Читать книгу: «Леди Джейн», страница 3

4

Во сне моем у Него не было белых свободно ниспадающих одежд, в коих Его охотно изображают наши церковные живописцы. Традиционная окладистая борода также отсутствовала. Он сиял гладко выбритым подбородком и вообще выглядел крепким мужчиной около сорока. Впрочем, что значит возраст для Него, существующего извечно?

– Что смущает тебя? – безо всяких предисловий обратился ко мне Он.

– Сам я смущаю себя, – неохотно признался я. Говорить об этом мне не хотелось, но как промолчать перед лицом Его?

– Ты теряешь веру в себя? – обеспокоено-заботливо осведомился Он.

– О, нет, – вопреки желанию моему усмешка вышла несколько раздраженной. – я лишь сомневаюсь в своей правоте.

– Это плохо? – неудоуменно спросил Знающий Все Ответы.

– Это трудно, – ответил я.

– Разве предлагал я тебе когда-либо легкие пути? – не хотел видеть Всевидящий.

– Но я всегда чувствовал за своей спиной стену истины Твоей. А теперь она тает…

– Неужто настолько ослабла вера твоя? – хитро прищурился Он.

«Не вера, но чувство, дающее мне силу быть судьей другим,» – чуть не закричал я, но губы мои не разомкнулись, а когда разомкнулись, оттуда вылетело другое:

– Почему пришел Ты ко мне среди ночи, когда в полной силе своей властвует Тьма?

– Потому что путь мой проложен сквозь Тьму и, как и сквозь Свет.

– И как же тогда отличить мне одно от другого? – уж совсем жалко возопил я.

– А как это делаю я? – швырнул Он мне встречный вопрос.

– Ты всевидящ, а я.… – искал я оправдание собственной слабости.

– Всевидящ?.. – нехорошо улыбнулся Он. – А может быть, еще и непогрешим?

Он, как всегда, провоцировал меня, и я, как случалось и прежде, уже готов был попасться на все ту же старую уловку. Но удержался у самой черты.

– Спроси лучше об этом у отца Бенедикта: он более силен в теологии, – огрызнулся я. Поступок в высшей степени непочтительный, но как мог я поступить иначе? Как можно не дать Ему возможности выбрать: либо покарать меня за дерзость, либо заговорить со мной по-человечески, без снисходительной улыбки стоящего над схваткой. Или это всего лишь выдумка нашей церкви, что созданы мы подобными Ему?

– Или ты думаешь, что имею Я опору вне Меня самого? – не обратил Он внимания на мою выходку.

Но я уже не нуждался в снисхождении:

– Как я могу судить об этом? Слишком далеки мы друг от друга.

– Слишком далеки?.. – внезапно остыл-устал Он. – Если ты и я слишком далеки, то все было напрасно.

Внешне Он тоже переменился. Вместо могучего мужчины предо мной стоял вполне иконописный персонаж: премудрый старец, скромно опирающийся на посох.

– Ну чего ты ждешь от меня? – с нежданной сварливостью проговорил Он. – Ищи внутри себя. И поспеши: близится день. Слишком ясный, чтобы быть хорошим.

На этом «поспеши» я и проснулся. Было действительно поздно. Не имея ни малейшего представления о том, в котором часу принято завтракать в замке, я все же подозревал, что несколько проспал. Впрочем, я утешал себя тем, что гостепримные хозяйки все же простят меня и не оставят без утреннего куска хлеба насущного.

К завтраку герцогиня не вышла. Принцесса Миднайт, занимавшая в отсутствие хозяйки замки первое место за столом, холодно сообщила нам, что леди Джейн находится во Храме.

– Ее светлость, – смиренно добавила она, – может позволить себе сегодня воспарить над жизнью. Я же лишена подобного счастья.

– Разве ее светлость не будет лично присутствовать в суде? – тут же обеспокоенно откликнулся сэр Генри. Как ни странно, наступившее утро подарило ему и новые надежды, и новые страхи.

При слове «суд» я невольно взглянул на Мартина, сидевшего между Фредой, женой его брата, и Гордоном. Его живое несколько бледное лицо светилось, нет, не спокойствием, а особым умиротворением, каковое иконописцы наши приписывают древним святым. Он ответил мне кротким взглядом, словно призывая поучаствовать в его осуждении.

– Разумеется будет, – с едва уловимым раздражением возразила леди Энн. – Но сейчас Храм требует общения с ней.

Что до меня, то я весьма сомневался, что герцогиня в сей утренний час действительно парит над жизнью. Кажется, я начинал чувствовать оттенки…

– Сэр Питер, – точенное лицо юной принцессы повернулось ко мне, и я поразился перемене, произошедшей в нем всего за полночи. Вчерашней мягкости, почти наивно-детской, не осталось и следа. Оно ожесточилось и обрело то выражение, какое бывает у человека, принявшего трудный выбор и внутренне смирившегося со всеми возможными его последствиями.

– Ее светлость хотела бы видеть вас во Храме сразу же после завтрака.

Ее глаза, ко мне обращенные были ясны, как день, но почему, о Всевидящий, в ее спокойном безмятежном голосе мне почудилось злорадное торжество? И вот опять!..

– Я слышала, вы желали получше узнать обычаи наши, – продолжала юная принцесса, – вот вам исключительный случай: сама государыня будет вашим наставником.

«Я только одного боюсь,» – вдруг почти явственно услышал я голос принца Кларенса, – «что ты впадешь в особую милость у герцогини».

«Что ж в том плохого?» – спросил я тогда у него.

«Слишком далеко до земли», – хладнокровно объяснил мой друг. – «Будет больно падать».

Взгляды присутствующих немедленно обратились ко мне: просящий сэра Генри, озабоченный старшего Кеплена, сочувствующий мисс Пиил, иронический Стентона и одинаково взволнованные Гордона и его юной жены Бетти. Лишь Фреда Кеплен неторопливо жевала что-то, уставившись в пространство перед собой.

– Сэр Питер, – выпалила Бетти, – я хотела просить вас…

– Помолчи, Бетти, – грубо перебил ее Гордон, искоса глядя на леди Энн.

– Нет, я скажу, Гордон, – запальчиво возразила юная миссис Уайтхауз. – Сэр Питер, примите исповедь у Мартина. Из всех нас только вы имеете право это сделать.

Отступать было некуда: сэр Питер Крэг, каковым полагали меня все непосвященные, действительно был командором Ордена Преображения. В рыцари меня посвящал сам великий магистр Ордена Преображения преподобный Джон Фишер, старый соратник отца нынешней королевы, единственный, с кем король Харри обращался запросто, без протокольных церемоний.

– Вы действительно хотите этого, мистер Кеплен?

Молодой человек молча кивнул мне.

– Для этого потребуется разрешения герцогини Найт, – поспешила напомнить о себе леди Энн.

Несколько мгновений мы смотрели друг другу прямо в глаза, а затем я ответил со всей возможной церемонной вежливостью:

– Надеюсь, ее светлость не откажет мне в такой милости.

5

У дверей Храма меня встретили двое мужчин в балахонах, напоминающих монашеские одежды. Но я знал, что это просто служители, поддерживающие порядок во внутреннем убранстве Храма. Священников, в нашем понимании, во храме не было вообще. Каждый верующий или ищущий веры мог войти во Храм и возвать к Ночи. Она не нуждалась в посредниках-переводчиках. И когда воспитанная в Ночи королева Мария закрывала монастыри и удаляла из церквей священников, это не было преследованием нашей веры, как до сих пор думают многие. Она искренне полагала, что Свету, как и Ночи не требуется сословие профессиональных посредников, тем более что многие из них были изрядно учены в различных науках и могли найти себе иное, по мнению королевы, более достойное применение.

На первый взгляд внутреннее убранство Храма Ночи не слишком отличалось от наших соборов. Но только на самый первый поверхностный взгляд. Разница, причем принципиальная, ощущалась по мере погружения в глубины Храма. Все строгое великолепие убранства, которое в наших церквах было лишь человеческим искусством, стремящимся приобщиться к славе Божьей, здесь жило собственной жизнью. И невольно возникало чувство, что Храм – это живое существо.

Герцогиня стояла спиной ко мне в глубине Храма у самого алтаря. Согласно канону Ночи нарушить такое уединение было бы грешно, и я застыл в нерешительности, не зная, что предпринять.

– Подойдите ко мне, сэр Питер, – не оборачиваясь, произнесла леди Джейн.

Я медленно, стараясь не шуметь, пошел ей навстречу. И высокие скульптуры у стены насмешливо смотрели на меня сверху вниз. Герцогиня отступила на несколько шагов от алтаря и, слегка наклонив голову, молча ждала меня. Я же шел ей навстречу, гадая, как мне заговорить с ней. Пожелать доброго утра здесь во Храме Ночи – немыслимое по здешним понятиям кощунство. Оставалось традиционное ночное приветствие «Да сбудется Тьма!», но язык мой отказывался произносить его.

– Ваша светлость слышит каждый шорох, – не придумав ничего лучшего, пошутил я.

– О, нет, – живо возразила герцогиня. – Обычное ночное зрение.

Об этом я тоже слышал от Кларенса. Он утверждал, что все коренные жители Найта могут видеть не то спиной, не то затылком; не столь ясно, как глазами, но вполне отчетливо, чтобы понять, что происходит позади них.

– Но самое любопытное их свойство заключается в ином, – тут же добавил мой принц. – Они очень чувствительны ко лжи.

– К чему? – решив, что ослышался, переспросил я.

– Их весьма трудно обмануть, – хладнокровно пояснил Кларенс.

Он замолчал и, полуотвернувшись, вновь принялся разглядывать огонь в камине (или те самые мешочки над ним?) с видом столь безучастным, словно и не сказал только, что ничего особенного.

– Ну почему, – возопил я, пялясь в его невозмутимую спину, – почему Он не выбрал в свои посланники тебя, столько знающего о Ночи?

– Неисповедимы пути Его, и замыслы сокрыты от смертных, – самым обыденным тоном произнес Кларенс, но сама обыденность эта прозвучала, словно насмешка.

– Ах, оставь всю эту теологию отцу Бенедикту, – взорвался я. – И ответь что-нибудь по-человечески.

– Да? – мягко переспросил мой принц, словно сказать, желая: а сам-то ты кто? И действительно, что на зеркало пенять…

– Я думаю, – уже серьезно заговорил Кларенс, – надежда Его на твою искреннюю веру, которая сейчас важнее знания. Я же, знания обретя, веру утратил.

– Ты утратил веру?!! – мне казалось, что все проклятия древней книги пророчеств сбылись надо мной и я лишился разума. – Ты, который, презрев законы человеческие, сражался за веру против законной государыни, а, потерпев поражение, не стал заботиться о спасении жизни своей, решив, что так угодно Всевидящему? Ты, имеющий по законам мирским едва ли меньше прав на трон, чем твои кузины, но заботящийся лишь о торжестве Света? Ты лично сражавшийся впереди войск своих с силами Ночи?

– В том-то и дело, – досадливо возразил Кларенс, – что ты судишь о Ночи по своим ученым трактатам, а я заглянул ей в лицо. Мне пришлось убивать людей, которые были талантливей меня и хотели лишь одного: жить по вере своей. Они-то, в отличие от нас действительно и буквально исполняют заветы своего божества, каждое мгновение чувствуя за спиной пристальный взгляд его. Может и нет особой особой доблести быть праведным под угрозой кнута, но разве не того же требуют от нас Писание и отцы церкви нашей? Не добровольного выбора, душою вскормленного, но исключительно покорнно-бездумного исполнения заветов. И что плохого в том, что принял Найт наших беженцев? Заметь, кстати, приняли их без условий, не требуя отказа от веры отцов, что не преминула бы сделать наша благонравная королева Елизавета.

– Ты больше не любишь Елизавету? – невпопад спросил я.

– Не люблю? – удивленно переспросил мой принц. – Просто я теперь понимаю ее. Знаешь, зачем она назначила меня командующим?

«Да, знаю», – хотел крикнуть я, чтобы остановить поток его слов, но требовательное лицо Кларенса как бы заворожило меня, и я промолчал.

– У государыни нашей есть сын, незаконный, конечно, но если других наследников не будет, то сгодится и он… Все думают, что королева заплатила за мое освобождение огромный выкуп Найту, но леди Джейн безо всяких условий освободила меня после того, как умерли Нокс и другие.

– После того, как она казнила Нокса и других, – строго поправил я.

– Нет!! – в этом крике было столько искренности, что я почти поверил ему. – Это был их добровольный выбор. Они закрыли глаза, чтобы сохранить свою веру в изначальной чистоте ее. Я же предпочел – узнать.

…Я, кажется, непроизвольно шагнул вперед и вдруг увидел прямо пред собой лицо герцогини.

– Это произошло здесь, – указательный палец ее правой руки, казалось, готов пронзить пол Храма.

– Здесь? – глупо повторил я.

– На этом месте сэр Джон Нокс принял свою смерть, – буднично уточнила леди Джейн.

Ее проницательный взгляд скользнул по моему лицу:

– Вы ведь о нем подумали сейчас, не правда ли?

– Вы правы, ваша светлость, – предпочел согласиться я.

Цветной луч, пробившийся сквозь пестроту витражей, упал на лицо леди Джейн, и я невольно отшатнулся, прочтя на нем искреннюю скорбь.

– Я тогда впервые увидела, как могут умирать ваши люди ради спасения веры в себе.

– Разве прежде было иначе? – не понял я. – Вся история наша сотворена мучениками веры…

Я запнулся, внезапно осознав, что говорю как провинциальный и к тому же не слишком одаренный проповедник.

– Вся история ваша наполнена стремлением уничтожить нас во славу вашей веры, – угрюмо поправила меня герцогиня. – Но я имела в виду иное…

Она пристально взглянула на меня, словно оценивая, в состоянии ли я понять ее.

– Воины умирали в сражении, – медленно проговорила леди Джейн, – искренне веруя, что защищают само существование вашей веры. А сэр Нокс принял смерть, дабы не разлучиться с собственной верой в душе своей.

– Вера или смерть – очень понятный выбор, – совсем недипломатично заметил я.

– Вы предполагаете такой выбор? – в ее голосе звучало явное разочарование, и почувствовал, как некая невидимая дверь бесшумно закрывается предо мной, а я бессилен тому помешать.

6

– Сэр Питер Крэйг, – голос герцогини мгновенно официальное, лишенное интимных ноток выражение, – я пригласила вас сюда, чтобы узнать с какой миссией вы прибыли в герцогство Найт.

И лишь после этих слов я осознал, размеры сотворенной мной бездны. Еще несколько мгновений назад государыня Найта была готова к дружеским переговорам, а теперь меж нами разверзлась неодолимая пропасть. Оставалось лишь попытаться выторговать то малое, что еще возможно спасти.

– Ваша светлость, – выдохнул я, – прежде чем приступить к изложению сути дела, я хотел бы просить вас об одной милости.

– Я слушаю, – голос леди Джейн чуть дрогнул и в нем (может то лишь почудилось мне) немного убавилось официальности.

– Разрешите мне исповедовать обвиняемого Мартина Кеплена. Будучи командором Ордена Преображения, я имею право совершить этот обряд.

– Извольте, – холодно обронила герцогиня и, задумчиво качнув головой, добавила уже иным тоном:

– Никогда не понимала этого странного обычая.

– Отчего же, ваша светлость? – тут же вцепился я в небрежно брошенную мне соломинку. – Разве не естественно облегчить муки души своей, поделившись болью с другим?

– Принять на себя чужие страдания и боль способны лишь Высшие Силы. В том и состоит обратная сторона творения: создавая, отвечаешь за все. А возлагать собственные муки на подобного себе безрассудно и жестоко.

Признаюсь, я не нашелся с быстрым ответом и пока искал достойную дипломатичную форму, герцогиня обрушилась на меня новым вопросом:

– Кеплен сам попросил об исповеди?

На сей раз я предпочел отвечать точно:

– Об этом попросила миссис Уайтхауз. Мартин Кеплен лишь подтвердил, что это согласно его желанию.

– Тем менее, сколько я понимаю, закон соблюден, – подытожила герцогиня и, не дав мне вставить и слова, продолжала:

– А теперь изложите мне свое дело

Странная картина представилась мне в сей миг. Будто я, совсем еще юный школяр, невольно замедляя шаг, бреду в монастырскую школу, где ждет меня первый серьезный экзамен, к которому я не готов совершенно. Но у монастырских врат ждало известие непредвиденное: заболел главный экзаменатор отец Доминик и мое испытание отложено до его выздоровления. С тех пор я живу и не знаю, спас ли меня тогда заботливый взгляд Всевидящего, либо это была недобрая шутка Тьмы.

Нечто подобное произошло и теперь. По ритуалу герцогиня должна была сказать: «Представьтесь и изложите свое дело». Но, сознательно или нет, леди Джейн произнесла усеченную формулу, что позволяло мне говорить лишь о половине дела.

– Ее величество, Елизавета, государыня Полуденного Королевства поручила мне, если вашей светлости будет угодно, начать переговоры о подлинном мире, который заменил бы зыбкое перемирие, существующее ныне.

Фраза получилось чересчур пышной и неуклюжей, но лицо герцогини неожиданно просветлело.

– Воистину великолепно: посол пресветлой сестры моей Елизаветы едет ко мне один без подобающей свиты, почти инкогнито и куда? В страну, с которой поддерживается – как вы изволили выразиться, господин посол? – ах, да, зыбкое перемирие.

Леди Джейн беззаботно рассмеялась, только смех ее был с привкусом горечи.

– Как она позволила вам такое?

– Ее Величество убедили в данном случае поступиться церемониалом ради пользы дела.

Убедили… А как же иначе? Разве мог я в присутствиии многочисленной свиты хотя бы заикнуться о второй части моего поручения. Впрочем, помог делу отнюдь не сей аргумент, аргументы в тот вечер были вовсе недействительны. И тогда вышедший из себя Всевидящий просто оскорбил ту, которая мнила себя его наместницей (по меньшей мере одной из них) на земле.

(Справедливости ради, должен признать, что подобные поступки вовсе не свойственны Нашему Господину. Обычно Он терпелив и снисходителен. На своем долгом по человечьим меркам веку я видел Его в таком гневе лишь трижды. Это был второй случай).

На деле традиционные изображения разгневанного Всевидящего весьма далеки от истины. Он способен горячиться, убеждая в своей правоте, но подлинный гнев Его холоден подобно безжизненным льдам далекого севера. Холоден и расчетлив.

– Я все чаще думаю, Елизавета, – в божественных звуках речи Его звучала почти человеческая печаль, – что Джейн Грей была бы лучшей государыней Полуденной страны.

Сравни Он государыню с ее сестрой-иноверкой Марией, оскорбление не было бы большим. Ведь даже заклятые враги покойной королевы вроде Нокса находили в ее действиях немало разумного. Но сопоставление с юной девушкой, почти не имеющей не то, что государственного, обычного жизненного опыта, воистину унизительно. Однако главное унижение крылось в присутствии свидетеля: Он произнес сии слова в моем присутствии. И поскольку сан мой, в который посвящен я пред лицом Всевидящего неведом королеве, Елизавета сочла себя глубоко оскорбленной и покорилась Нашему Господину. Но, возможно, оскорбление было еще более жестоким, если бы государыня знала правду о моем достоинстве.

Парадные портреты всегда лгут, и те, кто не встречался в жизни с Елизаветой, никогда не поймут особой выразительности ее лица. Она гораздо более рыжеволоса, чем ее страшая сестра Мария, а само лицо, необыкновенно белое, местами изрядно помечено теми пятнышками, кои от рождения преследуют рыжих. Но в гневе королева становилась бледна чрезвычайно, так, что даже пятна покидали ее лицо. И тогда она побледнела и, склонившись пред Всевидящим метнула исподволь в мою сторону такой взгляд, что понял: прощения мне не будет никогда. Нет, она не осмелится явно вредить мне, но в душе своей зачислит в злейшие враги.

– Господин посол, – порывом холодного ветра ворвался в мои размышления голос герцогини, – могу ли я довериться моей пресветлой сестре Елизавете?

– Ее величество нуждается в прочном мире с герцогством Найт, – не раздумывая, ответил я; в конце концов такая правда была не хуже любой другой.

– О, я не сомневаюсь в этом, – легкая улыбка изогнула губы герцогини, – я же спрашивала о другом: о доверии.

Слева от нас прошелестели шаги и, обернувшись мы увидели принцессу Миднайт. Она вошла через какой-то боковой проход, скрытый за статуями и, потому мы не заметили ее сразу.

– Миледи, – леди Энн смотрела лишь на герцогиню, демонстративно не замечая меня, – прошу простить, что невольно помешала вам. Позвольте лишь напомнить, ваша светлость, что я готова в любой миг предстать обвинителем на суде.

Герцогиня молча кивнула.

– Я взяла на себя смелость пригласить Человека Песка.

– Вот-как, – заинтересовано отозвалась леди Джейн. – Вы уверены, что молодой человек не предпочтет пламя?

– Он представляется мне недостаточно мужественным, чтобы без принуждения палача войти в огонь, – бесстрастно ответила юная принцесса.

Она поклонилась и хотела покинуть нас, но герцогиня остановила ее.

– Сударыня, позвольте вам представить посла пресветлой сестры нашей Елизаветы. Полуденное королевство желает прочного мира с нами.

Принцесса Миднайт казалась удивленной. Примерно так, как бывает удивлен неудачник-фокусник внезапным успехом своего прежде провального трюка. Думала ли она действительно о чем-то подобном? Ожидала ли она, что я прибыл с несколько иной миссией, с чем-то вроде планов мистера Джайлса? Во всяком случае она приняла сообщение молча, еще раз почтительно склонилась пред сестрой и удалилась.

– Удивительная вещь ваша пресветлая вера, – глядя ей вслед пробормотала герцогиня. – Достаточно убедить себя в истинности собственного мнения и уже не требуется иных доказательств.

– Разве не любая вера в чем-то слепа? – думая о своем, неосторожно возразил я.

Герцогиня недобро взглянула на меня:

– Во всяком случае я не имею возможности возлагать свои ошибки на плечи Всевидящего.

–Тем не менее, ваша светлость, изволит обсуждать способ казни еще не осужденного человека.

– Вы же видели, сэр Питер, этот человек не желает защищать себя. Он сам избрал себе такую судьбу.

Признаюсь, в тот миг слова эти показались мне беспредельно кощунственными. Предо мной стояла могущественнейшая государыня, чьему слова повиновалась все в ее стране, умеющая призывать себе на помощь силы, которые противостоят могуществу Всевидящего. Одного ее взгляда достаточно было, чтобы остановить казнь, но она не желала этого сделать. И я не сдержался:

– Избрал сам как Нокс? Как леди Грей?

– Нокс был достаточно силен для смерти, но недостаточно для жизни, – медленно выговорила герцогиня и, спохватившись, добавила – Прошу прощения, господин посол, если я невольно оскорбила память одного из святых вашей церкви.

– Церковь почитает Джона Нокса не как святого, а как мученика, ваша светлость, – осторожно поправил я.

– Мученик? – со вкусом повторила леди Джейн. – О да, это верное слово.

И в этот миг, каюсь, почудилось мне, что я понимаю правду Джайлса. Но я поспешил.

– А леди Джейн Грей? – тихо спросила герцогиня. – Ее тоже возвели в мученицы?

Жестокость вопроса заключалась в том, что был он отнюдь не риторическим. В самом деле: почему бы и нет? Пред лицом Всевидящего и церкви Его все равны. Другое дело, что наместница Его не желала прославления убиенной кузины своей, а церковь послушно молчала. Впрочем, дела сии отнюдь не моя вотчина.

– Ваши проповедники в церквах, – не повышая голоса, продолжала герцогиня, – верно рассказывают, что я, дьявола дочь, получив от королевы Елизаветы полный выкуп за пленных, тем не менее приказала сжечь их заживо подобно тому, как вы казните у себя несчастных последователей нашей веры. Я не виню их во лжи, ибо малые сии, мнящие себя орудием их Бога, не ведают, что творят. Лжет лишь пресветлая сестра моя Елизавета, наместница Всевидящего на земле.

Однажды, когда Всевидящий был в добром расположении духа, я спросил у него, зачем он позволяет земным владыкам титуловаться наместниками Его. Он усмехнулся лукаво и спросил, почему бы Ему не иметь официального представителя на земле. Власть земная, ответил я, чревата соблазнами многими, и неприменно настанет день, когда носитель титула сего, опозорит высокое звание низменным поступком. Пусть так, упрямо возразил Он, я дал вам Имя Мое, но пачкая, вы пачкаете лишь себя, Я же чист остаюсь.

– На самом деле королева ваша не прислала ни единого талера. Напротив, она велела передать мне, что будет только рада, если не один из пленных не вернется и могу принести их всех в жертву моим демонам.

– Могу я узнать у вашей светлости, кто был послом ее величества?

Красивые губы герцогини приоткрылись и тут же сомкнулись, выплюнув всего два слова:

– Отец Бенедикт.

Странное дело, но в сей отчаянный миг почудилось мне, храмовые статуи прежде с ироничной насмешкой рассматривавшие меня, теперь улыбаются сочувственно и смущенно.

– Не хотите ли узнать, что случилось потом? – любезно осведомилась леди Джейн.

Нет, я не хотел. Всевидящий знает, нет вины моей в сем нечастье. Да, я знал, знал всегда, что Елизавета – не лучшая королева. Подозревал и то, что начнет она рано или поздно войну с герцогством Найт. Но верил наивно, что произойдет сие не столь скоро, ибо в неведеньи своем не предполагал столь личной причины. И потому позволил себе иными химерами увлечься и Орден свой увлек на чужбину. Да и другой вопрос: даже останься мы на месте, могли бы мы спасти этих несчастных? Или же это сам Всевидящий удалил нас и тем спас от ненужного жертвоприношения? Ведь даже мне подобных Он посвящает в очень немногие помыслы свои. Но я не мог выкрикнуть этого «нет» и потому смиренно произнес:

– Я весь внимание, ваша светлость.

– Я велела привести пленных сюда, в Храм. Их было всего четверо. Простые воины, попавшие в плен, получили свободу на следующий день после битвы. Нескольких военачальников я освободила безо всяких условий в день начала переговоров о перемирии. И лишь самые знатные персоны оставались у меня в замке на положении невольных гостей.

Точно на вашем месте стоял отец Бенедикт. А пленных подвели сюда, к алтарю. Затем я попросила посла королевы слово в слово повторить пленным то, что приказала передать мне его государыня, пообещав ему, что, если он изменит в послании хотя бы слово, война продолжится до тех пор, пока я не свергну с престола Елизавету. Он повиновался. Ни он, ни даже я тогда не подозревали, что таким образом вынесли пленным смертный приговор.

Леди Джейн замолчала, словно ожидая вопросов, но я не проронил ни звука. Если мне суждено испить сию чашу, то я желал совершить это скорее.

– Я велела страже выйти из Храма и сказала пленным, что дарую волю им без выкупа и они могут в тот же день покинуть Найт.

Я живо представил себе эту картину: вот все они стоят у алтаря: сэр Джон Нокс, принц Кларенс и другой кузен королевы лорд Генри Грей со своей совсем юной дочерью (девушка приехала навестить отца перед битвой, которая завершилась столь плачевно). Стоят, ошеломленные равно бессердечием своей государыни и милостью той, кого привыкли безоговорчно считать злейшим врагом. Особенно больно это было сэру Джону, участнику всех заговоров против Марии и преданному слуге Елизаветы, свято верившему каждому слову Писания, а также трудам первосвященников, особенно Книге Тьмы, творению отца Августина. «Но Сатана в злокозненности своей не хотел остановится даже пред угрозой жесточайшей кары Небесной», – писал сей ученый муж во времена прапрадеда леди Джейн – «и сотворил мутное облако, которое покрыло собой край земли нашей и породило страну Тьмы». И вот Ночь, бороться с которой сэр Джон почитал долгом всей жизни своей, милостиво отпускает его. Нестерпимое оскорбление.

– Первым опомнился сэр Джон, – словно мысли мои читая, продолжала герцогиня. – И шагнул cюда, к Трехликому Старцу.

Леди Джейн отступила немного влево от алтаря и теперь я мог хорошо рассмотреть мраморное изваяние, прежде отчасти заслоняемое высокой правительницей Найта. В отличие от прочих скульптур, эта была относительно невелика и представляла собой трехликого старика, присевшего отдохнуть на камень. И средний лик его смотрел мне прямо в глаза.

– Его зовут Старик Харри, – непонятно усмехнулась леди Джейн. – Прежде мы звали его Безымянным. Но когда умер отец королевы Марии, имя его приросло к нашему Старику.

– А два других? – с неясным мне самому интересом спросил я.

– Слева – Старик Скрэч, – представила мне герцогиня, – Справа – Старик Ник.

– И тоже носят чьи-то имена? – опять не удержался я.

Герцогиня искоса взглянула на меня:

– К истории вашей страны их имена не имеют отношения.

Она стояла предо мной с таким, словно внезапно потеряла всякий интерес к нашей беседе и желала лишь одного: чтобы я незамедлительно покинул ее. Но я слишком долго и терпеливо слушал ее, чтобы позволить ей остановиться.

– Могу я просить вашу светлость продолжить рассказ? – фраза моя была не вполне согласна с этикетом, и герцогиня отметила это вспышкой своих выразительных глаз. Но не возразила ни слова.

– Сэр Нокс приблизился к Старикам почти вплотную и молча плюнул Харри в лицо, – бесстрастно продолжала герцогиня. – Плевок отскочил от лица Харри и полетел обратно, увеличиваясь в размерах, размашистой крупной каплей пал на лицо сэра Нокса, и оно тут же вспыхнуло пламенем.

– Ваша светлость, знал ли сэр Нокс, чье имя носит бывший Безымянный? – выговорил я и тут же поймал себя на странном ощущении: я верил герцогине. И более того, я знал: чтобы она не рассказала еще, я все равно поверю ей.

– Разумеется. Он потому и сделал это.

Потому и сделал это?.. Я вовсе не был убежден в этом. Похоже, сэр Джон в последние минуты жизни своей не вполне сознавал, что творит. Неужели Всевидящий отказал ему в поддержке своей?

– Сэр Джон был отчаянно-отважным человеком, – добавила леди Джейн раздумчиво, – но вряд ли даже в этот миг он забыл о соответствующем месте из ваших священных книг: сеящий ветер – пожнет бурю.

– Зато он забыл о другом, – мрачно заметил я, – забыл по собственному желанию.

– Ваши священники, знай они правду, осудили бы его, – тихо произнесла герцогиня. – Вы тоже?

Я стойко выдержал ее полыхающий взгляд:

– Нет. Должен осудить, но не могу.

– Лорд Генри Грей поступил иначе, – невозмутимо продолжала леди Джейн. – Он предпочел поединок и честно бился, сколько хватило сил. Он вызвал Скрэча, сильнейшего из трех.

– Но как это возможно, ваша светлость?

– Вы постоянно, забываете, господин посол, – снисходительно пояснила герцогиня, – что Силы Ночи реальны и мало похожи на те сказочные чудовища, коими пугают вас священники ваши. Скрэч, конечно, одолел лорда Грея, но с трудом, поскольку Грей, сам того не понимая, был наполовину наш. Его покойная жена Мария Старшая была сестрой короля Харри. Грей всегда хорошо относился к обеим царственным племянницам, не препятствовал восхождению на трон Марии Младшей, и та, в свою очередь, заботилась о его осиротевших детях.

Лорда Грея я знал хорошо и потому опять же не мог принять объяснения герцогини. Он не был как Нокс фатаником веры и даже более того, его вольнодумная веротерпимость порой смущала меня. В этом он сходился с королем Харри, воспитавшем дочерей своих в различных верах. Утверждают, что король просто потакал жене-иноверке, но это ложь. Характер у Харри был прочнее гранита и королева Екатерина, отнюдь не слабая духом, не имела на него особого влияния. Я был тогда совсем еще юн, но все же прочто запомнил, как он во всеуслышанье заявил однажды: «Всевидящий – мудр и ведает, что Любовь к Нему не измеряется количеством свечей, зажженных в церкви».