Новая царица гарема

XVIII. Привидение во дворце

К числу самых прелестных мест живописных берегов Босфора принадлежит, без сомнения, та часть азиатского берега, на которой стоит дворец Беглербег, называвшийся прежде Хризохером. Здесь находилась летняя резиденция султана Абдул-Азиса, это был его любимый дворец, доступ в который для европейцев был чрезвычайно затруднителен.

Этот дворец стоит на самом берегу, и его белый блестящий фасад виден издалека. Он самый большой из всех дворцов султана, и еще недавно к нему была сделана огромная пристройка, так что стоимость этого дворца неслыханна. В нижнем этаже дворца, в который надо пройти через обнесенный стеною двор, живут прислуга и все служащие. Поднявшись по мраморной, покрытой ковром лестнице на следующий этаж, поражаешься ослепительной восточной роскоши, которая окружает вас. Лестница освещается через купол, весь состоящий из красных стекол, распространяющих чрезвычайно приятный свет, перила на лестнице золотые, и вся лестница уставлена тропическими растениями. Внутренний двор дворца окружен мраморной решеткой, и на него с одной стороны выходят решетчатые окна гарема, с другой – бесчисленные залы и комнаты султана, превосходящие одна другую роскошью и великолепием. Позади гарема разбит великолепный сад.

К воротам дворца подъехала карета с султанскими гербами и, въехав во двор, остановилась у самого подъезда. Лакеи бросились опустить подножку и отворить дверцы кареты. Из кареты вышла принцесса Рошана и, не обращая внимания на распростертых перед нею слуг, прошла на лестницу. На принцессе было надето роскошное платье, выписанное прямо из Парижа, а сверху накинута дорогая шаль.

Вечер уже наступал, а вместе с ним и время визитов и аудиенций. Рошана явилась во дворец своего царственного дяди, чтобы узнать о его здоровье и в то же время с другой целью, которую мы узнаем впоследствии. Принадлежа к царствующему дому, Рошана имела свободный доступ в покои султана, и потому она гордо поднялась по ступеням лестницы на второй этаж. Здесь ее принял гофмаршал и провел в приемную, где она должна была ожидать выхода султана. В приемной был уже кто-то, казалось, что принцесса нисколько не была этим удивлена. Приемная была освещена большой люстрой, вся мебель была обита темно-красной материей.

В отдаленном темном углу комнаты стоял мрачный и суровый шейх-уль-ислам Мансур-эфенди. Он был одет по-европейски, в вечерний, доверху застегнутый сюртук и черные панталоны. Шейх-уль-ислам казался в это мгновение каким-то мрачным духом, сторожившим каждый шаг султана, представителем пророка, вследствие этого имевшим неограниченную власть над всеми старотурками. В доказательство того, что это действительно так, довольно сказать, что, издавая какое-нибудь постановление, султан, для того чтобы оно имело значение, должен обращаться к шейх-уль-исламу за подписью и одобрением. В свою очередь шейх-уль-ислам также должен обращаться к султану за согласием, но мог обойтись и без него, потому что правоверные мусульмане и без того должны повиноваться его повелениям.

Войдя в приемную, принцесса сейчас же заметила Мансура-эфенди, который с достоинством поклонился ей.

Когда гофмаршал пошел доложить султану о приезде принцессы, последняя подошла к Мансуру-эфенди.

– Я очень рада, что встречаю тебя здесь, – сказала она вполголоса, – какой результат имели твои усилия?

– Никакого, принцесса! Ты верна нам, но его величество султан чуждается нас, – отвечал шейх-уль-ислам.

– Ты в своем усердии видишь все в черном свете! Я думаю, что могущественный повелитель правоверных во всем следует твоим советам.

– Нет, принцесса, ты ошибаешься, я не имею на султана никакого влияния: другой приобрел это влияние!

– Ты намекаешь на султаншу Валиде?

Шейх-уль-ислам утвердительно кивнул.

– Я знаю это, – продолжала принцесса, – сегодня я пришла сюда для того, чтобы сделать последнюю попытку! Я ничего не хочу обещать заранее, но ты знаешь мое усердие, знаешь также мою решимость, когда дело идет о достижении успеха; сегодня же, повторяю тебе, я хочу сделать последнюю попытку. Я иду к султану и надеюсь найти тебя еще здесь, когда возвращусь от него, чтобы иметь возможность передать тебе, чего я достигну.

– Желаю тебе успеха, принцесса, – отвечал Мансур-эфенди, кланяясь Рошане. В эту минуту в комнату вошли двое пажей, которые подняли тяжелую бархатную портьеру, тогда как вошедший за ними гофмаршал доложил принцессе, что султан ожидает ее.

В прохладном кабинете, в котором били фонтаны, сидел султан Абдул-Азис. На маленьком столике стояла чашка кофе, рядом – наполовину выкуренная трубка. Расстроенное состояние здоровья не позволяло султану курить много. Султан, так же как и шейх-уль-ислам, был одет в черное европейское платье.

Когда принцесса вошла, султан поднялся со своего места и с поклоном пошел ей навстречу.

– Как здоровье моей дорогой племянницы? – спросил он, предлагая ей занять место рядом с ним.

Принцесса любезно поклонилась и приняла приглашение.

– Я очень рада видеть тебя здоровым, дорогой дядя и повелитель, – сказала она. – Я уже давно желала поговорить с тобой наедине. Сегодня ты доставляешь мне эту милость.

– Я погружен в государственные заботы, принцесса, так что едва имею время отдохнуть, – сказал султан. – Надо сознаться, что быть султаном совсем не такое большое счастье, как это воображают. Но во всяком случае, будучи султаном, я хочу остаться им до своей смерти.

– Да продлит Аллах твою жизнь! – заметила принцесса.

– Мне донесли, что сын принца Мурада Саладин жив, – продолжал султан. – Я не хочу, чтобы мальчик подвергался каким бы то ни было преследованиям! Точно так же, как я хотел бы устранить всякую опасность, грозящую моему сыну Юсуфу-Изеддину после моей смерти, так же хочу я спасти от всякой опасности принца Саладина.

– Это новое доказательство твоего великодушия, дорогой дядя, – сказала Рошана, – но не думай, что только ты один думаешь обо всем, многие точно так же думают и заботятся о тебе. Твоя покорная племянница может доказать свою благодарность, доставив тебе развлечение.

– В самом деле?

– Это тебя удивляет, мой дорогой дядя, а между тем Рошана только и думает о том, как бы доказать тебе свою благодарность за все твои милости. Праздник Байрама недалеко, и я хочу по случаю его подарить новое украшение для твоего гарема.

Султан улыбнулся.

– Посмотри на этот портрет, могущественный повелитель, – продолжала принцесса, вынимая фотографию в роскошной бархатной рамке и показывая ее султану, – я никогда еще не видала такой красавицы.

Султан взял портрет и стал рассматривать его. Рошана внимательно наблюдала, какое он произведет впечатление на султана.

– Кто эта девушка? – спросил он.

– Ее имя Реция, мой дорогой дядя, она сирота. Если она тебе нравится, то будет у тебя к Байраму.

Султан еще раз поглядел на портрет красавицы, потом передал его Рошане.

– Благодарю тебя за предложение, – сказал он, – но ты знаешь, что все приготовления к этому празднику обыкновенно делает султанша Валиде, точно так же как и выбирает мне в гарем девушек, и я не хочу изменять этой традиции. Возьми портрет обратно!

Рошана побледнела при этих словах султана, доказывавших, какое сильное влияние имела на него султанша Валиде. Последняя попытка повернуть султана на свою сторону не удалась! Принцесса взяла портрет и спрятала.

– Ты отвергаешь доказательство моей благодарности, милостивый повелитель, – сказала она, – хотя я от всего сердца желала угодить тебе.

В эту минуту в дверь вошли двое пажей и остановились у дверей, что было знаком прибытия во дворец султанши Валиде. Почти вслед за ними в комнату вошла сама султанша, бросив удивленный взгляд на сидящую в кабинете принцессу. Абдул-Азис поднялся, чтобы поздороваться с матерью. Гордая, роскошно одетая султанша Валиде вошла в комнату своего сына как повелительница. Она поздоровалась с сыном, потом с принцессой, которая встала при ее появлении. Молчание, последовавшее за этим поклоном, показало Рошане, что ей пора уйти. Тогда она простилась с султаншей и ее сыном, которые остались одни.

Рошана возвратилась обратно в приемную, где ее ожидал Мансур-эфенди. Принцесса поспешно подошла к нему.

– Все было напрасно, – сказала она шепотом, – знаешь ли ты, кто пришел сейчас к султану?

– Султанша Валиде! – отвечал шейх-уль-ислам.

– Она была со мной холоднее, чем когда-либо, – продолжала принцесса, – она теперь полновластная госпожа, и нам не остается ничего другого, как найти какой-нибудь способ сойтись с нею; твоя мудрость должна найти этот способ точно так же, как избрать дорогу, идя по которой мы скорее достигнем цели.

– Я не дремлю, принцесса! – отвечал Мансур-эфенди. Между тем в то время, как все это происходило в приемной, между султаном и его матерью шел разговор.

– Я все более и более прихожу к убеждению, что мы должны упрочить трон за твоим сыном Юсуфом, – говорила султанша. – Вот уже два дня, как этот план не дает мне покоя! Мы должны сделать это, слышишь ли ты – должны!

– Чтобы привести в исполнение этот план, нам придется нарушить закон, – отвечал султан, задумчиво глядя перед собой. – Я сам часто думал о том, чтобы оставить трон моему сыну, но я трепещу за его жизнь! Около нас пребывает наш злейший враг!

– Ты подразумеваешь Мансура-эфенди, – сказала султанша, – но разве не от тебя зависит заменить теперешнего великого муфтия другим? Если Мансур-эфенди не будет благоприятствовать нашим планам, тогда он должен пасть!

– Подобные перемены очень опасны!

– Эти опасности будут все увеличиваться, пока ты будешь терпеть Мансура-эфенди на месте шейх-уль-ислама. Частые перемены сановников очень полезны, – продолжала шепотом султанша Валиде. – Мне передавали, что Мансур-эфенди захватил принца Саладина! Он преследует какой-то тайный план.

– Если Мансур падет, то изменится только имя, все же останется по-прежнему, – перебил султан свою мать.

– До сих пор ты верил моим советам и мои предостережения находили дорогу к твоему сердцу. Вокруг тебя происходят тайные интриги, в которые я еще не совсем проникла, но которые еще более усиливают во мне желание утвердить престол за твоим сыном. Кто не будет благоприятствовать этому плану, тот должен пасть. Найди себе таких людей, в которых ты был бы уверен.

– Я знаю, что ты уже давно не расположена к Мансуру, – сказал султан, – но если он завладел Саладином, то, во всяком случае, оставит его в живых, следовательно, мое желание будет исполнено.

– Твоя мягкость заходит уж слишком далеко, молю Аллаха, чтобы тебе не пришлось раскаиваться! Относительно принца ты уж слишком милостив!

– Я обещал это моему покойному брату!

– Ты знаешь, что я имею везде глаза и что я знаю такие дела, которые от тебя скрыты. Я, может быть, единственное существо, которому ты можешь вполне доверять!

– Я знаю твою проницательность и твое желание мне добра, я, так же как и ты, желаю, чтобы на престол после меня вступил мой сын.

– Поверь, сын мой, – продолжала султанша, – что я думаю только об увеличении и укреплении твоей власти! Но вот уже наступает ночь, и тебе пора отправляться на отдых! Да защитит тебя Аллах и да увеличит он твое могущество!

Султанша-мать встала и простилась с сыном, на которого их разговор произвел сильное впечатление.

– Она права, – прошептал он, – я должен во чтобы то ни стало упрочить престол за моим сыном, тогда мне нечего будет бояться исполнения предсказания старого дервиша, который предрекал мне, что я буду свергнут с престола и умру насильственной смертью. «Берегись твоих врагов в твоем дворце!» – постоянно повторял мне старик Нагиб, умерший в прошедшем году. Если же мне удастся назначить наследником моего сына, то, конечно, мне нечего бояться, что он свергнет меня с престола, и предсказание дервиша уничтожится само собою. Я должен во что бы то ни стало стараться достичь этого… Между тем вокруг меня происходит что-то непонятное, я чувствую, что над моею головою висит какая-то неопределенная опасность; что это такое, я не могу определить, но мною невольно овладевает страх… Но прочь эти черные мысли! Пора мне отправиться в гарем.

Абдул-Азис подошел к портьере и откинул ее. Это было знаком, что он отправляется в гарем. В комнату сейчас же вошли пажи с канделябрами, чтобы проводить султана. Когда Абдул-Азис в сопровождении своей свиты вышел в приемную, то увидел стоявшего в ней шейх-уль-ислама.

– Ты еще здесь, Мансур-эфенди? – с удивлением спросил султан.

– Я ожидал чести видеть ваше величество, как это бывает каждый день, – отвечал шейх-уль-ислам, – но сегодня я напрасно ждал этой чести.

– В вознаграждение за это я позволяю тебе проводить меня до гарема, – сказал Абдул-Азис.

– Благодарю ваше величество за это новое доказательство вашей ко мне милости, что же касается моих донесений, то я надеюсь, что завтра ваше величество милостиво выслушает их!

– Нам надо о многом переговорить с тобой, великий муфтий, – сказал султан, – завтра мы ждем тебя в нашем кабинете.

В это время султан и его спутник шли по галерее, освещаемой пажами; несколько слуг следовали в отдалении. В галерее царствовал красноватый полусвет, который в конце переходил в совершенный мрак.

Султан уже подходил ко входу в гарем, как вдруг пажи, шедшие впереди, с испугом бросились в сторону, выронив из рук канделябры; слуги, шедшие сзади и не знавшие причины этого неслыханного случая и боявшиеся гнева султана, бросились к пажам, чтобы поднять упавшие на ковер канделябры и снова зажечь погасшие свечи. Но и слуги, в свою очередь, с ужасом попятились назад. Султан, не понимавший причины случившегося, уже готов был рассердиться.

Вдруг в темном конце галереи показалась высокая фигура в разорванном кафтане, с зеленым арабским платком на голове и бледным лицом, до половины закрытым золотой маской.

При этом зрелище султан нерешительно остановился.

– Золотая Маска! – прошептал он.

Все с ужасом попятились назад, только один шейх-уль-ислам, казалось, не был особенно поражен этим таинственным явлением.

– Это Золотая Маска, – обратился он к султану, – не позволите ли вы, ваше величество, разоблачить наконец тайну этого явления?

Султан сделал знак согласия. Шейх-уль-ислам поспешно пошел к выходу из галереи на лестницу.

– Прикажите часовым занять все входы и выходы и под страхом смерти не выпускайте никого из дворца! – закричал он, наклоняясь вниз через перила, – заприте все двери и ворота, пусть стены будут караулить часовые точно так же, как и пристань.

Слышно было, что приказание было сейчас же исполнено, ворота были закрыты, и по всем направлениям послышались мерные шаги часовых и целого отряда, отправляемого на берег. В несколько минут весь дворец был занят солдатами. Что же касается Золотой Маски, то он исчез в темных переходах дворца.

Мансур-эфенди довольно улыбнулся и продолжал путь вместе с еще бледным от испуга султаном. Привидению не было выхода из дворца. На этот раз оно не должно было ускользнуть от часовых, если только действительно Золотая Маска не был существом бесплотным.

XIX. Рука покойницы

Когда Лаццаро ушел от Кадиджи в ту ночь, в которую привез к ней Рецию и Саладина, Сирра, притворившаяся мертвой, сейчас же встала и, несмотря на страшную слабость от потери крови, поднялась наверх, где Реция уже давно ждала ее. Плач мальчика смолк, потому что он наконец уснул, крики о помощи Реции также стихли, только тихие вздохи доносились до слуха Сирры, которая напрасно искала ключ. Дверь была заперта на замок, ибо грек принял меры, чтобы его пленники не бежали, и Сирра была не в состоянии их освободить.

– Реция! Утешься! Я с тобой! – вскричала она.

– Сирра, это ты? – прошептала Реция.

– Да, я здесь – я спасу тебя!

– Слава Аллаху! Ты выпустишь нас? О, спаси нас из нашей тюрьмы.

– Потерпи еще немного! Дверь заперта, но я постараюсь найти ключ.

– Ты близко от меня, и я ничего не боюсь, – вскричала Реция, – я знаю, ты поможешь нам!

– Подкрепи себя сном и не беспокойся ни о чем, я с тобой, – прошептала Сирра, затем она тихонько спустилась вниз, в ту комнату, где спала Кадиджа.

Начало светать, когда Черная Сирра отворила дверь в комнату своей матери. Кадиджа лежала на старом диване и крепко спала, так что не слышала, как Сирра вошла в комнату, чтобы поискать ключ, но не нашла его, в то же время она почувствовала такую слабость, что едва могла удержаться на ногах. Кровь снова потекла из ее ран. Тогда, собрав последние силы, Сирра добралась до того угла, куда бросила ее Кадиджа, и без сил опустилась на землю; слабость ее была так велика, что она казалась мертвой, но в то же время видела и слышала все, что происходило вокруг, не будучи только в состоянии пошевелиться. Это ужасное состояние скоро перешло в сон, но когда утром Сирра проснулась, то по-прежнему не могла подать никакого признака жизни.

Прошел целый день, а Сирра продолжала лежать без движения. Старая Кадиджа подошла к ней, посмотрела и нашла, что Сирра мертва.

Вечером к старухе-гадалке пришел посланец от одной знатной турчанки с приглашением прийти к ней, а с наступлением ночи к дому подъехала карета, из которой вышел грек Лаццаро. Между тем старая Кадиджа только что приготовилась уйти.

– Она умерла? – спросил Лаццаро, войдя и указывая на Сирру.

Старуха утвердительно кивнула.

– Она больше не шевелится, – заметила старуха. – Ее надо было взять отсюда, но мне некогда этим заняться, так как я должна уйти.

– Хорошо, я возьму это на себя, – сказал Лаццаро, – я сегодня же ночью отвезу ее на кладбище. Я пришел за Рецией и Саладином.

– В таком случае возьми с собой покойницу.

– Хорошо!

– Но ты должен будешь принести мне доказательство, что ты похоронишь ее.

– Разве ты думаешь, что я хочу отвезти ее куда-нибудь в другое место?

– Я хочу иметь доказательство, что она умерла и похоронена.

– Хорошо, твое желание будет исполнено. Нет ли у тебя какого-нибудь старого сундука?

– У меня есть старый черный сундук, он будет хорош для карлика, – отвечала гадалка.

– В таком случае принеси его сюда, я уложу в него твою дочь.

Старая Кадиджа исполнила приказание грека.

Произошла ужасающая сцена. Сирра жила, она слышала каждое слово, она знала все, что с ней происходило, но не могла пошевелиться и должна была позволить делать с собой все, что угодно. Кровь стынет в жилах при мысли о том, что должна вытерпеть несчастная, слыша, как ее собираются похоронить живую! А ее собственная мать радуется ее смерти! Единственное существо, которое могло помочь Реции и знало о преступлении Лаццаро, было в его руках!

Грек поднял Сирру с земли и положил в сундук. Обезображенное существо отлично поместилось в нем, тогда Лаццаро сложил покойнице руки и опустил крышку.

– Остальное предоставь мне, – сказал он Кадидже и вынес сундук из дома.

Старуха сейчас же ушла, предоставив окончить все греку, тогда Лаццаро возвратился обратно в дом и пошел в ту комнату, где были заперты Реция и Саладин. Когда он вставил ключ в замок, Реция подумала, что это Сирра пришла освободить ее.

– Сирра, это ты? – шепотом спросила Реция.

– Не Сирра, а некто другой, кто пришел взять тебя с собой, – отвечал Лаццаро, отворяя дверь.

– Назад, негодяй! – вскричала Реция, протягивая руки, как бы желая оттолкнуть от себя грека.

– Не шуми напрасно! Иди за мной! – приказал грек.

– Если ты меня не отпустишь, я позову на помощь!

– Если ты будешь звать на помощь, я принужден буду связать тебя. Ты в моей власти! Всякая попытка бежать или позвать на помощь будет иметь для тебя самые печальные последствия! Я хочу увести тебя отсюда. Следуй за мною!

– Куда? – спросила Реция, тогда как маленький принц, плача, держался за ее платье.

– К твоему красавцу Сади, – с насмешкой отвечал грек, – в его новый, роскошный дом, который ему подарила принцесса Рошана, которая его любит; я отведу тебя туда, чтобы ты видела, как блаженствует твой неверный Сади и как мало он о тебе думает.

– Прочь от меня, демон! – вскричала Реция.

– О, ты, конечно, не веришь моим словам? Ты думаешь, что Сади принадлежит одной тебе! Но разве ты не видела на его пальце драгоценного кольца? Это кольцо дает ему во всякое время доступ во внутренние покои принцессы.

– Это ужасно!.. Я не хочу больше ничего слышать!..

– Теперь тебя нет, и твой красавец Сади забыл о тебе, – продолжал грек, любуясь мучениями своей жертвы. – Ты сама заслужила то, что с тобой случилось! Ты должна сама увидеть, как верен тебе твой Сади. Я покажу тебе его, лежащим у ног принцессы.

– Прочь от меня!.. Убей меня, но не мучь более, злодей!.. – с отчаянием простонала Реция.

– Ты и Саладин, вы оба должны следовать за мной, – приказал грек, – и если вы не будете мне повиноваться добровольно, – прибавил он, вынимая кинжал, – то я убью вас.

При этих словах глаза грека засверкали такой магической силой, что несчастная Реция, точно очарованная этим змеиным взглядом, пошла за ним из дома. Мальчик следовал за ними, держась за платье Реции и от страха не произнося ни слова.

Когда Реция пришла в себя, то вместе с Саладином она уже сидела в закрытой карете. Она хотела кричать, но ее крик был едва слышен. Лаццаро сидел вместе с ними в карете, которая катилась с необычайной быстротой. Испуганная Реция крепко прижимала к себе Саладина.

– Послушай, – заговорил грек, – ты еще можешь все изменить. Твоя участь в твоих руках. Не надейся на Сади и его любовь, он потерян для тебя навсегда, он любовник принцессы, которая окружает его всеми благами мира сего! Или ты думаешь, что он способен оттолкнуть от себя все это? Послушайся меня. Если ты будешь долее сопротивляться мне, то ты погибла.

– Я скорее перенесу всякие мучения, даже смерть, чем буду твоей! – решительно вскричала Реция.

– Умереть ты не умрешь, тогда для меня исчезла бы всякая надежда когда-либо обладать тобою. Но страдать ты должна! Ты должна покориться мне! Время от времени я буду приходить к тебе и спрашивать, не изменила ли ты своего решения.

– Никогда не отвечу ничего другого, клянусь тебе! – вскричала Реция.

– Пусть пройдет несколько недель, моя голубушка, тогда ты другое запоешь, – сказал грек, – твоя гордость будет сломлена, и ты сама рада будешь отдаться мне, когда я снова приду к тебе.

Между тем карета, казалось, доехала до берега, где ее поставили на большую барку и повезли на другой берег. Переехав, она снова покатилась по улицам. Куда же вез Лаццаро своих беззащитных жертв?

Было уже за полночь, когда карета наконец остановилась. Лаццаро открыл дверцу и, высадив Рецию и принца, ввел их в какую-то темную комнату или коридор. Кругом было так темно, что Реция не могла рассмотреть, где они находятся. Но почти в то же самое время появился дервиш, в руке которого был фонарь. Увидав дервиша, Реция бросилась к нему навстречу. Лаццаро иронически засмеялся.

– Спаси меня, святой человек! – вскричала она с отчаянием. – Освободи меня и ребенка!

Дервиш, казалось, не слыхал воплей молодой женщины.

Между тем Лаццаро подошел к дервишу и показал ему какую-то бумагу. Эта бумага произвела чудесное действие. Старик низко поклонился. Тогда Лаццаро показал на Рецию и мальчика.

Старик снова низко поклонился и, подойдя к Реции, сделал ей знак следовать за собою.

– Куда хочешь ты меня отвести, святой человек? О, сжалься над нами! – умоляла Реция, а испуганный Саладин плакал все громче и громче, но старик не слышал ничего – старый Тагир был глухонемой от рождения, – ни один звук не проникал в его уши.

Лаццаро поглядел вслед удалявшимся с видом облегчения, – наконец-то Реция и Саладин были в надежных руках и отправлялись в такое место, где навеки были отделены от всего света. Затем он пошел к выходу из коридора под сводами, в котором происходила описанная нами сцена. Реция и Саладин были привезены в развалины Кадри…

Возвратившись вскоре к тому месту, где его ожидала карета, Лаццаро приказал кучеру ехать на кладбище в Скутари. Не прошло и четверти часа, как карета уже подъезжала ко входу на кладбище. У самого входа стояла мечеть, около которой жил муэдзин, исполнявший вместе с тем и обязанности могильщика. Когда карета остановилась, Лаццаро вышел из нее, взял сундук, в котором лежала Сирра, и пошел к дому могильщика. Он тихо постучался в дверь. Почти в ту же минуту старый могильщик отпер дверь и со страхом взглянул на незнакомца.

– Хорошо, что ты еще не спишь, – сказал Лаццаро, – я принес к тебе покойницу, ты должен выкопать могилу.

– Теперь, ночью?

– Я подожду, пока ты это сделаешь, – отвечал грек, опуская на землю тяжелый сундук.

– Ты не слуга ли принцессы, живущей здесь, в Скутари?

– Ты угадал. Вот твоя плата! – сказал грек, подавая могильщику кошелек.

Это, очевидно, сделало могильщика гораздо любезнее. Он поблагодарил грека и пошел копать могилу. В это время Лаццаро наклонился к сундуку, в котором лежала Сирра, но было так темно, что нельзя было разобрать, для чего он это сделал. Затем он снова закрыл сундук и понес к тому месту, где могильщик рыл могилу.

Могилы в Турции роют совсем не так глубоко, как у нас, поэтому яма для Сирры была выкопана очень скоро. Сундук, в котором лежала несчастная, не подававшая ни малейшего признака еще не угасшей в ней жизни, был опущен в могилу и засыпан землей и над ней сделан бугор, чтобы обозначить место погребения.

Все было кончено. Грек простился с могильщиком и вернулся назад к карете, в которой доехал до дворца принцессы. Войдя во дворец, он узнал, что принцесса уже удалилась в спальню. Тогда он снова вышел на террасу и, сев в лодку, приказал вести себя в Галату. Он отправился к старой Кадидже.

В Галате еще царствовало большое оживление, в ее лачужках раздавались крики, смех и песни. Когда Лаццаро дошел до дома Кадиджи, то она уже давно возвратилась и сейчас же на его стук отворила дверь. Лаццаро вошел в темный двор.

– Все ли готово? – спросила Кадиджа.

– Я принес тебе доказательство того, что Черный Карлик мертва и похоронена, – отвечал грек, вынимая что-то из-под широкого верхнего платья, – вот, возьми!

На дворе было темно, но из полуотворенной двери в дом пробивался слабый луч света.

– Что это такое? – спросила гадалка.

– Рука мертвой, – отвечал злодей, – теперь у тебя есть доказательство! Спокойной ночи!

Старая Кадиджа не могла не вздрогнуть: она держала в руках холодную как лед руку Сирры, руку, которую Лаццаро отрезал у мертвой.

Лаццаро оставил дом, а Кадиджа все еще продолжала держать руку покойницы; она не знала, что ей с ней делать, у трупа теперь недоставало левой руки: что, если, думала Кадиджа, покойница явится потребовать эту руку назад?..