Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

Глава 5,
в которой Рультабийль обращается к Роберу Дарзаку с фразой, возымевшей нужное действие

Несколько минут мы с Рультабийлем шли вдоль стены, ограждавшей обширные владения господина Стейнджерсона, и уже увидели ворота, как вдруг внимание наше привлек некий субъект: склонясь над землей, он был настолько поглощен своим занятием, что даже не заметил нас. Он низко нагнулся, чуть не ложась на землю, затем выпрямился и стал внимательно разглядывать стену; потом, бросив взгляд на правую ладонь, широко зашагал, а затем, повторив тот же маневр, пустился бежать. Рультабийль остановил меня движением руки:

– Тсс! Фредерик Ларсан за работой! Не будем ему мешать.

К знаменитому сыщику Рультабийль относился с восхищением. Я Фредерика Ларсана никогда не встречал, но много знал о нем понаслышке.

Разгадка истории с похищенными с монетного двора золотыми слитками, найденная им, когда у всех уже опустились руки, а также арест грабителей, взломавших сейфы «Креди юниверсель», сделали его имя чуть ли не всенародно известным. Пока Рультабийль еще не обнаружил своего необычайного таланта, Ларсан слыл за человека, способного распутать клубок любого самого таинственного и необъяснимого преступления. Слухи о нем разошлись по всему свету, и нередко полиция Лондона, Берлина и даже Америки звала его на помощь, когда местные полицейские заходили в тупик. Поэтому никто не удивился, когда в самом начале дела Желтой комнаты начальник уголовной полиции телеграфировал в Лондон своему неоценимому сотруднику, куда тот был командирован по поводу крупной кражи ценных бумаг, чтобы он немедленно возвращался. Фредерик, прозванный в полиции Большим Фредом, по всей вероятности, поспешил, зная из опыта, что, уж если его беспокоят, стало быть, в нем возникла острая нужда; потому-то мы и застали его в то утро за работой. Вскоре мы поняли, в чем она заключалась.

В правой руке он держал не что иное, как часы, и, беспрестанно с ними сверяясь, вычислял какой-то срок. Он вернулся назад, снова проделал путь до ворот парка, взглянул на часы, положил их в карман и, обескураженно пожав плечами, толкнул ворота и вошел в парк. Заперев ворота, он поднял голову и увидел за воротами нас. Рультабийль подбежал к решетке, я за ним. Фредерик Ларсан ждал.

– Господин Фред, – сняв шляпу, почтительно обратился молодой репортер к знаменитому полицейскому, – не скажете ли, господин Робер Дарзак сейчас в замке? Со мною адвокат из Парижа, его друг, который желал бы с ним поговорить.

– Не знаю, господин Рультабийль, я его не видел, – ответил Фред, пожимая руку моему другу, которого он неоднократно встречал во время наиболее сложных расследований.

– По-видимому, мы можем осведомиться у привратников? – поинтересовался Рультабийль, указывая на небольшое кирпичное строение; окна и двери этого жилья верных стражей профессорской собственности были закрыты.

– Нет, не можете, господин Рультабийль.

– Это почему же?

– Потому что полчаса назад их арестовали.

– Арестовали? – воскликнул Рультабийль. – Значит, они убийцы?

– Когда нельзя арестовать убийцу, всегда можно доставить себе удовольствие и обнаружить сообщников, – пожав плечами, весьма язвительно ответил Фредерик Ларсан.

– Это вы их арестовали, господин Фред?

– Еще чего! Я не арестовывал их, во-первых, потому, что почти уверен, что они не имеют к делу никакого отношения, а потом…

– Что – потом? – с тревогой спросил Рультабийль.

– Потом… Да нет, ничего, – покачал головой Ларсан.

– Никаких сообщников не было! – выдохнул репортер.

Фредерик Ларсан запнулся и с интересом посмотрел на Рультабийля:

– Ах, значит, у вас уже сложилось мнение по поводу этого дела? Но вы же ничего не видели, молодой человек. Вы даже еще сюда не вошли.

– Войду.

– Сомневаюсь. Запрет вполне категоричен.

– Войду, если вы поможете мне повидаться с Робером Дарзаком. Сделайте это для меня. Мы с ним старые друзья – вы же знаете. Господин Фред, ну прошу вас! Вспомните, какую статью я написал о вас в связи с золотыми слитками. Шепните словечко господину Дарзаку, а?

Смотреть в эти секунды на лицо Рультабийля было очень забавно. Оно выражало такое жгучее желание переступить порог, за которым происходило нечто необыкновенное и таинственное, такая красноречивая мольба читалась во всех его чертах, что я не выдержал и рассмеялся. Улыбнулся и Фредерик Ларсан. Пока он, стоя за решеткой, прятал ключи в карман, я сумел его рассмотреть.

Ему было лет пятьдесят. Красивая голова с седеющими волосами, неяркий цвет лица, жесткий профиль, выпуклый лоб, тонко очерченные губы; щеки и подбородок были тщательно выбриты, небольшие круглые глаза пристально смотрели на собеседника, вызывая испуг и тревогу. Среднего роста, стройный, он был изящен, привлекателен и не походил на заурядного полицейского. В своем деле Ларсан достиг большого мастерства и знал об этом; чувствовалось, что ценит он себя достаточно высоко. Разговаривал он скептическим тоном человека, лишенного иллюзий. В силу своей необычной профессии он встречал столько преступлений, столько гнусностей, что было удивительно, как ему удалось, по выражению Рультабийля, сохранить «остроту чувств».

Послышался шум экипажа, и Ларсан обернулся. Мы узнали одноколку, на которой следователь и письмоводитель уехали с вокзала в Эпине.

– Послушайте-ка! – воскликнул Ларсан. – Вы хотели поговорить с господином Дарзаком? Пожалуйста!

К воротам подъехал в одноколке Робер Дарзак и попросил Ларсана поскорее отпереть выход из парка, так как он опаздывает на ближайший поезд в Париж. Тут он заметил меня. Пока Ларсан отворял ворота, господин Дарзак поинтересовался, что привело меня в Гландье в столь трагический момент. Я обратил внимание, что он чудовищно бледен, а лицо его искажено бесконечным страданием.

– Мадемуазель Стейнджерсон не лучше? – тотчас же спросил я.

– Лучше, – откликнулся он. – Быть может, ее спасут. Должны спасти.

Он не добавил «или я умру», но чувствовалось, что слова эти готовы сорваться с его бескровных губ.

– Вы спешите, сударь, – вступил в разговор Рультабийль. – Но я должен с вами поговорить. Мне нужно сообщить вам нечто чрезвычайно важное.

– Я могу уйти? – прервал его Ларсан, обращаясь к Роберу Дарзаку. – У вас есть ключ или отдать вам этот?

– Спасибо, есть. Ворота я запру сам.

Ларсан быстро направился в сторону замка, громада которого высилась в нескольких сотнях метров от нас.

Робер Дарзак, нахмурившись, выказывал признаки нетерпения. Я представил Рультабийля как своего доброго друга, но, узнав, что он журналист, Дарзак взглянул на меня с упреком, извинился и, объяснив, что через двадцать минут ему нужно быть на вокзале в Эпине, стегнул лошадь. Однако, к моему удивлению, Рультабийль схватил лошадь под уздцы, сильной рукой остановив маленький экипаж, и произнес фразу, лишенную, на мой взгляд, всякого смысла:

– Домик священника все так же очарователен, а сад все так же свеж.^{17}

Не успел он это сказать, как я увидел, что Робер Дарзак заколебался; затем, побледнев еще сильнее, он с ужасом уставился на молодого человека и в неописуемом смятении тотчас выскочил из экипажа.

– Пойдемте, пойдемте, – запинаясь, проговорил он и вдруг повторил с какой-то яростью: – Да пойдемте же, сударь!

После этого, не говоря более ни слова, он повернул одноколку к замку; Рультабийль шел рядом, все еще держа лошадь под уздцы. Я обратился к Дарзаку, но он не ответил. Я вопросительно посмотрел на Рультабийля, однако и он не замечал меня.

Глава 6
В дубовой роще

Мы подошли к замку. Древний донжон связывал старую часть замка, полностью перестроенную при Людовике XIV, с новым зданием в стиле Виолле-ле-Дюка^{18}, где находился главный вход. Никогда еще мне не приходилось видеть столь оригинальной, уродливой и, главное, столь странной архитектуры, как это причудливое сочетание разных стилей. Замок был ужасен и вместе с тем привлекателен. Подойдя поближе, мы увидели двух жандармов, прогуливавшихся перед маленькой дверцей, которая вела в первый этаж донжона. Нам стало ясно, что в этом помещении, служившем некогда темницей, а теперь просто кладовкой, заперты привратники, супруги Бернье.

Через широкие двери с козырьком Робер Дарзак провел нас в новую часть замка. Рультабийль, оставивший одноколку на попечение слуги, не спускал с Дарзака глаз; проследив за его взглядом, я увидел, что он прикован к рукам профессора Сорбонны, на которых были надеты перчатки. Когда мы вошли в небольшую гостиную, уставленную старинной мебелью, господин Дарзак повернулся к Рультабийлю и довольно резко спросил:

– Что вам угодно? Я вас слушаю.

– Мне угодно пожать вам руку! – не менее резко ответил репортер.

– Что это значит? – попятился Дарзак.

Очевидно, он понял то же, что и я: мой друг подозревал его в совершении страшной попытки убийства. Ему показалось, что кровавый отпечаток руки в Желтой комнате… Я увидел, что этот человек с высокомерным выражением лица и обычно пронзительным взглядом как-то странно растерялся. Он протянул правую руку, указывая на меня:

– Вы друг господина Сенклера, который неожиданно очень помог мне когда-то в одном деле, поэтому, сударь, я не вижу причин отказываться пожать вам руку.

Рультабийль не взял протянутой руки, а с невероятной наглостью принялся врать:

– Сударь, я провел несколько лет в России и привык там не пожимать руку в перчатке.

Я думал, что профессор Сорбонны на этот раз даст волю собиравшемуся в нем гневу, однако тот с видимым усилием совладал с собой, снял перчатки и показал руки. Никаких шрамов на них не было.

– Теперь вы удовлетворены?

– Нет! – ответил Рультабийль. – Дорогой мой, – обратился он ко мне, – я вынужден просить вас оставить нас ненадолго одних.

Я откланялся и ушел, пораженный тем, что только что увидел и услышал, и не понимая, почему Робер Дарзак не выбросил за дверь моего бесцеремонного, несправедливого и глупого друга. Я был зол на Рультабийля за его подозрения и неслыханную сцену с перчатками.

Минут двадцать я прогуливался перед замком, безуспешно пытаясь связать между собой события этого утра. Что пришло в голову Рультабийлю? Неужели он считает, что Дарзак – убийца? Как он может думать, что человек, который через несколько дней должен был жениться на мадемуазель Стейнджерсон, пробрался в Желтую комнату, чтобы убить свою невесту? К тому же я так и не узнал, каким образом убийца покинул Желтую комнату; я полагал, что, пока эта неразрешимая загадка не будет объяснена, никто не должен никого подозревать. И что означает эта бессмысленная фраза, накрепко врезавшаяся мне в память: «Дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж»? Мне хотелось поскорее остаться наедине с Рультабийлем, чтобы задать ему этот вопрос.

Наконец молодой человек и Робер Дарзак вышли из замка. К своему удивлению, я сразу заметил, что они прекрасно между собою поладили.

– Мы идем в Желтую комнату, – сказал Рультабийль, – пойдемте с нами. Да, вы же знаете, я пригласил вас на целый день, так что позавтракаем где-нибудь поблизости.

– Вы позавтракаете здесь, со мной, господа.

– Нет, благодарю, – отозвался молодой человек. – Мы позавтракаем в трактире «Донжон».

– Вам не понравится там. У них вы ничего не найдете.

– Вы так думаете? А я надеюсь найти там кое-что, – ответил Рультабийль и повернулся ко мне. – После завтрака мы еще поработаем: я напишу статью, и, надеюсь, вы будете настолько добры, что отвезете ее в редакцию.

– А вы? Разве вы не вернетесь со мной?

– Нет, я переночую здесь.

Я посмотрел на Рультабийля. Он говорил совершенно серьезно, а Робер Дарзак не выказывал никаких признаков удивления.

Проходя мимо донжона, мы услышали доносящиеся из него вздохи и сетования.

– Почему арестовали этих людей?

– Тут есть доля и моей вины, – проговорил Дарзак. – Вчера я заметил следователю, что услышать револьверные выстрелы, одеться и пробежать довольно большое расстояние от их жилища до павильона, и все это за две минуты, – дело невероятное, а ведь между револьверными выстрелами и встречей привратников с папашей Жаком прошло не более двух минут.

– Да, что-то здесь нечисто, – признался Рультабийль. – А они были одеты?

– Это-то и невероятно – одеты целиком и полностью, причем тепло. У нее на ногах были сабо, у него – зашнурованные башмаки. Они утверждают, что легли спать как обычно – в девять. Сегодня утром следователь привез с собой из Парижа револьвер – такой же, каким было совершено преступление (он не хотел трогать вещественное доказательство), и письмоводитель дважды выстрелил из него в Желтой комнате при закрытом окне и двери. Мы со следователем были в привратницкой и ничего не услышали, да и невозможно было услышать. Привратники лгут, в этом нет сомнения. Они не спали и находились неподалеку от павильона, чего-то ожидая. Конечно, в совершении покушения их не обвиняют, но то, что они сообщники, – вполне возможно. Вот господин де Марке и велел их арестовать.

– Если бы они были сообщниками, то пришли бы полуодетыми, а скорее всего, не пришли бы вовсе, – заметил Рультабийль. – Спешить в объятия правосудия, да еще с такими уликами? Нет, на сообщников они не похожи. Я вообще не верю, что в этом деле у преступника есть сообщники.

– Тогда почему же в полночь они оказались не дома? Пусть объяснят.

– У них, бесспорно, есть причины молчать. Знать бы только какие. Но даже если они не сообщники, это может быть важно. Важно все, что происходит в такую ночь.

Мы прошли по мосту через Дув и оказались в той части парка, которая называлась «дубовая роща». Здесь росли столетние дубы. Осень уже сморщила их желтые листья; черные кривые ветви напоминали жуткие волосы, сплетение чудовищных змей, которых античный скульптор изобразил на голове Медузы^{19}. Место это, где летом жила мадемуазель Стейнджерсон, находившая его веселым, нам показалось мрачным и унылым. Черная почва с полусгнившими листьями из-за недавних дождей превратилась в грязь, стволы деревьев тоже были черны, и даже небо, по которому мчались большие тяжелые тучи, выглядело траурным. Вот в этом-то угрюмом уединенном месте мы увидели белые стены павильона. Здание без окон (нам их не было видно) и с единственной дверью производило странное впечатление: гробница или огромный мавзолей в глуши заброшенного леса. Когда мы приблизились к павильону, нам стало ясно, как он расположен: все его окна выходили на другую сторону – в поле. Единственная маленькая дверь выходила в парк; это было идеальное убежище, где господин и мадемуазель Стейнджерсон жили наедине со своими трудами и мечтаниями.

Я привожу здесь план первого этажа павильона; туда ведут несколько ступенек; чердак в данном случае нас не интересует. Нарисовал этот план Рультабийль, а мне лишь остается подтвердить, что в нем не пропущена ни одна линия, ни одна деталь, способная помочь в решении загадки, которая встала перед правосудием. Имея в своем распоряжении этот план и легенду к нему, читатель будет знать столько же, сколько знал Рультабийль, когда впервые зашел в павильон и когда все задавались одним вопросом: «Каким образом преступник мог скрыться из Желтой комнаты?»

ПЛАН ПАВИЛЬОНА

1. Желтая комната с единственным зарешеченным окном и единственной дверью, выходящей в лабораторию.

2. Лаборатория с большими зарешеченными окнами и двумя дверьми: в переднюю и в Желтую комнату.

3. Передняя с окном без решетки и входной дверью, ведущей в парк.

4. Туалет.

5. Лестница на чердак.

6. Большой камин, служащий для лабораторных опытов.

Перед ступеньками, ведущими в павильон, Рультабийль остановился и внезапно спросил у Дарзака:

– А мотив преступления?

– У меня, сударь, на этот счет нет никаких соображений, – печально ответил жених мадемуазель Стейнджерсон. – Следы пальцев, глубокие царапины на груди и шее мадемуазель Стейнджерсон свидетельствуют о том, что негодяй проник сюда и попытался ее убить. Судебные медики, изучившие вчера следы, утверждают, что оставила их та же рука, что сделала кровавый отпечаток на стене, – громадная рука, сударь, которая никак не влезет в мою перчатку, – добавил он с горькой, едва заметной улыбкой.

– А кровавый отпечаток, – прервал я, – не могла оставить мадемуазель Стейнджерсон? Что, если она, защищаясь, скользнула окровавленной рукой по стене и оставила увеличенный отпечаток?

– У мадемуазель Стейнджерсон не было на руках ни капли крови, – возразил Робер Дарзак.

– Стало быть, теперь ясно, – продолжал я, – что из револьвера папаши Жака стреляла она и ранила убийцу в руку. Значит, она опасалась кого-то или чего-то.

– Возможно.

– Вы никого не подозреваете?

– Нет, – ответил Дарзак, взглянув на Рультабийля.

Тогда мой друг обратился ко мне:

– Вам следует знать, дорогой мой, что следствие продвинулось несколько дальше, чем соблаговолил нам рассказать наш скрытный господин де Марке. Следствию уже известно не только оружие, которым оборонялась мадемуазель Стейнджерсон, но и оружие, которым воспользовался убийца для нападения на нее. Это, как сказал мне господин Дарзак, кастет. Почему господин де Марке окружил кастет такой тайной? С намерением облегчить работу агентам полиции. По-видимому, он воображает, что среди хорошо известных им отбросов парижского общества удастся найти владельца этого орудия преступления, одного из самых страшных, когда-либо придуманных человеком. А потом, разве можно догадаться, что происходит в мозгу у следователя? – добавил Рультабийль с презрительной иронией.

– Значит, в Желтой комнате нашли кастет? – спросил я.

– Да, сударь, – отозвался Робер Дарзак, – возле ножки кровати. Но умоляю, никому не говорите. Господин де Марке просил нас держать это в тайне. – (Я кивнул.) – Шип этого громадного кастета был еще в крови от страшной раны, нанесенной мадемуазель Стейнджерсон. Судя по виду, кастет не новый и, вероятно, уже послужил орудием нескольких преступлений. Так думает господин де Марке, который отправил его в Париж, в лабораторию на анализ. Он надеется найти на нем, кроме свежих следов, еще и пятна засохшей крови, свидетельствующие о прошлых преступлениях.

– В руках опытного убийцы кастет – страшное оружие, даже более эффективное и надежное, чем тяжелый молоток, – заметил Рультабийль.

– Негодяй это и доказал, – горестно вздохнул Дарзак. – Мадемуазель Стейнджерсон нанесли им сильнейший удар в голову. Форма шипа кастета соответствует ране. Мне кажется, она была бы смертельной, не помешай убийце выстрел мадемуазель Стейнджерсон. Раненный в руку, убийца выронил кастет и скрылся. Но к несчастью, удар уже был нанесен, а она, после того как он пытался ее задушить, находилась в полубессознательном состоянии. Если бы мадемуазель Стейнджерсон удалось ранить негодяя первым выстрелом, я уверен, до кастета дело бы не дошло. Но вероятно, она схватила револьвер слишком поздно, первая пуля в процессе борьбы прошла мимо и угодила в потолок, и лишь вторая…

С этими словами Дарзак постучался в дверь павильона. Можете себе представить, до какой степени мне хотелось попасть на место преступления! Я весь дрожал от нетерпения и, несмотря на то что разговор о кастете был чрезвычайно любопытен, просто кипел, так как беседа наша затягивалась, а дверь не открывалась.

Наконец она отворилась. На пороге стоял человек, в котором я признал папашу Жака.

Мне показалось, что ему далеко за шестьдесят. Длинная седая борода, седые волосы, прикрытые баскским беретом, поношенные штаны и куртка из светло-коричневого бархата, на ногах сабо; мрачное и неприветливое лицо при виде Робера Дарзака прояснилось.

– Это друзья, – просто сказал наш провожатый. – В домике кто-нибудь есть, папаша Жак?

– Мне приказано никого не впускать, господин Робер, но к вам это, конечно, не относится. А почему не пускать? Ведь судейские уже осмотрели что нужно. Понарисовали уйму планов, понасоставляли протоколов…

– Простите, господин Жак, прежде всего один вопрос, – перебил его Рультабийль.

– Спрашивайте, молодой человек. Если смогу…

– Скажите, в тот вечер волосы у вашей хозяйки были причесаны на прямой пробор – знаете, гладкая прическа, закрывающая виски?

– Нет, сударь, хозяйка никогда не носила волосы на прямой пробор – ни в тот вечер, ни еще когда. Они были, как обычно, собраны у нее на затылке, так что открывали ее прекрасный лоб, чистый, словно у новорожденной.

Рультабийль, пробормотав что-то сквозь зубы, принялся осматривать дверь. Запиралась она и в самом деле автоматически. Репортер понял, что остаться открытой она не могла, а чтобы ее отпереть, нужен был ключ. Затем мы вошли в переднюю – маленькую, довольно светлую комнатку, выложенную красной плиткой.

– А вот и окно, через которое убежал преступник! – воскликнул Рультабийль.

– Да пусть они говорят что хотят, сударь! Если бы он убежал через него, мы бы увидели – как же иначе? Мы ж не слепые – ни мадемуазель Стейнджерсон, ни я, ни привратники, которых они упрятали за решетку. Почему ж они из-за моего револьвера не упрятали и меня тоже?

Тем временем Рультабийль отворил окно и принялся осматривать ставни.

– Они были закрыты в тот вечер?

– Изнутри, на железную щеколду, – ответил папаша Жак. – Что до меня, я уверен, что убийца прошел насквозь.

– Там есть пятна крови?

– Да, вот здесь, на камне снаружи. Только вот чьей крови?

– Смотрите-ка! – воскликнул Рультабийль. – Отпечатки ног… вон там, на дорожке… земля была очень мокрая… Сейчас посмотрим.

– Глупости! – прервал его папаша Жак. – Убийца там не проходил.

– Тогда где же?

– Откуда мне знать!

Рультабийль осматривал все чрезвычайно внимательно. Встав на колени, он начал быстро оглядывать грязные плитки пола в прихожей.

– Нет, сударь, здесь вы ничего не найдете, – снова вмешался папаша Жак. – Ничего никто не нашел. Да и больно здесь грязно, слишком много народу прошло. Мне сказали, чтобы я не мыл пол, но в тот день я своими руками хорошенько его вымыл, так что, если бы убийца тут пробегал, было бы видно – остались же отпечатки его башмаков в комнате барышни!

– Когда вы здесь мыли в последний раз? – поднявшись с колен, спросил Рультабийль и уставился на папашу Жака своими проницательными глазками.

– Да говорю же вам, в день преступления! Примерно в половине шестого, пока барышня гуляла с отцом перед обедом, – обедали они в тот день в лаборатории. На другой день, когда приехал следователь, следы на земле были видны как на ладони. Так вот, ни в лаборатории, ни в передней, которая блестела как стеклышко, никаких следов этого человека не нашли. Но раз их нашли снаружи, под окном, значит он пробил потолок Желтой комнаты, прошел по чердаку, пробил крышу и спрыгнул прямо под окно прихожей. Хорошо, но ведь ни в потолке Желтой комнаты, ни у меня на чердаке никакой дыры нет. Так что, видите, никто ничего не знает и, могу поклясться, никогда не узнает! Какое-то бесовское наваждение!

Внезапно Рультабийль снова встал на колени, на этот раз перед выходившей в переднюю дверью небольшой туалетной комнаты.

– И что же? – спросил я, когда он, простояв так с минуту, поднялся.

– Да нет, ничего существенного – капелька крови, – ответил молодой человек и повернулся к папаше Жаку. – Когда вы начали мыть лабораторию и переднюю, окно в передней было открыто?

– Мне пришлось его открыть, потому что я растопил в лаборатории печь для профессора и она, как обычно, дымила. Я и открыл окна в лаборатории и передней, чтобы устроить сквозняк, потом окно в лаборатории закрыл, а в передней оставил открытым. После направился в замок взять тряпку – было примерно половина шестого, как я уже вам говорил, – вскоре вернулся и принялся мыть пол, потом снова ушел. Окно в передней все это время было открыто. Когда же я в последний раз вернулся в павильон, окно было закрыто, а хозяин и хозяйка работали в лаборатории.

– Окна закрыли, конечно, отец с дочерью, когда вошли в павильон?

– Конечно.

– Вы их об этом не спрашивали?

– Нет.

Тщательно осмотрев туалетную комнату и площадку лестницы, ведущей на чердак, Рультабийль, который, казалось, забыл о нашем существовании, вошел в лабораторию. Я последовал за ним, признаюсь, в большом волнении. Робер Дарзак следил за каждым движением моего друга. Мои же глаза сразу остановились на двери Желтой комнаты. Она была закрыта или, скорее, притворена, так как те, кто в ту ночь пытался вышибить ее ногами, в конце концов наполовину ее разломали.

Мой молодой друг, делавший все весьма методично, молча обвел комнату взглядом. Она была просторна и светла. Два забранных решеткой громадных окна выходили на широкое поле. Из них открывался чудесный вид на просеку в лесу и всю долину, вплоть до города, который, наверное, можно было различить в солнечные дни. Но сегодня не видно было ничего, кроме грязной земли, темного неба да следов крови в комнате.

Одну стену лаборатории целиком занимал большой камин, а также всяческие тигли и горны, необходимые для химических опытов. Повсюду стояли реторты и физические приборы, на столе – колбы, бумаги, папки, электрическая машина, гальванические элементы, аппарат, который, по словам Дарзака, профессор Стейнджерсон использовал для демонстрации распада материи под воздействием солнечного света, и тому подобное. Вдоль всех стен помещались застекленные шкафы с микроскопами, специальными фотографическими аппаратами и невероятным количеством разнообразных кристаллов. Рультабийль сунул нос в камин, потом кончиками пальцев стал ворошить содержимое тиглей. Внезапно он выпрямился, держа полуобгоревший листок бумаги. Мы с Робером Дарзаком стояли у окна и беседовали; он подошел к нам и бросил:

– Сохраните-ка это, господин Дарзак.

Я склонился над обгорелым листком, который Робер Дарзак взял у Рультабийля.

Мне удалось разобрать на нем несколько слов:

«…священника… очарователен…

…сад все… свеж…»

Внизу стояла дата: 23 октября.

Дважды за это утро меня поразили эти бессмысленные слова, и уже второй раз я заметил, что на профессора Сорбонны они произвели то же ошеломляющее действие. Прежде всего он бросил быстрый взгляд на папашу Жака. Но тот на нас не смотрел, занятый чем-то у другого окна. Тогда жених мадемуазель Стейнджерсон дрожащей рукой открыл бумажник, вложил туда листок и вздохнул:

– О боже!

Тем временем Рультабийль забрался в камин и, стоя на кирпичном полу, внимательно рассматривал дымоход; сужавшийся в полуметре над его головой, тот был закрыт вмурованными в кладку железными листами, сквозь которые проходили три трубы, каждая диаметром сантиметров пятнадцать.

– Пролезть здесь невозможно, – объявил молодой человек, выбираясь из камина. – Даже если бы убийца попытался это сделать, все железки валялись бы на полу. Нет, искать нужно не здесь.

Затем Рультабийль стал осматривать мебель и отворять дверцы шкафов. После этого он обошел окна, которые признал препятствием непреодолимым и непреодоленным. У второго окна стоял в задумчивости папаша Жак.

– Что это вы там высматриваете, папаша Жак?

– Да вот смотрю, как этот полицейский кружит около пруда. Еще один умник, который увидит столько же, сколько остальные.

– Нет, знай вы Фредерика Ларсана, – отозвался Рультабийль, грустно качая головой, – вы бы так не говорили. Если кто-нибудь и найдет убийцу, то только он, уж поверьте!

И Рультабийль вздохнул.

– Прежде чем его искать, неплохо бы знать, как он потерялся, – упорствовал папаша Жак.

Наконец мы добрались до дверей Желтой комнаты.

– Вот за этими дверьми все и произошло! – провозгласил Рультабийль с торжественностью, которая при других обстоятельствах была бы просто смешной.