Читать книгу: «Возвращение»

(Сентиментальное путешествие в прошлое)

– Телефон! – крикнула Надя (это моя жена), – У тебя звонит телефон, ты забыл его на кухне.

Я смотрел на ряд незнакомых цифр, высветившихся на экране.

– Не бери трубку, это наверное мошенники, – сказала она.

Но я знал, что это не мошенники. Не спрашивайте меня как, каким-то шестым, или десятым чувством, но я догадался кто это звонит. Я ждал этого звонка 30 лет (хотя 30 лет назад мобильных телефонов еще не было).

– Привет, Лёха, – сказал я в трубку, будто мы расстались только вчера, а не 30 лет назад.

– Привет, Лёха, – сказал я, стараясь чтобы не дрогнул голос, но он всё-таки дрогнул….

Положив трубку после разговора, я сказал Наде: – Собирайся, завтра выезжаем.

Удивительно всё-таки, как умеют чувствовать и проникать в нас любимые женщины: моя тонкая, все понимающая Надя, даже не спросила кто это звонил и куда мы выезжаем, она все поняла без слов и только сказала: – Может лучше полетим на самолёте? Путь-то неблизкий.

– Нет, – сказал я, – мы поедем на машине, я хочу ехать долго, чтобы успеть вспомнить все и подготовиться.

На следующий день мы поехали в Волгоград.

Всю дорогу от Москвы до Волгограда (967 км по навигатору), сначала по трассе М-4 «Дон», потом через Тамбов, Борисоглебск и Михайловку, сидя за рулем я вспоминал, вспоминал, вспоминал.

***

Как у всякого порядочного советского мальчишки у меня были бабушки и дедушки. И даже какое-то время полный комплект: по две бабушки и по два дедушки (это не считая по одной прабабушки) со стороны отца и со стороны матери.

Бабушка и дедушка со стороны отца жили в небольшом городке в Татарии, откуда родом мой отец, где кстати родился и я, только прожил я там не долго, в школу уже пошел в другом городе, но это другая история.

А бабушка и дедушка со стороны матери жили в небольшой деревушке (хуторе, по местному), затерянной в степи в Волгоградской области, в 100 км от Волгограда.

Когда я был помладше, половину лета я гостил и бабушки с дедушкой в Татарии, а половину в Волгоградской области. В Татарии было интересно: друзья с которыми я до нашего переезда ходил в детский сад, река Зай, поросшие лесом горы, начинавшиеся сразу за городком, таинственные, живущие своей жизнью нефтедобывающие «качалки», разбросанные порой в самых неожиданных местах вокруг городка (ну кто был в Татарии, знает) и конечно дядин (отцовского брата, который жил в ту пору с семьей в этом городке) спортивный велосипед, который он великодушно давал мне на все время моего пребывания – неизменный предмет зависти местных мальчишек, рассекавших на обычных дорожных «Уралах», ещё бы: 10 скоростей, тормоза на изогнутом в бараний рог руле, да что там говорить – это как сейчас если бы твои друзья ездили, допустим на Жигулях, а ты один такой на Феррари.

Но я все равно больше любил ездить к бабушке и дедушке в деревню в Волгоградскую область, и со временем вообще перестал ездить в Татарию, или ездил, но ненадолго, не больше недели, чтобы все остальные каникулы проводить в деревне. И дело было не в том, что в Татарии бабушка и дедушка жили хоть и на окраине городка но все же в обычной городской квартире, и не в том, что бабушка в Татарии была учительницей и строго меня контролировала, нет, конечно нет, а дело было в том, что деревня (называлась она Тихоновка)…, о, это был целый мир: таинственный и вместе с тем простой и прекрасный в своей простоте.

Деревня Тихоновка представляла собой совершенную модель мира, как он должен был быть устроен в моём тогдашнем понимании. Посудите сами: в деревне был магазин, делящийся на два отделения: промтоварный и продуктовый, была контора, где сидело руководство совхозного отделения и бухгалтерия, была почта и был клуб, куда привозили кино, а по вечерам устраивались танцы для молодёжи, была школа для начального образования, а за теми кто достигал четвертого класса, каждый день приходил школьный автобус и отвозил их в центральную совхозную усадьбу в поселок городского типа Мариновка. Была машинно-тракторная станция с ремонтными мастерскими, куда ходили на работу хмурые промасленные мужики, отцы моих деревенских товарищей, были ферма и полеводческая бригада, куда ходили на работу женщины, соответственно матери моих деревенских товарищей, был деревенский фельдшерский пункт и было кладбище на окраине деревни (церкви, кстати, не было, причем её не было никогда, хотя деревню на этом месте, я, уже много позже, нашел на старинной карте 18 века. В тех местах вообще туго с церквями, и ничего, обходились как-то). Да, чуть не забыл: еще была общественная баня, работавшая по определённым, «женским» и «мужским» дням.

Еще была речка, подковой с трёх сторон огибавшая деревню, и, наконец была степь, окружавшая деревню со всех сторон, бескрайняя, таинственно мерцающая огоньками далеких соседних хуторов по ночам, наполненная звуками и запахами, которые я не буду описывать, потому что все уже написано про степь (кому интересно почитайте Гоголя, или там Шолохова, он как раз примерно в тех местах и жил). Ну скажите, что это, если не идеальная модель мира: законченная в своем совершенстве, абсолютно самодостаточная мини-вселенная?

Составной частью этой мини-вселенной были дом и семья моих бабушки и дедушки – такая же абсолютно законченная и идеальная модель моего мироустройства. Семья состояла из бабушки Дуси, деда Ильи, бабушкиного брата дяди Миши, и бабушкиной мамы (мой прабабушки), которую звали бабушка Лена.

Бабушка Дуся никогда не сидела дома и не занималась собственно домом: она работала то на ферме, то уборщицей в магазине, то деревенским почтальоном, а иногда и совмещая все эти работы сразу. Ещё она занималась уходом за всей многочисленной домашней скотиной: на ней была дойка коров, кормление кур, гусей, свиней и прочей живности. Я никогда не видел её сидящей.

Дедушка Илья, несмотря на участие в трех войнах (финская, великая отечественная и японская) оставался, что называется «сельским интеллигентом»: он, единственный во всей деревне носил шляпу и выписывал кучу газет и журналов. По причине двух тяжёлых ранений, полученных на войне (одно в спину: до сих пор помню чудовищную вмятину под его лопаткой, когда он снимал рубашку, а другое в ногу), он плохо ходил и поэтому работал ночным сторожем на полевом стане, и по совместительству, общественным библиотекарем (да, да! В клубе ведь была еще и библиотека!). Домашним хозяйством он почти не занимался, предпочитая в свободное от работы время сидеть на лавочке, и неловко выставив вперед раненую ногу, читать газеты и курить самокрутки, скрученные из газетной бумаги в «козью ножку». О войне он никогда не рассказывал (позже, много позже, нашел я в интернете наградные листы с описанием подвигов младшего лейтенанта Ильи Желябина и поразился его храбрости. Там же была его фотография: шапка непослушных черных волос, лихой гвардейский чуб, скуластое лицо и какой-то дикий звероватый взгляд чуть раскосых глаз). Мне приятно, когда теперь говорят, что с возрастом я становлюсь похожим на деда Илью.

Дед имел авантюрный характер. Учитель по довоенному образованию, призванный в армию еще в 1938 году и демобилизованный только в 1947, после демобилизации он работал снабженцем, бухгалтером, и даже какое-то время председателем колхоза. По сталинскому набору они с бабушкой и двумя детьми поехали в завоёванную, активно русифицируемую тогда Восточную Пруссию – Калининградскую область, где и родился их третий ребёнок: моя мама, однако вследствие какой-то темной истории (подозреваю связанной с растратой казенных средств) им пришлось все бросить, и собравшись за одну ночь, на полуторке уехать за тысячу километров и поселиться подальше от начальства (и полагаю подальше от бдительных органов) в затерянной в степи деревушке Тихоновке, в опустошённом тогда войной Сталинградском крае, где и родился их четвертый ребенок.

Дядя Миша, хотя все и всегда его звали просто Миша, был настоящий богатырь. В свои 50 лет, когда он снимал рубашку, мы видели кубики идеальных мышц, перекатывающихся под гладкой, юношеской загорелой кожей. Во дворе стояли две тридцатидвухкилограммовые старинные гири (по два пуда), которые, мы, мальчишки, взяв обеими руками, не могли оторвать от земли. Он же, взяв в каждую руку по гире, свободно их поднимал, подбрасывал и ловил на лету. В отличие от деда Ильи он никогда не пил и не курил, ничем не болел, имел все свои идеальные тридцать два зуба, любил простоквашу и все лето ночевал на сеновале. У него никогда не было своей семьи и детей, и всю жизнь он прожил в семье своей сестры, бабушки Дуси. По возрасту он вполне мог участвовать в войне, но не воевал и даже не служил в армии и не учился после девятого класса. Он никому не рассказывал, и никто никогда не говорил о его прошлом и почему так получилось. Подозреваю, что здесь была какая-то мрачная тайна, которую унесли с собой в могилу знавшие её члены моей семьи.

Как я уже говорил, почти все мужчины в деревне работали механизаторами, и Миша по возрасту и здоровью тоже мог бы работать механизатором, но он работал пастухом совхозного стада на ферме. Профессия пастуха, как известно, требует известной созерцательности и философского отношения к жизни. В летний сезон, отогнав на казенной лошади совхозное стадо коров на выпас, целыми днями лежал он в степи, загорая на солнце (иногда раздевшись полностью до гола, чему я был свидетелем во время наших с друзьями велосипедных скитаний по окрестной степи). Приходя домой с работы, он пил простоквашу и молча уходил спать на сеновал (вообще был молчалив и немного нелюдим, хотя добр). Зимой же, пастухи, как известно, вообще не работают, но чем Миша занимался зимой я не знаю, так как в описываемую пору зимой в Тихоновку я не ездил. Домашним хозяйством он тоже почти не занимался.