

У каждого свой Tressomnium. Свои беды, свои зависимости и свои мечты. Но… Люди не могут оставить в покое друг друга.

Разве можно оставить в покое человека?! Да ни за что! Жить и правда как-то надо, и, черт, как же хочется-то!..

Люди же, не призраки. И это верно.

Иначе… Самолично выбранный бесконтрольный одиночный ад. Не менее страшный, чем настоящий, наверное. Кто знает?..