Адский поезд для Красного Ангела

– У нас хорошие новости, комиссар Шарко. Слушайте меня внимательно. Вода из желудка жертвы поведала нам много интересного. Прежде всего, парни из лаборатории обнаружили в ней молекулы угля и окадаиковой кислоты^[16]. Эти молекулы являются продуктом Dinophysis acuta, разновидности микроскопической водоросли, развивающейся в стоячих водах. Больше никаких следов самой водоросли, возможно разложившейся из-за отсутствия поступлений органических веществ и инсоляции…

В ресторане было шумно; прикрыв рукой левое ухо, я спросил:

– О каком типе воды идет речь? Морской, пресной, болотной?

– Дождевой. Об этом свидетельствует присутствие в ней окиси азота.

– Значит, вода из луж или небольших водоемов… Сколько времени нужно водорослям, чтобы развиться?

– Три-четыре дня. Судя по поразительному разнообразию бактерий, от перечисления названий которых я вас избавлю, химик полагает, что прежде, чем оказаться в желудке жертвы, вода не одну неделю хранилась в какой-то герметической емкости, вроде банки или бутылки.

– Если я правильно понимаю, вода была взята из лужи чертову уйму дней назад, а потом старательно хранилась, чтобы затем быть отправленной в желудок жертвы?

Продолжая прижимать трубку к уху, я жестом попросил официанта принести нам аперитив.

– Точно! Но это еще не все… Во-вторых, мы обнаружили в воде значительное количество растворенных кремниевых солей слюдисто-глинистых сланцев, иначе говоря, розового гранита. Я уже сделал часть вашей работы, порасспросив специалиста по минералам Фредерика Фулона. Он утверждает, что подобная гранитная концентрация не может быть достигнута естественным путем и быть результатом нормального процесса эрозии. Частицы гранита не приносит течение речки или простое сбегание дождевой воды по горным склонам. Причина в другом.

– И что же, этот специалист вам дал наводку?

– Два решения. Или убийца сам растворил гранит, или гранит уже находился в воде, когда он ее набирал. Во втором случае очень вероятно, что порода попала в лужу в виде пыли.

– Значит, место, где разрабатывают розовый гранит? Какое-то предприятие?

– Да, но работающее снаружи, на земле, в каком-то месте, благоприятном для сбора дождевой воды и размножения водорослей. Карьер, например. Беда в том, что карьеров розового гранита целая туча… Разумеется, в Бретани, в Эльзасе на уровне риска обрушения, в Альпах, Пиренеях и других горных массивах. Кстати, не стоит забывать, что речь может идти о мастере, где-нибудь в уголке вытесывающем надгробные плиты из привезенных гранитных блоков. Хотя это явно усложнило бы вашу работу! Желаю успеха, комиссар. Держите меня в курсе…

Раздался щелчок, и его голос пропал. Положив сотовый на стол, я достал из куртки блокнот, чтобы записать основные ключевые пункты нашего разговора.

– Похоже, есть новости? – поинтересовался Серпетти, потягивая розовый мартини.

Я сел и смочил горло темным разливным «Leffe».

– Верно. То, что мне сказал судмедэксперт, – блеф. Чистый блеф. – Я провел рукой по волосам, от затылка ко лбу. – Он заставил ее проглотить эту гниющую воду… Какой же в этом может быть смысл?

– Ты о чем? Что еще за история с водой?

– Я бы хотел пока больше ничего тебе не говорить, Тома. Не сердись…

Серпетти запрокинул голову, сделал два глотка мартини, а потом бросил мне:

– Никогда не устану удивляться науке… Не хотел бы я в наше время быть убийцей. С вашими технологиями бедняге даже не пукнуть спокойно на месте преступления – вы ведь сможете разобрать его пук на молекулы, определить по нему возраст и цвет кожи убийцы и сказать, что он ел, прежде чем совершить преступление!

Тома осушил свой стакан и продолжал:

– Ладно, хватит шутить! Звонок твоего судмедэксперта прервал меня. Я подтверждаю, фотография содержит кодированное послание. Но с твоим компом из нее ничего не вытянуть. Это не машина, а старое корыто, на восстановление первоначального сообщения ему потребуются месяцы. Спецы из SEFTI работают?

– Да, они с утра корпят над электронной почтой и фоткой. У них в зале-рефрижераторе есть компьютеры размером со шкаф. Думаю, у них получится быстрее… Надеюсь, что это нас к чему-нибудь приведет.

– Я тебя предупредил, процесс дешифровки может оказаться очень долгим. Мощность процессоров сэкономит время, но, боюсь, мы получим ответ не раньше чем через одну-две недели.

– Посмотрим… В любом случае в настоящий момент у нас, кроме этой картинки, нет других следов. Нужно быть здорово головастым, чтобы такое сварганить?

– Зашифровать или расшифровать? Да ну! Восьмилетний ребенок справился бы! Это как отправлять письма по электронке. – Тома вдруг перестал улыбаться и с тревогой спросил: – Мать убитой женщины получила письмо?

– К сожалению, да. Ночью убийца подсунул его прямо под ее дверь… Беднягу доставили в психиатрическое отделение госпиталя Питье^[17]. Она сразу попыталась покончить с собой, приняв лоразепам.

Расставшись с Тома, я стал ломать голову, пытаясь разобраться в том, что может означать химическая подпись в желудке Мартины Приёр. Без сомнения, лейтенант Сиберски прав: убийца хотел бросить нам, полицейским, криминалистам, биологам и психологам, вызов. Возможно, ему бы хотелось, чтобы мы включились в его игру, тогда он мог бы наблюдать за нами, оценивать, изучать нас, как лабораторных крыс… А вдруг мы превратимся в подопытных животных в его пакостных экспериментах?

Я видел лишь один способ добраться до него: обнаружить место происхождения этой воды…

* * *

Стерильный виварий. Вот что напомнили мне помещения научно-технического отдела полиции, протянувшиеся вдоль набережной Часов. Здесь в масках, очках и перчатках передвигались протравленные дезинфицирующим средством наиболее редкие и всеведущие особи homo sapiens.

Здесь, в замороженном пространстве, соседствовали многие термины словаря, оканчивающиеся на «-гия»: биология, токсикология, морфология, антропология и другие… По экранам постоянно включенных компьютеров циркулировали оцифрованные голосовые сигнатуры, фиолетовые хитросплетения водяных знаков, извилины папиллярных рисунков. На виртуальные лица непрерывно подставлялись заплатки реальных носов, глаз, ртов, сменяющих друг друга, пока не возникнет нужная комбинация. Целый технологический набор для исследования невидимого, для завоевания ничтожной малости, содержащей информацию обо всем.

Шеф отдела дактилоскопии Тьерри Дюсолье пришел за мной на проходную. Неотличимый от своих клонов, он был одет в непомерно длинный хлопчатобумажный халат, летящий за ним, словно накидка.

– Пойдемте, комиссар.

– Что дал анализ отправленного убийцей письма?

– Вообще ничего, – отвечал спец. – Электростатический анализатор документов не обнаружил ни одного случайного отпечатка. По этому вопросу полный провал.

Очередной раз свернув за угол в лабиринте коридоров, мы со специалистом проникли в комнату без окон, оборудованную под уютную спальню: кровать из сосны, рамки на стенах, лампа у изголовья, разбросанные на комоде романы, телевизор и музыкальный центр. Я находился в обстановке дома Мартины Приёр, перенесенного, описанного и с мебелью, расставленной в том же порядке, чтобы в лабораторных условиях воссоздать условия, в которых было совершено преступление. Инженер закрыл дверь, и мы погрузились в темноту ожидания, из тех, которые заставляют работать слюнные железы.

– Приступим, комиссар…

Черный свет Вуда^[18] хлынул с потолка, отбрасывая фиолетовые отсветы. Невидимое возникло, запечатлелось на моей сетчатке. Сотни отпечатков пальцев, рискованно разбросанных по мебели, напоминающих кошачьи лапки, белеющих в цианоакрилате, создавали светящийся балет. Эта комната снимала покров с тайных историй, явленных на свет как еще одно насилие, совершенное над женщиной. Но среди созвездий отпечатков пальцев, быть может, таилась особенная звезда: какая-то одна-единственная путаница папиллярных гребешков, разветвлений, островков и озер составляла отпечаток убийцы.

Сильно жестикулируя, ученый указал мне основные элементы:

– Убийца действовал в перчатках из латекса с присыпкой. Поскольку нами обнаружены следы лактозы на спинках кровати, на комоде и… сейчас увидите.

– Для чего эта присыпка?

– Крахмал, кальцинированная сода или лактоза внутри перчаток облегчают их надевание и обеспечивают более плотное прилегание пальцев к латексу. Когда перчатки несколько раз снимают и надевают, присыпка попадает на внешнюю поверхность, отсюда следы.

– Их часто используют?

– В областях, где нужна точность. В хирургии, например. Их покупают в аптеке, но следует делать специальный заказ, иначе аптекарь может дать перчатки без присыпки.

Планетарий отпечатков напоминал звездное небо летней ночью. Указав на него, я поинтересовался:

– Вы обнаружили чьи-нибудь еще, кроме отпечатков самой Приёр?

– Нет. Зато у нас есть кое-что очень и очень интересное.

Я подошел к нему, судорожно дыша, с расширенными зрачками.

– Взгляните на это. – Он ткнул пальцем в плакат с изображением маяка, захлестываемого разбушевавшимися морскими волнами. Картинка была помещена под девственно-чистое стекло, лишенное всяких отпечатков пальцев.

– Похоже… на присыпку… лактоза?

– Вот именно. Вешая картину, вы в какой-то момент крепко держите ее за края. Если вы посмотрите внимательно, то обнаружите следы лактозы справа и слева вверху. А что мы видим на других стеклах?

Я вгляделся в две другие картины: их углы были густо захватаны пальцами.

– На рамке с маяком ни одного отпечатка. Только остатки присыпки. Зато на других целые тонны отпечатков, принадлежащих Приёр. Но никакой лактозы… Это значит…

– Мы обнаружили на стекле присутствие спирта, изопропила. Значит, перед тем, как повесить картинку, стекло протерли. Кроме того, специалисты вернулись на место преступления. Гвоздь, на котором висела эта рама, вбит под углом, не так, как все остальные. Размер и материал тоже отличаются.

– Значит, вбит кем-то другим, а не Приёр…

– Да. Можно с уверенностью утверждать, что эту картину повесил убийца…

В черном свете голубые глаза Дюсолье странно светились, казались почти прозрачными, как у зайца в свете фар. От его облаченного в белое тела исходило яркое люминесцирующее свечение.

Я выдвинул первое заключение, которое, безусловно, следовало из увиденного:

– По всей вероятности, убийца принес плакат с собой… Он дает нам еще одну примету…

– Простите, что?

– Я думаю, он специально выбрал перчатки с присыпкой, чтобы постепенно привести нас к этой рамке…

– Почему бы просто не оставить записку: «Это принес я», если ему и правда хотелось, чтобы мы это заметили?

– Потому что он нас испытывает! Как с водой, содержавшейся в желудке! Он хочет нас куда-то привести, оценить, с какой скоростью мы будем двигаться. Он нас калибрует, тщательно присматривается к нашим аналитическим выводам, способности сосредоточиться. Он чертовски хитер и обладает отменным знанием наших технологий расследования…

– Вы немного экстраполируете, вы полагаете, что все его действия сознательны, хотя, возможно, это не так!

– Конечно сознательны! Почему мы не обнаружили следов лактозы на теле жертвы? Он надел перчатки специально для картины, до или после того, как потрудился над Приёр, но не во время…

– Вы правы…

Я разглядывал картину, и внезапно очевидное, словно бичом, хлестнуло меня по глазам.

– Остановите меня, если я делаю неверный ход, но это же маяк из розового гранита, верно?

Инженер сунул руки в карманы. В причудливой игре света казалось, будто кисти вообще отрублены и из рукавов свисают одни запястья.

– Сто процентов, – кивнул он. – Это, вернее было бы сказать, вообще не маяк, а фонарь, целиком сделанный из розового гранита. Он находится в Плуманаке, в бретонской глухомани, как раз на Побережье Розового Гранита… Чудное место, настоящая тихая гавань… Но какая связь?

От бурного прилива крови у меня запылали щеки.

– Послушайте, если вы так хорошо знакомы с этими местами, может, скажете, есть ли там гранитные карьеры?

– Да, и множество. В частности, вокруг Плуманака. Знаете, Армориканское побережье – колыбель гранита… Бо́льшая часть наших надгробных плит оттуда… Или из Китая!

* * *

Выходя из лаборатории, я начал осознавать, насколько скрупулезно была продумана сцена преступления, словно вычерчена на миллиметровке. Точная корреляция воды в желудке и постера имела единственной целью привести меня в Бретань для поисков чего-то или кого-то в гранитном карьере. Если это действительно так, если я обнаружу знаки на Армориканском побережье, значит я, похоже, имею дело с демоническим существом, обладающим ошеломляющим интеллектом.

В лаконичном рапорте я изложил первые выводы расследования и, когда ночь еще рассыпа́ла звезды, оставил его на письменном столе Леклерка.

Уложив в оставленный возле входа в гостиную чемодан два костюма и смену белья, я вытащил из-под кровати пробковую доску. На ней располагалась моя железная дорога – кольцо рельсов фирмы «Roco», с туннелем и вокзалом, – и аккуратно поставил Куколку в ее новое свободное пространство. Серпетти нацарапал инструкцию, в которой указал способ сдвинуть с места этот миловидный паровозик.

При помощи пипетки я заполнил резервуар для воды и для масла, зажег старинную горелку, подождал, пока в котле не поднимется давление, и только после этого надавил на находящуюся в кабине рукоятку.

И произошло чудо. Под свист пара ожили цилиндры, поршни, шатуны и рычаги. Робкая Куколка двинулась по рельсам, сначала неуверенно, а через несколько секунд уже гораздо смелее. Она побулькивала водой, свистела и радостно выпускала пар. Запах давних времен, безмятежных дней разливался по комнате, словно благоухание огня, влажности… Этот запах снова ненадолго отвлек меня от моей жизни, ставшей черной, как грифель…

В тот момент, когда я закрыл глаза, передо мной возник образ Сюзанны. Она была в свадебном платье и улыбалась мне…

Глава третья

Побережье Розового Гранита скорбно свидетельствовало о гневе земли и живой силе эрозии. Стоящие под опасным углом, словно бросая вызов равновесию, гигантские скалы рассекали бирюзовые воды, словно стройные статуи, нацепившие запоминающиеся имена: «Мертвая голова», «Черепаха», «Папаша Требёрден» или «Спящая женщина». Из этого хаоса выбивалась осязаемая красота Плуманакского маяка, прочно укрепленного на своем гранитном основании и обратившего свой каменный взгляд в ультрамариновые глаза открытого моря.

Прежде чем прибыть в Перро-Гирек, где, судя по указаниям разложенной на пассажирском сиденье топографической карте, располагался самый крупный гранитный карьер в регионе, я проехал по побережью на восток и пересек старый мост над пересохшим руслом.

Логика, определенная убийцей, привела меня сюда, и я надеялся, что шестьсот километров пути не застрянут острой костью в моем горле.

Подъехав к предприятию, я не стал вчитываться в призванные отпугнуть туристов надписи на предупредительных щитах и припарковался в непосредственной близости от забоя, на земляной осушенной площадке, где экскаваторы, самосвалы и отбойные молотки сдирали с отвесных стен розоватую корку.

Едва я вышел из машины, какой-то тип в защитной каске преградил мне дорогу своим пахнущим дубовой бочкой мощным телом.

– Вы что, читать не умеете? – прорычал он.

– Комиссар Шарко, уголовная полиция Парижа. Вы тут главный?

Он не присматривался, а, скорее, принюхивался ко мне, как дикий зверь:

– Не, главный внизу. Могу глянуть вашу бумажку?

Я сунул удостоверение ему под нос:

– Проводите меня к нему.

Он протянул мне ярко-желтую каску и, не глядя в мою сторону, буркнул:

– Чё, чё-то серьезное?

Я впился в него взглядом:

– Именно это я и хочу узнать.

Он смачно сплюнул в пыль:

– Разбирайтесь с хозяином, меня не касается.

Забой раскрылся передо мной как гигантская кровоточащая рана. Все оттенки розового цеплялись за стены, повторяя движение деформаций и трещин. После головокружительного спуска в металлической клетке, приводящейся в движение системой блоков, я оказался на дне шахты. То, что с поверхности представлялось крошечными муравьишками в касках, обрело округлые человеческие формы. Я не мог отвести взгляда от луж, испещривших пыльную почву. Стоячая дождевая вода с вкраплениями гранитной пыли и водорослей. Точная копия той, что была взята на анализ в желудке жертвы. Нежный голос внутри черепной коробки сказал мне, что я на верном пути…

К моему великому разочарованию, мои вопросы к персоналу не выявили ничего особенного. Трудно добиться результатов, не зная, чего хочешь. Будто слоняясь в огромной пустой комнате, спрашиваешь себя: «Чем мне сегодня заняться?» Возможно, я надеялся на очевидность. Но госпожа Очевидность решила держаться подальше от меня, пришлось с этим смириться.

Наступающий вечер положил временный конец моей одинокой прогулке. Я не сетовал. После восьми часов езды ныла спина, глаза распухли, точно налитые, мне очень хотелось спать. Устроившись в ближайшем отеле, я отдался во власть цветущих лугов сна, которому на сей раз ничто не помешало…

* * *

С меня было довольно. Посещение еще двух предприятий – и две новые неудачи.

Около полудня в бистро возле пляжа я проглотил сандвич с крабом и ринулся обследовать Трегастель – последний карьер в окрестностях Плуманака. Психологически я уже был готов вернуться в Париж с грузом разочарований в карманах…

Когда меня доставили на дно карьера, главный инженер, тощий верзила с резкими чертами лица, словно вытесанного зубилом в скале, даже не счел нужным выйти мне навстречу. Я уже собирался наброситься на него, когда, пошептавшись и обменявшись недоверчивыми взглядами с одним из своих приближенных, он знаком подозвал меня.

– Комиссар Шарко, уголовная полиция Парижа.

– Уголовка здесь, в этой дыре посреди дыры? За что такая честь?

– Не могли бы мы поговорить в другом месте, а то ничего не слышно?

В нескольких метрах от нас гусеничный экскаватор с оглушительным грохотом вывалил на землю гранитный бой. Никто не отреагировал. Мы были далеко от приглушенной атмосферы парижских кабинетов.

Я зашел в каптерку, какую-то коробку из мятого металла, где было пыльно, как в мусоросборнике пылесоса. Из боязни испачкать костюм, я предпочел стоять.

– Скажите, что вам надо, комиссар, и, пожалуйста, постараемся управиться поскорей. Сегодня мне полагается вытащить еще двадцать кубов, а парни безответственные, хуже морского гребешка, их нельзя надолго оставлять одних.

Я повторил слова, уже сказанные вчера и сегодня утром:

– Мне бы хотелось знать, не замечали ли вы в период времени между маем две тысячи второго и сегодняшним днем странных событий, особенных происшествий, чего-то необычного.

Он сдул с каски гранитную пыль. Моя куртка покрылась пыльными созвездиями.

– Пф-ф… Простите… – почти весело бросил он. – Костюм не лучшая форма одежды для такого предприятия.

Я испепелял его взглядом:

– Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

– Нет, ничего особенного. Здесь, уж простите за грубость, вы в жопе мира. Единственное, что мы видим на поверхности, – это самолеты над нашими головами и чаек, гадящих нам на каски.

– Никакого воровства, повреждения оборудования, подозрительного поведения рабочих?

– Ничего подобного.

– Может, вы видели, как кто-нибудь набирал воду из луж?

– Но… я ничего не знаю! Что вам здесь надо?

– Я расследую дело об убийстве.

Его лицо превратилось в маску ужаса.

– Здесь? В наших краях?

– Под Парижем. Но несомненные улики привели меня сюда.

Я задал ему другие вопросы, которые тоже ничего не дали. Впрочем, к этому я был готов.

– Ладно… Простите, что отнял у вас время…

– Ничего…

Он протянул мне руку. Пожимая ее, я бросил:

– И все же я опрошу ваших рабочих. Чтобы соблюсти процедуру. Кто знает… Вдруг им вспомнится какая-нибудь деталь…

– Они… У них нет времени! У нас сжатые сроки. Если вы станете всех опрашивать, мы страшно опоздаем! До восемнадцати ноль-ноль я должен вытащить свои двадцать кубов, вы понимаете?

– Понимаю. Но это займет всего несколько минут…

Я уже переступал порог, когда магическое слово заставило меня замереть:

– Подождите…

Я обернулся:

– Вы что-то вспомнили?

– Закройте, пожалуйста, дверь.

Я повиновался. Его кустистые брови выражали сильнейшее беспокойство.

– Шестнадцатого июля прошлого года произошел несчастный случай. Розанс Гад упала на дно карьера и разбилась. Она сорвалась с северной стороны, как раз оттуда вы только что подъехали. В феврале две тысячи первого Гад была принята на должность программиста. В ее задачи входило управление через компьютер оборудованием, например циркулярными пилами для резки каменных блоков на куски…

Короткое замыкание. Бурное выделение адреналина. Огонь, сжигающий внутренности. Я что-то ухватил…

– Все же это важная деталь, а вы забыли о ней рассказать! Что за несчастный случай?

– Гад была опытной спортсменкой, любительницей острых ощущений. Если вы внимательно посмотрите на стену северного склона, вы заметите карабины и крюки. Она там поднималась дважды в неделю. Шестьдесят метров в высоту.

– Разве подобная практика не запрещена на промышленной площадке? Куда смотрела инспекция по охране труда?

– Кое-кто из наших людей обладает сноровкой работать на отвесных склонах, куда не могут добраться механические рычаги. Лазание, работа на вертикальных стенах являются частью профессии.

– Гад имела такое разрешение? Соблюдала ли она правила безопасности? Какое оборудование она использовала?

Он затравленно посмотрел на меня, как кошка, лапой отбивающаяся от гризли, который гораздо сильнее ее.

– Послушайте, комиссар. У нас побывала целая армия инспекторов по труду и полиция. Все в полном порядке. Я им уже все рассказал, так что уж давайте, пожалуйста, покороче.

– Отлично. Так как же она упала? И с какой высоты?

– По повреждениям тела доктор определил, что метров с десяти. Сломался один из карабинов…

– Карабин, говорите? Но ведь они очень крепкие…

– Карабины ломаются, резинки рвутся, парашюты не раскрываются, нефтяные танкеры дают течь… Чего еще вы от меня хотите?

– Она работала внизу вместе с мужчинами?

– Да, но находилась в вагончике, где установлены компьютеры. У нас никогда не было проблем с ней… Отличный работник… Жаль, что так случилось…

– Она была хорошенькая?

В его глазах появился и погас какой-то огонек.

– Мм… Да не так чтобы…

– Вы не умеете лгать. Лично вы как думали?

– Симпатичная. На что вы намекаете, комиссар?

Он оторвал локти от стола, на который опирался. Я сухо уточнил:

– Какие отношения она поддерживала с вашими людьми?

Ввалившиеся глаза, дрожащие губы, пожирающий его изнутри огонь.

– Ка… как это? Я… я бы попросил, инспектор…

– Комиссар, а не инспектор. Подождите, пожалуйста, минутку, я еще не закончил.

– Нет времени.

Он бросился к дверям своей консервной банки, но я схватил его за халат:

– Я сказал: не закончил!

Я пихнул его обратно в каморку. Он ударился бедром об угол стола, из горла вырвался крик раненого зверя.

Он прорычал:

– Черт! Вы что, чокнутый? Я сейчас…

– Что вы сейчас?

– Я…

– Сейчас вы ответите на мои вопросы, иначе мы отправимся в одно гораздо менее симпатичное местечко, которое называется комнатой для допросов!

– Вам нужен ордер или что-то в этом роде!

– Вы меня провоцируете! Через час я вернусь с повесткой!

Он благоразумно вернулся на место и пробормотал:

– Ладно… Я вас слушаю.

– Полагаю, очаровательная девушка часто становилась предметом ухаживаний… Особенно в такой жопе мира, где любят гадить чайки…

– Она… она и правда гуляла со многими парнями. Но внерабочие отношения меня не касаются.

Я стукнул кулаком по складному металлическому столу. В кофейных чашках подпрыгнули ложечки.

– Послушайте меня! Женщина была убита очень подозрительным образом! Убийца привел меня сюда, так что теперь вы мне расскажете все, что вертится вокруг этой девушки.

Он зажег сигарету. Пожелтевшие от никотина подушечки пальцев не оставляли никаких сомнений относительно его будущего: рак легких или горла до пятидесяти…

– У нее не все было гладко… я хочу сказать, в личной жизни…

– Объясните!

– Она никогда не скрывала своих мрачных идей, своего интереса к… странным вещам…

– К каким, например?

Он выпустил сквозь желтые зубы струйку дыма. Похоже, сигарета успокоила его и развязала язык.

– Вам известно физическое строение алмаза, комиссар?

– Нет. А какая связь?

– Алмаз на девяносто девять целых девяносто пять сотых процента состоит из чистого угля под очень высоким давлением. Но остается крошечный процент примесей, среди прочих – азота или бора. Они практически незаметны, однако об их присутствии можно догадаться, когда отдельные фотоны, сталкиваясь с ними, отходят от своих начальных траекторий, очень заметно изменяя, таким образом, световой спектр. Каким бы ни был алмаз, каковы бы ни были его размер и стоимость, извлечь эти примеси невозможно. Все алмазы грязные, комиссар.

– К чему вы клоните?

– По правде сказать, эта женщина была алмаз. Роковая красавица. Мы смотрели на нее, как на драгоценный камень, и отпустили бы ей все грехи без исповеди. Но в ней таилось нечто неожиданное, водоворот вероломства. Это был жестокий зверь, чудовище, Сатана, какого вы и вообразить не можете…

В каморку вихрем ворвался старший мастер:

– Начальник, вы там нужны! Геодезист что-то темнит. Не дает нам взяться за склон Р-23. Хочет, чтобы снова пришли инженеры по безопасности! Мы из-за этого болвана опоздаем!

– Иду!

Инженер нахлобучил каску:

– Послушайте, комиссар. Давайте встретимся часика через три, около семи вечера, в кафе Трестрау, на пляже Перро-Гирека. Продолжим наш разговор… Я вам расскажу все как на духу…

И с блестящим от пота лбом он унесся в распахнутую дверь…

* * *

В одиночестве усевшись за столиком на четверых в кафе Трестрау, я заказал себе кружку сидра. Мне не терпелось услышать ответы Жозе Барбадеса, инженера карьера Трегастель. Мне показалось, что я всколыхнул в нем былые страдания, глубоко зарытые, опечатанные воспоминания, которые никогда не должны были вновь всплыть на поверхность. Что за темные связи поддерживала эта девушка, Розанс Гад, с рабочими предприятия?

Женщина погибла на дне этого карьера при обстоятельствах, возможно отличающихся от официальных. Больше шестисот километров и почти два с половиной месяца разделяли смерть Розанс Гад и Мартины Приёр. И все же во мне росло ощущение, что этих двух женщин связывает прочный канат. Почему убийца направил меня по этому пути?

Жозе Барбадес не заставил себя ждать. Он даже пришел на пять минут раньше, лицо его покрывала восковая бледность, глаза покраснели от беспокойства. Вельветовые брюки горохового цвета складками спадали на ботинки, а над верхней расстегнутой пуговицей рубашки топорщились завитки шерсти, доходившей до самой шеи. Прежде чем сесть напротив меня, он опасливо огляделся по сторонам.

– Заказать вам чего-нибудь выпить? – спросил я.

– То же, что себе… Послушайте, я женат, у меня есть ребенок. Я рассчитываю на вашу деликатность, чтобы не подливать масла в огонь. То, что я вам сейчас расскажу, должно остаться между нами…

– Не могу обещать, однако поверьте мне, я не склонен предавать огласке подобные вещи. Вы знаете, я пришел из тени и уйду в тень, и вы никогда больше не увидите моего лица… Расскажите мне о Розанс Гад, об этой дьявольской бестии, как вы недавно обмолвились…

Он перегнулся ко мне через стол, нарушив ледяную дистанцию, возникшую между нашими телами, подобно вольтовой дуге.

– Это началось за четыре месяца до ее появления на предприятии. Один из моих парней как-то вечером гулял с ней. Она заставила его крупно раскошелиться: шампанское, ресторан, прогулка по пляжу… Знаете, люди выбалтывают свои секреты, а у меня повсюду есть уши. Это случилось в трехзвездочном отеле «Бель Эр», западнее Ланьона. – Прежде чем неуверенно продолжить, он налил себе сидра. – Она заперла дверь на ключ и достала из сумки какое-то диковинное снаряжение. Веревки, кожаные плети, щипцы-кусачки, свечи, пластиковые кляпы…

– Что за кляпы?

– Мяч с продернутым через него кожаным ремешком. Они у нее были всех цветов и размеров. Мячик засовывается в рот, а ремешок плотно затягивается вокруг головы. Так что изо рта не выходит ни единого звука. Идиотская игрушка…

Я вспомнил о следах красной пластмассы, обнаруженных на резцах Мартины Приёр. Такая игрушка наверняка могла вызвать атрофию слюнных желез.

– Продолжайте, прошу вас…

– Неужели я, в самом деле, должен входить во все детали?

– Это крайне важно…

– Увидев, как она раскладывает свое оборудование, парень хотел сделать ноги, но остался, скованный своими неосознанными устремлениями, своим желанием познать неведомые территории мазохизма.

Он еще больше наклонился ко мне, теперь его спина и шея были почти параллельны столу.

– Она крестом, с раскинутыми руками и ногами, привязала его к кровати. Так крепко, что он почувствовал, как онемели его конечности; вокруг запястий еще не один день сохранялись следы от веревок. Затем она вставила ему в рот кляп, разделась и принялась играть с его членом, возбуждая его. Она надела туфли на шпильках и молотила каблуками по его мошонке. Кроме того, она вылила ему на основание пениса кипящий воск. Ее жестокие игры продолжались долгие часы…

Под властью образов и вспышек болезненных воспоминаний он тряс головой. Я был убежден, что мой собеседник рассказывает о собственном опыте.

– И знаете, что рассказал нам этот рабочий? – продолжал он, настойчиво ища моего участия. Капельки пота запутались в его бровях.

Я ограничился инквизиторским:

– И что же?

– Он признался, что, несмотря на боль, он никогда не испытывал подобного наслаждения, ощущения омерзительного ликования, чего-то, что толкало его желать повторения еще и еще… С этой дьяволицей он наслаждался, как никогда, хотя у него не было с ней ни малейшего сексуального контакта! По его рассказам, он достиг полного оргазма, усиленного отсутствием, неудовлетворенностью, постоянно повторяющимися приступами боли…

Отсутствие… Отсутствие сексуального контакта вызвало оргазм…

– А она, эта девица, получала такое же удовольствие?

– Она кончала при каждой пытке, которой подвергала его…

Стремление к наслаждению через культ страдания – вот что связывало убийцу и Розанс Гад. Тошнотворное желание переступить табу, выйти за предел переносимой боли. Способ достичь высшего блаженства, абстрагируясь от секса. Это объясняет тот факт, что Приёр не была изнасилована. Я спросил:

– Сколько мужчин прошло через ее руки?

Он подавился сидром. Забрызгал стол.

– Любопытство – это яд, так же как стремление к плотским наслаждениям. Что возбуждает больше, чем нарушение запретов, смелость зайти туда, куда никто не ходил? – Он взглядом указал на мое обручальное кольцо. – Скажите честно, комиссар. Вот вы женаты. Почему уголовка? Что заставляет вас копаться в самом гадком, что только есть в нашем мире, преследовать зло, жить в крови и страхе?