Игра в Джарт

– Лисы очень преданны, это всем известно, – важно кивнула Птица, а Кочевник так и сидел, словно завороженный, уставившись на красавицу Лису. – Но ведь край Пяти Озер очень, очень далеко! Мы могли бы помочь тебе здесь с твоим виноградом, если позволишь, а после сопроводить домой, сестрица Лиса. Нам, знаешь ли, это по пути.

Она со значением покосилась на Кочевника.

У него же голова шла кругом.

Судьба. Шаманы. Пророчества. Бобры и монахи. Лисы и виноград. Пути. Путы и нити.

Все так запуталось!

Он твердо решил жениться на этой красивой, строптивой лисе, а что за пути привели его к ней – судьба ли? череда несуразных событий? наугад выбранное направление? счастливый случай? – до этого Кочевнику нынче и дела-то не было.

Однако, похоже, что и лисе этой дела не было ни до судьбы, ни до путей, ни до нитей. Ни – что гораздо хуже – и до него самого.

Глядит свысока. Глаза холодные, злые. Зеленые как виноград.

И что ему делать?

Уж очень понравилась ему эта лиса.

Но, если добром не идет за него, что ему делать?

Увезти ее силой?

В его-то краях невест умыкали нередко, что считалось молодечеством, а то и доблестью, достойной похвал.

Жена хорошая, известно, дороже клада.

Коли мудра, всегда дельный совет даст, направит. Коли добра – ободрит да приласкает, с такой и горе не беда. Коли красива – так на нее сердце радуется (а для хорошей жизни и этого бывает довольно). А без жены что за жизнь? Маета пустая. Нет, плохо человеку одному быть, без жены. Вот и добывали себе жен молодцы, бывало, увозом, кто по разбойному нраву, кто по бедности, а кто по бедовой удали одной – да мало ли?

Только стоило вспомнить, как кричала, плакала сестрица Башалай, когда тот разбойник-меркит увозил ее, на душе становилось тошно, муторно.

Кочевник вздохнул. По давней, рабской еще, привычке, глянул на небо.

У человека все можно отнять. Дом, жизнь, гордость, волю – все. Но небо никто ни у кого отобрать не может. Небо на всех одно, хоть для свободных, хоть для рабов. Даже если не в силах поднять головы и увидеть, даже если ослеп, замучен в плену, заточен – все равно знаешь, небо никуда не делось. Оно там, над тобой. С тобой. Всегда.

Хухэ Мунхэ Тэнгэри.

Ночь шла на убыль.

Небо опять стало хмурое. Только изредка вдруг блеснет звезда.

«Свобода – она в душе, да? – про себя хмыкнул Кочевник. – Такое могла сказать лишь чудесная птица, что явилась миру из пламени в привольной степи под ночным бесконечным небом. Птица, которую никогда не держали в клетке».

Нет, не станет он силой брать за себя эту лису. Неволя-то – доля горькая, ему ли не знать.

Но что ему делать, коли эта лиса его не хочет, а он не хочет ее приневоливать?

Что же делать?

Поклониться ей да и уйти восвояси – искать железную дверь в небе, а за нею небесную реку, по берегам которой растут диковинные деревья со стволами красного золота, ветвями белого серебра, а под сенью тех ветвей – девушку, прекрасную, сильную, стройную, высоко подпоясанную, дочь воды и ветра, ту, что захочет испытать его, обернется бобром, и…

Только вот не было мочи расстаться с этой красивой, строптивой лисой. Будто крепкая нить протянулась от сердца к сердцу, привязала его к лисе этой навсегда. Разорвется нить – разорвется и сердце.

Нить – это любовь. Тут Кочевник не сомневался, хотя прежде никогда о любви не думал, знал о ней лишь понаслышке. О любви пели в песнях, говорили в стихах. Для жизни это было необязательно.

Оказалось же, что любовь как боль или испуг. Слова пусты, пока не почувствуешь. А как почувствуешь – сразу поймешь, сколько правды, острой, пронзающей словно холодный клинок, было в словах.

Но боль проходит, страх отступает. А от любви – так пелось в песнях – никуда не денешься. Она навсегда.

Как синее небо, вечное небо.

И что ему делать?

Кочевник все смотрел на небо, будто чая найти там ответ. Но небо не дает ответов. Оно человеку не для этого.

От рукава красного щелка, который запрятал он мимоходом тогда, после драки, за пазуху, исходил чарующий аромат мускуса и орхидей, пропитавший уже чуть не насквозь его грубый дэгэл, и казалось от этого словно его, утешая, обнимали, нежно гладили ласковые руки.

Он снова вздохнул – вот уж не похоже, чтобы эта лиса была нежной, ласковой. Красивая, что и говорить. Но нрава строптивого, крутого. А уж боевита – не всякому и батору в поединке с ней выстоять. Рука тяжелая, от такой скорей смерти, чем объятий дождешься. Но не успел он еще докручиниться об недостижимых объятьях этой лисы, как его осенило.

Испытание.

Девица – бобер она там или лиса – захочет испытать его. Так говорилось в пророчестве.

Но и в простой, обычной жизни, без всяких чудес, красивые девушки (да если еще из богатого рода), к которым много кто сватался, так поступали нередко.

Устраивали женихам испытания, отсылая добыть шкуру редкого, опасного зверя, какую диковину в дальних краях, угнать табун пестрых коней, бархатисто-черных коней или солово-золотых. А то загадывали мудреные загадки с подвохом. Считалось, что это повод для молодца явить смекалку и удаль, покрасоваться перед людьми.

И невестой.

Но, если по правде, так это, скорее, был повод отделаться от докучных, немилых женихов. Какая же девушка пошлет куда подальше пригожего парня, что ей по душе, или станет морочить его загадками? Нет таких. Уж Кочевнику ли не знать. У него, в конце-то концов, было пять сестер.

Подумав об этом он немного приуныл, пригорюнился.

Немилый жених, да? Теперь это он самый и есть?

Однако и кое-что хорошее в испытаниях было. Если уж молодец, проявив упорство, выполнял все капризы девицы, так и ей некуда было деваться. Приходилось слово держать, замуж идти.

Подумав об этом, Кочевник немного приободрился.

Чего-чего, а упорства ему не занимать.

Да, он не чета разбойнику-меркиту. Не станет силком за себя брать ту, что понравилась.

Ну, так и эта лиса – не сестрица Башалай.

Хороший боец. Бесстрашная. Сильная. Когда бы попался ей тот разбойник-меркит, неизвестно еще, кто кричал бы, плакал, слезы лил, о пощаде молил.

Не сказать, чтобы Кочевник сам-то был жених завидный, красив там или умен, но вот в драке хорош – этого не отнимешь. Ловкий. Бесстрашный, сильный. Молодой, но бывалый. Искусен равно и в честном, и в подлом бою, в рукопашной и с оружием всякого рода. Если он покажет себя этой Лисе в поединке, может, тогда… тогда он ей хоть немного понравится?

Испытание, да. Это хорошая мысль.

Медлить нечего.

И Кочевник, собравшись с духом, прижимая крепче к груди запрятанный лоскут красного шелка, сказал красивой лисе:

– Ты хороший боец, дивная госпожа Лиса. Бесстрашная. Сильная. Так выходи против меня на бой. Хочу силой помериться. Глядишь, одолею.

– Э?! Хочешь подраться? – удивилась красивая Лиса. – Ну и ну! А ведь по виду не скажешь, что нрав у тебя переменчивый как осеннее небо! То замуж, говорит, выходи, то на бой! Да, с тобой, право, не заскучаешь!

И рассмеялась.

Кочевник не знал, что и думать, только крепче прижимал к груди тот лоскут красного шелка. Беспокоился. Вдруг красавица-лисица посмеется над ним попусту, да и откажет?

Но лиса, насмеявшись, сказала, прищурив глаза (узкие, длинные, с чуть приподнятыми к вискам уголками, они были необыкновенно красивы):

– Знаешь, кто я, а все же отважился вызвать меня на поединок? Ты смелый или глупый? Никак не пойму. Впрочем, мне до этого и дела нет. Но, если решил сражаться со мной, пощады не жди. Будем драться до смерти. Только – чур! – один на один. Пусть уж твоя маленькая госпожа в это дело не вмешивается, – и учтиво поклонилась Птице

Чудесная Птица, однако, в этот раз учтивости не оценила. Вознегодовала, встревожилась.

– Нет-нет-нет! – закричала. – Что еще за опасная, злая затея! Так не пойдет! Это… это неправильно! Вы должны были пожениться, а не поубивать друг друга!

– Не до смерти, – успокоил ее Кочевник, и повернувшись к лисе, повторил: – Нет, не до смерти. Коли одолею, так выйдешь за меня, дивная госпожа Лиса. Что скажешь? Согласна?

Лиса, вздернув маленькую, круглую бровь, ядовито спросила:

– Это где ж так сватаются?

– Там не растет виноград, – помявшись, буркнул Кочевник, а засим стал, как мог, растолковывать. – Испытание. Вот в чем дело. Так в пророчестве сказано: девушка, мол, захочет испытать тебя. Ну, дальше там про бобра и небесную реку, но если недосуг тебе нынче в бобра превращаться, дивная госпожа Лиса, то и не надо. Просто испытай меня в бою.

Лиса закатила красивые, злые глаза:

– Вот опять он со своими бобрами! И что еще за пророчество? – и снова взглянув на Кочевника, с едва заметным разочарованием в голосе, молвила: – Ну, ладно. Мне до этого и дела нет. Но раз бьемся не до смерти, а на интерес, тогда так: коли я тебя одолею, ты уж, сделай милость, отвяжись от меня и с женитьбой больше не досаждай, равно как с бобрами, пророчествами и всем прочим. Что скажешь? Согласен?

Кочевник упрямо, хмуро качнул головой:

– Не обессудь. Попытаю удачи еще раз. Очень ты мне понравилась.

– А! Раз так, то и ты уж не обессудь, – отвечала Лиса. – Хотела пожалеть тебя ради твоей маленькой госпожи, а вот не стану. Буду биться с тобой в полную силу, разорву на мелкие клочки, размечу по берегу широкому, заброшу в море глубокое, пусть их рыбы растащат, да птицы расклюют, чтоб и следа от тебя, надоеда, не осталось, ни волоска, ни мелкой косточки – тут тебе и смерть. Ну, или проваливай с глаз моих долой подобру-поздорову. Чести мало, но хоть цел останешься.

– Нет. Смахнемся, – буркнул Кочевник, не в силах отвести глаз от красивой лисы.

Она медленно улыбнулась – холодной, торжествующей, злой улыбкой – все же была эта лиса одной из тех злых восточных тенгринов, от которых, хоть и бывает людям немного добра, но все больше бед и несчастий, что тут поделать? у каждого свои недостатки – и спрыгнула с ограды.

Глухо стукнули оземь деревянные подошвы. Девять серебряных шпилек в черных как ночь волосах блеснули холодным всполохом лунного света. Зеленые злые глаза загорелись как звезды.

Стояла крепко, глядела уверенно, хороший боец, что и говорить.

Сердце надрывалось от ее красоты.

«Как же я так сильно полюбил эту лису, – про себя удивился Кочевник. – Ну, чудеса!»

– Что ж, тогда будь по-твоему, – сказала тем временем красивая лиса. – Выйду против тебя, икокудзин-сан, чуженин.

Птица так отчаянно захлопала крыльями, что Кочевнику неволей пришлось отвести взгляд от красивой лисы.

– Нет-нет-нет! – вскричала она. – Пожалуйста, остановитесь! Да вы никак спятили оба! Каждый из вас прошел чуть не полмира, претерпев столько бед и невзгод, сколько иным мудрецам и не снилось. Так неужели судьба вела вас в этот город у моря – столь запутанным, длинным путем – для того лишь, чтобы встретить вам здесь свою смерть?

– Путь воина обретается в смерти, – спокойно отвечала на это Лиса. – Смерть неизбежна. Приходит, когда вздумается, берет, кого захочет. Так не все ли равно, где и когда с нею встретишься?

– Но послушай, сестрица Лиса, – жалобно молвила Птица. – У него, – тут она махнула крылом на Кочевника, – просто привычка такая – чуть что, за нож хвататься, в драку лезть. Но ты-то лиса ученая, благочестивая. Зачем бы тебе убивать людей просто так, для забавы? Откажись от поединка, сделай милость! Откажись?

– Есть намерения и деяния, пресечь которые может лишь смерть. Поправь меня, если я ошибаюсь, маленькая госпожа, но сдается мне, человек твой упрям как пень или камень. Не сдвинуть. Ну, пощажу его – так ведь он станет преследовать меня, пока не добьется, чего хочет – или той же смерти. И что толку медлить, если все равно тем дело кончится? Сколько, думаешь, у меня терпения? И людям-то бывает непросто явить сию жалкую добродетель, а я демон, екай. Могущественный дух. Нетерпелива и горда. Как мне совладать с собою – да и зачем?

Слова лисы звучали разумно и справедливо, только Птица и сама была чудесным созданием, кто бы мог ее провести? Взглянув с упреком на красивую Лису, она сказала:

– Просто хочешь подраться, а?

– Твоя правда, маленькая госпожа! – без всякого смущения созналась Лиса, рассмеявшись. – Говорят, у нас, лис, нрав буйный, беспокойный и полный обмана. Но в память о своем учителе я не даю себе воли: веду жизнь благочестивую, не разбойничаю, никого не дурачу, не причиняю бед и несчастий, поединков ради забавы не затеваю. Веришь ли, скучно бывает – сил нет. И как же мне теперь упустить такой счастливый случай, когда твой товарищ сам на драку напрашивается? Ведь напрашиваешься? – поворотилась она к Кочевнику.

– Да, – без колебаний отвечал ей Кочевник.

Лиса улыбнулась, и в груди его будто узел какой вдруг развязался, стало легко, хорошо. Значит, все он правильно сделал.

– Знаешь, на рассвете берег моря делается непереносимо прекрасен, – сказала Лиса и впервые, пожалуй, посмотрела на него без досады. – Подобной красоты не передать словами, и кисть бессильна запечатлеть ее, и память не может вполне удержать. Если бы мне предложили выбрать место для смерти, я захотела бы увидеть рассвет на морском берегу. Давай там будем биться?

Кочевник просто кивнул.

Он-то думал, что стоило бы выбирать место для жизни, а для смерти любое сойдет. Но девушки часто бывают капризны, слишком разборчивы и много беспокоятся о пустяках. Взять хоть его сестер. Или ту же Птицу. Да и пусть их, ему что ли жалко?

Птица сидела на ограде, взъерошенная и тревожная. Когда Кочевник подошел, чтобы взять ее на предплечье, отчаянно зашептала, вытянув шею:

– Ах, какой ты! Зачем, ну зачем сразу драться полез?! Кто так делает? Надо было по-другому! Ведь она говорила о любви!

– Кто? – удивился Кочевник.

– Да лиса же, дурень! – прошипела ему в ухо Птица. – Для начала неплохо бы и влюбиться. А, чтобы влюбиться, все-таки и видеться нужно, и поговорить хоть немножко – вот как она говорила! Так мы бы и остались пожить в этом городе у моря, чтобы тебе с лисой этой познакомиться, а потом…

– О! – только и ответил Кочевник. А и так, наверное, можно было! Стоило бы ему слушать эту лису внимательней, а не только глазеть на нее. Но теперь уж ничего не поделаешь. Сказанного слова-то не проглотишь, и поединку быть. Так он Птице и сказал:

– Теперь уж ничего не поделаешь. Забирайся, пойдем, – и подставил ей руку.

Но Птица все не унималась.

– Не ходи, отступись, откажись! Ведь это лиса! Демон! Могущественный дух! Ты всей ее силы не знаешь! Нет человека, который против нее может выстоять. Тебе ее не одолеть! – и, чуть не всхлипнув, добавила: – Пропадешь ты! Погубит она тебя, ох, погубит!

– Раньше смерти не хорони, – Кочевник легонько щелкнул Птицу по клюву. – Если эта лиса моя суженая, так, глядишь, и одолею?

Птица исподлобья, взглянула на него и тихо, устало молвила:

– Ас чего же ты взял, что эта лиса – твоя суженая?

– Ну… она ведь может обращаться в бобра? Просто не хочет. А, если захочет, то…

– И дались же тебе эти бобры, в самом деле! – в сердцах воскликнула птица и глаза ее полыхнули гневным золотом, но и тотчас печально угасли. – Нет, прости. Все из-за меня. Я одна виновата. Если б я могла отнести тебя прямиком в Поднебесную страну, не пришлось бы нам бродить по городам и весям, и тогда ты не встретил бы эту лису, а я…

– Да кому нужна эта Поднебесная страна, – сказал ей Кочевник, а про себя подумал, что, и правда, никому не нужна – раз лиса эта здесь.

Птица устремила на него ясный, испытующий взор. Вдруг спросила:

– Скажи… а ты хотел бы, чтобы сыновья твоих сыновей оседлали мир? Сожгли селенья? Разрушили города? Чтобы сытая от крови степная трава взошла там, где был камень – ну, вот это вот все?

Кочевник в ответ только хмыкнул. Кто такого захочет? Он – точно нет. Птице ли не знать? Не первый день знакомы вроде бы.

– Так хочешь или нет? – настойчиво допытывалась Птица.

Он нахмурился.

Пророчество старца немного его беспокоило. Но не настолько, чтобы он отступился от этой Лисы. Он буркнул в ответ:

– Сначала женюсь. На этой Лисе. О сыновьях сыновей подумаю позже.

– Значит, не хочешь?

Он медленно покачал головой. Нет. Точно нет. Вот ведь привязалась!

– И я не хочу, – вздохнула Птица. – Не хочу видеть воинства, собранные, чтобы сразиться в оный великий день. Жестоких героев. Небо отверстое и пламень огненный. Может, этот мир не так и хорош, но я не хочу приближать его гибель.

Кочевник все никак не мог взять в толк, к чему она клонит.

Не хочет губить этот мир? Это она опять о пророчестве?

– Что? – Птица зло взъерошила перья. – Меня, знаешь, как-то забыли спросить, призывая из пламени, хочу ли я способствовать столь ужасным событиям! – сказала она, но, поразмыслив, печально вздохнула. – Хотя… может, все дело в том, что я слишком маленькая, а потому не способна оценить великие замыслы.

– Не маленькая ты. Нормальная, – привычно буркнул Кочевник.

– Нет, – поникла Птица. – Если бы я могла унести тебя на спине… Если бы мы сразу улетели на небо… А так мы все шли и шли по земле, я смотрела на города и селения, те самые, знаешь, что сожгут и разрушат… И они мне так понравились! Я и представить не могла, что здесь так красиво! Пещеры в скалах, где можно укрыться от непогоды. Долины в цвету. Великие и малые воды. Усыпанные звездами ночные небеса, чтобы брести во тьме, не спотыкаясь. Ну, или лететь.

– Лететь, не спотыкаясь? – не удержался от улыбки Кочевник.

– Ой, ладно, – сварливо ответила обычно кроткая Птица. – Не такая уж я и дурочка. Я видела и бедность, болезни, несправедливость. Большое зло и малое зло. Но… как говорят, агай муу – сэрэг. Худшее из времен – война. А куда бы ни вела нас с тобою судьба, мы приведем войну в этот мир. Вот в чем все дело.

– Да люди и сами неплохо с этим справляются, – справедливости ради заметил Кочевник. – Устраивают войны. Без всяких пророчеств.

– Вот и пусть справляются сами, – отрезала Птица. – А я не хочу. Мне не нравятся битвы, град и огонь, смешанные с кровью. Разруха, пожарища, вопли и стоны. Торжествующий трубный глас. Великие замыслы. Подвиги. Мне нравится простые вещи. Скучные вещи. Понимаешь? Разговоры о пустяках. О том, что приготовить на ужин. И будет ли к вечеру дождь. Малые радости. Тихие дни. Простые, скучные вещи. Что? – она взглянула сердито, точно Кочевник собирался возразить ей (нет, он не собирался). – Вы, люди, вечно мечтаете о чудесных вещах и чудесных событиях. Почему же чудесные, благовещие твари, как я, не могут мечтать о простых и обычных вещах?

Кочевник совсем запутался с этими пророчествами и мечтами благовещих зверей, о чем и уведомил Птицу. Обычно-то они жили душа в душу: Птица любила поговорить, а он любил ее слушать, засыпая сладко и крепко под неумолчный, как ручей, ясный, серебряный голос, но теперь было неподходящее время для болтовни. Он немного спешил.

Скоро рассвет.

– Тут дело вот в чем: сильные чувства могут изменить рисунок судьбы, – отводя виновато золотые глаза, пояснила Птица. – Гнев, обида. Но и любовь тоже годится. А тебе так понравилась эта лиса! Вот я и подумала – если бы вам полюбить друг друга как следует и пожениться, мы могли бы немного пожить здесь, у моря, а затем отправиться с этой лисой на далекие острова, в страну восходящего солнца. И тогда судьба не найдет нас. Никакой войны не будет. Будут тихие дни. Лисенята будут играть в винограднике. Будет простая, скучная жизнь. Но я ошиблась и теперь тебя ждет только смерть. Все из-за меня. Оттого, что я пыталась обмануть судьбу…

Кочевник ласково погладил ее по взъерошенным перьям.

Хотел бы он вытереть ей и безудержно бегущие слезы. Но Хан-Гароди плачут огнем и у Птицы из глаз буквально сыпались искры, медленно гасли на сырой, холодной земле.

– Не плачь. Ну, не плачь, – только и смог сказать ей Кочевник.

Лиса, все это время стоявшая неподалеку, слушала их беседу чрезвычайно внимательно, однако не вмешивалась до поры – видно, учтивости ради (даже когда Птица отзывалась о ней без всякой учтивости). Теперь же сказала:

– Не убивайся ты понапрасну, маленькая госпожа. Если следуешь пророчеству, оно наделяет тебя силой и уверенностью, это верно. Но пророчество не отнимет у тебя свободы выбора, если сам ее не отдашь. Каждый выбирает свой собственный путь. Прямой путь или глухие, окольные тропы – это все дороги судьбы. И ты бы должна знать, что случайных встреч на дорогах судьбы не бывает. У судьбы нет причин без причины сводить посторонних.

– А, так ты тоже об этом знаешь, сестрица Лиса? – шмыгнув клювом, с неожиданной едкостью отозвалась Птица.

Лиса чуть заметно пожала плечами.

– Я демон, екай. Не человек. Какое мне дело до судьбы и пророчеств? Я следую только своим желаниям.

– Но ты же благочестивая лиса, – несколько удивленно заметила птица.

– Потому что мне так хочется, – сказала Лиса. – А ты думаешь, желать можно только чего-то дурного? Намерения, грезы, желания и мечты, темные или светлые – все это нити, из которых судьба сплетает узор, – она, вытянув ногу, стала чертить углом деревянной подошвы в пыли линии, приговаривая: – Видишь? Этот человек хочет на мне жениться. Я хочу убить его. Ты хочешь, чтобы не было войны. Любопытно – не правда ли? – что за рисунок получится, когда нити эти пересекутся, запутаются, соединятся, – Лиса потянулась, вскинула тонкие белые руки. Уцелевший рукав упал до плеча. Сказала Кочевнику: – Не хотелось бы показаться невежливой, икокудзин-сан, но рассвет уже близко. Пойдем, подеремся? Или так и будем тут стоять бесконечно и разговаривать?

Очень красивая она была.

Краше города Джидды, краше сестрицы Башалай. А может, краше всего, что он только видел на свете.

– Не ходи с ней, – зашептала отчаянно Птица. – Не ходи! Не ходи! Тебе ее не одолеть. Эта лиса тебя погубит. Погубит!

Кочевник посмотрел в глубокое черное небо. Только лиса – зверь или демон – могла учуять рассвет.

Рассвет пахнет росой. Будто только что прошел дождь. Он глубоко, всей душою, вздохнул, но едва смог уловить этот сладкий, рассветный дух.

Умирать не хотелось.

Он никогда не боялся смерти – но и не искал ее. О любви не думал. До судьбы ему и дела не было. Сколько он себя помнил – он просто хотел домой. Вернуться домой, жить спокойно, мирно, как в давние-давние времена, прошлые прекрасные времена, когда не было ни богов, ни героев, а было лишь высокое синее небо и бескрайняя степь.

Но теперь, если он даже вернется домой, без этой лисы степь для него будет пустой и тоскливой.

Чужой.

Странно, как жизнь может измениться в мгновение ока, и его любовь, смерть и судьба словно три вздорных старухи, что передрались, перессорились между собой, беспечно побросав свою пряжу, а все нити у них перепутались.

«Лисенята в винограднике, да? – подумал с усмешкой Кочевник. – Это хорошо. А шаман пусть утрется со своими пророчествами».

– Не плачь. Ну, не плачь. Пойдем, – он протянул Птице руку. – Мне надо одолеть эту лису. И забрать ее с собой. Или последовать за ней. Как уж выйдет. А без нее мне так и так не жить. Да не реви ты!

Но Птица снова тихо заплакала.

– Лисы могут принимать любое обличье и проникать куда угодно, – сказала через вздохи и слезы. – Говоря попросту, кем бы ты ни был, лиса всегда может стать тем, кто тебя превзойдет. Аты., ты ведь можешь быть только собой. Потому тебе ее не одолеть. Только мы, ездовые птицы богов и героев, способны противостоять этим демонам. А человека в поединке с лисой спасет только чудо.

– Чудеса случаются, тебе ли не знать, – сказал ей Кочевник.

Но Птицу мало утешили эти слова. Он видел страх в золотых как пламя глазах.

Он не знал, как объяснить, как сказать ей, что бояться не надо. Нельзя.

Что все, к чему только стоит стремиться, за что стоит бороться, лежит по ту сторону страха. Страх – оковы души, ярмо, тяжкий гнет. Страх стирает краски и всю радость жизни.

Если бы он в свое время испугался угроз и побоев, то никогда бы не смог вернуться домой. Не решился бы принять из рук вздорного старца чудесную Птицу, не узнал бы, что такое любовь.

Страх – первый враг, которого любому надо бы одолеть, вот и все.

Но он не знал, как сказать ей. Да что там, столько слов Кочевник и за год бы не произнес, а от мысли, что надо сказать их прямо сейчас и все разом, даже взмок.

Резко рванув ворот дэгэла, чтобы перевести дух, нащупал у сердца тот обрезанный рукав – и сердце взыграло. Обрадовался сильно.

Вот оно! То, что надо.

Он не знал, как сказать ей, но теперь мог ее просто утешить. Обнова – да если еще угодить – успокоит любую девушку лучше тысячи слов! Будь она даже Хан-Гароди, чудесной птицей, рожденная силой огня.

Потянул из-за пазухи лоскут красного шелка, спросил у лисы:

– Можно, я возьму это?

– Ты уже это взял, – насмешливо отвечала лиса.

– Можно, я возьму это… насовсем?

– Ну возьми.

Кочевник кивнул – спасибо, мол – и подошел к Птице, что маялась страхом, тревогой.

Достал из ножен свой серебряный хутага, сложил пополам нежный, переливчатый шелк и прорезал сверху. Бережно натянул на Птицу. Пригладил ей перья.

– Ты вроде хотела попонку? Такая подойдет?

Обрывки красных шелковых нитей трепетали на ветру. Море в лукавом свете зари неустанно катило алые волны к розовым скалам.

Занимался рассвет.