Неудачная дача

Прогуливаясь по посёлку, я убедилась, что уютный дачный посёлок моего детства исчез безвозвратно, и на его месте как-то сам собой вырос филиал Рублёвского шоссе…

Я свернула к пруду. Уж прудик-то жив, я надеюсь…

Однако едва я ступила на тропинку, меня прошиб холодный пот. Не далее как вчера я шла по ней, а из этих вот кустов на меня напала Лидия Самсоновна. Вот здесь, да? Кажется… Точно, здесь! Вот и ветки в кустах шиповника сломаны! Это там, где она продиралась ко мне…

Подумать только: вчера она меня так сильно и напугала, и разозлила, и удивила, а сегодня её уже нет! Как скоротечна жизнь… Прямо не жизнь, а компьютерная игра какая-то! И никаких тебе дополнительных жизней! А так хочется иметь «режим бога»… Ну почему в компьютерных играх есть бессмертие, а в реальной жизни – нет?!

Одним словом, на пруд я снова так и не попала. Второй раз уже за два дня… Не хотелось мне идти этой тропинкой, а другой здесь отродясь не было. Поэтому я повернула и снова побрела в сторону посёлка.

В посёлке ноги мои сами собой нашли дорогу к дому писателя Ивана Павловича. Вернее, к бывшему дому Ивана Павловича, который теперь являлся домом Лидии Самсоновны. Точнее, который до вчерашнего дня являлся домом Лидии Самсоновны… Ой, как всё запуталось! И чей же этот дом теперь? Хорошо бы, кстати, это узнать… Как говорится, узнай, кому была выгодна эта смерть, и ты узнаешь, кто убийца…

Дом, на удивление, выглядел точно так же, как и пять, как и десять лет назад. Никакие новомодные веяния его не затронули. Только во дворе появился навес. Под навесом стоял стол, накрытый не то к позднему завтраку, не то уже к обеду. За столом сидели люди. Никого из них я не знала.

Я стала прохаживаться по другой стороне улицы туда-сюда. А что такого? Дачный посёлок – это место для прогулок на свежем воздухе. И что, разве может мне кто-то запретить здесь прогуливаться?

Прогуливаясь, я всё время наблюдала за людьми в интересующем меня дворе. Но они точно сговорились: ничего не делали, никуда не уходили, только сидели за столом, шевелили губами и время от времени кивали друг другу. Похоже, вели неторопливую беседу. Ох, я бы отдала что угодно за возможность послушать их разговор…

Впрочем, минут через пять мне стало казаться, что один из собеседников мне знаком. Я пригляделась повнимательнее: так и есть! Это же вчерашний мой знакомец, Валерий Прохоров, управляющий сумасшедшей Лидочки! Вот удача!

А впрочем, какая же это удача? Ну, поговорили мы с ним вчера недолго и ни о чём. Так это же ещё не повод врываться к ним во двор и виснуть у него на шее! И что я ему скажу? Напомню, что не далее как вчера вечером предостерегала его, что Лидия Самсоновна может погибнуть? Ну, допустим, напомню, и что? Правильно говорит бабушка: Лидочку-то уже всё равно не вернуть, так что толку в таких разговорах…

Пока я так размышляла, убеждала себя и сама же себя опровергала, в конце улицы показался мужчина. Он шёл быстрой, уверенной походкой и приветливо махал рукой. Я оглянулась: кому это он машет? Может, за мной тоже кто-то наблюдает, а я так увлеклась собственным сыском, что не заметила слежки?!

Но на всей улице никого больше не было. Только я и этот мужчина. Он что же, мне машет?…

Я вгляделась: знакомый силуэт… И только когда он подошёл ещё ближе, я ахнула:

– Викентий Самсонович, вы?… Честное слово, не узнала издали!

– Значит, разбогатею скоро! – жизнерадостно ответил брат погибшей, которому по статусу полагается скорбеть. – А ты что здесь бродишь? Только не юли!

Я и не стала юлить:

– Я, Викентий Самсонович, здесь в разведке.

– Ясно, – кивнул он. – Я так и подумал. Бабушка послала?

– Ой, что вы! Наоборот, она строжайшим образом запретила мне совать нос в это дело. Даже со двора отпускать не хотела. Но я улизнула! Подумайте сами: разве могу я удержаться?

– Ясное дело, не можешь! Да и кто бы смог? Такие дела не каждый день случаются… Ладно, пойдём, познакомлю тебя с основными, так сказать, фигурантами дела!

Он направился к калитке, и я радостно потрусила за ним.

Во дворе всё было так же, как и при Иване Павловиче. Ну, за исключением нового навеса.

Кивнув присутствующим, Викентий сказал:

– Вот, познакомьтесь, это Алевтина, внучка Ольги Александровны. Вчера только приехала. Попала аккурат в самый водоворот событий…

Я тоже кивнула, застенчиво улыбнулась и сделала книксен, как меня учила бабушка.

Прохоров встал из-за стола, обошёл прочих сидящих и протянул мне руку. Я в ответ протянула свою. Но он не пожал её, а поцеловал:

– Душевно рад, Алечка, снова видеть вас! Располагайтесь по-домашнему, без церемоний!

Кроме него, за столом находились ещё две женщины и один мужчина. Дамы полоснули по мне такими взглядами, что мне захотелось умереть немедленно и прямо здесь, не сходя с места. Или юркнуть под стол. Второе было бы смешно, а первое – невозможно. Пришлось остаться на месте.

Не отпуская моей руки, управляющий с явными задатками ловеласа сказал:

– Я представлю вам присутствующих. Итак, по старшинству. Эта дама – Пелагея Аверьяновна. – «Дама» выглядела взъерошенным цыплёнком, который состарился, так и не успев вырасти до размеров взрослой курицы. – Она была лучшей подругой покойной Лидии Самсоновны, они дружили давно, ещё со школьных лет, и Пелагея Аверьяновна давно уже стала как бы членом семьи…

– Короче говоря, – вклинился Викентий, – Пелагея – Лидочкина приживалка.

Престарелый птенец дёрнулся было, но тут же затих, так ничего и не сказав.

– А это, – указал Прохоров на вторую «даму», – Ирма, дочь Лидии Самсоновны.

Я приветливо кивнула. Ирма же и не подумала кивнуть мне в ответ. Она просто внимательно на меня посмотрела, а потом и вовсе отвернулась. Дескать, буду я ещё с разной мелюзгой знакомиться…

Ирме на вид было гораздо больше тридцати, но, по-моему, ещё до сорока. Конечно, такая зелёная девчушка, как я, не могла заинтересовать её всерьёз. Да и вообще, до знакомств ли человеку, если мать погибла?

Такая невоспитанность не сбила с толку Прохорова. Он продолжил, как ни в чём не бывало:

– А этот мрачный субъект – Михаил, супруг Ирмы и, соответственно, зять усопшей.

Мрачный субъект, однако, оказался более воспитанным, чем его жена. По крайней мере, он хотя бы кивнул мне. Правда, без всякого намёка на любезность и даже без особого интереса.

– Очень приятно, – я ещё раз сделала книксен, хотя и понимала: все мои поклоны и реверансы уходят в пустоту.

Пока Валерий знакомил меня с присутствующими, Викентий Самсонович сходил в дом и вынес два табурета: для меня и для себя. Я тихонько поблагодарила его и присела на краешек.

– Алечка, хотите водки? – совсем уж по-свойски спросил управляющий.

– Нет, не хочу, – покачала я головой и удивлённо воззрилась на него. – Разве я выгляжу алкоголичкой?

– Упаси бог, нисколечко, но дело не в этом!

– А в чём же?

– Мы, видите ли, в некотором роде поминаем нашу дорогую усопшую. Ну, не хотите водки, так, может, винца?

– Ну, пожалуй, – сдалась я, решив, что раз уж я имела счастье целых пять минут беседовать с Лидией Самсоновной, то имею право её помянуть.

И не просто «имею право», а даже, наверное, обязана?

Валерий налил мне вина и подал бутерброд с бужениной.

Взяв в одну руку рюмку, в другую – бутерброд, я испуганно спросила:

– А что говорить-то надо? «Царствие небесное»? Или «земля пухом»?

– «Земля пухом» – это уже после похорон, – шёпотом просветила меня взъерошенная птичка. – А вы скажите так: «Упокой, Господи, её душу».

– Упокой, Господи, её душу, – послушно пробормотала я, залпом опрокинула в себя рюмку и стала жевать бутерброд.

Викентий Самсонович, обращаясь к племяннице, в это время выяснял:

– Ты уже решила, где именно будешь мать хоронить?

– Нет, не решила. Я бы хотела, чтобы в одной оградке с папой, но Миша говорит, что на том кладбище вряд ли удастся…

Михаил кивнул:

– Конечно, не удастся! На том кладбище ведь каждый сантиметр промерен, просчитан и уже оприходован! На том кладбище ведь только больших чиновников хоронят. К тому же землю нам тогда выделили на одно место, и строго-настрого приказали, чтобы не смели расширять участок, переносить ограду. А где же тогда тёщу хоронить? В проходе, что ли?

– Вот видите, что делается? Даже помечтать не даёт! – пожаловалась племянница дяде. – А мне было бы удобнее, если бы они лежали на одном участке. Да и по христианским законам оно бы лучше…

– Да не получится! – кипятился Михаил. – Как ты не понимаешь?

– А мы денег дадим, и всё получится! – вклинился в разговор Валерий Сергеевич. – Ты, Миша, не понимаешь разве? Ведь сейчас не застойные времена! Сейчас за деньги можно сделать всё, даже вон туристы за деньги в космос летают! Так неужто мы не найдём возможности похоронить человека там, где полагается? Жену к мужу – это же святое дело!

Обо мне, похоже, все забыли. Я сидела тихонечко, ничем не обнаруживая своего присутствия. Раз уж довелось попасть на семейный совет, так надо пробыть здесь как можно дольше, присмотреться к людям… Лидия Самсоновна кого-то боялась. Конечно, вовсе не обязательно она боялась кого-то из своих. Пугать её могли и посторонние люди. Но учитывая тот факт, что она не общалась ни с кем, кроме самых близких людей, есть, наверное, смысл присмотреться к ним поближе, повнимательнее…

В разговоре я, понятное дело, не участвовала. А сидеть просто так, без дела, развесив уши, мне было неловко. Чтобы меня не выгнали из-за стола, я взяла с общего блюда ещё один бутерброд и стала жевать. А жующего человека из-за стола никто не выгонит!

Этот бутерброд оказался со шпротиной и кусочком лимона. Странный у них какой-то стол… Ничего не напоминает домашнюю трапезу! Пахнет фуршетом средней руки. Фи… И это – дом миллионерши?!

Разговоры родственников перешли уже к темам совсем прозаическим: какой гроб заказывать, где именно его заказывать, в каком платье хоронить…

Взъерошенная птичка Пелагея Аверьяновна молчала, только иногда коротко взглядывала на говоривших. Взглянет – и глазки опустит. Посидит какое-то время потупившись, потом снова бросит короткий, испуганный взгляд на спорщиков, и снова – очи долу. Странная такая бабушка… В разговор так ни разу и не вклинилась.

Взять третий бутерброд я так и не решилась. Мне и предыдущие два не очень-то понравились… Порыскав глазами по столу, я обнаружила тарелочку с нарезанными на четвертинки яблоками. Взяла дольку и стала потихонечку есть, откусывая малюсенькие кусочки, чтобы яблоко не слишком быстро закончилось.

Пелагея Аверьяновна встала и начала потихонечку собирать со стола грязную посуду. Никто этого, кажется, не заметил, потому что росту она оказалась крошечного, поэтому, что сидя на стуле, что стоя на ногах, выглядела одинаково.

Я же обрадовалась возможности занять себя чем-то полезным, вскочила с места и стала ей помогать. Пелагея мелко покивала мне, как бы благодаря за помощь. Нагрузив меня стопкой тарелок, она быстренько собрала рюмки и стаканы, по три-пять в каждую руку, и посеменила к пристройке, которую Иван Павлович, помнится, гордо именовал «летней кухней».

Здесь у неё уже был приготовлен таз с водой. Процесс мытья посуды проходил весьма затейливо: она мыла стаканы в тазу, потом ополаскивала их в ведре с чистой водой, потом передавала мне, а я уже вытирала их до блеска посудным полотенцем.

Да-а, небогато живут местные миллионеры… Даже вот посуду моют, как при царе Горохе! Хотя… Ведь миллионерша сама вряд ли этим занималась! Наверняка мытьё посуды было обязанностью вот этой самой Пелагеи Аверьяновны. А уж как она это делает – не всё ли равно?

После стаканов пришла очередь тарелок, потом – вилок. Сообразив, что посуда заканчивается быстро, а я так и не разговорила приживалку, я вздохнула:

– Вот они там всё решают, в каком платье хоронить, в каком гробу и на каком участке. А то не подумали, что её, может, вообще нельзя на настоящем кладбище хоронить! Ну, если это самоубийство…

– Это не самоубийство.

Тон, которым это было сказано, не допускал ни возражений, ни сомнений.

Я подняла на неё глаза:

– А что же? Убийство?

В ответ – молчание.

Выждав пару секунд, я кивнула:

– Конечно, я знаю, что это – несчастный случай. Викентий Самсонович сказал об этом нам с бабушкой. Однако меня терзают смутные сомнения… Дело в том, что буквально за несколько часов до печального происшествия я на тропинке, что ведёт к пруду, встретилась с Лидией Самсоновной, и она сообщила мне, что её вот-вот убьют. Конечно, в посёлке её считали малость не в себе, но, согласитесь, даже самый невменяемый человек, когда боится чего-то, всё-таки чем-то этот страх мотивирует! Как вы думаете, ей действительно кто-то угрожал? Или это был в самом деле бред сумасшедшего?

– Я не знаю, я не врач.

Исчерпывающий ответ, ничего не скажешь…

Тогда я решила, что хватит уже церемониться и миндальничать, и спросила напрямик:

– Кто, по-вашему, мог желать её смерти?

– Да кто угодно! Вот хоть Ирму возьмите…

– Кого-о?…

Вид у меня, полагаю, был настолько обалдевший, что взъерошенная птичка всплеснула сухонькими лапками:

– А чему тут удивляться? Она же полностью зависела от матери, и ей страшно это надоело. Она-то считала себя единственной наследницей отца, да он и сам всегда её так называл! А как умер, и завещание открыли, так и оказалось, что всё своё имущество, движимое и недвижимое, он завещал любимой жене. Правда, Ирма с Мишкой не больно-то и расстроились! Просто с отцовской шеи пересели на материнскую, да и всё.

– Так чего бы Ирме желать смерти собственной матери?

– Ну, не знаю… – пожала птичка хрупкими плечиками. – Значит, планы у них с мужем поменялись. Сами, поди, захотели хозяйничать! Я Лидочку сто раз предупреждала: смотри, говорю, подруга, ты им всем – как кость в горле! И дочка, и зять, и управитель, мошенник этот, только и ждут смерти твоей! И братец с ними заодно…

У меня голова пошла кругом:

– Как это «заодно»? Викентий? Самсонович? И управляющий тоже? У них что же, шайка сложилась?

– То-то и оно, что шайка. Лидочка не верила сначала, не хотела о людях плохо думать. А я говорю ей: сама поразмысли! Во всех пьесах прошлого века, где про купцов и графьёв написано, всегда непременно есть управляющий, и обязательно – мошенник! Они, мошенники, всегда идут в управляющие, чтобы, значит, честных людей, хозяев своих, обворовывать.

Она стала сердито греметь вилками, складывая их в посудный ящик.

Я тронула её за плечо:

– У вас есть факты против кого-то из них?

– Нет у меня фактов. А только ведь права я оказалась. Убили её. Я так думаю – дочка родная. И я теперь на старости лет сиротой осталась. Куда пойду? Как жить буду?

Она села на кухонный табурет и заплакала, уткнувшись лицом в передник.

Так, понятно… Здесь мне делать больше нечего. Всё, что могла, птичка мне прощебетала, как на духу. Правда, ничего конкретного, зато информации к размышлению – море!

Выйдя из летней кухни, я обнаружила, что за столом остались только Ирма с Михаилом. Валерий Сергеевич куда-то исчез, Викентия тоже видно не было.

Ну, а с этой «сладкой парочкой» мне беседовать было не о чем. Не могу же я, в самом деле, спросить их прямо: «Ребята, а не вы ли пришибли свою мамашу и благодетельницу?» После такого вопроса меня саму, чего доброго, пришибут, и правильно сделают. Не лезь, куда не просят!

Хотя – что значит «не просят»? А гражданский долг как же? Революционная сознательность?

А с другой стороны – не пришибут эти, так пришибёт родная бабка. Ведь открытым же текстом сказала: не лезь, Алевтина, это не наше дело…

Кстати, пора бы уж бабушке на глаза показаться…

И я пошла домой.

Бабушка была во дворе. Занималась китайской гимнастикой. Не то «ушу», не то «цигун», не то ещё как-то… Я не в состоянии запомнить эту китайскую грамоту, но бабушка в последние годы очень увлеклась восточными методами оздоровления, особенно этой неспешной и очень пластичной гимнастикой, больше похожей на балет. Говорит, что в её возрасте это единственно возможный вид спорта.

Когда я вошла во двор, она как раз стояла в позе летящего журавля. Это очень трудно. Надо, стоя на одной ноге, долго сохранять равновесие, а потом очень плавно сменить позу. Ничего себе «спорт для пожилых»! Да этот вид спорта не каждый молодой осилит…

Завидев меня, бабуля только слегка качнула головой: не мешай, дескать. Я кивнула и уселась в кресло. Заметила, что кусты на соседнем участке шевельнулись. Значит, обиженный Стёпа зачем-то наблюдает за нашим участком.

Выполнив всё намеченное, бабушка уселась рядом со мной и спросила:

– Ну, сорока, что на хвосте мне принесла?

– Как и положено, новости.

– Рассказывай.

– Я пошла к дому Ивана Павловича, вижу, там во дворе люди какие-то за столом сидят. Выпивают, разговаривают. Я давай по улице маршировать взад-вперёд. Зачем – сама не знаю. Только очень мне хотелось в тот двор попасть. А мечты же всегда сбываются! Ну вот, эта моя мечта исполнилась моментально: появился твой драгоценный Самсоныч и ввёл меня в этот «узкий круг ограниченных лиц». Как выяснилось, за столом сидели: царь, царевич, король, королевич…

– Кто-о-о?…

– Ну, вчерашний наш знакомый Прохоров, управляющий делами усопшей. Ещё была её дочь с нездешним именем Ирма. Мне она скорее не понравилась, чем понравилась.

– Почему?

– Ну, знаешь, неприветливая она какая-то… Хотя я понимаю, что нельзя судить её слишком строго. Потеряв накануне родную мать, трудно быть особо приветливой, особенно с незнакомой девчонкой…

– Ещё кто там был?

– Ещё был ейный хахаль…

– Алевтина!

– Ну, я хотела сказать, муж этой самой Ирмы. Муж по имени Михаил. Он мне глянулся больше, чем она.

– Что, такой красавец?

– Бабуля, не иронизируй. Он удосужился мне хотя бы кивнуть, когда нас представляли друг другу, а Ирма просто отвернулась.

– Кто-то ещё был? Или это всё?

– Ещё там было существо женского полу по имени Пелагея Аверьяновна. По виду – взъерошенный воробей, очень несчастный, по статусу – приживалка. Они там все вместе выпивали и закусывали. Покойницу поминали. Мне тоже налили.

– Надеюсь, ты отказалась? – грозно сдвинула брови бабушка.

Я ужаснулась:

– Что ты! Как можно? Я, наверное, последняя, с кем вообще в своей жизни виделась и говорила новопреставленная. Так разве я могла отказаться помянуть её?

Бабуля покачала головой:

– Что ещё хорошего ты сделала на вражеской территории?

– Взяла «языка».

– Как это?

– Ну, разговорила приживалку эту. Пелагею Аверьяновну. Узнала массу интересного. Оказывается, все домочадцы, ну вот все до единого, желали несчастной Лидочке смерти. Птичка щебетала так, что не остановить! Облила грязью всех по очереди, никого не пропустила. Отрапортовала по всей форме, что в семье делается. Она считает, что Ирме с мужем надоело зависеть от матери. Управляющий проворовался и решил скрыть таким образом свои грешки. Викентий, оказывается, тоже к ним прибился, только я не поняла, почему. Видимо, за компанию. В общем, только она, Пелагея, осталась беленькой и пушистенькой. Она, дескать, всегда Лидочку предупреждала, что та живёт в окружении людей недобрых, воров и убийц, но поделать ничего не смогла, вот Лидочку и убили.

Бабушка почесала переносицу:

– А почему она думает, что Лидию всё-таки убили? Есть доказательства?

– Я задала ей этот вопрос. Нет, доказательств нет никаких. Просто она, как Чапаев, нутром чует.

– А ты сама что думаешь по этому поводу?

– Знаешь, ба, я пока что выводы делать не спешу. С одной стороны – слишком много информации, с другой стороны – слишком мало. Это же всё – голословные обвинения. К тому же мы не выслушали остальных. Надо, чтобы все стороны имели возможность высказаться.

– Умная девочка, – похвалила меня бабушка. – Я же говорю: нас это не касается. Можно наблюдать за развитием событий со стороны, но влезать в это мутное дело глубоко – боже тебя упаси!

Кусты, разделяющие участки, постоянно шевелились. Я указала глазами в ту сторону.

Бабушка улыбнулась:

– Похоже, Стёпа мужественно сражается с насекомыми. Он в этих кустах целый день сидит безвылазно.

– Зачем?

– Наблюдает.

– А что, по-твоему, он надеется увидеть?

– Да скучно ему просто, вот он и возомнил себя великим сыщиком.

– Так сидел бы возле дома Лидочки!

Бабушка объяснила:

– Не может он там сидеть. Там кустов подходящих нет.

– Зато есть события! И люди нужные…

– Но кустов-то нет! Здесь, конечно, нет никаких событий, зато есть кусты, а это важнее. Он здесь тренируется, технику слежки оттачивает.

– А-а…

Я перестала интересоваться кустами и Стёпой в них. Ещё вчера он казался мне вполне нормальным, а вот сегодня я уже не так в этом уверена…

Потом мы с бабушкой пошли на пруд. По дороге я показала ей сломанные Лидией Самсоновной ветки и разыграла в лицах, как это было. Ещё раз мысленно пережив вчерашнюю сцену, я опять задумалась: что эта сумасшедшая хотела мне сказать? Что-то же она явно хотела… А иначе зачем всё это надо было затевать?

Когда человек говорит о том, что его вот-вот могут убить, подразумевается, что он тем самым просит защиты. Но Лидия Самсоновна никакой защиты не просила, да и об убийстве говорила как-то так странно, даже игриво, будто не всерьёз… Я думаю, она сама не верила в то, что это может быть правдой. Или просто не знала, от кого именно просить защиты? Ну да, когда я спросила, кто именно её убьёт, она, помнится, так и сказала: «Пока что не знаю наверняка, но желающих – предостаточно». То есть она, как и птичка божья Пелагея, подозревала всех скопом и никого конкретно.

А может, это Пелагея ей в уши надула, страху нагнала, а потом сама же подругу и кокнула?

Ну, как вариант… Но зачем приживалке убивать свою благодетельницу? Ведь сама же сегодня объяснила: со смертью подруги её удел – идти по миру с сумой. Так что Пелагея вряд ли в этом замешана. Не враг же она сама себе, в самом деле…

Видя, как я мучаюсь, бабуля меня пожалела и предложила:

– Не хотите ли искупаться, мисс Марпл? Очень это в жару помогает, особенно в случае титанической работы мозга…

Я удивилась:

– А что, разве в этом пруду можно купаться?

– Да запросто!

– А пиявки?…

– Нет никаких пиявок. И никаких других неприятностей тоже нет. Пиявок всех повывели, крокодилов выловили, а медуз и акул здесь отродясь не было, сколько себя помню…

Я кивнула понимающе:

– Ну да, им же здесь климат не подходит! Да и размах не тот… А вы на чистку пруда всем миром деньги собирали? Или местные власти расщедрились?

Бабушка усмехнулась:

– Не поверишь! Это новые жители нашего скромного посёлка сделали. В один присест. За свои деньги.

– Да что ты говоришь? – поразилась я. – И кто же эти нувориши? Познакомишь?

– Уже нет. Это сделал один человек. Точнее, одна. Кречетова. Лидия Самсоновна.

Я от удивления прикусила большой палец на левой руке, а правой стала чертить на песке бессмысленные загогулины.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вот тебе и Лидия Самсоновна… Так, может, она не зря на тропинке сидела? Смотрела, кто будет пользоваться плодами её труда? То есть пруда? То есть… Тьфу ты!..

Я окончательно запуталась, а бабушка рассмеялась:

– Ладно, не мучайся ты так! Все спокойно пользуются и пляжем, и водой, уже и думать забыли, что кто-то этот пруд для них вычистил, кто-то пляж благоустроил… А ты сейчас начнёшь комплексовать… Брось! Пойдем, поплаваем.

Плавали мы долго, наплавались до изнеможения. Вышли на берег и повалились на горячий песок.

Честно говоря, я была бы не против подремать на песочке минут двадцать, а то и шестьдесят. Бабуля, кажется, тоже. Но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы. На наши сонные головы вдруг откуда ни возьмись свалился будильник по имени Викентий Самсонович.

Кстати, вёл он себя, на мой взгляд, очень бесцеремонно. Подсел к нам без приглашения, стал развлекать ненужной болтовнёй.

Чтобы извлечь из разговора хоть какую-то пользу, я спросила:

– А как всё-таки погибла ваша сестра?

Он споткнулся на полуслове, потом прокашлялся и пожал плечами:

– Ну, я же при этом не присутствовал… Но по рассказам тех, кто тогда находился в доме, Лидия хотела подняться наверх, в свою комнату, но на лестнице запнулась и упала. Сломала шею. Вот и всё.

– Это видели домочадцы?

– Нет, сам момент смерти не видел никто. Но получается, что всё было именно так.

Я удивилась:

– Как это «получается»? Из чего это вытекает?

– Из того, что никак иначе это быть не могло.

– Вот как…

Я озадаченно посмотрела на бабушку. До сих пор наш с Викентием разговор она слушала молча. Теперь же, чтобы не отвечать мне, она откинулась назад, подставив солнышку живот, и демонстративно надвинула на глаза панамку.

Ладно…

Я снова повернулась к собеседнику:

– Но если момент смерти никем зафиксирован не был, то откуда такая уверенность, что всё было именно так, и никак иначе? Ведь её могли, например, с лестницы столкнуть. А что? Элементарно!