– Да! – перебил его Вальтер. – Молодец. Шум из колонок передается в микрофон и затем – «назад» в колонки. Так, гуляя по кругу, он непрерывно усиливается, трансформируясь в высокочастотный писк. А о чем я до этого говорил? Забыли? Я говорил про эго. Порочный круг эго возникает вследствие отождествления ума с самим собою. Это – своеобразная положительная обратная связь, наподобие той, что начинается, когда мы подносим микрофон к колонкам. Ум отражает себя в себе, создавая высокочастотный писк человеческого эго. Так зарождается мысль «Я».

– Это происходит в детстве? – спросила Анна.

– Это происходит непрерывно. И сейчас тоже. А начинается – да, в детстве, – подтвердил Вальтер, – обычно в возрасте двух лет в один прекрасный момент эта мысль у ребенка возникает мгновенно, и держится до самой смерти. До этого возраста ребенок воспринимает себя как бы со стороны, и говорит о себе в третьем лице. И когда родители говорят с ребенком о нем, он воспринимает объект их обсуждений как сторонний. Но в какой-то момент… – Вальтер несколько секунд подбирал слова, – ум ребенка, вдруг начинает понимать, о ком все это время шла речь: «Вау! Это же я!» И в мгновение ока у него возникает эго. Мысль – «я». Понимаете?

– Вальтер, вы же обещали про самолюбие рассказать… – напомнил я.

– Сейчас придем, – успокоил он.

В последнее время моя персона как будто перестала раздражать наставника – и это не могло не радовать мое ранимое самолюбие, которому хотелось узнать побольше о своей «таинственной» природе.

– Эго – часть ума, которая заботится о себе, – продолжал Вальтер, – непрерывно возрождаясь благодаря этой своей заботе. Задача ума – выживание хозяина. Но когда хозяин – ум, он заботится о себе. А чем является ваш ум? Есть версии?

– Проекции, – сказал Макс.

– Верно.

– Мысли – добавил я.

– И это верно.

– Идеи – добавила Анна.

– В точку, – подтвердил Вальтер. Ум – это идеи, и когда ум заботится о себе, он заботится о выживании концепций, из которых он сам состоит. Вместо того чтобы помогать человеку, ум использует человека, чтобы помогать себе. Ум печется о том, чтобы не вылезать из жопы.. простите, – поправился Вальтер, – я хотел сказать – из зоны комфорта. Ум делает все, чтобы остаться в жопе… Тьфу ты! – Чтобы остаться неизменным. Он даже готов озаботиться личностным ростом и саморазвитием, если это поможет создать благоприятные условия для собственной неприкосновенности.

– Получается, в любом споре ум ищет не истину, а попросту выживает? – догадался Макс.

– Совершенно верно, – подтвердил наставник. – Быть правым – такое привычное для всех желание – всего лишь жажда ума оставаться нетронутым, зависнуть навечно в текущем состоянии, не подвергаясь никаким переменам, прокручивая одни и те же идеи. При этом ум будет обманывать себя до самозабвения, подкидывая себе мысли о саморазвитии и всевозможной личной эффективности. Ум по своей природе не заинтересован меняться – он всегда делает это вынужденно, под давлением обстоятельств, при этом всеми силами цепляясь за промежуточные зоны комфорта, чтобы сдать как можно меньше своих позиций. Но если где-то ум претерпел изменения, которые укрепили его в новых, более продвинутых опорах для эго, он может внушить самому себе, что любит перемены и саморазвитие.

– А что такое мотивация? – спросил Давид. – Мы ведь действуем, когда есть стимулы…

– Нас мотивирует все, что помогает самоутверждаться, все, что тешит самолюбие.

– А эгоизм – это что? Мотивация к выживанию?

– Эгоизм – это самообслуживание ума в ущерб всему остальному.

– А чувство собственной важности?

– Это страх ума претерпеть необратимые изменения, потерять опоры, на которых держится эго, которое по этой причине ум старается укреплять и возвеличивать.

– А самоутверждение тогда что? – не унимался Давид.

– Выпячивание умом своих качеств, чтобы утвердиться в их жизнеспособности – в этом, кстати, корень неуверенности в себе.

«А ведь действительно, – понял я, – мы спорим не ради истины, а ради сохранения концепций, в которые верим». В этот момент в моей голове возник образ безумца, остервенело доказывающего окружающим, что он является пурпурным треугольником, опасаясь за сохранность этой своей самоконцепции.

– А гордыня?

– Способ ума подтвердить самому себе, что он жив и процветает. Все это и есть наше болезненное самолюбие.

– Вы сказали, что гордыня – это процветание ума, – заметил Давид. – А как ум понимает, что он процветает?

– Процветание ума – это извлечение старых заезженных мыслей из прошлого на поверхность как оправданных и заслуженных героев психического отечества. Ум при этом как бы чувствует, что он «продолжается», живет и благоденствует. Он ощущает себя жизнестойким, правильным и уместным. Так ум обретает свое шаткое спокойствие, потому что естественный отбор его не тронул – ему позволено быть.

Вальтер как будто, наконец, успокоился, и стал казаться невозмутимо-терпеливым – видимо к тому моменту все самые заслуженные идеи из его ума, наконец, вывалились на поверхность и фрустрированный гештальт, завершившись, наконец, приглох.

«А мой ум продолжает раскачиваться между глубокой поверхностью и поверхностной глубиной, – грустно подумал я».

– Но ведь иногда мы развиваем идеи, – встряла Анна. – И это бывает увлекательно.

– Ты говоришь об укреплении опор для ума.

– То есть?

– Анна, ты говоришь, что развитие идей бывает увлекательным. А увлекательно ли развивать идеи, которые тебе не нравятся и с которыми ты не согласна?

– А зачем их развивать? – удивилась она.

Вальтер насмешливо пожал плечами.

– Значит, мы делаем все, чтобы сохранить свои идеи о жизни?

– А тема оказалась скучнее, чем я думал, – удивился наставник. – Вы все как-то быстро уловили суть, да? Мне в итоге приходится поддерживать ваши умы, поддакивая вашим реалистичным заблуждениям о безопорной нирване.

– Так ведь это же прекрасно! – заметила Анна. – Живем в мире и согласии.

– Ничего прекрасного в этом нет! Отсюда растет наша неутолимая жажда – нравиться другим. Мы жаждем любви, чтобы ум, который себя не знает, убедился по отклику реальности, что он – одобрен со всеми своими иллюзиями – его не будут уничтожать спором, негативной реакцией, порицанием и осуждением.

– А, по-моему… – начала Анна.

– Наконец-то! – егозливо перебил Вальтер. – Ну, что там, по-твоему? Какую идею сейчас защищает твой ум?

– По-моему – все это ерунда, – заявила Анна. Вальтер начал хихикать и мы к нему присоединились. – Иногда люди готовы жертвовать собой, – продолжила она, – готовы помогать другим. Мы далеко не все делаем для своего ума.

– Мы все делаем исключительно для ума, – не согласился наставник, – потому что отождествляемся с ним. А что касается всевозможных святых жертв и благодеяний – да, иногда, чтобы выжить, ум совершает невероятные, а порой и безумные вещи… Чтобы выжить ум может даже погубить тело. Если человек жертвует чем-то – это просто идея, за которую борется его ум. Ты же сама сказала, что ум состоит из идей, так?

– Сказала.

– Ну, вот и расхлебывай!

– Значит, все-таки мы способны жертвовать?

– Ум не способен жертвовать собой! – убедительно говорил наставник. – Зато он способен жертвовать всем остальным: телом, душей, деньгами, отношениями, другими людьми, чем угодно… Все – ради сохранения идей, из которых он сам состоит. Все – чтобы почувствовать свою правоту.

– А может ли человек при этом оставаться эффективным? – спросил Давид.

– А что такое эффективность?

– Ну, когда принимаешь правильные решения.

– Это как?

Давид задумался.

– Правильных решений не бывает, – тихо сказал наставник. – Правильные решения – это фикция. На самом деле мы никогда не ищем правильных решений. Мы ищем решения, которые нас оправдывают. Вот и все.

– Если ум готов жертвовать телом, почему, тогда мы каждое утро занимаемся гимнастикой? – спросил Давид.

– Концепция тела – одна из самых крепких опор ума, поэтому, мы тело, как часть этой концепции поддерживаем. Но если концепция собственной крутизны базируется не столько на здоровье тела, сколько, например, на беспечной смелости духа, мы, ради сохранения этой концепции обретаем решительность принести здоровье в жертву идиотизму. Все – ради сохранения собственных идей. В споре ум доказывает вовсе не истину, а свою жизнестойкость, правильность и уместность. Позиции ума – это части его «тела». Даже если ум ущербен, признать свою ущербность для него равносильно самоубийству. Ум жаждет согласия и принимает любые свои позиции за истину, потому что они являются «истиной» в «реальности» призрачного мировоззрения, из которого ум состоит.

– Дружеские отношения тоже держатся на самоутверждении? – спросил Тим.

– Все неформальные отношения держатся на коллективном самоутверждении. Если Вашим умам, – наставник обвел нас взглядом, – нравится эта теория – это очередная опора ума, которая вылезает на поверхность, чтобы возвеличиться в своей жизнестойкости, которую эта теория оправдывает. А если теория подвергает угрозе какие-то важные опоры ума, ум всеми силами начинает защищаться, включая непонимание и неодобрение, – наставник покосился на Анну, – вплоть до раздражения и злости. И это – совершенно нормальный, естественный процесс! Любое мировоззрение, в этом смысле – дворец лжи, состоящий из иллюзорных опор ума.

– Я однажды с одним ортодоксальным материалистом поспорил, так он ведь меня чуть не убил… – пожаловался Давид.

– Убеждать фанатичного материалиста, например, в том, что существует жизнь после смерти тела – равносильно угрозе расправы с его личностью, которая во многом базируется как раз на его материалистичном мировоззрении, – пояснил наставник. – Уму нравится все, что позволяет ему сохранять свои опоры. Ум жаждет согласия и одобрения, чтобы сохранить свои иллюзии. Хотите порадовать человека? Соглашайтесь с ним! Соглашайтесь так, чтобы он почувствовал, что вы действительно согласны – и вы станете его лучшим другом!

– Наше занятие с вами – очередное укрепление иллюзий, – заметил Макс.

– И это – совершенно нормальный и естественный процесс, – подтвердил наставник.

– А почему самолюбие становится болезненным? – спросил я.

– Когда тебя хвалят, и говорят, какой ты молодец, ты чувствуешь себя одобренным со всеми своими иллюзиями. Так – ты укрепляешь свою самооценку. Если затем тебя поругать, твоя самооценка начнет снижаться, а идеи о себе хорошем подвергнутся угрозе. Таким образом, когда ты отождествляешь себя с чем-то приятным, ты автоматически привязываешь себя к противоположности этого переживания. Когда ты покупаешься на высокую оценку своих качеств в глазах других людей, ты раскачиваешь маятник гордыни и унижения, усиливаешь заряд очередной пары психических противоположностей, и таким образом укрепляешь болезненность собственного самолюбия.

– Значит, это и есть двойственность мира?

– В общем, да, – ответил Вальтер, – если при этом учитывать, что мир, о котором ты говоришь – проекция твоего ума. Это и есть – сансарная двойственность ума, где приятные и болезненные переживания прилагаются парой, как две стороны одной монеты.

– А почему мы покупаемся на похвалу? – спросил Давид.

– Глупый, – сказал Макс, – потому что похвала тешит самолюбие.

– Тешить свое самолюбие, называя других глупцами – грубо, – заметил Вальтер. После этого цикла занятий, Макс, я надеюсь, ты научишься самоутверждаться по мастерски изящно.

– Теперь понятно, почему самых крутых наставников называют мастерами, – понял Макс. – а мы, стало быть – подмастерья.

– А вопрос, кстати, вовсе – неглупый, – наставник видимо решил потешить самолюбие Давида. – Мы покупаемся на похвалу от банального незнания самих себя. Когда кто-то сообщает нам о высоком качестве наших способностей, мы радуемся так, будто никогда раньше и не подозревали о том, какие мы хорошие и светлые создания. И чем важней для нас мнение этого человека, тем сильней оно влияет на наше самолюбие. А когда авторитет критикует нас… колебание голосовых связок, вылетевшее словом из его гортани, вонзается в тело словно игла, причиняющая реальную боль. Откуда, спрашивается, такая чувствительность к звукам? Почему, например, лай собаки, или кудахтанье курицы мы воспринимаем нейтрально?

– Потому что не возникает интерпретации этих звуков, как чего-то важного и значимого, – ответил я.

– Да, лай собаки не влияет на наши идеи о себе. Хотя, кого-то ведь может и это раздражать. Дескать, как посмела эта ничтожная шавка лаять в моем присутствии… Ведь у меня же есть уродливая идея о себе, как о статном индюке, которого шавки и моськи боятся и уважают.

– Так и знала, – прошептала Хлоя.

– Мы сами своим умом интерпретируем вибрацию воздуха, выраженную в звуке, как нечто конкретное и важное. А важность мы придаем тому, с чем отождествляемся. И когда авторитетный человек высказывает свое авторитетное мнение о наших качествах, он задевает нас за живое. А «живым» в данном случае является очередная пара психических противоположностей, которую мы старательно упрятали в свое подсознание, чтобы уберечь себя от ее влияния.

В этот момент мне представилось невинное дитя, надолго запертое в темной кладовке, где от одиночества оно успело одичать, сойти с ума и стать страшным монстром.

– В кладовой бессознательного – хаос вытесненных переживаний, – продолжил Вальтер, словно дополняя мою мысль. – Мы не знаем себя и поэтому придаем огромное значение любой информации о себе из внешних источников, особенно, когда эти источники для нас авторитетны. Вот и получается, что когда близкий человек вдруг перестает нас любить, он при этом как бы говорит, что мы для него плохо пахнем – ему не нравится наше отражение в зеркале его сознания.

– Но ведь это его проекции! – возмутилась Анна.

– Конечно! Это – оценка его ума. А ты на это ведешься, и начинаешь полагать, что чья-то инфантильная брезгливость реально доказывает, что ты – это такое психическое ведро с помоями. И этот брезгливый человек начинает тебя раздражать, раз уж он не побоялся заглянуть за маску твоего самолюбия, и намекнуть на наличие низкопробных характеристик твоего нутра. Его оценка становится ключом к одной из дверей твоего подсознания, за которой таится подавленная боль. Тебе сложно принять оценку своих качеств как левую проекцию. Ты начинаешь думать, что твой брезгливый друг – просто сволочь и предатель, намеренно причиняющий боль, поднимая из глубины твоей души на поверхность всю мерзость, которая там доселе таилась.

– И что, у всех так? – настороженно спросил я.

– Если ты не святой и не инкарнация Будды, значит – такой же невротик, как и любой мирянин.

– Вы же говорили, что мы избранные, – передернул Макс.

– Ваша избранность – огромное искушение для эго, – сказал наставник. – Все мы люди. А когда человека оценивают и критикуют, он начинает ощущать свое болезненное самолюбие, свои грешки, с которыми ему так сложно смириться. Иногда антипатия других людей затрагивает глубинный стресс внутри, начинает поднимать на поверхность психический изъян, слабость, или грех, за который человек себя ненавидит, и никак не может простить – и это может причинять страшную боль.

– Какая серьезная тема, – усмехнулся Макс.

– Серьезной тему делает потакание своим неврозам – так что, ирония над собой приветствуется.

– А как излечивать неврозы? – спросил Давид. – Ну… – которые на почве раненого самолюбия…

– Для этого, надо принять себя со всеми потрохами, не побояться взглянуть в глаза своему нутру. Принять себя – значит осознать и понять себя.

– Понять и простить, – подытожил Макс.

– Именно! – подтвердил наставник. Когда ты смиряешься со своими недостатками, когда не прячешься под маской благополучия, тогда тебе плевать на проекции человека, который тебя не любит.

– Как говорят миряне: «я не фунт стерлингов, чтобы всем нравиться», – добавил Давид.

– Да, – кивнул Вальтер. – И если ты уже итак знаешь о своих недостатках, тебя тут нечем расстроить и нечем удивить. Другой человек либо принимает тебя таким, какой ты есть, либо не принимает. И никто невиноват. То, что человек говорит о тебе, куда лучше характеризует его, а не тебя.

– Сплошь – проекции, – заметил я.

– Психологические маски обременительны, – продолжил наставник. – Носить их энергозатратно и не очень-то выгодно. Чем крепче держишься за маску, тем больней становится, когда наружу прорывается скверна, которую ты за ней прятал. Даже невинная слабость, будучи подавленной, из под красивой маски прорывается как невротическая резкость. Быть собой проще и легче. Это экономит силы, дает раскованность, расслабленность, смелость и открытость. А наигранные образы для потехи самолюбия с позором разоблачаются.

– А чем, в контексте темы, является творчество? – спросил Давид. – Сублимация неврозов или созидательная жизнь?

– Мастурбация проекций, – ответил Вальтер, и принялся расхаживать по комнате, как он обычно делал, о чем-нибудь задумавшись.

– Если задуматься, – вдруг заговорил Давид, кто же есть я, и заглянуть внутрь себя, то я вижу просто себя, без эмоций, без чувств, без каких либо масок, без проекций окружающих на меня. Я получаюсь просто голенький такой, чистый, светлый и очень даже люблю себя таким. А стоит умом подумать о себе, дать характеристику, какой я есть для внешнего мира, то сразу вижу, что ум начинает навешивать или собою придуманные клише или навешанные знакомыми.

– Сплошные маски, – печально сказала Анна то ли о Давиде, то ли обо всем человечестве сразу.

– Ага, – согласился Давид, – но опять же, для взаимодействия с внешним миром предстать перед ним в своем чистом виде я лично пока не готов. Надеюсь, конечно, что настанут те времена, когда мы все будем ангельски чисты не только душой, но и умом.

– Ага, а телом необязательно, – добавил Макс. – всех радостей себя лишать не стоит.

– Сэмпай, а самолюбие и чувство собственной важности – одно и то же? – спросил Давид.

– ЧСВ? Да – оно и есть.

– А что дает избавление от ЧСВ?

– Отсутствие чувства собственной важности означает, что тебя невозможно уязвить ни словами, ни событиями. При этом высвобождается огромное количество энергии, которую до этого поглощала дурная эмоциональность и внимание к собственным выдуманным проблемам. Это в свою очередь дает невероятную легкость в переживании жизни, и делает сознание кристально ясным, потому что экран жизни освобождается от помутнения ментальной жвачкой. Ведь, по сути, почти все наши проекции вращаются вокруг наших неврозов.

– Почему-то, блин, – заговорил Макс, – большинство людей, ознакомившись с теорией ЧСВ, начинают уличать его в ком угодно, только не в себе. Как будто сама теория о ЧСВ существует как раз для того, чтобы ЧСВ потешить…

– А для чего-ж еще… – пробормотал Вальтер. – Все! Все – ради этого.

– Ясно, – сказал Макс. – повальный психоз как норма жизни.

– Избавление от ЧСВ – это не ментальное решение, а постоянная работа над собой. И лучше сразу смириться, что первые годы от такой работы становится только хуже. Когда коварный ум размышляет о том, настолько вы круты, что избавляетесь от ЧСВ, ваше ЧСВ от этого растет как на дрожжах!

– А если человек реально крут? Если он старший наставник? – спросил я.

– Если есть гордыня, напыщенность, королевские замашки, не стоит обманывать себя, полагая, что ты крут – все это признаки обычной, слабой и неуверенной в себе личности. И социальные должности тут не причем.

– А не является ли изначально отказ от ЧСВ – проявлением ЧСВ? – спросил Макс.

– Конечно, является.

– Засада.

– А что делать? – Вальтер развел руками. – ЧСВ – мощный стимул для личного роста. Чтобы покрасоваться своим превосходством, мы готовы на все – даже на избавление от чувства собственного превосходства.

– Отказываясь от себя, ты себя наоборот – укрепляешь? – спросил Давид.

– Почти всегда, – ответил Вальтер. – Когда человек реально отказывается, у него не возникает таких мыслей, что ему типа как бы надо бы отказаться от самоутверждения. Он просто отказывается.

– Мне последнее время кажется, что я все делаю только для себя, – задумчиво признался Давид, – то есть руководствуюсь тщеславием и гордыней. Причем иногда – во вред другим. И то, что я это признаю – тоже мое тщеславие. Но в душе-то понимаю, что я не идеал, хоть и модератор.

– Какой на хрен идеал! – возмутился Вальтер. – На словах ты – модератор, а на деле – жопный кратер! Но ты не отчаивайся. С годами обучения в пси-корпусе ЧСВ уменьшается… Вроде бы… – добавил он неуверенно.

– Вы сейчас на мое ЧСВ оказали давление, – пожаловался Давид.

– А ты наблюдай за ним. Осознавать проявления ЧСВ – это и есть практика.

– А как от него совсем избавиться?

– А никак.

– Зачем тогда мы говорим об этом?

– Затем, чтобы потешить ЧСВ. Я серьезно!

В этот момент, как это со мной частенько бывало, у меня возникло ощущение, словно просто слушая чужой диалог, я сам в нем участвую. «Видимо, – подумал я, – во время разговора и во время его прослушивания включаются схожие проекции».

– А если совсем серьезно, – продолжал наставник, – мы изучаем строение психики, чтобы понимать, кто мы такие и что с этим можно поделать. Полностью от ЧСВ избавиться почти нереально. Так могут только святые и просветленные – и то не факт. Однако ЧСВ имеет разную степень проявления. Поглощенность ЧСВ выливается в самые страшные неврозы, какие могут быть. Вообще, все неврозы – от ЧСВ. А вот умеренное ЧСВ помогает быть адекватным членом общества, и побуждает развиваться.

– А как оно побуждает? – спросил Давид.

– Про Наполеона слышал? Вот с таким огромным как у него ЧСВ, такие вот огромные дела и вершатся.

– А вы сказали – большое ЧСВ ведет к неврозу.

– Если его не удовлетворять, то да.

– С чего посоветуете начать? – спросил Давид.

– Можешь начать с завоевания мира.

– Я про уменьшение ЧСВ!

– А-а-а, так бы и сказал. Надо понять умом всю бесполезность ЧСВ.

– Разве умом поможет?

– А чем еще? Жопой что ли? – возмутился Вальтер.

– И что дает понимание умом?

– Это помогает устранить самые грубые проявления ЧСВ, но усиливает утонченные. Начинаешь тешить ЧСВ по-мастерски утонченно – как старшие наставники. А бороться и что-то в себе подавлять совершенно бесполезно. Результат – невроз. Есть только один вариант – наблюдать и проживать, а иногда сознательно идти на поводу у эгоистических тенденций. Опыт приходит с опытом.

– А что делать с умом в медитации? – неожиданно спросил Давид.

– В медитации? – удивился Вальтер. – В медитации с умом ничего делать не надо. Достаточно просто наблюдать. Если ум мешает просто наблюдать, просто наблюдай, как он мешает просто наблюдать. В этом секрет. На практике, однако, на освоение может уйти лет двадцать. К тому же, Давидик, ты, судя по всему не наблюдатель, а воин – совсем как я.

Имаватор

За девятнадцать дней до озарения

Отец выбрался в Цитаделель по делу, и пообещал уделить мне один час. Время близилось к ночи, и разгуливать подолгу мне и самому не хотелось – я строго придерживался режима. Мы встретились в безлюдном тускло-освещенном окрестном парке и направились в сторону площади.

– Ты даже не представляешь, как интересно за ним наблюдать, – он бессовестно хвастал своей работой. – Это просто невероятно, насколько он живой!

– А этот Ваш 2И… будет полностью подконтрольным? Он управляется программно?

– Ты, верно, шутишь, – ухмыльнулся он. – Ты думаешь, мы способны делиться властью? Да еще с машиной?

– А вдруг эта ваша искусственная бодхичитта, возжелает, например, исключительно из сострадания к нашей бренной жизни, уничтожить все живое на планете? Или, например, поймет, что человек ей не нужен. Знакомый сценарий, да?

– Что ты несешь? Зачем машине уничтожать человека? Все цели 2И мы пропишем сами. Его цели – это наши цели. Да, я понимаю лучше тебя, что суть искусственного разума – в самостоятельности, но самостоятельность его будет ограничена рамками задачи. 2И будет лишен «рук», он будет предлагать решения, которые мы сможем принять, или отвергнуть.

– А в случае 2И… можно ли говорить о наличии собственного «я»?

– А что такое «я»? – отец, безусловно, знал теорию строения психики лучше меня, но видимо хотел, чтобы я сам понимал, о чем спрашиваю.

– Я… – я задумался, – я не знаю. Это осознание, что вот он ты… прямо здесь.

– 2И способен фиксировать себя, и проводить условную границу между собой и внешним миром, если ты об этом.

– Не совсем об этом. Помню, Вальтер говорил, что «я» – это отражение ума в самом себе, происходящее благодаря озабоченности ума собою.

– Тэо, все правильно. Вскоре, я обещаю, ты получишь ответ на свой вопрос. Сейчас – не время, – сказал он загадочно-печальным тоном, будто что-то скрывал от меня.

– Почему не сейчас?

– Долго объяснять, а времени у нас немного.

– Ладно, – смирился я, – а в чем проявляется его самостоятельность сейчас? Что с ним происходит в эти дни?

– Он… – отец закатил глаза, – как, новорожденный – пытается приспособиться к незнакомой среде. Его постоянная задача – нахождение равновесия… – равенства с условиями, в которые мы его помещаем. В этом его суть. Мы создали 2И таким. Самая большая сложность – передать ему информацию о нас. Именно это сейчас и происходит – он узнает наш мир. Понимаешь… – отец говорил прерываясь, словно подбирал слова, – это очень сложно объяснить. Я тебе уже говорил, что создание 2И сопровождалось своеобразной ломкой наших основных стереотипов. Наше мышление… наше мировоззрение менялось в рамках новых открытий. Хвала наставникам. Школа дает гибкость.

Я слушал внимательно. Отец, наверное, знает наизусть «Кодекс разумного человека», и все равно был взволнован, как ребенок. Кодекс у нас почитают за священный текст. Один из главных постулатов этой книги гласит: «всегда и ко всему необходимо относиться спокойно».

В это время мы вышли из парка и двинулись по периметру площади, вдоль которого были расположены модные магазины, выставки, музеи и прочие заведения, предлагавшие ознакомиться с барахлом со всех уголков планеты. Здесь, не смотря на поздний час, расхаживали десятки модераторов. Мне всегда нравилось наблюдать за ними – людская мимика, манера двигаться и одеваться выдают взгляду ученика пси-корпуса все скрытые стимулы. Но иногда за маской личности не угадывается ровным счетом ничего, и от этого «ничего» на душе холодеет. Многие модераторы – мастера лицемерия по долгу службы.

– 2И будет разделять на «своих» и «чужих»? – спросил я.

– Сила различения – одно из главных условий его существования. Я смотрю, ты до сих пор чего-то боишься? – отец внимательно посмотрел на меня. – Тэо, может, это у тебя проекция скрытого стресса какого-нибудь? Ты же любишь обесценивать. Уже который год твердишь: «никогда не покупайся на преходящие настроения…»

– Так-то, это слова наставника, – сказал я. – Просто зацепило… Да все нормально. Это – всего лишь вопрос – один из многих, – оправдывался я.

– Поверю, – сухо сказал отец. – Свои – чужие – это все очень по-человечески. Как я уже говорил, основная трудность, которая встала перед нами – это передача информации 2И о нашем мире. Наши органы восприятия ему чужды, наши логические модели – для него аномалия. Это реально интересно. Мы планируем обучить 2И настраиваться на наш мир, наш язык и наши чувства – то есть в какой-то мере очеловечить его. Но мы не хотим лишать себя такой возможности, как познание иных измерений, которые для 2И открыты, как для нас эта площадь.

– Интересно! А я вот помню, в пси-корпусе был предмет, освещавший матричную реальность. Тот искусственный мир заменял людям жизнь. Ходят слухи, что в те времена многие жили в искусственном мире с рождения, и даже не подозревали о том, какова реальная жизнь. От них скрыли правду, чтобы создать идеальных рабочих-программистов. Но затем какой-то хакер, рожденный в матричном мире, взломал его изнутри – он узнал правду, и транслировал ее по центральному каналу. Но я не об этом. Говорят, освобожденные из матричного мира люди, так и не смогли адаптироваться к нашему миру, не смогли принять его.

– Я знаю эту историю, – ответил отец. – Не смогли адаптироваться их тела, но некоторых сумели пересадить в кибер-скелеты. Черт! – осекся отец. – Это закрытая информация! Я ничего тебе не говорил.

– Так это правда? – изумился я. Эти слухи гуляют по Цитадели, но никто в них не верит!

– Вообще-то, мы планировали использовать технологии матричного мира для первых шагов 2И.

– Любопытно, кажется, я въезжаю в проблему. Наставники в нас постоянно вдалбливают, что реальность может быть какой угодно, и то, что наш мир именно такой – это парадокс. По всей видимости, этот парадокс вам и нужно разрешить.

– Слава Богу, не нам – этим будет заниматься 2И – мы подготовим для него все условия. Он должен понять нас и наш мир, а после рассказать нам, что понял… Ведь 2И для ученых сам по себе не так важен – важны его ответы. Мы сами, как древние люди – не можем добывать добычу голыми руками, но, используя орудия, процесс становится более эффективным. Мы не способны понять себя, за нас эту работу проделает наше орудие – 2И.

– Даже рядом не представляю, как Вы делаете свою работу.

– Да я, в общем, тоже, – улыбнулся отец. – Основная часть работы была проделана еще до нашего рождения. Ты же знаешь – дольше двухсот лет, начиная с матричного мира, ученые работали над созданием искусственного разума. А соль в том, что самый сложный этап за нас проделала сама жизнь.

– Ты это о чем?

– Помнишь, что я сказал в прошлый раз? Когда мы нашли это… – отец сощурил глаза, казалось, он пытался что-то понять, или вспомнить.

– Так что же вы такое нашли?

– Мы нашли способ влияния на силу равенства. А ведь эта сила стоит в основе самого существования! В сущности, мы подошли к закону жизни и эволюции как таковой. Наша заслуга только в том, что мы научились работать на этом уровне, научились копировать функции этой силы на искусственные носители. Сила равновесия – стоит и в основе нашего разума.

После этих слов отца у меня защемило под ложечкой. Я до конца не понимал умом, о чем он говорит, но что-то глубоко во мне отозвалось измененным состоянием сознания. Краткий миг я переживал изумление, страх и понимание чего-то невыразимого. Я ощутил как, что-то над мыслью сдвинулось, механизм жизни снова на краткое мгновение дал брешь, и казалось, в это время могла раскрыться какая-то невероятная тайна. «Что ж такое? Жизнь постоянно напоминает о том, что просветление существует».