Кукольная королева

– Возвращаясь к уроку, – сказал магистр, когда в тишине стало слышно, как на улице грохочут по брусчатке колёса. – Мы не можем забирать силу напрямую у стихий, окружающих нас, или у противника, хотя это решило бы немало проблем. Мы не можем нейтрализовать заклятие, «выпив» его силу досуха. Впрочем, чем сильнее заклятие, тем больше сил выплёскивает маг, тем ярче стихийная энергия и тем больше ты можешь почерпнуть. В бою для этого далеко не всегда выдаётся время и возможность – брать силы из огня проще всего, но не все чары действуют так долго. Однако…

– А можно я попробую открыть портал? Зачерпнув вашу силу?

Краем глаза (он всё ещё не решился поднять головы) Джеми заметил, как учитель в замешательстве теребит бороду.

– Для этого мне надобно сотворить нечто помощнее простого огонька. Умолчу уже о том, что перемещения в пространстве опасны даже для тех, кому хватает резерва на заклятия шестой ступени, ведь…

– Я читал теорию. Учил теорию.

Чувство «что-то не так» пришло не сразу. Сперва Джеми решил, что отсутствие ответа и повисшее меж двумя креслами молчание – напоминание, что перебивать невежливо.

Лишь потом заметил, что морщинистые пальцы сжались в кулак, стиснув бороду, как спасительную соломинку.

Когда Джеми посмотрел учителю в лицо, яблоневые глаза глядели чуть выше его плеча: куда-то – и в никуда, расширенными зрачками, делавшими их почти чёрными.

– Учитель?..

– Дар, – хрипло выдохнул тот. – Мой дар… дал о себе знать.

Джеми ощутил, как его ногти нервно пытаются прорвать штаны на коленках.

У магистра Торнори был особый дар: он предчувствовал как радости, так и беды тех, кто близок к нему. Правда, если в молодости придворный маг Короля Подгорного безошибочно угадывал, с чем связано то или иное предчувствие, к старости восприимчивость его несколько угасла.

К примеру, год назад магистр ощутил смутное беспокойство за Алексаса, однако не отсоветовал ему рейд в Прэкильскую тюрьму.

– И… что он говорит?

– Грядёт что-то ужасное.

Тени, таившиеся по углам, выплеснули в кабинет зловещую тишину.

– Конечно, – пробормотал Алексас. – Хоть бы раз на моей памяти посулил, что в нашу нелёгкую жизнь наконец-то прольётся бочка мёда. Например, Его Величество очень кстати подавится костью и сдохнет в расцвете лет.

По обоюдной договорённости тот, кто не управлял телом, старался не комментировать происходящее, если только к нему не обращались напрямую. Чтобы не мешать другому жить. Но сейчас непрошеный сарказм пришёлся как нельзя кстати – помог сбросить оцепенение, которым сковала тело холодная жуть.

– И кто… в опасности?

– Все. – Прикрыть глаза, пытавшиеся разглядеть, что таит зубастая тьма грядущего, далось учителю не без труда. – Ты. Алексас. Найдж, Герланд, Бэрри…

– Вы уверены?

Джеми сам понимал, что это звучит жалко. Оскорбительная ниточка, за которую он пытался ухватиться для самоуспокоения.

Только вот учитель и сам жаждал бы ошибиться.

– Нет. В последние годы я не могу быть в нём уверен. Но будь осторожен… будьте – оба. – Наконец разжав пальцы, магистр позволил руке устало упасть на колени. Следом за ней на тёмный лён домашней мантии упали несколько серебряных волосков. – Ступай, я… мне надобно обдумать всё это. Не говори пока никому.

Пояснять, что именно не говорить, не требовалось. Как и то, что урок окончен.

Прежде чем Джеми взялся за дверную ручку, та провернулась сама собой, и колдовство здесь было ни при чём.

– Простите, что вторгаюсь во время урока, – жизнерадостно начал Найдж вместо приветствия, – но я тут смешивал кое-какие компоненты для бальзама и получил неожиданную реакцию, так что решил проконсультироваться, прежде чем… Джеми? – едва не врезавшись в ученика, колдун озадаченно замер на пороге. – Уже уходишь?

– Мы сегодня закончили раньше, чем думалось. – Ответ из кресла был таким непринуждённым, что даже Джеми с трудом вспомнил, сколько боли и страха звучало в словах хозяина дома момент назад. – Представь себе, с первой попытки позаимствовал эфир моего заклятия.

Секундное замешательство, отделившее это известие от улыбки Найджа, от Джеми не укрылось.

Едва ли ассистент магистра мог забыть, что ему заимствование эфира не удалось ни с первой, ни с сотой попытки. Едва ли ему могла понравиться горделивая бесцеремонность, с которой об этом напомнили. Но…

– Ничего себе. – Когда Найдж потрепал Джеми по кудрявой макушке, в голосе его звучала одна лишь гордость. – Ребёнок, а твоё имя точно Джеми? Может, тебя на самом деле звать Ликбер Великий Второй, а я и не знаю?

Таков он был. Никакой зависти. Никакой ревности. Никогда. Хотя Джеми понимал, что Найдж, мальчик-сиротка, которому магистр заменил отца, не мог не ревновать к другому мальчику-сиротке. Более достойному, более талантливому, гордость за которого даже не пробовали скрывать. Тогда как тебе гордиться только именем учителя да званием бакалавра, полученным незадолго до сорока, когда иные уже лиценциаты или даже доминусы…

– Куда мне до Ликбера, – буркнул Джеми, поднырнув под рукой Найджа к выходу, просто чтобы спрятать пылающие от стыда щёки.

Проклятье. Чего он стыдится? Дара, полученного от Богини? Того, что ревности Найдж предпочёл любовь? Того, что его второй учитель слишком хороший, чтобы давать волю нехорошим чувствам? Особенно направленным на дорогого сердцу наставника, который ни в чём не виноват, и дорогого сердцу ученика, который тоже не виноват, что его ценят и любят больше…

– Для начала поздравляю, – сказал Алексас, пока Джеми понуро брёл обратно в спальню, а по его правую руку уплывали за спину рисованные горы. – В очередной раз заставил меня утереть скупую горделивую слезу.

– Можем обойтись без предварительных комплиментов. Что думаешь?

– Однажды, братишка, ты дорастёшь до принятия простой истины: предварительные ласки облегчают любое дело. Чужое самолюбие само себя не погладит. Другие части себя гладить проще, не спорю, но ведь приятнее, когда…

– Ты отвратителен, и я надеюсь, что умру раньше, чем стану таким же. – Джеми пожалел, что зачарованные мётлы убирают дом слишком хорошо, и под ногами не отыщешь ничего, что можно было бы смачно пнуть. – Ты тоже думаешь, что это… что-то ужасное… связано с «крысой»?

– Наверняка. – Старший из братьев Сэмперов помолчал. – Знаешь, я тут подумал… защита штаб-квартиры безупречна. Заклятие замкнуто на жизнях Основателей. Его собственноручно творили Герланд и магистр Торнори. А потом кто-то берёт и так просто меняет альвийские чары…

– На что ты намекаешь?

– «Крыса» наверняка посвящена в секреты охранной системы.

Джеми застыл, уже занеся ногу, чтобы переступить порог спальни.

Это едва не стоило ему расквашенного носа.

– Ты серьёзно? – кое-как удержав равновесие, он шмыгнул в комнату, хлопнув дверью так, словно за ним гнались. – Считаешь, кто-то из Основателей?..

– Да, я тоже не хочу об этом думать, но…

– Да не могут это быть они! В сообществе помимо Найджа с магистром ещё пятнадцать колдунов, кому-то из них в чарах разобраться наверняка под силу!

Старший из братьев Сэмперов снова помолчал.

– Иди читай своего Джорданесса, – сказал Алексас наконец. – Скоро всё узнаем. Надеюсь.

Джеми не стал спорить. Он предпочитал думать о Риконе, которому предстояла финальная схватка с коварным магистром, нежели о том, что один из его близких может оказаться…

Да нет, даже в мыслях звучит абсурдно.

Устало плюхнувшись на кровать, Джеми потянулся за книгой – та ждала своего часа на тумбочке, как и другие. Книги оккупировали примерно все поверхности, куда только может уместиться стопка томов, смешавшая в себе магические трактаты с приключенческими романами.

Подозрительно осведомился:

– И ты не хочешь вернуть себе контроль?

– Предпочту оставить время на вечер.

– Он же поход под чужой балкон.

– Именно.

– А как же «будьте осторожны»? Опасность грядёт, всё такое?

– Опасностей бояться – заговорщиком не становиться.

– Понятно. Сластолюбец паршивый.

– Я тоже тебя люблю.

* * *

Когда тракт уткнулся в дубовые ворота с расползавшимся от них высоким частоколом, ночь уже присыпала небо звёздной пылью.

Завидев впереди жилые огни, Таша заблаговременно перевела коня на шаг. Когда тот восстановил дыхание, она спрыгнула наземь; морщась, стянула замшевые перчатки – мазь подживила руки, но не до конца.

Одежда, которую Таша выдернула из шкафа, оказалась не самой практичной. Практичной одежды там вообще было не так много. Она редко жалела, что мама одевает её не по-крестьянски, но сейчас предпочла бы путешествовать не в плаще тёмного бархата поверх длинного платья из плотного хлопка, не говоря уже об атласных туфлях. Днём солнце палило вовсю, а море разнотравных лугов по обе стороны тракта застыло в безветрии; по пыльной дороге плыло тягучее жаркое марево, скапливаясь в низинах, смеясь над ней миражами отражённого неба, так похожего на лужи. Хорошо хоть Озёрную провинцию испещряли реки и речушки, соединяя друг с другом озёра и озерца. Таша несколько раз сворачивала к ним с тракта: дать Принцу отдохнуть, остыть и глотнуть воды, а заодно выкупаться самой. Первый раз – смывая с кожи землю и кровь, потом – дорожную пыль и усталость.

Льфэльские кони сполна стоили своих денег. Таша не знала, выдержала бы обычная лошадь подобную гонку, а Принц даже не взмылился особо…

По пути им часто пришлось обгонять длинные воловьи обозы: сцепленные друг с другом повозки, где меланхолично посвистывали возницы, скучали нанятые стражники, под брезентом угадывались груды товара, а рядом спали прихваченные в трактирах путники. Путешествовать обозами было долго, но затраченное время с лихвой компенсировала надёжность, относительное удобство и смехотворная цена. Порой Таше приходилось сворачивать к обочине, уступая дорогу громоздкой карете, и по внешним атрибутам угадывать, кто внутри. Пара лошадок и простенький экипаж – торговец или зажиточный горожанин. Четвёрка коней и дорогая отделка – знать или советник. Если бы на обильно позолоченной дверце красовался герб, на крыше восседали стражники, а позади тряслась карета-другая с челядью – встречайте герцога или его семейство. Ну а когда чёрную карету украшает лишь герб, но за ней следуют ещё три экипажа, и на крыше каждого прохлаждается парочка людей в тёмных одеждах, чрезвычайно мирных на вид, – значит, за непрозрачными окнами дымчатого стекла восседает сам князь…

Впрочем, ни герцогов, ни князей Таше в пути повстречать не пришлось. И кареты их она помнила лишь по Осенней ярмарке, на которой в детстве побывала в Нордвуде. В конце концов, князей всего четверо, а за управлением провинциями остаётся не так много времени для разъездов.

Долгий тракт являл собой не самый короткий, но самый безопасный путь через Срединное королевство. Земли вокруг него редко бывали безлюдными: с обеих сторон к тракту лепились многочисленные деревеньки, которые постепенно перерастали в городишки и города. Самые крупные приходилось огибать по объездным путям, но много времени это не отнимало.

Выдернув из сумки дорожный кристалл – палочку розового кварца размером с палец, – Таша неуверенно стукнула в смотровое окошко.

За минувшие часы она немного упорядочила мысли. Долгие поездки располагают к размышлениям по одной простой причине: кроме как думать, больше делать нечего. Но ответа на вопрос, зачем им, знакомым в лицо, но неведомым им понадобилось… делать то, что они сделали, Таша так и не нашла. Она знала, чем их семья могла кому-то помешать, и наёмникам это также явно было известно, но почему забрали не Ташу, а Лив? Почему уби… убрали маму, которая сказала бы им всё, и похитили малышку, ничего не знавшую? Почему…

Сплошные вопросы – и лишь одно знание: дороги назад нет. И не будет.

Смотровое окошко в воротах наконец распахнулось.

– Кристалл, – выждав несколько секунд, ленивым басом подсказал громила-привратник, встречавший путников по ту сторону.

Поспешно вручив требуемое, Таша наблюдала, как громила лениво достаёт из кармана рунную пластину. Касается кристаллом меди, отполированной до зеркального блеска, чтобы там моментально проявилось девичье лицо с педантичной подписью «Тариша Мариэль Альмон Фаргори, Прадмунт, Озёрная»; в почерке будто угадывались завитушки их пастыря, хотя Таше могло и казаться.

Кристалл Таша, как и всякий житель Срединного, получила вскоре после рождения, и до этого дня ни разу не наблюдала, как он действует (Мариэль Фаргори избегала дальних путешествий по той же причине, по которой их семья могла кому-то помешать). Но не удивилась, что лицо на пластине точно копирует её собственное. Кристалл, в конце концов, был магическим, так что корректировал вложенный в него портрет каждый раз, когда владелец брал его в руки.

– Едем куда и зачем? – уточнил привратник, пока глаза, белевшие на загорелом лице, рассеянно вчитывались в её имя.

– Мне вообще в Пвилл, – сказала Таша ровно и вежливо. – Но хочу здесь переночевать. В Приграничном.

Касательно «переночевать» она, конечно, преувеличила. Однако Принцу требовался отдых, хотя бы недолгий.

Ей казалось, что случившееся разбило её, разделило на две Таши. Одна – та, которой положено было плакать, – спряталась где-то глубоко внутри другой. Вторая лишь изредка, очень отстранённо удивлялась, что может думать, сносно держаться в седле, говорить, не сбиваясь в рыдания. Делать всё то, что делала бы на её месте девочка, у которой жизнь не разлетелась осколками, оставив голую, неприглядную раму; раму, что скалилась зеркальными зубьями и острыми кромками резала душу, кровью вычерчивая там «ничего не вернуть, ничего не исправить, никого, кто мог бы помочь». Потому что помочь себе способна только она. Таша, маленькая девочка с двумя большими тайнами, каждая из которых может стоить ей жизни.

И если разоблачение первой – оборотничества – ещё оставляло мизерные шансы на выживание, то вторая…

Ворота ей распахнули без лишних слов.

– Трактир прямо перед вами, – вернув Таше кристалл, привратник подхватил с земли заряженный арбалет, чтобы его плечом поправить съехавшую на глаза шляпу. – Приятного пребывания в Приграничном… и в Равнинной… и вообще.

Таша повела Принца мимо бревенчатых домов и рыночных палаток, ночью пустовавших, к трактиру, что кутался в плющ за высоким плетнём.

Тракт оброс Приграничными селениями на каждой из границ, которую пересекал. Когда-то в них обитали лишь военные из приграничного гарнизона, теперь – ещё и торгаши. Долгий тракт соединял три королевства и все четыре провинции Срединного, и неиссякаемый поток путников приносил неплохие деньги.

Трактирщики в Приграничных на бедность тоже не жаловались.

Во дворе трактира было тихо и темно, лишь оранжевые лужицы света из окон расплывались на брусчатке. Вывеска с ядовито-жёлтым крылатым змеем ожидаемо гласила «Золотой дракон». Рядом с трактиром приткнулась таверна – оттуда летел звон кружек, обрывки смеха и разговоров, запах стряпни и хмеля, на который живот отозвался недовольным урчанием: со вчерашнего вечера у Таши во рту не было ни крошки, и если она об этом забыла, то её желудок нет.

Стоило пройти за гостеприимно открытые ворота, как откуда-то из темноты немедля вынырнул долговязый паренёк в мешковатых штанах, тут и там украшенных пёстрыми латками.

– Добрый вечер. – Он улыбнулся радостно и немного сонно, заправил под льняную рубаху нательный крест: шесть равных лучей в тонком круге, символ единства стихий, традиционный знак кристалинской церкви. – Идите, а я вашу лошадку в конюшню отведу.

– Я сама его отведу.

– Да не бойтесь, я подмастерье конюха здешнего. Не умыкнёт никто вашего красавца.

– Я не за коня боюсь. Принц не любит чужие руки.

– Бросьте, я с любым слажу.

Мальчишка потянулся к поводу – и отшатнулся, когда конь протестующе встал на дыбы.

– Льфэльские жеребцы все с норовом. – Таша коснулась сознания Принца короткой и ласковой мыслью (простейший трюк из оборотнического арсенала). Дождавшись, пока конь успокоится, погладила мягкую белую морду и нежный нос. – Где конюшня?

Паренёк неодобрительно качнул головой, но, отвернувшись, призывно махнул рукой и побрёл в нужном направлении.

Заведя жеребца в стойло, Таша успокаивающе перебирала пальцами снежную гриву всё время, пока мальчишка опасливо рассёдлывал её коня. Принц недобро косился на него в ответ, но в присутствии хозяйки вёл себя смирно.

– Тебя как зовут? – решившись, спросила Таша осторожно.

– Шероном кличут, – буркнул паренёк, снимая со спины жеребца суконное покрывало.

– Шерон… могу я задать один вопрос?

– Смотря какой.

Таша облизнула губы, но волнение слишком сушило рот, чтобы это могло помочь.

– К вам… у вас сегодня останавливались… трое мужчин? С девочкой лет девяти? У одного на щеке шрам, как от когтей. Девочка темноволосая и темноглазая. Зовут Лив.

Шерон посмотрел на неё: глаза у него были большими, ярко-зелёными, кошачьими по чистоте цвета. Совестливо потупившись, потянулся за щёткой.

– Не велено нам о постояльцах рассказывать.

Непослушными руками Таша достала из сумки кошель. Наугад вынув оттуда серебряную монетку, демонстративно покрутила её в слегка трясущихся пальцах.

Мальчишка тяжело вздохнул.

– А вам до них что?

– Девочка – моя сестра, – после секундного колебания честно ответила Таша. – Они…

– Украли её, да? – прочитав ответ в её лице, Шерон мрачно кивнул. – Я сразу понял, тут дело нечисто! Девчонка бледная, глаза неживые… тот мужик её за руку ведёт, а она перед собой уставилась и ноги так переставляет… как за ниточки кто-то дёргает.

– Мужчина… со шрамом?

– Он, он! Он и не прятался особо, даже капюшон не натянул. Я, видно, как-то не так на него посмотрел, когда лошадь брал. Он как зыркнул на меня… душа в пятки ушла. – Конюший рассеянно взъерошил жёсткие соломенные вихры. – Они тронулись часа два назад. Дальше по тракту поехали. Ишь, не боятся по темноте шастать… слышал, как они друг с другом говорили, прикидывали, когда будут в трактире другого Приграничного. Ну, которое на границе с Заречной. Встреча у них там назначена ночью завтрашней. Громко так обсуждали, при трактирщике нашем и других постояльцах, смеялись даже…

Значит, похитители всё же едут не в Пвилл. Или поедут в Пвилл после того, как отвезут Лив в другое место… хотя это неважно.

Важно то, что Таша их почти нагнала.

– Вам к страже надо! И к магу какому. – Шерон встревоженно мотнул головой. – Может, командиру гарнизона здешнего сообщить? Он с заречными ребятами в Приграничном быстро свяжется, и…

– Нет. – Пальцы, больше не дрожавшие, до боли сжали серебряный кружок. – Никакой стражи. Никакого гарнизона. Это моё дело.

– Но…

– Шерон, мне никто не поможет. Только хуже станет. Поверь. И ты никому не говори. Ни слова. Пожалуйста. Хорошо?

Она сама затруднилась бы сказать, чего в её словах больше: просьбы или приказа.

Паренёк угрюмо уставился в землю.

– Хорошо.

Благодарно кивнув, Таша протянула ему монету, но тот помотал головой:

– Уберите.

– Тебе не нужны деньги?

– Я… просто помочь хочу. Вот что: у вас конь быстрый?

– Ещё какой!

– Они не больно-то спешили. И по тракту поехали, я видел. А вы можете срезать путь через Равнину.

От одного только слова по коже пробежали колкие лапки мурашек.

В Долине было много равнин. Но Равнина – одна.

– Я нарисую, как, – продолжил Шерон. – Если здесь не задержитесь особо, завтра их нагоните. Есть на чём рисовать?

– Нет…

– Ладно, идите, а я попрошу у дяди Рикона… это трактирщик наш, дядя Рикон… попрошу у него, что нужно. Как поедете дальше, я вам карту отдам.

Таша поймала себя на том, что грызёт губы.

На Равнину по доброй воле совались либо храбрецы, либо глупцы.

С другой стороны, в её случае вряд ли можно говорить о доброй воле.

– И как прикажешь тебя благодарить, если деньги тебе не нужны?

– Человек человеку друг, – назидательно изрёк Шерон, прилежно и бережно чистя Принца. – Лучшей наградой будет, если на обратном пути с сестрёнкой заглянете.

Позади послышался странный шелест; обернувшись, Таша настороженно замерла. Открытая дверь конюшни являла отличный вид на двор, через который к зданию трактира хромал некий человек в чёрном.

Он не походил на наёмников из маминых воспоминаний, пусть даже лицо его Таша разглядеть не успела – незнакомец отошёл слишком быстро, предоставив любоваться на его спину. Одежда другая, да и хромотой похитители не отличались. Но…

– Кто это?

– А, это? – приглядевшись, Шерон пожал плечами. – Постоялец наш. Дэй^[6].

Глухой звук, с каким лошади перетирают зубами сено, пьяный шум из окон таверны, шелест его одежд… и лишь намёк на отзвук его шагов. Слишком тихий для простого человека, подволакивающего ногу.

От напряжения Таша почти шевелила ушами.

Приближение посторонних она даже в людском обличье слышала издалека. То, что этот мужчина оказался рядом с конюшней слишком незаметно и слишком вовремя, ей очень не нравилось.

– Подозрительный он…

– Да бросьте. – Шерон уверенно коснулся крестика под рубашкой. – Уж дэя можете не бояться.

Единственным дэем, которого знала Таша, был их прадмунтский пастырь. Самый страшный человек в деревне, даром что священнослужитель. И он немало поспособствовал тому, чтобы Таша приравняла понятие «дэй» к понятию «властолюбивый фанатик». То, что эти фанатики отлично умели маскироваться под добрых дядюшек, лишь осложняло ситуацию.

– Он вчера ночью раненый прибыл, – добавил Шерон. – На своих двоих. Сказал, волки на тракте лошадь загрызли и его чуть не прикончили.

– Волки? На тракте? Летом?

– Ага, странно. Наверно, это были неправильные волки.

– И как же он спасся?

– Ну, судя по тому, что меч он при мне чистил…

– Меч? У дэя?

– Знаете, когда путешествуешь… тем же волкам плевать, чем их еда занимается. А дэи – такие же люди, как все другие. Может, чуть постнее.

Таша молча следила, как незнакомец тяжело поднимается на трактирное крыльцо.

– Нога у него паршивая была. – Шерон старательно водил щёткой по бархатистой шкуре Принца, устало жевавшего сено. – Чудо, что он вообще дошёл. С такой-то раной. Но у него вроде с собой кой-какие мази были, и отлёживался весь день… правда, всё равно хромает здорово. Ему дядя Рикон предложил здесь коня купить, а дэй сказал, мол, денег у него нет.

– И как же он дальше?

– К обозу какому привяжется, видать. – Мальчишка решительно поднял голову. – Спать вам пора. И так времени малёк, если пораньше хотите выйти…

Таша кивнула. Бросила монету на землю.

– Можешь её не брать, но она всё равно твоя, – сказала она, отворачиваясь. – Спасибо, Шерон.

Когда она вышла, за её спиной оставались кони, конюший и тишина.

В трактире, украшенном лиственной резьбой по деревянным стенам, Таша заплатила за ужин и комнату, без вопросов отдав плату за целую ночь. Комнату она снимала впервые (со вчерашнего вечера ей много чего пришлось делать впервые), но в обмене монет на ключ не оказалось ничего сложного, а старик-трактирщик терпеливо ждал, пока она найдёт среди увесистой кучки меди и золота серебряный четвертак. Хотя стариком хозяина заведения можно было назвать с натяжкой: выправка, выдававшая отставного военного, и зоркие светлые глаза нивелировали морщины и седину в волосах.

Лишь когда под ногами хрустнула ступенька, Таша обернулась, вспомнив что-то очень важное.

– А… а может кто-нибудь меня разбудить через два часа?

Трактирщик кивнул без намёка на удивление или любопытство.

– Спасибо. – Поднявшись ещё на ступеньку, Таша вновь обернулась. – А настойки сон-травы у вас не найдётся?

– Найдётся. Служанка занесёт.

Второе «спасибо» вышло уже каким-то неловким, и это подстегнуло Ташу быстрее устремиться к верхним ступенькам.

– Фаргори-лэн^[7]…

Тихий оклик заставил настороженно застыть. Даже несмотря на то, что Таша почти сразу вспомнила: её имя старик прочёл в расчётной книге, где она расписалась моментом ранее.

Когда она обернулась в третий раз, трактирщик изучал её долгим взглядом, от которого во рту снова сделалось сухо.

– Вы бы отложили небольшую сумму в отдельный кошелек. Такой увесистый мешочек многих прельстит. Под моей крышей можете не бояться, но в пути всякое случается.

Мягкие слова с ворчащими нотками, почему-то напомнившие о дедушке, отозвались жжением в глазах.

Благодарно махнув рукой, Таша всё-таки поднялась на второй этаж, вертя ключ в пальцах.

Маленькая комнатка оказалась удивительно уютной. Особенно радовали пёстрые ситцевые занавески и фиалки в горшке на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша зашла в ванную; лёгким прикосновением к медному абажуру зажгла светильник на стене, крутанула вентиль, помеченный алым крестом. Тихий щелчок сработавшей магии – и об эмалированное дно раковины плеснулась струя горячей воды.

Когда Таша привела себя в порядок и вернулась в комнату, на столе ждал поднос, взвивающий к потолку горячий дымок. На ужин приготовили куриное жаркое и кружку травяного чая; Таша расправилась с ними наскоро. Снова смазав ладони целительным кремом, прихваченным из дому, рухнула на кровать не раздеваясь.

Уставилась в потолок.

Она никогда не любила ночь. Ночь – время зверей, но люди… днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто откинуть ненужные воспоминания, отмахнуться от них с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом. Только ночью, когда ты остаёшься один, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты – всё, от чего ты так долго отмахивался, разом возвращается; и вновь путает мысли, и травит их тревогой, и распускает в чистом потоке яд страхов и сомнений…

…и наступает пото́м.

В дверь коротко стукнули.

– Да!

Вошла служанка.

– Сон-трава, – дружелюбно сказала девушка, поднеся к кровати глиняную кружку. – Здесь три капли, как раз на пару часов хватит. Я вас разбужу, как просили.

Таша пила настойку маленькими глотками, пока служанка собирала тарелки. Напиток отдавал мятой и мелиссой. Откинувшись на подушку, она молча следила, как девушка, ловко балансируя с подносом на одной руке, идёт к выходу.

Стремительно села, когда натруженные пальцы потянулись погасить единственный светильник:

– Нет!

Служанка удивлённо обернулась на вскрик.

– Нет, – повторила Таша – уже тише. – Оставьте свет.

Та лишь склонила голову, прежде чем аккуратно прикрыть за собой дверь.

Таша вновь легла. Огонёк под бумажным абажуром сиял ровно, но всё равно плыл в её застывших глазах. Может, это всё-таки сон, до жути реальный? Может, проснётся она уже у себя в комнате? Дома… и Лив будет посапывать рядышком, и в воздухе будет витать вкусный запах утренней стряпни, и мама будет напевать что-то на кухне.

Мама…

…и пришло время всех потом.

…ты хочешь выкрасть сестру у трёх головорезов, шептал безжалостный пакостный голосок по ту сторону сознания; наивная…

…у тебя даже третья ипостась не проснулась…

…кошка, которая только и может, что царапаться…

Таша закрыла слипающиеся глаза, дыша глубоко и размеренно, гася судорогу в горле.

…глупая девчонка: один неверный шаг, одно неверное слово, и…

…ты одна, никто тебе не поможет, твоя мать мертва…

…мертва, мертва, мертв…

Прежде чем наступила тьма, она всё-таки всхлипнула.

* * *

Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину – картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол.

Положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на каминную решётку: за ней подёргивались тленной серостью умирающие угли.

Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше… дальше требуется уже истинная виртуозность. Даже несмотря на то, что он знает, как всё будет. Просчитал каждый ход, поступок, решение, и если что-то пойдёт не так (нельзя не допускать такой расклад – он, как и все, имеет право на ошибку, просто цена его ошибок несказанно выше), у него есть все возможности это исправить.

В любом случае он вмешается лишь чуть. И до поры до времени продолжит руководить издалека, наблюдать в основном. Но подкорректировать кое-что, самую капельку… это ведь не нарушит правил.

Остался всего один ход…

Дверная ручка зашуршала осторожно, точно топот мышиных лапок по тафте.

– Входи, Альдрем.

Слуга ступил в комнату тихо и неуклонно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко: квинтэссенция доброжелательного дворецкого, что всю жизнь провёл в чинном подношении постной утренней каши. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки – лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.

– Вы в порядке? – в почтительном тоне сквозила хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Говорили, что вернётесь днём…

– Решил задержаться. Первые дни самые сложные. Не беспокойся, не повторится. – Он устало потёр слегка ноющие виски: обычный эффект ритуала, к которому ему пришлось прибегнуть вчера и в ближайшее время предстоит прибегать ещё не раз. – Мой морок не выкинул ничего эксцентричного?

– Не более эксцентричное, чем порой выкидываете вы.

– У моей эксцентричности много граней. Если морок проявил те, касательно которых окружающие пребывают в счастливом неведении, тебе предстоит долгая приборка.

– Кровь отмывается легче, чем кажется. Но есть повод возрадоваться, что морок всегда наследует от вас самую… благопристойную часть. – Слуга приблизился, и его шаги эхом отдались от паркета: просторная комната почти пустовала, немногочисленная обстановка была скромной до аскетизма. – Как всё прошло?

Он всегда всё рассказывал Альдрему, даже зная, что тот редко одобряет услышанное – это лишь добавляло остроты. Когда нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать, играть далеко не так весело: просто не получаешь полного удовольствия от того, что делаешь.

Если список развлечений, ещё заставляющих тебя чувствовать хоть что-то, сужается до единственного пункта, тонкой душевной организацией твоего слуги (тоньше, чем ожидаешь от существа, так сильно побитого такой долгой жизнью) можно пренебречь.

– По плану.

– Радостное известие. – Невозмутимостью Альдрема можно было колоть орехи. – Значит, теперь… самое интересное?

– Почти. Самое интересное я приготовил на финал.

– И вы уверены, что…

– Я знаю.

Слуга склонил голову.

– Отдых вам не помешал бы, – заметил он заботливо.

– Скоро пойду.

– Что-нибудь нужно?

– Подкинь поленьев. И… принеси бренди.

Не кланяясь, Альдрем последовал к двери, оставляя его смотреть на догорающий огонь.

Девочка моя, подумал он – почти нежно.

Она не подведёт. Ни она, ни кое-кто другой. Он знает их достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: оба сделают всё, что до́лжно, всё, что от них зависит. И вот тогда…

Его губы вновь тронула улыбка.

Да. Тогда – завтра – и начнётся настоящее веселье.