По нам не плачут

13. (03.14)

Костян сделал всё предельно правильно, он вернулся так быстро, как только смог. Взмыленный, раскрасневшийся и полный какого-то отчаянного, нездорового энтузиазма. Он сгрузил с себя зелёный пластиковый таз, который тащил на спине, как черепаший панцирь, и в который напихал две пятилитровых бутылки воды. Потом он достал прозрачный пластиковый кувшин (видимо, это и был фильтр) и пакет с кучей таблеток. Костян ничего не сказал, лишь тяжело дышал, упираясь на свои колени.

Катька тут же отдала мне Ваньку и взяла таз, налив в него около стакана воды из бутылки. Она что-то прополоскала и вылила жидкость в ведро, которое Костян притащил с улицы по её просьбе. Потом она с поразительной быстротой нашла в коробках старую жестяную ёмкость и заполнила её водой из той же бутылки, поручив Костяну поставить её на решётку мангала, в который я всё же успел покидать достаточно деревяшек. Пока грелась вода, Катька что-то делала с лекарствами, Костян носился вокруг неё, бегая по всяким поручениям, а я просто сидел с Ванькой на руках.

Почему-то, глядя на то, как они суетились, во мне зарождалось чувство беспомощности и бесполезности. Я ушёл в свои мысли, целиком пропуская мимо себя картины Ванькиного лечения. Я даже не заметил, как Катька забрала его у меня из рук. Отчего-то мне казалось, что они с Костяном выглядят слишком счастливыми, когда они вдвоём, и ничего не мог поделать с этими мыслями. Тогда я почувствовал себя совершенно ненужным и как будто бы чужим, хотя я должен был понять, что на деле единственным, о чём могли тогда думать Костян с Катькой, был Ванька, ещё сильнее побледневший с момента возвращения в конуру. Уже позже до меня дошло, что в тот момент я выглядел в их глазах безучастным и безразличным. Но это было потом.

– Держи, – Катька аккуратно передала мне ребёнка, и я очнулся от своих мыслей.

Судя по всему, она искупала Ваньку, промыла все его ранки с особой тщательностью и замотала его в чистые тряпки, которые, видимо, держала про запас. Он сильно дрожал и краснел с поразительной скоростью; мне показалось, словно даже через слои ткани я чувствовал его тепло.

– Теперь всё будет хорошо? – спросил я.

Катька покачала головой, выражая сомнения, и Костян заёрзал.

– Это была самая лёгкая часть, – произнесла она.

Катька вытащила ещё три упаковки с таблетками и размолола по одной из них в старой алюминиевой ложке, аккуратно перемешав. После этого Катька подвинулась ко мне с белой смесью и пачкой сока.

– Надо это съесть, тебе легче станет, – она нежно погладила Ваньку, и тот открыл глаза. – Ладно?

Он кивнул в ответ и открыл рот. Катька тут же налила немного сока на ложку и дала Ваньке проглотить эту смесь, после чего сразу поднесла к нему пачку. Ванька всё проглотил, но сильно сморщился. В какой-то момент мне даже показалось, что Ванька выплюнет лекарства обратно, но он держался молодцом.

– Пей, сколько сможешь, – попросила его Катька.

Ванька сделал глотка три и остановился, после чего больными глазами посмотрел на неё и попросил почитать ему книжку.

– Конечно, – улыбнулась она. – Какую хочешь?

– Ту, про котят…

Мне показалось, что в тот момент Костян, присевший рядом с Катькой, слегка шмыгнул носом. Почему-то само по себе слово «котят», произнесённое ребёнком, даже у меня, понятия не имевшего, о какой книжке говорил Ванька, вызвало слабый холодок между лопатками. А у Костяна был такой вид, словно он вот-вот закричит от бессилия, но, глядя на своего брата, лежащего на моих руках, он не издавал ни звука. Мне ничего не оставалось делать, кроме как слегка покачивать Ваньку, и ждать, когда Катька разрядит своим чтением напряжённую тишину. Она присоединилась к нам через несколько минут ковыряния в коробках, держа в руках обещанную книгу. Катькин голос успокаивал меня, и я уснул всего через несколько минут под её мурлыканье. Сквозь сон до меня доносилось тихое «тётя, тётя кошка, выгляни в окошко», и я чувствовал на себе мерное дыхание Ваньки и тепло от затухающего мангала.

Когда я открыл глаза, Катька уже держала ребёнка у себя на руках, в полудрёме прислонившись к стене, а Костян куда-то пропал. День выдался слишком насыщенным, и я не сразу смог определить, сколько было времени на тот момент, когда я пришёл в себя. Ванька спал крепким сном, а, значит, я снова мог спокойно поговорить с Катькой о том, что же случилось в тот злосчастный день. Я сел слева от неё, и она уронила голову мне на плечо.

– Как он? – поинтересовался я.

– Вроде лучше, – отозвалась Катька.

– Ты не договорила в прошлый раз, – я напомнил ей, говоря как можно тише, и стараясь не шевелиться.

– Ты же понимаешь, что даже если я всё тебе расскажу, ничего уже не изменится?

Она всё ещё держала голову на моём плече, и я словно чувствовал, как уголки её губ складывались в вымученную улыбку. Я ответил, что всё понимаю, хотя мой внутренний голос пытался бороться с её словами. Мне очень хотелось всё переделать, но ещё сильнее мне не хотелось никого ненавидеть. Я надеялся, что она даст мне такой шанс. Катька вздохнула.

– Помнишь, как он подошёл ко мне на станции? Если бы Костян тогда не вмешался, я уверена, всё было бы в порядке. Он бы поиздевался, да ушёл довольным. А так…

Катька тихо втянула воздух ртом, и так же тихо выдохнула.

– Я тебе уже говорила, что он не потерпит унижения, к тому же прилюдного. Вот он и пытался как-то восстановить свою справедливость, заставив всех нас пережить последние несколько дней. Хотя я бы никогда не подумала, что его ненависть ко мне когда-нибудь затронет кого-то ещё…

Мне казалось, что она чувствовала себя очень виноватой перед нами, но я в последнюю очередь смог бы поверить в то, что она была причастна ко всему случившемуся. Но, почему-то, я так и не сказал ей об этом. Ни тогда, ни позже. Я всего лишь продолжал её расспрашивать.

– А как ты узнала, что Ванька у него? – Я не знал, зачем задал тот вопрос. В тот момент мне казалось, что вся Катькина история – лишь результат моего чрезмерного любопытства, но Катька рассказывала её с таким видом, будто все те моменты переживал за неё кто-то другой, незнакомый, а она лишь наблюдала со стороны. И вот, когда я спросил её, она снова ответила так, словно все недавно произошедшие события едва ли её затрагивали.

– Он сам сказал мне. В ту ночь, когда вы напились, вы были в конуре вдвоём. Тогда я решила поискать Ваньку где-нибудь на станциях, и у входа в метро ко мне как раз подошёл этот человек. Он сказал, что «подобрал ребёнка, который, вроде как, был с тобой».

– А почему ты сразу не сказала нам? – протянул я, и Катька пожала плечами.

– Я хотела, чтобы Ванька вернулся скорее, прежде чем что-то случится… А вообще – не знаю.

– Ты боишься его?

Я спросил её так тихо, что мне пришлось прижаться губами к её левой мочке. По её шее, а, может, и по остальным частям тела, пробежали мурашки, но я не знал, были ли они вызваны моим прикосновением, или же заданным мной вопросом. Катька кивнула мне в ответ, и ненадолго замолчала. И чем сильнее ощущалась тишина, тем быстрее мурашки перерастали в дрожь. Наконец, она перестала делать вид, словно рассказывала чужую историю. Катька начала заикаться.

– Я пришла к нему, и он… Он уже держал у себя Ваньку, и тот вёл себя немного странно. Мне показалось, что он был как будто не в себе, словно его чем-то напоили… Но, я клянусь, тогда я не заметила на нём ни ран, ни синяков. Мой отчим, конечно, сволочь, каких поискать, но я, почему-то, не думаю, что он смог бы сделать что-то ужасное ребёнку… Я тут же бросилась к Ваньке, чтобы увести его оттуда, но тот человек сказал, что мы не можем уйти вместе, и что я должна остаться, если хочу, чтобы с Ванькой ничего больше не случилось…

Катьку сильно колотило. Она всё ещё говорила шёпотом, но мне казалось, что ещё немного, и она сорвётся. Я обнял её так крепко, как только позволяло её хрупкое тело, но ничего говорить не стал. Тогда она продолжила:

– Я согласилась, и он закрыл меня в комнате. Я слышала, что они о чём-то даже разговаривали перед тем, как щёлкнул замок и хлопнула дверь, а через несколько минут он вернулся обратно, и…

Мне не нужно было, чтобы она рассказывала дальше. Я мог представить себе и без чьих-либо слов, через что ей пришлось пройти. Я чувствовал подступающую тошноту от одной только мысли о том, как это мерзкое дряхлое тело проникало в полупрозрачную белизну нашей с Костяном святыни и оставляло на ней бурые фиолетовые пятна. Он делал то, чего мы заведомо никогда бы сделать не смогли, и за это я ненавидел его ещё сильнее.

– Ты всё сделала правильно, – произнёс я через силу, хоть и не до конца понял, что же всё-таки случилось на самом деле. – Да и Ванька молодец, если после всего, что с ним случилось, он всё же смог добраться практически до дома…

– Да, он молодец, – вздохнула Катька.

На этом разговор оборвался, и несколько минут мы молчали, а потом Катька отдала мне Ваньку, сказав, что у неё затекли ноги. Я забрал ребёнка, и она тут же обняла свои колени, положив на них подбородок.

– Господи, за что всё это? – Катька практически возвела глаза к небу, и её голос застрял внутри меня холодным куском. Я не знал, как мне заставить её поверить в то, что она ни в чём не виновата, в то, что всё снова будет хорошо. Я не мог помочь ни ей, ни себе, ни Костяну с Ванькой. Поэтому я не стал предпринимать никаких попыток её успокоить, и лишь наблюдал, как она вытирала едва заметные слёзы своим тоненьким кулачком.

– Прости, – я снова обнял её, но уже несколько скованно, чтобы ненароком не разбудить Ваньку. Катька заплакала ещё сильнее, периодически всхлипывая и вздрагивая от сдерживаемых рыданий. В тот момент мне было жалко и её, и себя, и, пока я думал, что можно сделать в этой ситуации, она выбралась из моего полуобъятия и направилась к бочке с тухловатой водой.

– Там нет почти ничего, – предупредил я, и Катька остановилась в нерешительности.

– Я хочу смыть всё с себя, – простонала она.

– Давай дождёмся Костяна, и мы сходим за водой? Или хочешь, я сам сейчас схожу, но это будет дольше.

– Не надо, я подожду, – Катька снова села ко мне и забрала у меня Ваньку. – У него температура всё ещё держится… Можешь принести мне сока? Ему нужно снова дать таблетку.

Я сразу же вскочил с места, покорно протянув ей полную коробку и пакет с таблетками, который Костян кинул в смятые тряпки.

– Как ты взяла их без рецепта? – поинтересовался я.

– На них не нужен рецепт, – просто ответила Катька. – У меня один знакомый фармацевт работает в той аптеке, куда я отправила Костю. Я его знаю ещё с тех пор, как бабушка болела, так что я просто написала на бумажке симптомы и подписалась. Он хороший человек, крайне редко мне в помощи отказывал…

– А деньги тоже от этого знакомого фармацевта?

Возможно, я произнёс эти слова слишком резко, но отчего-то в тот момент мне было противно слушать о Катькиных «знакомых», как будто она могла знакомиться с людьми исключительно на своей «работе». Но даже при всём своём отвращении я прекрасно понимал, что без посторонней помощи Ванька вряд ли смог бы встать на ноги. Но после моих слов Катька резко поменялась в лице. В её голосе отчётливо прорезалось презрение, и она посмотрела на меня с вызовом.

– А деньги от того, кто трахает меня и мою мамашу.

В этот раз она даже не понизила голос, и Ванька зашевелился в её руках. Она тут же вытащила несколько таблеток из упаковки, размяла их едва трясущейся рукой и опять накормила ребёнка сумасшедшей смесью.

– Поспишь ещё? – Катька спросила Ваньку так нежно, словно я не сказал ей чего-то ужасного всего за минуту до этого.

Ванька прокашлялся от выпитого, и Катька погладила его по щекам.

– Не хочу, – сморщился он. – А где Костян?

Я посмотрел Ваньке прямо в глаза и решил честно ответить, что его брат зачем-то ушёл несколько часов назад.

– Он должен скоро вернуться, –добавила Катька. – Мы сами его ждём, чтобы сходить за водой.

Ванька насупился и уткнулся в Катьку.

– Ну и ладно, – надулся он и через несколько минут снова задремал.

Я просто не мог оставаться наедине с Катькой. Я понимал, что обидел её, причём обидел сильно. И извиниться перед ней, почему-то, язык не поворачивался. Поэтому я вышел на стылую улицу, дребезжащую тусклым, плесневелым светом. Значит, мы спали достаточно долго, и неудивительно, что мы упустили Костяна, который, я уверен, не смог и на минуту сомкнуть глаз. Я обернулся на вход в конуру, из которого сочился едва заметный свет, про себя попросил прощения у Катьки и отправился в метро искать Ванькиного брата.

14. (03.14)

За те несколько дней, которые я не появлялся в подземке, там абсолютно ничего не изменилось. Я наскрёб мелочи на одну жёлто-коричневую монетку с буквой «М» и привычным движением бросил её в щель. Я свободно прошёл через турникет к эскалатору и спустился на несколько десятков метров под землю. Я знал, что обычно Костян в такое время шатается где-то в центре, кочуя с одной станции на другую, и поэтому решил поехать прямо туда.

Минут десять я просидел практически в пустом вагоне, ожидая, пока тот тронется. В этом и заключается вся прелесть конечных станций – всегда можно занять место и посидеть на мягких кожаных сиденьях. Но, почему-то, в тот раз я обратил внимание на то, что спустя полчаса вагон был набит практически битком, а место рядом со мной всё так же пустовало. Мне казалось, что люди не то, чтобы сторонились меня, они от меня шарахались. И моё грязное, опухшее отражение в надтреснутом чёрном стекле только усиливало мои подозрения.

На самом деле не было ничего удивительного в том, что вокруг меня почти всегда было пусто. У меня даже иногда появлялось чувство, словно все люди, встречающиеся мне на пути, были как будто из другого мира. Формально, так оно и было, но меня действительно удивляло, почему люди, одетые в дорогую одежду и играющие на дорогих телефонах, могли сидеть с такими кислыми лицами. Скорее всего, у них всегда была возможность нормально поесть, нормально согреться и помыться, в конце концов. Почему-то я был уверен в том, что, если бы кто-то из них заболел или оказался при смерти, помощь пришла бы незамедлительно. Так же я был уверен в том, что они не знали о том, что такое простуда без таблеток или рваные летние кроссовки зимой, хоть и боялись слов типа «СПИД» и «рак», бросающихся в глаза с рекламных плакатов.

И так я смотрел на их пресные лица, ощущая одновременно и какую-то тоску, и дикую зависть. Конечно, я никогда бы не сказал никому об этом, но мне действительно хотелось бы жить так, как живут все эти люди. Мне хотелось бы бояться не холодных зим, а того, что, скорее всего, никогда со мной не случится. Да и Катьке с Костяном, наверное, хотелось бы того же самого.

Я потратил несколько часов на трясущиеся вагоны, прежде чем понял, что желание оказаться в подземке было не столько надеждой найти Костяна, сколько необходимостью остудить голову. Тем не менее, Костяна я так и не нашёл. Возможно, было бы лучше, если бы я задержался под землёй на пару часов, но отчего-то я решил вернуться. Я снова бежал по хлюпающему снегу в конуру, готовый извиняться перед Катькой до тех пор, пока она меня не простит. Но, как только я забрался под трубы, я увидел картину, от которой мне снова захотелось на улицу.

Катька подпирала стену, что-то тихонько напевая себе под нос, а Костян лежал между её ног, обхватив грязными руками её коленки. Он сложил свой белобрысый затылок Катьке на живот и смотрел на потолок абсолютно невидящим взглядом. Кажется, Катька смотрела в ту же сторону, что и Костян. Она держала желтоватый липкий пакет прямо у себя под грудью, сантиметрах в десяти от шевелюры Костяна. В тусклом свете мерцающей лампы мне показалось, что Катькины губы расплылись в улыбке.

Ничего не говоря я снял с неё этот мусор и поднёс его к лицу. Костян снова вынюхал весь клей, только в этот раз он поделился с Катькой. Скорее всего, это был её первый раз, проведённый с пакетом, поэтому я несколько волновался за неё. Я сел рядом с ними и потрепал Катьку за костлявое плечо. Она чуть вздрогнула и повернула ко мне голову; на лице застыло глупое, но довольное выражение.

– Ты как? – я спросил её, и мой голой голос на секунду сорвался, тут же прорезавшись снова.

– Хорошо, – хихикнула она. – А что не так?

– Где Ванька?

Катька еле подняла руку и куда-то показала.

– Спит, – промямлила она.

Я бесцеремонно перешагнул через этих двоих и чуть не наступил на замотанного в тряпки ребёнка, еле слышно сопящего рядом с Катькиным плечом. Мангал рядом с ними давным-давно потух, пакет с принесёнными мной продуктами стоял практически нетронутым, и никакой еды так и не появилось. Честно говоря, я даже не мог вспомнить, когда ел в последний раз, и я неволей задумался о Ваньке, которому нормальная еда была на тот момент просто необходима. Но то, как он тихо и спокойно посапывал, навело меня на одну нехорошую мысль.

– Вы и его нанюхали, что ли?! – я спросил так резко, что Катька невольно вздрогнула, но всё же нехотя мне кивнула.

– Идиоты, – я тихо прополз к мангалу и добавил так, чтобы меня никто не услышал, – ненавижу вас.

Я разобрал пакеты, лежащие со вчерашнего вечера, и взял подобие кастрюли, в котором Катька обычно готовила всякую стряпню. К счастью, в запасе еще оставалась чистая вода, так что мне оставалось только заново разжечь мангал, чтобы обеспечить себя ужином. Когда я вернулся с несколькими отсыревшими ветками и с огромным трудом смог их растопить, Катька снова рассмеялась неестественным смехом, больше напоминающим мне истерику:

– Шеф, я хочу устриц с ананасами и какое-нибудь бланманже или как его там…

Она издевалась надо мной. Я не знал, был ли клей причиной такого её поведения, либо же она всё ещё на меня обижалась. Костян повернул ко мне голову и протянул:

– Пришёл бы пораньше, и тебе бы досталось…

Я отвернулся от них, и их смех за моей спиной надавил мне на барабанные перепонки. Мне хотелось ударить Костяна за то, что он сделал с Катькой, но мне чего-то не хватило, чтобы разукрасить его веснушчатое лицо. Может, желания, может, смелости, может, ещё чего-нибудь такого. Костян, видимо, почувствовал мою слабину, поэтому, дождавшись, когда я всё-таки повернусь в их сторону, перевернулся и начал елозить щекой по Катькиному животу, гладить её по плечам и талии. Сначала мне показалось, что они просто дурачатся, но клей окончательно снёс им крышу. Я старался не обращать внимания на их вздохи; я проходил пару раз мимо них сначала за ложкой, а потом ещё раз за дровами. До того вечера я ни разу сам не готовил, но иногда наблюдал, как это делала Катька. Я насыпал в кастрюлю где-то полпачки гречки и залил её водой. Вспомнить, что нужно было делать дальше, мне было сложно: мешали крики и восторженные стоны. На самом деле тогда мне бы очень хотелось, чтобы Катька выползла из-под Костяна и подошла ко мне. Но вместо этого я был вынужден слушать, как они имели друг друга, и ждать, пока закипит вода. И, казалось, мне предстояло перевести все продукты на свои жалкие попытки приготовить ужин.

Но, хвала небесам, они закончили минут за пятнадцать, и Костян отрубился. Только тогда Катька, чуть отдышавшись, подползла ко мне, но вместо предложения помощи я услышал от неё три мерзких слова:

– Ты тоже хочешь?

Я схватил её за плечо с такой силой, словно готов был его сломать. Катька никогда ещё так сильно меня не злила. Я едва смог выдавить в ответ, чтобы она от меня отвалила, но она не стала меня слушать. Она схватила меня за руку и потянула вниз:

– Ведь хочешь, да?

Я одёрнул руку и приподнялся, собираясь бросить её одну с Ванькой, Костяном и кастрюлей, но запнулся о тряпки и упал на колени. А Катька в это время села напротив меня и вонзила свои тонкие холодные пальцы в мои грязные волосы. Тогда меня охватило смешанное чувство: мне захотелось обнять её до хруста в рёбрах и одновременно тут же убрать от неё руки и больше никогда не трогать. И плевать на всех. Мне хотелось смеяться, кричать и плакать, как будто бы я сам вынюхал несколько тюбиков клея, но вот только не было во мне ничего такого, что должно было вызвать это душераздирающее чувство.

Но в итоге я ничего не сделал, чтобы злоба внутри меня хоть немного утихла. Я, словно окаменевший, застыл под властью Катькиных пальцев в моих волосах и смотрел на грязные тряпки у себя под ногами. И тогда она еле слышно прошептала:

– Мне было больно из-за тебя.

Я ничего не ответил.

– Тебе ведь тоже, да?

Я продолжал молчать. Тогда Катька усмехнулась и резко убрала руку от моей головы. В тот момент меня будто обесточили: шея едва не надломилась от удара подбородка о костлявую грудь, и вся жизнь во мне как будто замерла от Катькиного пьяного вида. Именно в тот момент она ничем не отличалась для меня от сотен других шлюх, которых я видел бесчисленное количество раз в метро. Но даже тогда она казалась мне абсолютно прекрасной, и я понимал, что никогда не смог бы возненавидеть её по-настоящему.

Я пришёл в себя от звуков закипающей воды. Пузырик с воздухом лопнул в старой кастрюле и эхом отразился внутри моего черепа. Он как бы говорил мне, что пора перестать мучить себя и Катьку, пора перестать упрямиться.

– Помоги мне закончить с ужином, – попросил я.

– Хорошо, – согласилась она и, слегка пошатываясь, подползла к мангалу. – Солил уже?

– Нет, ещё нет.

Катька впервые за то время, что я вернулся с подземки, улыбнулась нормально. Странно, но насыпая в кастрюлю соль, она снова начала казаться мне обычной пятнадцатилетней девчонкой, старающейся угодить таким типам, как я.

Катька достаточно быстро отошла от клея, и тогда я решил извиниться перед ней по-настоящему.

– Ничего, – ответила она. – Я должна бы уже к этому привыкнуть.

Она отвечала мне весьма миролюбиво, но всё же я слышал нотки упрёка в её голосе. Я пообещал ей, что она больше никогда не услышит ничего подобного, и она сказала мне:

– Хорошо, если так.

И она поверила мне, хотя сам я ещё долго сомневался в своих словах.