Огнем и мечом

– Я не буду спать эту ночь. Объеду лагерь, и вы поедете со мной. Где Убальд и Арцишевский?

– В лагере. Я пойду и скажу, чтобы привели лошадей, – сказал Радзейовский.

И он приблизился к дверям. Внезапно в сенях послышалось какое-то движение, оживленный разговор, отголоски торопливых шагов, потом двери раскрылись, и в комнату, запыхавшись, вошел придворный Тизенгэуз.

– Ваше величество! – воскликнул он. – Прибыл офицер из Збаража.

Король порывисто встал с кресла, канцлер тоже, и у обоих вырвался возглас:

– Не может быть!

– Прибыл, ваше величество, он стоит в сенях.

– Давайте его сюда! – воскликнул король, хлопнув в ладоши. – Ради Бога, ведите его.

Тизенгауз исчез, и через минуту вместо него на пороге появилась какая-то высокая фигура.

– Подойдите ближе, – сказал король, – ближе! Мы рады вас видеть!

Офицер подошел к самому столу, и при виде его король, канцлер и Радзейовский отступили в изумлении. Перед ними стоял какой-то страшный человек, чуть ли не призрак; изодранная одежда еле закрывала его исхудалое тело, лицо было посиневшим, запачканным кровью и грязью, глаза горели лихорадочным огнем, черная всклокоченная борода спускалась на грудь; от него шел трупный запах, а ноги его до такой степени дрожали, что он должен был опереться на стол.

Король и его приближенные смотрели на прибывшего широко раскрытыми глазами. В эту минуту распахнулись двери и в залу вошли разные должностные лица и военачальники: генералы Убальд, Арцишевский, литовский подканцлер Синега и другие. Все Стали за королем и с удивлением смотрели на офицера. Король спросил:

– Кто ты?

Прибывший раскрыл рот, хотел говорить, но судорога свела челюсти, подбородок задрожал, и воин лишь с трудом прошептал.

– Из… Збаража.

– Дайте ему вина! – раздался чей-то голос.

В одно мгновение ему подали кубок вина, который прибывший выпил с усилием. Канцлер скинул с себя мантию и покрыл ею офицера.

– Теперь можешь говорить? – через некоторое время спросил король.

– Могу, – уже более твердым голосом ответил рыцарь.

– Кто ты такой?

– Ян Скшетуский… гусарский поручик.

– Из какого отряда?

– Русского воеводы.

По зале пронесся шепот.

– Что слышно у вас? Что слышно? с лихорадочной поспешностью спрашивал король.

– Нищета… голод… смерть…

Король закрыл глаза.

– Боже! Боже! – говорил он тихим голосом и через минуту спросил:

– Долго ли еще можете продержаться?

– Пороху очень мало. Неприятель подступил к самому валу…

– Много ли неприятеля?

– Хмельницкий… и хан со всеми ордами.

– Хан там?

– Да.

Настало глухое молчание. Присутствующие переглядывались, на всех лицах отразилась неуверенность.

– Как же вы могли выдержать? – спросил канцлер с сомнением в голосе.

При этих словах Скшетуский поднял голову, лицо приняло гордое выражение, и он ответил неожиданно сильным голосом:

– Мы отразили двадцать штурмов, шестнадцать раз разбили неприятеля в открытом поле и сделали семьдесят пять вылазок.

И опять воцарилось молчание.

Внезапно король выпрямился, тряхнул париком, как лев гривой, его желтоватое лицо окрасилось румянцем, глаза загорелись огнем.

– Клянусь Богом! – воскликнул он. – Довольно мне этих советов, этого выжидания. Есть хан или его нет, пришло ли всеобщее ополчение или не пришло – мне все равно. Мы сегодня же двинемся под Збараж.

– Под Збараж! Под Збараж! – послышались голоса.

Лицо прибывшего тотчас прояснилось.

– Ваше величество! – проговорил он. – С вами жить и умереть.

Эти слова привели в умиление благородного короля, и он, не обращая внимания на грязь и кровь, покрывавшие рыцаря, обнял его и сказал:

– Ты мне милее, чем иные в шелках и бархате. Клянусь Мадонной, менее достойных награждают разными почестями! Знай же, что ты не останешься без награды за то, что совершил. Не возражай, я – твой должник!

В зале раздались восторженные голоса:

– Нет более великого рыцаря, чем он!

– Этот и между збаражскими рыцарями первый!

– Ты стяжал бессмертную славу!

– Как же ты пробрался через станы казаков и татар?..

– Я скрывался в болотах, в тростниках, шел через леса… блуждал… прокрадывался…

– Дайте ему есть! – крикнул король.

– Есть! – повторили другие.

– Дать ему одежду!

– Завтра тебе дадут коня и одежду, – проговорил король. – У тебя ни в чем не будет недостатка.

Все, по примеру короля, рассыпались в похвалах рыцарю. Опять стали закидывать его вопросами, на которые он отвечал с величайшим трудом, так как им все более овладевала слабость. Скшетуский был уже почти в полубессознательном состоянии. Через несколько минут ему принесли пищу. Вскоре в залу вошел королевский проповедник священник Цецишовский.

Сановники с почтением расступились перед ним, так как это был очень ученый священник, пользовавшийся всеобщим уважением, и его слово значило едва ли не больше в глазах короля, чем слово канцлера, а с амвона он иногда высказывал такие вещи, которые и на сейме не всякий осмелился бы затронуть.

Его тотчас окружили и стали рассказывать о том, что пришел офицер из Збаража, что там князь Вишнёвецкий с ничтожным по численности отрядом, несмотря на голод и страшные лишения, громит хана и Хмельницкого, который за весь истекший год не потерял столько людей, сколько в последние месяцы под Збаражем, – и наконец, что король хочет двинуться на выручку, хотя бы там пришлось погибнуть со всем войском.

Священник молча слушал, ежеминутно поглядывая на измученного рыцаря, который в это время ел, так как король приказал ему не обращать внимания на свое присутствие.

– А как зовут этого офицера? – спросил наконец священник.

– Скшетуский.

– Ян?

– Да.

– Гусарский поручик князя-воеводы русского?

– Да.

Священник поднял кверху свое покрытое морщинами лицо и стал молиться, а потом сказал.

– Возблагодарим Бога, ибо неисповедимы Его пути, которыми он ведет человека к счастью и покою. Аминь. Я знаю этого офицера.

Скшетуский услышал это и невольно обратил взгляд на священника, но его лицо, фигура и голос были ему совершенно незнакомы.

– Так вы, один из всего войска, решились пробраться через неприятельский лагерь? – спросил его священник:

– До меня пошел один благородный рыцарь, но он, к несчастью, погиб, – ответил Скшетуский.

– Тем больше ваша заслуга, что вы отважились потом идти. Судя по вашему виду, эта дорога была ужасна. Бог милостиво принял вашу жертву и привел вас сюда.

Внезапно священник обратился к Яну-Казимиру.

– Ваше величество, – проговорил он, – значит, это вашего величества неизменное решение идти на помощь к князю-воеводе русскому?

– Я поручаю вашим молитвам, отче, – ответил король, – отчизну, войско и себя, так как знаю, что это страшное предприятие, но мне невозможно допустить, чтобы князь-воевода погиб в этих несчастных окопах с такими доблестными рыцарями, как вот этот, что теперь перед нами…

– Бог даст победу! – воскликнули присутствующие.

Священник простер руки вверх, и в зале воцарилась тишина:

– Benedico voc, in nomine Patris, et Filii, et Spiritus sancti^[19].

– Amen!^[20] – сказал король.

– Amen! – повторили все присутствующие.

Спокойствие разлилось по озабоченному до сих пор лицу Яна-Казимира, и только глаза его горели необычным огнем. Между сановниками начался тихий разговор о предстоящем походе, многие еще сомневались в том, может ли король двинуться немедленно; он же взял со стола шпагу и сделал знак Тизенгаузу, чтобы тот прицепил ее.

– Когда ваше величество желаете отправляться? – спросил канцлер.

– Бог дал ясную, хорошую ночь, – ответил король, – и наши лошади не так утомятся. Велите, – добавил он, обращаясь к одному из генералов, – протрубить сигнал к походу.

Генерал тотчас вышел из залы. Канцлер Оссолинский мягко заметил, что не все готовы и что обоз ночью не может двинуться.

– Кому обоз дороже отчизы и короля, тот пусть останется.

Зала постепенно опустела. Каждый спешил к своему отряду, чтобы поднять его на ноги и снарядить к походу. В зале остались только король, проповедник и Скшетуский с Тизенгаузом.

– Ваше величество, – проговорил священник, – что вы хотели узнать от этого офицера, то уже узнали. Теперь надо ему дать отдых, так как он еле держится на ногах. Позвольте мне, ваше величество, взять его в мою квартиру, где он может переночевать.

– Хорошо, – ответил король. – Пусть Тизенгауз и еще кто-нибудь проводят его, так как сам он, наверно, не в состоянии идти. Ступай, ступай, милый мой, – добавил Ян-Казимир, обращаясь к Скшетускому, – никто здесь не заслуживает так отдыха, как ты. Но помни, что я твой должник. Скорее я о себе забуду, чем о тебе.

Тазенгауз взял Скшетуского под руку, и они вышли. В сенях они встретились с одним из придворных, который взял под руку шатающегося рыцаря с другой стороны, впереди шел священник, а перед ним мальчик с фонарем. Но мальчик напрасно светил, так как ночь была ясная, тихая и теплая. Над Топоровом сияла луна, из лагеря доносились людской говор, скрип возов и отголоски труб, играющих к походу. Вдали, перед костелом, озаренным лунным светом, виднелись уже группы солдат, конных и пеших. В деревне ржали лошади. Со скрипом возов смешивались звук цепей и громыхание орудий. Шум все усиливался.

– Они уже двигаются! – сказал священник.

– Под Збараж… на помощь… – прошептал Скшетуский.

И неизвестно, от радости или вследствие перенесенных лишений и трудов, или от всего этого вместе, но он так ослабел, что провожатые должны были почти нести его на руках Направляясь к дому священника, они вошли в толпу солдат, стоявших перед костелом. Тут находились эскадроны Сапеги и пехота Арцишевского. Солдаты стояли группами, преграждая проход.

– Дорогу! Дорогу! – воскликнул священник.

– А кто там ищет дороги?

– Офицер из Збаража.

– Челом ему! Челом! – восклицали многочисленные голоса.

Солдаты тотчас расступились: иные, наоборот, подходили ближе, желая видеть героя. Они с изумлением смотрели на это изнуренное страшными трудами и лишениями лицо, озаренное бледным светом луны, и тихо перешептывались:

– Из Збаража… из Збаража…

Священник с большим трудом довел Скшетуского до дому. Там он велел рыцаря выкупать и уложить в постель, а сам тотчас вышел к войскам, которые уже отправлялись в поход.

Скшетуский был в полубессознательном состоянии, но вследствие горячки не мог тотчас уснуть. Рыцарь уже несознавал, где он и что случилось. Он слышал только говор людей, топот, скрип возов, мерные шаги пехоты, крики солдат, отголоски труб – и все это слилось в его ушах в один громадный шум…

– Войско идет, – пробормотал он про себя.

Тем временем шум этот постепенно отдалялся, ослабевал… и наконец глубокая тишина воцарилась в Топорове.

Тогда Скшетускому показалось, будто он вместе с ложем летит в какую-то бездонную пропасть…

Глава VIII

Скшетуский спал несколько дней, но и после пробуждения был в горячке и долго еще бредил. Говорил о Збараже, о князе, о Марке Собесском, разговаривал с Володыевским и Заглобой, кричал Лонгину Подбипенте: «Не туда!» – и только ни разу не упомянул о княжне. Очевидно было, что та страшная шла, с помощью которой он подавлял воспоминание о ней, не оставляет его даже в болезни. Между прочим, ему казалось, что он видит перед собой толстое лицо Жендяна, ну совершенно так, как видел его в то время, когда князь после битвы под Константиновом поспал его преследовать бежавшего неприятеля, а Жендян неожиданно появился на ночлеге. Скшетускому чудилось, будто время остановилось в своем течении и что с той поры ничто не изменилось. Вот он опять около Хоморова и спит в хате… Кривонос, разбитый под Константиновом, бежал к Хмельницкому… Жендян приехал из Гущи и сидит над ним… Скшетускому хочется заговорить, хочется приказать Жендяну оседлать лошадей, но он не может… Но вдруг ему приходит в голову мысль, что он не около Хоморова и что с того времени произошло взятие Бара; тут Скшетуский чувствует сильную боль, и его несчастная голова опять погружается во тьму. Теперь он уже ничего не знает, ничего не видит, но через несколько минут из этой тьмы, из этого хаоса выступает Збараж… осада. Значит, он уже не около Хоморова.

Однако Жендян и впрямь сидит над ним, наклоняется к нему. Сквозь отверстия в ставнях в комнату проникает узкая полоска света и отлично освещает лицо юноши, полное заботливости и сочувствия…

– Жендян! – внезапно восклицает Скшетуский.

– О Господи! Вы меня узнали! – крикнул юноша и припал к ногам своего господина – Я думал, что вы уже никогда не проснетесь.

Настало минутное молчание; слышно было только всхлипывание обрадованного юноши, который все еще обнимал рыцаря.

– Где я? – спросил Скшетуский.

– В Топорове… Вы пришли к королю из Збаража… Слава Богу, слава Богу!

– А где король?

– Он пошел с войском спасать князя-воеводу.

Опять настало минутное молчание. Слезы радости текли по лицу Жендяна, который, немного успокоившись, проговорил:

– Еще раз слава Богу, что я вижу вас.

Потом он встал, открыл ставни и вместе с тем окно. Свежий утренний воздух проник в комнату, а с ним и дневной свет. С этим светом к Скшетускому вернулось сознание…

– Так я вышел из Збаража? – спросил рыцарь.

– Да… Никто не в состоянии был сделать того, что сделали вы, и благодаря доставленным вами сведениям король пошел на помощь.

– До меня пытался это сделать господин Подбипента, но погиб.

– О Боже! Господин Подбипента погиб? Такой щедрый и добродетельный господин… У меня даже дух захватило. Неужели они могли сладить с таким необыкновенным силачом?

– Они застрелили его из луков.

– А господин Володыевский и господин Заглоба?

– Они были здоровы, когда я выходил.

– Слава Богу! Это ваши лучшие друзья… Впрочем, мне нельзя с вами разговаривать, пока вы слабы… священник запретил.

Жендян умолк и некоторое время о чем-то усиленно думал. Задумчивость ясно отразилась на его полном лице. Через несколько минут, он проговорил:

– Господин!

– Чего тебе?

– А что будет с состоянием господина Подбипенты? Ведь, кажется, у него масса имений и всякого добра. Не завещал ли он чего-нибудь своим друзьям, так как, насколько мне известно, у него не было родных!

Скшетуский ничего не ответил, a потому Жендян понял, что рыцарю не понравился его вопрос, и свел разговор на другое.

– Но слава Богу, что господин Володыевский и господин Заглоба здоровы, а то я думал, что их схватили татары… Много мы вместе перенесли всяких невзгод… только священник запретил мне говорить с вами… Эх, мне казалось, что я никогда уже не увижу их, потому что нас так прижала орда, что ничего нельзя было поделать.

– Так ты был вместе с господином Володыевским и с господином Заглобой? Мне они ничего об этом не упоминали.

– Потому что и они не знали, спасся я или погиб…

– А где же это орда вас так прижала?

– За Плоскировым, на дороге в Збараж, потому что мы ездили далеко, за Ямполь, только священник Цецишовский запретил мне говорить.

В комнате воцарилась тишина.

– Да наградит вас Бог за ваши желания и труды, – промолвил Скшетуский, – так как я уже знаю, зачем вы туда ездили. Был и я там до вас… но все тщетно…

– Эх, если бы не этот священник… А то он мне сказал; «Я должен ехать с королем под Збараж, ты же (говорит он мне) береги своего господина и ничего не рассказывай ему, не то он помрет».

Скшетуский так уже давно потерял всякую надежду, что и эти слова Жендяна не произвели на него никакого действия… Некоторое время он неподвижно лежал, потом спросил:

– Как же ты очутился здесь, у священника Цецишовского и при войске?

– Супруга сандомирского каштеляна, госпожа Витовская, послала меня из Замостья с извещением к господину каштеляну, что она приедет к нему в Топоров. Это храбрая дама и непременно хочет быть при войске, чтобы не разлучаться со своим: мужем. Я приехал в Топоров за день до вашего прихода. Госпожа Витовская должна здесь скоро быть, но какой в этом будет толк, когда муж ее уехал вместе с королем!

– Не понимаю, каким образом ты мог быть в Замостье, когда вместе с господином Володыевским и господином Заглобой ездил за Ямполь. Почему же ты вместе с ними не приехал в Збараж?

– Да, видите ли, когда нас прижала орда, то не было никакого спасения. И вот они вдвоем решили задержать татар, а я ускакал и прибыл в Замостье!

– Счастье, что они не погибли, – заметил Скшетуский, – но я был лучшего о тебе мнения. Разве подобало тебе оставить их в таком отчаянном положении?

– Да, знаете ли, господин, если мы были одни, втроем, то я, разумеется, не оставил бы их, так как у меня сердце разрывалось на части… но нас было четверо… и потому они бросились на ордынцев, а мне велели… спасать… Если бы я был уверен, что радость не убьет вас… потому что мы за Ямполем… нашли… но, видите ли, священник.

Скшетуский стал пристально глядеть на Жендяна и моргать глазами, как человек, который пробуждается ото сна. Внезапно в нем словно что-то оборвалось, он страшно побледнел, приподнялся и крикнул громовым голосом:

– Кто был с тобой?

– Господин!.. – восклицал Жендян, пораженный переменой происшедшей в лице рыцаря.

– Кто с тобой был? – кричал Скшетуский. И, схватив Жендяна за плечи, стал трясти его и сам трясся, как в лихорадке, и мял слугу в своих железных руках.

– Я уж скажу, – говорил Жендян, – пусть священник делает, что хочет с нами была барышня, а теперь она у госпожи Витовской.

Скшетуский онемел; закрыл глаза, и голова его упала на подушки.

– Горе мне! – воскликнул Жендян. – Наверно, он уже испустил дух. Что я наделал! Мне следовало молчать! О, Господи! Дорогой мой господин, скажите что-нибудь… О Господи, недаром священник запретил мне рассказывать… Господин! господин!

– Это ничего, – проговорил наконец Скшетуский. – Где она?

– Слава Богу, что вы ожили!.. Успокойтесь… Княжна у госпожи Витовской… они обе скоро сюда приедут… теперь уж не умирайте… Мы убежали в Замостье… и там местный священник поместил ее у супруги сандомирского каштеляна… для приличия… У меня было много хлопот, я всюду говорил солдатам, что она родственница князя Иеремии, и потому все относились к ней с уважением!.. Я немало истратил денег на дорогу…

Скшетуский опять лежал неподвижно, но глаза его были открыты и лицо очень сосредоточенно – очевидно, он молился. Когда он кончил, то сел на. постели и сказал:

– Дай мне платье и вели оседлать коня.

– А куда же вы хотите ехать?

– Давай скорее платье!

– Вы будто знаете, что у нас теперь вдоволь всякого добра, потому что и король перед отъездом дал, и разные важные сановники дали. В конюшне стоят три славные лошади… Если бы у меня была хоть одна такая… но вам еще лучше полежать и отдохнуть, так как вы совсем слабы.

– Ничего, я могу сесть на коня. Ради Бога, торопись.

– Я знаю, что ваше тело из железа. Пусть будет так Только вы защитите меня от священника Цецишовского. Вот здесь лежит платье… Одевайтесь, а я скажу, чтобы вам дали винной похлебки.

Сказав это, Жендян стал хлопотать насчет завтрака, а Скшетуский начал одеваться. Жендян подал завтрак, рассказал рыцарю все сначала, как он встретил во Владаве только что оправившегося после поединка с Володыевским Богуна, как узнал от него о местопребывании княжны и получил пернач. Как потом они с Володыевским и Заглобой пошли в яр и, убив ведьму и Черемиса, увезли княжну и какие опасности пришлось им испытать, когда они бежали от войск Бурлая.

– Господин Заглоба зарубил Бурлая, – заметил Скшетуский.

– Это храбрый муж, – ответил Жендян. – Я еще такого не видывал, потому что один бывает мужественный, другой – красноречивый, третий – ловкий, а у господина Заглобы все это есть. Но хуже всего нам пришлось в лесах за Плоскировом, когда на нас напали татары. Господин Володыевский и господин Заглоба остались, чтобы задержать погоню, я же поскакал с княжной в сторону, по направлению к Константинову, минуя Збараждак как думал, что татары, убив рыцарей, направятся за нами в сторону Збаража. Я уж не знаю, каким образом Бог по своему милосердию спас и господина Володыевского, и господина Заглобу… Мне казалось, что их непременно изрубят. Тем временем мы с княжной бежали между войсками Хмельницкого, который шел со стороны Константинова и Збаража, куда двинулись татары.

– Они не пошли туда тотчас, потому что их разбил господин Кушель. Но говори скорее.

– Если бы я это знал, но я не знал, и потому мы с княжной мчались между татарами и казаками, как в ущелья К счастью, край был пустынный, так что мы нигде не встретили ни одного человека: ни в деревнях, ни в местечках, так как все бежали от татар, кто куда мог. Но у меня душа замирала от страха, как бы нас не захватили, что в конце концов и случилось.

– Как же это? – спросил Скшетуский.

– Да так: я наткнулся на казацкий разъезд Донца, брата той Горпины, у которой находилась княжна. К счастью, он меня хорошо знал, так как видел вместе с Богуном. Я передал ему поклон от сестры, показал пернач Богуна и рассказал, что Богун поспал меня за княжной и ждет меня за Впадавой. Донец был друг Богуна и знал о том, что его сестра сторожит княжну, а потому поверил. Я думал, что Донец отпустит и еще даст что-нибудь на дорогу, но он сказал: «Там собирается ополчение, и ты можешь попасть в руки ляхов, а потому останься со мной, поедем к Хмельницкому, в лагере девушка будет в полной безопасности, так как сам Хмельницкий будет беречь ее для Богуна». Лишь только он мне это сказал, как я помертвел, потому что как тут ему ответить? И вот я заявил ему, что Богун ждет ее и что под страхом смерти я должен сейчас ее увезти. А Донец на это: «В таком случае мы дадим знать Богуну, а ты не езжай, потому что там ляхи». Мы с ним заспорили. Наконец он сказал: «Меня удивляет, что ты так боишься идти с нами, уж не изменник ли ты?» Тогда я понял, что не остается ничего иного, как только ночью убежать от него, потому что он стал меня подозревать. С меня сошло тогда семь потов. И вот я все подготовил к бегству, как вдруг ночью на казаков напал господин Пэлка.

– Господин Пэлка? – проговорил, сдерживая дыхание, Скшетуский.

– Да. Это был славный воин, он недавно пал в битве, царство ему небесное! Не знаю, сумел ли бы кто-нибудь так ловко производить рекогносцировки под самым носом неприятеля, как он, разве только один господин Володыевский. Так вот, пришел господин Пэлка, уничтожил весь разъезд Донца, а его самого взял в плен и две недели тому назад посадил на кол. Так ему и надо. Но с и господином Пэлкой у меня было немало хлопот, так как этот человек ужасно любит женщин… Я опасался, как бы княжна, избежав обиды от казаков, не испытала худшей от своих, и потому сказал ему, что это родственница нашего князя. А господин Пэлка, надо вам знать, как только вспоминал князя, то снимал шапку и каждый раз выражал желание поступить к нему на службу. Узнав, что княжна – родственница князя, он стал относиться к ней с большим уважением и проводил нас до Замостья, а там священник Цецишовский (это очень благочестивый человек) взял нас под свою опеку и поместил княжну у жены сандомирского каштеляна, госпожи Витовской.

Скшетуский глубоко вздохнул, потом бросился на шею Жендяну.

– Ты будешь мне другом, братом, а не слугой, – сказал он. – А теперь едем Когда госпожа Витовская предполагала здесь быть?

– Через неделю после моего отъезда, – а уже прошло десять дней; вы были в бессознательном состоянии восемь дней.

– Едем, едем, – повторил Скшетуский, – так как я не могу усидеть от радости.

Но лишь только он это сказал, как послышался лошадиный топот и двор наполнился всадниками. Через окно Скшетуский заметал прежде всего старого священника Цецишовского, а возле него исхудалые лица Заглобы, Володыевского, Кушеля и других знакомых, в сопровождении княжеских драгун. Раздались веселые восклицания, и через минуту толпа офицеров, со священником во главе, вошла в комнату.

– Мир заключен под Зборовом; осада снята! – воскликнул священник.

О последнем обстоятельстве Скшетуский тотчас догадался при виде збаражских товарищей Его поочередно обнимали то Заглоба, то Володуевский.

– Нам сказали, что ты жив, – кричал Заглоба, – но тем большая для нас радость, что мы видим тебя здоровым! Мы нарочно приехали сюда за тобой… Ян, ты даже не предполагаешь, какую стяжал славу и какая тебя ждет награда!

– Король наградил, – промолвил священник, – но король королей дал большую награду.

– Я уже знаю, – ответил Скшетуский. – Да наградит вас Бог! Жендян мне все рассказал.

– И ты не задохнулся от радости? Тем лучше! Vivat Скшетуский, vivat княжна! – кричал Заглоба. – Ян, мы не проронили о ней ни слова, так как не знали, жива ли она Жендян ловко удрал. О, хитрая лиса! Слушай, Ян, князь ждет вас обоих. Мы ездили за ней под самый Ягорлык. Я убил адское чудище, которое стерегло ее. Господа, теперь у меня будут внуки! Жендан, говори, много ли тебе встретилось препятствий? Представь себе, мы вдвоем с господином Володыевским остановили всю орду! Я первый бросился на весь чамбул. Они прятались от нас в овраги, но ничто не помогло! Господин Володыевский тоже хорошо сражался… Где же моя дочка? Дайте мне мою дочку!

– Да пошлет тебе Бог счастье, Ян! – проговорил Володыевский, опять обнимая Скшетуского.

– Да наградит вас Бог за все, что вы для меня сделали! – ответил растроганный Скшетуский. – У меня не хватает слов для того, чтобы выразить вам свою признательность! Для этого мало моей жизни и крови.

– Дело не в этом! – воскликнул Заглоба. – Мир заключен! Плохой мир, господа, но делать нечего! Хорошо, что мы ушли из этого зловонного Збаража. Теперь будет спокойствие. Это ваша работа и моя, так как если бы до сих пор жил Бурлай, то переговоры не привели бы ни к чему. Поедем на свадьбу, Ян, будь молодцом! Ты даже не догадываешься, какой подарок приготовил для тебя князь. Я тебе скажу потом, а теперь где моя дочка? Давайте сюда мою дочку. Богун уж не увезет ее, так как сначала ему придется разорвать путы! Где же наконец моя дорогая дочь?

– Я собирался ехать ей навстречу, – сказал Скшетуский, – едем, едем, не то потеряю голову!

– Едем, господа. Едем вместе с ним!

– Госпожа Витовская, должно быть, недалеко, – заметил священник.

– Гайда! – воскликнул Володыевский.

Скшетуский так легко вскочил на коня, точно он давно уже выздоровел. Жендян ехал возле него, так как предпочитал не оставаться наедине со священником. Володыевский и Заглоба присоединились к ним и скакали во весь опор во главе толпы шляхтичей и драгун в красных колетах, напоминавших красные лепестки мака, которые ветер несет по полю.

– Гайда! – кричал Заглоба, пришпоривая коня.

И так они мчались несколько верст, как вдруг на повороте дороги увидели перед собой ряд возов и колясок, эскортируемых отрядом в несколько десятков воинов. Некоторые из них, увидев вооруженных людей, тотчас подъехали к рыцарям и спросили, кто они такие?

– Свои! – крикнул Заглоба. – Офицеры из королевского войска. А это кто едет?

– Супруга сандомирского каштеляна! – послышалось в ответ.

Скшетуского охватило такое волнение, что он, сам не зная что делает, слез с лошади и, шатаясь, стал на краю дороги. Рыцарь снял шлем и от счастья дрожал всем телом. Володыевский тотчас соскочил с коня и поддержал ослабевшего друга.

За ними все стали на краю дороги с обнаженными головами, а тем временем приблизились коляски, возы и начали проходить мимо. С госпожой Витовской ехало много разных дам, которые с удивлением смотрели на рыцарей, не понимая, что означает эта процессия на проезжей дороге. Наконец в середине кортежа показалась коляска более нарядная, чем другие. В ней рыцари увидели пожилую даму и прелестную княгиню Курцевич.

– Дочь моя! – крикнул Заглоба, бросаясь к карете. – Дочь! Скшетуский с нами.

Послышались крики «Стой, стой!» и произошло некоторое замешательство. Тем временем Кушель и Володыевский вели или, вернее, тащили к карете Скшетуского, который совершенно ослабел. Голова его склонилась на грудь, он уже не мог идти и пал на колени перед ступеньками коляски.

Через минуту сильные руки княжны Курцевич уже поддерживали рыцаря. Заглоба же, видя изумление госпожи Витовской, воскликнул:

– Это Скшетуский, герой из Збаража. Это он пробрался через неприятельский стан, он спас войска князя, спас всю страну! Да благословит их Бог, и да здравствуют они!

– Да здравствуют! Vivat! vivat! – кричали шляхтичи.

– Да здравствуют! – громко воскликнули княжеские драгуны, так что эхо прокатилось по топоровским полям…

– В Тарнополь! к князю! на свадьбу! – кричал Заглоба. – А что, дочка, кончились твои бедствия… а Богуна ждет казнь!

Священник Цецишовский поднял глаза к небу и повторял:

– Сеяние было в слезах, а жатва в радости…

Скшетуского усадили в карету рядом с княжной – и кортеж двинулся далее. День был чудный, ясный, теплый, дубравы и поля утопали в солнечном свете, в голубом воздухе плавали серебряные нити паутины, которой поздней осенью, точно снегом, покрываются поля в той местности. Кругом было тихо, и только время от времени раздавалось фырканье лошадей.

– Знаете ли, друг мой, – говорил Заглоба, толкнув своим стременем в стремя Володыевского, – меня опять что-то ухватило за горло и держит, как в то время, когда Лонгин Подбипента – вечная ему память! – выходил из Збаража. Однако, когда я подумаю о том, что мы наконец-то нашли их обоих, то у меня так легко становится на сердце, точно я выпил кварту хорошего меду. Если вы не женитесь, то мы оба под старость будем растить их детей. Каждому свое, а мы с вами, должно быть, более созданы для войны, чем для женитьбы.

Маленький рыцарь ничего не ответил и только стал шевелить усами сильнее, чем обыкновенно.

Они ехали в Топоров, а оттуда намеревались отправиться в Тарнополь, где должны были соединиться с князем Иеремией и вместе с его полками двинуться на свадьбу во Львов Заглоба в пути рассказывал госпоже Витовской о том, что произошло в последнее время. Она узнала, что король после кровопролитного боя под Зборовом заключил договор с ханом, не особенно благоприятный, но ло крайней мере обеспечивающий спокойствие на некоторое время. В силу договора, Хмельницкий остался гетманом, и ему было предоставлено право выбрать себе из черни сорок тысяч реестровых воинов, за каковую уступку он дал клятву в верности королю и правительству.

– Не подлежит сомнению, – говорил Заглоба, – что с Хмельницким опять придется воевать, но если только нашего князя назначат великим гетманом, то все пойдет иначе.

– Скажите же Скшетускому одну очень важную вещь, – проговорил маленький рыцарь.

– Правда! – сказал Заглоба. – Я даже хотел начать с этого, но как-то не пришлось. Ты еще не знаешь, Ян, что случилось после твоего ухода? Ведь Богун у князя в плену.

При этом неожиданном известии Скшетуский и княжна пришли в такое изумление, что в первую минуту не могли промолвить ни слова. Наконец Скшетуский спросил: