Повести о карме

– Почему, матушка? Почему вы решили, что отец – не отец?!

– Не могу! Не могу!

Мать голосила, заламывая руки.

– Чего вы не можете?

– Не могу сказать! Стыжусь!

– Да что ж такое?! – в сердцах воскликнул я, теряя терпение. – Что на вас нашло, а?!

Ответа я не дождался: мать снова принялась выть. Связать её, что ли? Со стороны Вакаикуса, увязая в ватной пелене, глухо долетели удары храмового колокола. Час Тигра кончился, наступил час Зайца.^[3]

– Мне пора на службу.

Отец направился к воротам – и замер, услышав стук снаружи.

– Нижайше прошу извинить меня за беспокойство, – я узнал голос настоятеля Иссэна. – Кажется, вам необходима помощь?

– Входите, Иссэн-сан.

Отец открыл ворота. Он с почтением поклонился старому настоятелю, я поспешил сделать то же самое. Жестом отец пригласил монаха во двор. Мать вдруг перестала выть, обратила к настоятелю опухшее от слёз лицо. В мольбе протянула к гостю руки:

– Иссэн-сан! Вы святой человек! Живой будда!

– Вы преувеличиваете, госпожа Хитоми.

– Это ведь не он, видите?

– Вы уверены?

Настоятель сцепил сухие пальцы перед грудью. Склонил голову набок, заглядывая в лицо женщине.

– Да! Это не мой муж!

Монах перевёл взгляд на главу семейства. Я невольно тоже посмотрел на отца. Он был мрачен и тёмен лицом. Меж кустистых, сведенных к переносице бровей залегла глубокая складка. И было отчего! Не каждый день твоя собственная жена прилюдно называет тебя чужаком, позоря семью! Отец с вызовом глядел на монаха: «Вот он я! Тот, кого вы знаете многие годы! Мне скрывать нечего.»

Настоятель повернулся к моей матери.

– Вы считаете, что случилось фуккацу? В теле вашего мужа – другой человек?

– Да!

Мать вновь разразилась рыданиями.

– И вы готовы сделать официальное заявление?

– Да, – выдохнула мать между всхлипами.

Настоятель с сожалением развёл руками:

– Я буду вынужден отправить послушника в службу Карпа-и-Дракона. Сочувствую вам, Хидео-сан, но вы знаете закон.

Отец пожал плечами:

– Делайте, как считаете нужным. А мне надо идти.

– Понимаю, Хидео-сан. Долг превыше всего. Будьте готовы, что дознаватель вызовет вас со службы для проведения следствия. Вероятно, он позовет и ваших сослуживцев – как свидетелей. Предупредите господина Хасимото, начальника городской стражи, пусть вам подготовят срочную замену в случае необходимости. Я буду молиться, чтобы всё разрешилось как можно скорее – и без ущерба для вашего доброго имени.

– Благодарю, Иссэн-сан.

Кивнув, отец вышел за ворота.

Настоятель задержался. Мягкий добродетельный человек, кормивший птиц с руки – когда ситуация требовала того, Содзю Иссэн мог быть очень убедительным. Я это знал лучше других: с восьми лет отец отправил меня в храм учиться грамоте, истории, искусству счета. Если настоятель сумел вдолбить науку в такого бездаря, как ваш покорный слуга, то что же говорить о слабой обезумевшей женщине? Не прошло и пяти минут, как он уговорил мать вернуться в дом и привести себя в порядок перед визитом дознавателя. Провожая монаха до ворот, я впервые подумал: что, если мать права? Вдруг ей не примерещилось? Что, если отец – и не отец вовсе…

«Вы считаете, что случилось фуккацу?»

Я похолодел. Казалось, в животе начала таять глыба ноздреватого льда.

4

«Записки на облаках», сделанные в разное время монахом Иссэном из Вакаикуса

Если спросить знатного князя, владетеля провинции с доходом в миллион коку риса, что изменилось в мире с того момента, когда будда Амида явился монаху Кэннё, князь ответит одним словом:

– Фуккацу!

Если спросить учёного судью, познавшего законы земные и небесные, не чуждого милосердия, но и не чурающегося жестокости, что же принёс людям будда Амида сто лет назад, откликаясь на молитву яростного сердца Кэннё, настоятеля монастыря Хонган-дзи – судья произнесёт одно-единственное слово:

– Фуккацу!

Если же задать этот вопрос бродяге с грязными ногами, не знающему грамоты и службы, далекому от ремесел и наук, смеющемуся над богами и людьми, бродяга замедлит шаг и поднимет палец к небу:

– Фуккацу!

И все будут правы.

Воскресение^[4] – вот что принёс будда Амида в дар настоятелю Кэннё, а вместе с ним и всем нам, населяющим здешние острова.

Многие надеялись на воскресение в Западном раю. Эта надежда жива по сей день. После смерти, случившейся естественным путем, от старости, болезней или несчастного случая, у каждого есть шанс попасть в Страну Высшей Радости. Чти будду при жизни, повторяй днем и ночью: «Славься, будда Амида!» – и будет дано тебе.

Вспори себе живот, перережь горло, совершая благородный обряд сэппуку, кинься на камни со скалы или утопись в реке, если жить тебе стало невмоготу – к тому, кто своей рукой свел счеты с жизнью, желая уйти с честью, в миг смерти явится будда Амида, забрав самоубийцу в райские пределы.

Но подними руку на врага или соседа, лиши жизни злодея или поджигателя, убей кого угодно чем угодно, имея такое намерение или при неблагоприятном стечении обстоятельств…

Фуккацу!

В течение трех дней убитый возродится в теле убийцы. Душа же убийцы отправится прямиком в ад, на потеху демонам.

Подарки будд не доступны нашему скудному пониманию. Слова будд – притчи, чей смысл туманен. Что же говорить про их действия, подобные удару молнии? Неистовый Кэннё хотел покончить с собой, не в силах более купаться в огненном море войн. Он достиг цели, сделав частное общим: войны прекратились.

Это произошло не сразу, но быстро, очень быстро. Честолюбивые князья и гордые самураи ударились медными лбами в подарок будды Амиды с такой силой, что звон пошел по всей Чистой Земле. Мечи упали в ножны, копья спрятались в чуланы, стрелы заснули в колчанах. Вспороть живот себе или врагу – что ни сделай, теперь это означало смерть для того, кто обнажил клинок. Впрочем, смерть бывает разной. Если самоубийца уходил в рай – или к новому рождению – с гордо поднятой головой, то убийца вкушал вечный позор, отдав в распоряжение убитого свои руки и ноги, голову и сердце, как побежденный князь отдает свою вотчину победителю.

Бери и владей!

Люди привыкают ко всему, даже к жизни в раю. Привыкли и мы. Жизнь наладилась, обустроилась, обрела новые очертания. Никто даже не представлял, сколько убийств совершалось в прошлом – и сколько причин, мотивов, обстоятельств было у каждого. В большинстве случаев все было ясно сразу, без предварительного расследования. Убил? Отдал тело убитому? Фамилия, имя, сословие, должность. Оставалось выслушать решение властей и закрепить в документе статус перерожденца.

Но где есть большинство, там сыщется и меньшинство.

Известна ли вам легенда о карпе, плывущем против течения? Поднимающемся вверх по водопаду? Ну конечно же, известна. Не вы ли рисуете картинки с упрямцем, движущемся вперед – любой ценой, сквозь брызги и пену? Развешиваете на ветру флажки с этим героическим пловцом?! Воспеваете его самоотверженность и отвагу, стойкость и силу?! Дети, говорите вы сыновьям на пороге совершеннолетия, помните о карпе – примере выхода из самых безнадежных ситуаций!

«Где же выход? – спрашивают мальчики. – Где он?»

Глаза их горят.

«В конце трудного пути наш карп, – отвечаете вы, – проходит через Драконьи врата. Он становится драконом, вознесясь на небо.»

Карп становится драконом, убитый – убийцей.

Земля – не то место, где следует искать абсолютной чистоты. Взывая к будде Амиде, настоятель Кэннё допустил ошибку – порезался мечом. Злой дух, запертый в клинке, возликовал; кровь, пролитая в момент сошествия Чистой Земли, запятнала её белизну. Новый кармический закон воссиял нам, но нашлись люди, которые не отвратились душой от убийства ближнего. Вольно или невольно, ради чести или выгоды, они ищут лазейки, стараясь этот закон обойти.

Фуккацу!

Всеми случаями фуккацу, которые требовали дополнительного расследования, занималась служба Карпа-и-Дракона.

5

«Что же делать?»

Отец вернулся к полудню вместе с двумя сослуживцами.

К его возвращению я весь извёлся. Не находя себе места, я мерил шагами двор, нырял в дом, стремительно проходил его насквозь – и оказывался в крошечном саду. Казалось, сад тоже сжался и поник от ощущения беды, нависшей над семьей Торюмон. Горбились две сакуры, качалась старая слива. Туман редел, оседал на ветвях и листьях – капли росы, бисер влаги. Сырость насквозь пропитала беседку в дальнем углу. Я зябко передёргивал плечами, плотнее запахивал волглое кимоно и кружил по знакомым до последнего камешка дорожкам, не в силах остановиться.

«Ты самурай! Взрослый мужчина!»

Нет, не помогало.

«Стыдись! Ты должен сохранять спокойствие!»

Спокойствие? Меня трясло.

Я уходил в дом, садился на циновку, закрывал глаза. Пытался расслабиться, ввести дыхание в естественный ритм, очистить разум и погрузиться в медитацию. Так меня учил настоятель Иссэн. За те годы, в течение которых я, считай, ежедневно являлся в храм Вакаикуса, я многое узнал от старого монаха. Но сегодня стало ясно, что наука Содзю Иссэна не пошла глупому Рэйдену впрок. Тревожные мысли кипели во мне, словно заполошная крикливая толпа – в тесном переулке. Выдворишь одних – их место занимали другие. А может, те же самые, злодейски сменившие обличье.

Вдруг мать права?

Если ей не почудилось – значит, отец кого-то убил. Теперь дух убитого воплотился в теле убийцы, вышвырнув отца – настоящего отца! – в мрачное царство князя Эмма, куда отправляются души умерших. А уж там убийце воздастся по заслугам!

Нет, не может быть! Убийца? Отец – честный самурай, верный долгу и службе! Даже если бы он кого-то убил – он бы не стал этого скрывать. О чем я думаю?! Пустая башка! Он бы и не смог это скрыть, как бы ни старался. В первый же день после убийства мы бы всё поняли. Я видел отца на похоронах бабушки, он был обычный, такой, как всегда. И потом…

Но если отец – это отец, если он никого не убивал… Выходит, мать повредилась рассудком? Ею овладели беспокойные духи? Она видит то, чего нет? Мало судьбе того, что умерла бабушка Мизуки! Теперь ещё отец…

Или мать? Кто из них?!

Что же делать?

Глава вторая
Жареный тунец с имбирём

1

«Вы отрицаете перерождение?»

– Матушка в доме. Она переоделась и ждёт дознавателя.

Я поклонился отцовым сослуживцам.

– Хорошо, – кивнул отец.

Тон и весь вид его говорили об обратном: ничего хорошего в происходящем глава семейства не видел.

– О-Сузу, приготовь гостям чай.

Не успела служанка броситься выполнять распоряжение хозяина, как в ворота требовательно постучали.

– Кто там?

– Сэки Осаму, старший дознаватель службы Карпа-и-Дракона.

В низком рокочущем басе звучала неотвратимость закона. Я отметил, что редко когда имя и голос человека настолько соответствуют друг другу.^[5] А ещё – занимаемой им должности.

Отец распахнул ворота:

– Добро пожаловать, досточтимый Сэки-сан.

– Я рад, что вы дома, Хидео-сан. Так за вами не придется посылать.

– Мы вас ждали.

Дознаватель, дородный мужчина лет пятидесяти, был облачён в темно-синее кимоно из шёлка, украшенное тонким золотым узором. На груди слева, над сердцем, красовался герб службы: стилизованное изображение карпа и дракона, перетекающих друг в друга, подобно буддийскому символу Инь и Ян. На голове – высокая чёрная шапка государственного чиновника. Рукояти плетей за поясом обтянуты шершавой кожей ската в оплётке из шёлковых шнуров – тоже золото и густая грозовая синева. Рано поседевшие брови срослись на переносице, из-за чего лицо дознавателя – резкие складки у рта, щеки обвисли – имело брюзгливый вид. Взгляд из-под полуприкрытых век был внимательный, цепкий. Похоже, Сэки Осаму подмечал любую мелочь и откладывал про запас – до тех пор, пока эта мелочь не понадобится.

– Торюмон Хидео, – представился отец, хотя в этом не было надобности. – Мой сын Рэйден. Мои сослуживцы Икэда Наоки и Нисимура Керо. Я привел их в качестве свидетелей, желая избавить вас от лишних хлопот.

Мы по очереди поклонились чиновнику. Когда я вновь поднял взгляд на дознавателя, в ворота за его спиной вошли двое. Одним был настоятель Иссэн, другим же…

Длинная грубая накидка с капюшоном. Пояс – прочная верёвка. Из-под капюшона вместо человеческого лица на меня уставилась рыбья голова. Покрытая капельками росы, голова отблёскивала тусклой медной чешуёй, пучила белые эмалированные глаза с черными дырами зрачков, приоткрывала губастый рот.

Под служебной маской карпа скрывался каонай.

Безликий.

Живое напоминание о воздаянии за попытку обойти закон кармы, дарованный нам милосердным буддой Амидой. Парии, отщепенцы, отверженные – даже к нечистым эта^[6] и лишённым сословия хинин^[7] относились лучше, чем к мерзким каонай. Бывшие люди, лишённые не только сословия и чести, но также лица и имени. Единственные, кого можно убить безнаказанно – так веками убивали друг друга наши предки до сошествия Чистой Земли на острова Восходящего Солнца. Убить – и остаться самим собой, а не стать вместилищем для духа убитого, предоставив ему возможность жить вместо тебя.

Впрочем, убивали каонай редко: люди не желали марать о них руки.

И вот эту дрянь – язык не поворачивался назвать безликого человеком! – старший дознаватель Сэки привёл с собой в наш дом!

Лицо отца затвердело. Глава семьи скрыл гнев под личиной спокойствия, но я-то хорошо видел, каких трудов ему это стоит. Как же я понимал сейчас отца! Увы, мы ничего не могли сделать, находясь полностью в воле дознавателя. Обычно лицо каонай – серая морщинистая маска, заменявшая им лицо – было замотано тряпкой с двумя дырами для глаз. «Тряпичника» мы, не раздумывая, погнали бы прочь плетьми – что делали все достойные люди, едва завидев безликого в приличном квартале! Но медная маска карпа свидетельствовала: этот каонай находится на службе. Его нельзя побить, прогнать, облить – во всех смыслах – грязью без серьёзных последствий для забияк.

– Прошу почтить своим присутствием моё скромное жилище, досточтимый Сэки-сан, – учитывая сложность положения, вежливость отца была на высоте. – Прошу и вас, уважаемый Иссэн-сан.

На безликого в рыбьей маске отец не смотрел, словно его здесь и не было. Я изо всех сил старался следовать примеру отца, но взгляд нет-нет, да и возвращался к долговязой фигуре. Каонай следовал за старшим дознавателем как на привязи; мой же взгляд следовал за ним самим. Так человек спешит отвернуться от нищего калеки или прокажённого – и невольно, с болезненным любопытством, оглядывается.

Мне было стыдно, очень стыдно. Но я ничего не мог с собой поделать. От этого я стыдился и злился ещё больше. Я чуть не забыл, зачем дознаватель вообще явился к нам домой.

– Желаете чаю?

– Благодарю, нет. Уверен, нам всем хотелось бы как можно быстрее разобраться в сложившейся ситуации. Дело не слишком приятное, следует покончить с ним.

Это не был ритуальный вежливый отказ, положенный при церемонии встречи гостя. Сэки Осаму говорил откровенно, с грубоватой прямотой, за что я был ему благодарен всем сердцем. Действительно, чем быстрее он разберётся с нашей бедой – тем лучше.

– Как вам будет угодно, Сэки-сан. Если вы передумаете – только скажите.

– Вы очень любезны. Итак, мне сообщили, что ваша жена публично объявила вам о подозрении на фуккацу. Она полагает, что имело место незарегистрированное перерождение, и в вашем теле находится другая личность.

– Так и было.

– Что именно?

– Жена объявила мне подозрение.

– Вы отрицаете перерождение?

– Отрицаю. Я – Торюмон Хидео, старшина караула…

Дознаватель остановил отца:

– Не сейчас, Хидео-сан. Будем придерживаться установленной процедуры. На предварительном этапе мне достаточно вашего отрицания. Ваша жена назвала причину, почему она заподозрила перерождение?

Отец замялся, прикусил губу.

– Я настаиваю на ответе, – дознаватель нахмурился. – Говорите!

– Нет, не назвала.

– Почему?

– Сказала, что стыдится. Она не назвала причину, но я догадываюсь.

Черты Сэки Осаму затвердели:

– Прошу вас, изложите свои догадки.

– Вы настаиваете?

– Да. В противном случае я уйду, а вас накажут за ложный вызов.

Отец покосился на сослуживцев, топтавшихся за его спиной. Нисимура понял намёк и поспешил отойти прочь, к дровяному навесу. Менее сообразительный Икэда замешкался, и Нисимура увлек его за собой. Отец глянул на меня. На отцовском лице отразилось сомнение.

Кажется, он гадал:

«Отослать сына к навесу? Объясниться с дознавателем с глазу на глаз? Или разрешить мальчику слушать?»

Пауза неприлично затягивалась. Не придя к однозначному решению, отец заговорил, понизив голос. Мне не терпелось узнать, что же произошло между отцом и матерью, и я остался стоять, где стоял. Отвернулся, делая вид, что разговор меня нисколько не интересует, и принялся ловить каждое слово, благо со слухом у меня всё было в порядке.

– Похоже, сегодня ночью я повёл себя не так, как ожидала моя жена.

– Продолжайте.

– У нас в семье траур…

– Кто умер? – быстро спросил дознаватель.

– Моя мать.

– Возраст вашей почтенной матери?

– Шестьдесят два года. Она долго болела, все могут подтвердить…

– Это лишнее. Примите мои соболезнования.

– Благодарю вас.

– Продолжайте.

– Я проснулся в час Тигра. Это недостойно мужчины, но я вспомнил мать, – отец помолчал, собираясь с силами. – Я расплакался. Мне очень стыдно, Сэки-сан. Я должен был держать себя в руках.

– Ваши слезы говорят о сыновней почтительности. Любой порядочный человек плачет, вспоминая умершую мать. Дальше!

– Жена проснулась. Она обняла меня, желая утешить, – отец встал ко мне спиной. – Я обнял её в ответ, и тут… Извините за такие подробности, но я вдруг ощутил желание. Я ничего не мог с собой поделать. Вероятно, жена заметила мое состояние. Простите, что рассказываю вам это…

– Вы правильно сделали, что отослали сослуживцев, Хидео-сан. Я – другое дело. Я обязан вас выслушать до конца, что бы вы ни сказали. Заверяю, ваш рассказ полностью в рамках приличий.

– Моя жена вырвалась. Она кричала: «Прочь! Не трогай меня! Ты не мой муж!» Я пытался её успокоить, но мне это не удалось. Да, мне не следовало так вести себя во время траура. У моей жены были причины укорить меня. Но я не ожидал…

Дознаватель кивнул:

– Благодарю вас за откровенность. Теперь мне нужно поговорить с вашей женой. Проводите меня к ней. После этого я приступлю к официальному дознанию.

2

«Два года не всходила луна…»

– Итак, заявительница – Хитоми из семьи Торюмон?

– Да, господин

– Жена стражника Хидео?

– Да, господин.

– Под подозрением – ваш муж?

– Да, господин.

Дознание Сэки Осаму решил проводить в саду за домом: под открытым небом, подальше от досужих глаз и ушей. На площадке для занятий боевыми искусствами, расположенной неподалеку от беседки, хватило места всем. В свидетели, кроме сослуживцев отца, пригласили соседа – пожилого зеленщика Ацуши, надувшегося как пузырь от важности своей миссии.

Свидетельствовать по обвинению в фуккацу – не шутка! Будет о чем порассказать и внукам, и правнукам.

О-Сузу принесла из дома ворох старых циновок, расстелив их на площадке. У безликого слуги обнаружился коврик, свёрнутый в тугой рулон и заткнутый за пояс сзади. На него каонай и уселся, достав из потёртой сумки принадлежности для письма: кисти в деревянном футляре, походную тушечницу из красной меди, гладкую кипарисовую дощечку и стопку листов рисовой бумаги. Господин Сэки поручил ему вести протокол дознания. Похоже, в прошлой жизни, до того, как нарушить закон кармы в корыстных целях, безликий не только имел лицо и имя, но и был обучен грамоте.

Зябкая сырость сменилась влажной духотой. Армия туч взяла небо в осаду, не позволяя ни единому лучику солнца пробиться к земле, превратившейся в огромную баню. При малейшем движении мое тело покрывалось испариной. Лишь редкие порывы ветра приносили какое-то облегчение.

– Действия вашего уважаемого мужа показались вам необычными?

– Да.

– Почему, Хитоми-сан?

Я оценил деликатность господина Сэки.

Мать смущённо опустила взгляд, не в силах заставить себя взглянуть на собравшихся вокруг мужчин. В праздничном оливковом кимоно, расшитом белыми хризантемами, с тщательно уложенной причёской и лицом, выбеленным рисовой пудрой, смешанной с соком камелии, мать легко сошла бы за безмятежную хозяйку дома, радушно принимающую важных гостей. Увы, ее выдавала дрожь рук, взгляд, опущенный в землю, и голос, подобный тихому журчанию ручья.

Я видел: мать едва держится, чтобы не разразиться горестными рыданиями.

– Мой муж очень любил свою матушку. Когда она умерла, он был сам не свой. А тут… Не прошло и пяти дней! До того он…

Мать замолчала.

– До того? – старший дознаватель вздёрнул бровь. – Что вы имеете в виду?

– Два года не всходила луна над ущельем в горах, – шёпот матери был едва слышен. – Лишь в скорбный час она явилась вновь…

Свидетели захихикали, прикрывая рты ладонями. Я чуть не сгорел от стыда. Провалиться сквозь землю, в девятый ад – и то было бы легче. Грязное бельё семьи вытащили для публичного осмотра! «Два года не всходила луна…» Каонай все записывал, ловко орудуя кистью, и мне захотелось убить писца. Это он-то безликий? Это мы только что потеряли лицо…

Дознаватель учтиво склонил голову:

– Благодарю вас, – вне сомнений, он отлично понял, на что намекает мать. – Значит, два года луна не всходила? И вдруг взошла? Основания достаточны. Объявляю начало дознания!

Он выпрямился, воздел руку к небу:

– Сейчас я буду задавать вопросы подозреваемому. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтёт, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух.

Господин Сэки повернулся к моему отцу. Сейчас его устами вещал Закон.

– Подозреваемый, назовите себя.

– Торюмон Хидео.

– Кем были ваши родители?

– Отец – Торюмон Изао, стражник у западных ворот. Мать – Торюмон Мизуки, урождённая Ивамото.

– Ваши родители живы?

– Нет.

– Подробнее!

– Отец умер восемь лет назад. Мать – пять дней назад.

– Сколько лет было вашей матери?

– Шестьдесят два года.

– Причина ее смерти?

Дознаватель походил на скалу над морем, которая вдруг обрела дар речи. Полная неподвижность, каменное выражение лица – хотел бы я быть таким! – и лишь узкая расщелина губ извергает наружу басовитый рокот. Даже ветер не осмеливался трепать кимоно господина Сэки.

Глаза дознавателя, глубоко утопленные в пещерах глазниц, неотрывно следили за подозреваемым. Так следят за противником, опасаясь, что он в любой момент способен нанести удар.

– Моя досточтимая матушка хворала весь прошлый год. Ей было трудно дышать, она жаловалась на боли в груди. Последние шесть месяцев она почти не вставала с постели. В конце ей стало хуже. Я делал что мог…

– Как она умерла?

– Быстро. Лекарь говорил: сердце. Наверное, он был прав.

Отец сидел прямо, с достоинством, не сутулясь. Приняв позу открытости Небесам, он положил руки на колени ладонями вверх, как бы говоря: «Мне скрывать нечего!»

– Есть заключение о смерти?

– О-Сузу, принеси досточтимому господину дознавателю заключение о смерти Мизуки-сан. Оно хранится в нашей спальне. Шкафчик у окна, левый верхний ящик.

Когда служанка с поклоном вручила свиток господину Сэки, тот быстро пробежал его глазами. Процитировал вслух финальное заключение: «Смерть по естественным причинам». Кивнул безликому слуге: занеси, мол, в протокол.

– У меня больше нет вопросов, касающихся ваших родителей, Хидео-сан. Кто сейчас входит в вашу семью?

– Моя жена Хитоми.

– Урожденная?..

– Урождённая Фудзимото, тридцати пяти лет. И мой сын Рэйден, пятнадцати лет с небольшим.

– Они здесь?

– Да.

– Укажите их.

Отец показал сперва на мать, затем на меня.

– Слуги?

– Только О-Сузу. Вот она стоит.

О-Сузу закивала, подтверждая слова хозяина.

– Ваше место службы? Должность и срок?

– Городская стража. Караул на первой почтовой станции.

– Какая дорога?

– Хокудо, Северная дорога из Акаямы. Выслуга – двадцать три года. Последние шесть лет – старшина караула.

Отец продемонстрировал нашивку на плече.

– Ваше жалованье?

– Двадцать коку риса в год.

– Это мало? Много?

– Нам хватает, не извольте беспокоиться.

Господин Сэки медленно обвёл присутствующих взглядом. Ни у кого не нашлось что возразить или добавить к словам отца.

– Ваше любимое блюдо?

Голос, поза, выражение лица дознавателя остались прежними. Но я нутром почуял: формальная часть закончилась. Сэки-сан перешёл к главному.

3

«Кого вы любили больше?»

Отец промедлил с ответом – похоже, этого вопроса он не ожидал. Я испугался: неужели мать права?! Сейчас отца – нет, чужого человека! – кинутся вязать за сокрытие фуккацу, потащат в управу…

– Тунец, жареный в масле.

– Это все?

– Тунец с маринованным дайконом, васаби^[8] и имбирём.

Я машинально кивнул: да, так и есть. Когда хватало денег, отец вечно гонял О-Сузу в харчевню за жареным тунцом – или требовал, чтобы мать жарила рыбу дома. Дайкон, васаби – я и сам любил острое.

– Верно, – одними губами выдохнула мать.

Кажется, ее подозрительность пошла на убыль.

– Он любит тунца! – подал голос Икэда. – И я тоже!

У стражника забурчало в животе. Я вспомнил, что с утра ничего не ел.

– У вас имеются родственники?

– Дядя, брат моего отца.

– Его имя?

– Шуджи.

– У него есть дети?

– Норайо и Аяка, мои двоюродные брат и сестра. Они живут в Нагасаки.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Десять лет назад.

– Здесь?

– В Нагасаки. Мы с отцом приезжали к ним в гости.

– Ваши жена и сын были с вами?

– Нет, они остались дома.

Мой взгляд, словно заполошная белка по ветвям дерева, метался между отцом и господином Сэки. Я силился отследить малейшие изменения в лице отца, которые могли бы выдать его – или наоборот, подтвердить, что это по-прежнему он. В то же время я старался подмечать, за чем наблюдает дознаватель, искушённый в подобных делах – чтобы и самому обращать внимание на то же. В какой-то момент я уверился, что Сэки-сан отслеживает дыхание отца – и последовал примеру дознавателя. Однако отец дышал не чаще и не глубже, чем обычно. Потом мне показалось, что господин Сэки сосредоточился на руках подозреваемого:

«Напряжены? расслаблены? дрожат?! Беспокойно шевелятся?! Если неподвижны, то в каком положении замерли?»

Нет, руки – пустяки. Должно быть, он следит за отцовским лицом. Действительно ли отец спокоен и открыт? Или показная безмятежность даётся ему с трудом? А может, дознаватель больше прислушивается к голосу ответчика? К его интонациям?

Отец рассказывал: опытный стражник, задавая вопросы, легко отличит честного торговца от контрабандиста, паломника от мошенника, а путешественника – от беглого разбойника. Я надеялся вскоре тоже поступить на службу в городскую стражу – отец обещал похлопотать за меня перед начальством. Отец был на хорошем счету, ему должны пойти навстречу – особенно после соответствующего подношения. Как мне хотелось овладеть этим замечательным искусством – умением «читать людей»! Сейчас, когда решалась судьба нашей семьи, желание разгадать загадку сделалось настолько острым, что резало меня изнутри хуже, чем лезвие ножа.

А что, если…

Как на острый сук, я напоролся на сердитый взгляд дознавателя. Без сомнения, взгляд предназначался мне. В смущении я потупился. Неприлично так таращиться на чиновника при исполнении! Да и на собственного родителя тоже.

– Предоставляю слово свидетелям. Хитоми-сан, начнём с вас, как с заявительницы. Вам разрешается задать своему мужу три вопроса. Выбирайте такие, ответы на которые никто, кроме вас с ним, не знает. Подумайте хорошенько, прежде чем спрашивать.

Мать долго собиралась с мыслями – а скорее, с духом. Я постарался успокоить дыхание, как учил меня настоятель Иссэн, и замер, уподобясь господину Сэки. Вот уж кто умел сохранять полную невозмутимость! С моего виска на щёку поползла капля пота, неприятно щекоча кожу – точь-в-точь надоедливая муха. Очень хотелось её смахнуть, но я продолжал сидеть без движения.

Стражник Икэда громко икнул.

– Во время нашей свадьбы случилось мелкое досадное происшествие, – мать по-прежнему глядела в землю. Называть отца по имени она не спешила. – Скажите, что я имею в виду?

Отец улыбнулся – впервые со дня смерти бабушки Мизуки.

– Я оступился. Я упал прямо на тебя! Дядюшка Шуджи ещё пошутил, что нам не терпится добраться до свадебного ложа. Он приехал на нашу свадьбу и выпил все саке в городе.

– Почему вы упали? Вы были пьяны?

– Нет, я был трезв.

– Так почему же?

– На моей сандалии лопнул ремешок.

Мать вздрогнула:

– Да, всё так и было.

– Следующий вопрос, – напомнил дознаватель.

– Скажите, Хидео-сан, – имя отца наконец-то прозвучало. – Как мы назвали сына при рождении?

Вот это новость! Тоже мне вопрос!

– Мы дали нашему сыну имя Кенсин. Когда ему исполнился год, он тяжело заболел. Чтобы обмануть и отпугнуть духов болезни, мы дали ему другое имя: Ичиро, Первый Сын. Это была твоя идея, я помню. Смена имени помогла, мальчик выздоровел. Спустя год мы назвали его Рэйденом, желая закрепить успех. В день совершеннолетия нашего сына мы долго спорили. Я подбирал мальчику новое взрослое имя, ты же настаивала, чтобы мы сохранили прежнее, детское.

– Что я говорила вам?

– Что так духи не заинтересуются им вновь. Что имя Рэйден приносит удачу. Что мальчик, став Рэйденом, ни разу не болел. Я не захотел спорить, наш сын остался Рэйденом.

– Всё верно…

Я вытер пот со лба. Оказывается, при рождении меня звали иначе? Кенсин? Ичиро? Имя Рэйден мне нравилось больше. «Гром и молния!» – смеялась бабушка, когда еще была здорова. Она стояла на крыльце и смотрела, как я вихрем ношусь по двору, лупя палкой по доскам забора. Я смеялся в ответ. Я и впрямь представлял себя божеством грома, колотящим в боевые барабаны^[9].

– Последний вопрос, Хитоми-сан, – напомнил господин Сэки.

Думаю, моя мать с самого начала знала, каким будет её третий вопрос. Просто не сразу решилась его задать.

– Скажите, Хидео-сан…

Она помолчала, сцепив руки под грудью.

– Кого вы любили больше: меня или свою досточтимую матушку?

Взгляд отца заледенел. Он что, выбирает? Выбирает прямо сейчас?! Но между чем и чем? Между любовью к матери и любовью к жене? Между правдой и ложью?!

– Я не хочу огорчать тебя, Хитоми. Но я вынужден говорить правду. К сожалению, свою мать я любил больше. Прости меня, если сможешь.

– Нечего тут прощать, – мать встала перед отцом на колени. Коснулась лбом земли, выпрямилась. – Я всегда это знала. Прости и ты меня.

– Нечего тут прощать, – эхом повторил отец.

4

«Почему же ты мне не сказал?»

– Не грустите, благородная госпожа Хитоми…

Настоятель Иссэн заговорил впервые с начала дознания:

– Любовь к родителям и забота о них – одна из первейших добродетелей. Уверен, если вам и доставалась меньшая часть любви вашего мужа, то лишь в сравнении с покойной госпожой Мизуки. Честность, другая несомненная добродетель вашего уважаемого мужа, свидетельствует в его пользу.

Мать благодарно кивнула настоятелю. В глазах ее, несмотря на то, что все складывалось наилучшим образом, читалась тревога.