Цитаты из книги «Подшофе», страница 2

Человек, которым я когдато упорно пытался стать, превратился в такую обузу, что пришлось отшить его без всякого сожаления, так же, как субботним вечером отшивает соперницу негритянка.

было такое чувство, будто я стою на заброшенном стрельбище с незаряженной винтовкой в руках, и все мишени давно сбиты. Никаких проблем, требующих решения, – полная тишина, нарушаемая лишь звуком моего собственного дыхания.

Не будет больше никакого самопожертвования – все пожертвования отныне объявлены вне  закона под другим названием, и название это – «потери».

Сам я в прошлом бывал счастлив на  грани такого исступленного восторга, что не мог поделиться своим счастьем даже с единственным человеком, который очень много для меня значил; пытаясь развеяться и успокоиться, я бродил по  улицам и переулкам, и лишь остатки этого счастья выкристаллизовывались потом в короткие строчки на страницах книг – и мне кажется, что мое счастье, или способность к самообольщению, называйте как хотите, это исключение из правила. Это состояние не  было естественным, оно было

Лишь мало-помалу стало очевидным фамильное сходство: переоцененные возможности, безрассудно растраченные силы, необходимость в физических ресурсах, которыми я не располагаю, ибо превысил кредит, словно клиент банка

Вот как я теперь рассуждаю: естественное состояние взрослого человека, способного чувствовать, то есть человека несчастного, это плохо скрываемое уныние

Я  всегда питал тайную страсть к  миловидным белокурым скандинавкам, которые сидели на верандах в Сент-Поле, – так и не преодолев экономические трудности, они не сумели пробиться в тогдашнее высшее общество. Они были слишком милы, чтобы стать «доступными», и  слишком поспешно покинули фермерские угодья, чтобы завоевать место под солнцем, но я помню, как обходил квартал за  кварталом в надежде хоть мельком увидеть блестящие золотистые волосы – копну светлых волос девушки, с которой никогда не поз

Только не поймите меня превратно: сменив довольно сытую жизнь на относительный аскетизм, я не стремился к  неким «Великим исканиям» 17  – мне просто требовалась абсолютная тишина, чтобы разобраться в том, почему я стал печалиться по  поводу чужой печали, страдать меланхолией из-за чужой меланхолии и превращать чужие трагедии в свои собственные – почему стал отождествлять себя с объектами моего отвращения или сострадания.

В отсутствие собственного «я» возникает непривычное ощущение, будто ты маленький мальчик, которого оставили одного в большом доме; ты знаешь, что теперь можешь делать всё что захочешь, но вдруг выясняется, что нет дела, которое пришлось бы тебе по душе…