– В жизни, – неожиданно заговорил Тим, – есть физические объекты, люди и другие явления, на которые мы проецируем проекции. А на что они проецируются во сне? Если мне приснился какой-нибудь огнедышащий дракон, на что легла эта проекция?

– Отличный вопрос! – заметил Вальтер. – Сразу видно, кто в тему глубоко врубается.

«Отличный вопрос! Вот ведь, бесящий отличник, – подумал я, – хоть бы раз меня похвалили…» Все-таки наставник всегда был для меня большим авторитетом.

Вальтер, казалось, задумался. Он подошел к зеркалу, ребячливо скорчил рожицу и продолжил:

– Ум похож на тупое животное, а разум похож на его хозяина. Животное склонно к глупостям и шалостям, которые хозяин не одобряет. Вот оно сует свои лапы в капкан, где лежит бесплатный сыр. Хозяин не знает, как объяснить тупому животному, что сделает с его лапами капкан, но знает, что животное боится огня. И вот, чтобы оградить своего питомца от опасности, хозяин рисует ему картину огнедышащего дракона, который стережет капкан с сыром. Это понятно? – спросил Вальтер.

– Хозяин дурит животное, – резюмировал Тим.

– Да, – подтвердил Вальтер. – Точно так же, как и твой разум – дурит твой ум. Теперь понятно, по какому принципу тебе снятся драконы?

– Более-менее, – ответил Тим.

– Мы, чтобы жить и действовать пользуемся умом. Ваша психика для вас – это ваша окончательная реальность…

– То есть как это окончательная реальность? – перебила Анна. – Может не реальность, а ее проекция?

– Анна, как воспринимает реальность булыжник на мостовой? – спросил наставник с ухмылкой.

– Никак не воспринимает.

– Почему? – удивился он.

– Потому что воспринималки у него нет, – ответила Анна.

– В общем, – сказал Вальтер, – не хочу углубляться в дебри. Суть в том, что твой ум получает информацию не от реальности напрямую, а от твоей психики, которая для твоего ума эту реальность адаптирует в удобоваримый вид. Драконы и прочие шалости – бесплатное приложение. Работа поверхностного ума – это примерно два процента от всей психической активности, про которую твой ум ничегошеньки не знает!

– И?

– Нет никакой реальности! Есть только психические процессы, – строго сказал Вальтер. – Окончательная реальность – это те самые сто процентов твоей психики, которая играет с твоим умом, как хозяин со своим питомцем. Ум – блудливая собачонка, в сравнении с левиафаном твоей сущности.

Анна резко сменила позу, приткнулась к столу и начала задумчиво потирать межбровье.

– Ум интерпретирует реальность, чем приходится, то есть – собою. События снов – это куцые интерпретации ума, в которых он видит бесплатный сыр и огнедышащих драконов. Сновидения – это интерпретация событий, которые происходят в вашей психике – в вашей окончательной реальности. События снов – это рационализация психических событий в чистом виде.

– А почему сны такие бредовые? Неужели в нашей психике такой кавардак? – спросил Давид.

– Потому что ум не способен увидеть и понять истину. Вполне может оказаться, что огнедышащий дракон – это сновидение, в котором разумный разум предостерегает тупой ум от какой-нибудь непостижимой для ума опасности.

– То есть, наши сны такие образные, просто потому что мы – тупые? – спросил я.

– Да, потому что ты такой тупой, – подтвердил довольный собой Вальтер.

– А разве наши сны не отражают события повседневности? – мне уже было неинтересно продолжать обижаться на глумливые шутки Вальтера.

– Наши сны отражают события психики, – повторил Вальтер. – Иногда в этих событиях происходит обработка так называемой «повседневности». Тогда тебе начинает казаться, что и во сне ты продолжаешь заниматься той же ерундой, что и днем. Наши сновидения являются своеобразным «окном» из обыденности в запредельность. По не вполне понятным для ума причинам иногда мы пользуемся этим окном. Уму только и остается интерпретировать увиденное на свой манер – сновидениями.

– А мне ничего запредельного не снится, – пожаловался Давид.

– Сны, в которых ум обрабатывает «повседневность» запоминаются легче, потому что в них есть привычные образы, которые хорошо фиксируются в повседневном уме. Запредельные сны снятся всем, просто никто их не помнит.

– А правда, что наставники пси-корпуса практикуют осознанные сновидения? – спросил Давид.

– ОСы практикуют все, кому не лень, – ответил Вальтер. – Наставники практикуют исследование конкретных глубин. Эта тема выходит за рамки вашего курса.

– Мне только одно непонятно, – сказал Макс. – А если ты вдруг оказался в полной жопе, получается, вылезать из нее бесполезно? Зачем вообще, что-то делать, или как-то улучшать жизнь раз все это проекции и рационализации?

– Отличный вопрос! – поддержала Анна.

– Да, вопрос – хороший, но вполне предсказуемый и даже банальный, – сказал Вальтер. – В разной форме слышал его уже раз сто!

– Ответом-то удостоите? – пощурился Макс.

Вальтер задумался, встал и начал ходить по комнате. И только сейчас я обратил внимание, что на всех картинах, которые висели вдоль стен, были изображены люди, смотрящие на самих себя в зеркала. На одной картине был испуганный мужчина, выпучивший глаза на себя испуганного в зеркале. На второй – какой-то злой дедушка, скалил зубы своему отражению, которое скалило зубы ему в ответ. На другой – молодая особа удивленно улыбалась себе из зеркала. Смысл был понятен – каждый реагировал на себя. Когда человек злился, отражение отзывалось взаимностью, когда рыдал – отражение рыдало, когда человек смеялся, отражение смеялось. Люди поддерживали себя во всех начинаниях. А настоящие зеркала, висевшие между этими картинами, видимо были практическим приложением к общему замыслу.

– Мы ждем, – сообщила Анна.

– Мир является отражением вашего текущего этапа развития, – наконец, сказал Вальтер. – Ум пыжится изо всех сил, чтобы отразить хаос жизни. Наставники, которые специализируются на самонаблюдении говорят, что эго похоже на утонченный комок нервов, который непрерывно мечется, как эквалайзер под музыку drum and bass. Эго постоянно тянет вас в прошлое или будущее – в этом одна из главных его функций. Сущность нервного субстрата эго – антисмирение.

– Это, как у святых подвижников, только наоборот? – поинтересовался Макс.

– Не знаю, как там у святых сапожников. А у всех нас эго – это непрерывный поток неприятия жизни.

– То есть, когда я кого-нибудь посылаю в интимном направлении – это работа эго?

– Стопроцентная проекция антисмирения, – подтвердил наставник. Все, что вам не нравится в этом мире – дань эго. Этот нервный ком не способен принять настоящее. Здесь и сейчас – нет опор для эго, поэтому оно пребывает в непрерывном напряжении, в попытке что-то с чем-то сделать. Эго в буквальном смысле тянет, продавливает, сопротивляется, торопит. Вот вы сидите, или лежите, пробуете расслабиться, но что-то внутри хочет встать, пойти, начать что-то делать, менять.

– Но ведь иногда хочется сесть и расслабиться? – сказала, как всегда слегка негодующая Анна. «Видимо так бесновался ее нервный ком эго, – подумал я».

– Даже если вам удобно в теле, этот комок нервов продолжает увлекать в суету на уровне ума.

– Почему так происходит? – огорченно спросил Давид.

– Потому, что эго не может быть здесь и сейчас. Все самые злые проекции о войне, лукавых бесах и страшных болезнях – это камуфляж, которым эго прикрывает свою неспособность принять жизнь.

– Война – это рационализация антисмирения эго? – задвинул я.

– Когда нет эго, война ни чем не хуже одуванчика, – кивнул Вальтер, беззаботно проглотив мою «конструкцию». – Одна из функций эго – распределение проекций. Эго как бы отпрыгивает от хаоса жизни, при каждом отталкивании, создавая новую мысль.

Слова Вальтера вызвали во мне тревожное ощущение, и как мне показалось, другие тоже обеспокоились. Все же наставник хорошо разбирался в проекциях, иногда используя их для манипуляции нашими переживаниями. Однажды он сказал, что тревога и страх активируют внимание.

– А что с этим можно сделать? – спросил я об этом зловредном антисмирении.

– А что бы ты хотел с этим сделать? – Вальтер скопировал мою интонацию.

– Я бы хотел перестать томиться чем бы то ни было.

– Так перестань, – наставник развел руками, будто речь шла о чем-то очевидном.

– А как?

– Вот, Макс спрашивал про жопу, в сущности, и твой вопрос – о том же: вылезать, или нет… И если вылезать, то как? Верно?

– Верно, – сказал я. – Если еще учесть, что все вокруг – проекции…

– Тут есть разные подходы. У наставников пси-корпуса, как все вы знаете, есть две основных ветви развития – есть наставники практики – воины, а есть – наблюдатели. Первые пробуют менять события, вторые – свое отношение к событиям.

– А правда, что эта тенденция связана с юнгианскими психотипами? – спросил Давид.

– Ну, говорят, что якобы экстравертам ближе действия, а интровертам – наблюдение, однако учение о двух ветвях в Цитадели появилось задолго до рождения психолога Юнга.

– И все-таки, имеют ли смысл действия, если вокруг одни проекции? – спросил я.

– Такими вопросами всерьез задаются только пассивные мудаки… То есть, я хотел сказать – наблюдатели.

– И что обычно делают пассивные мудаки, чтобы вылезти из жопы?

– Наблюдатели в идеале ничего не делают. Это – их главная и самая сложная задача – ничегонеделание.

Я подумал, что Вальтер снова отбрехивается от скользкой темы, но ошибся.

– Суть практики наблюдателей, – продолжил он, – в том, чтобы перейти из сферы действий в сферу сознания. Если получилось, тогда тот, кто продолжал напрягаться, тянуть, действовать, выбирать, сопротивляться – сам становится объектом сознания. Наблюдатель просто смотрит. Он смотрит, как это происходит, и видит, что это происходит без его вмешательства. В его жизни все просто происходит – как бы само по себе. Жизнь просто течет, через сознание. Задача наблюдателя – перестать сопротивляться. Попытки перестать сопротивляться, правда, у начинающих наблюдателей приводят к еще большим сопротивлениям. Поэтому молодые наблюдатели все такие нервные – совсем, как ты, Тэо, – он кивнул в мою сторону. – Этот путь – непростой, а в роли наставника – еще сложней.

Вальтер заставил меня задуматься. Возникло ощущение, что он сообщил мне важную новость. «Наверное, все новости, связанные с личными качествами кажутся важными, – подумал я. – Поэтому некоторые люди воспринимают всерьез идиотские астропрогнозы по радио».

– То есть, если наблюдатель оказался в неприятностях, выпутываться ему не надо? – спросил я. – Все просто проекции?

– Наблюдатели выполняют необходимый минимум действий. Остальное время – созерцают.

– Наблюдатель предпочитает наблюдать жопу, вместо того, чтобы из нее вылезти? – обескураженно спросил Макс.

Вальтер расплылся в улыбке.

– Когда истинному наблюдателю в голову приходит мысль переехать куда-нибудь, где фон – почище, текстуры – покраше, он, как правило, ничего не предпринимает. Наблюдатель думает, что именно в таких непростых условиях, где ему не нравится, он отрабатывают свою наблюдательскую карму наилучшим образом. Самые фанатичные – уходят в пещеры… из которых действительно вылезать не торопятся.

Мне было не совсем понятно: то ли Вальтер продолжал анальные аналогии, то ли действительно говорил о реальных пещерах.

– А что вы удивляетесь? – продолжал он. – Я – серьезно. А более-менее адекватные – делят реальность на относительность и абсолют. В относительном мире, они – частицы бытия, которые перемещаются по внешнему пространству, на абсолютном уровне у них все типа как бы – «едино», – ехидничал Вальтер. – То есть – кругом жопа, потому что, как замечают мудрые наблюдатели: «от себя – не убежишь».

«Наставник насмехается над наблюдателями, – заметил я, – видимо себя он причисляет к лагерю воинов».

– Вальтер, мне до такого самодрочества – как до луны. Может все-таки я воин? – спросил я с лукавой надеждой.

– Я здесь говорю о крайностях, – ответил он. – Не торопитесь отрицать, или оспаривать этот взгляд на вещи. Наблюдатели действительно могут подолгу не вылезать из жопы, ибо верят, что, находясь в жопе, они очищаются, – Вальтер с трудом сдерживался, чтобы не засмеяться.

– Ну и бред, – сказала Анна с отвращением. – Не похоже, чтобы Тэо засиживался в таких местах.

– А ты не обольщайся, – обратился наставник к Анне. – Ты сама с большой вероятностью – наблюдатель.

– Да вы что такое…

– Анна, я повторяю. Речь – о крайностях. Таким образом, я лишь подчеркиваю модальность восприятия.

– Чем же тогда отличаются воины? – спросил я.

– Воины говорят, что мы не можем не принимать настоящее. Кто мы такие, чтобы подавлять реальность? Боги? Воины предпочитают манипулировать проекциями при помощи активного участия в действиях.

– Так делают все люди, – заметила Анна. – Разве нет?

– Разумеется. Разница в том, что воины при этом понимают, что делают. Они понимают, что действуют не в каком-то якобы внешнем мире, а действуют именно в мире своих проекций, и поэтому действуют они эффективней.

– Эффективней наблюдателей? – спросил я.

– Нет. Эффективней людей, которые не знают о том, что мир – эхо их собственной психики.

– Значит, даже воины работают в своем сознании?

– В сознании живут и работают все, но осознают эти факты только модераторы и редкие способные миряне.

– А можно ли сказать, что проекции – это такой как бы имидж реальности? – спросила Анна.

– Анечка! – наставник посмотрел на нее и театрально захлопал глазами. – Неужто и до тебя начало доходить? Разумеется, все, что вы знаете про жизнь – это «имидж» реальности, а не сама реальность.

– Значит, сама реальность все-таки есть? – заметила Анна.

Вальтер задумался, сложил ладони в восточное приветствие, посмотрел куда-то в пространство и заговорил:

– Среди старших наставников считается, что объективная реальность есть, но раз мы не видим ее, следовательно, для нас ее нет. Вот и все.

– Все-таки она есть? – переспросила Анна.

– Все разговоры про так называемую «реальность вообще» и «на самом деле» – остаются в рамках ее имиджа, – ответил наставник.

– Это как первое впечатление при первой встречи с человеком? – спросила Анна. – А потом приходит разочарование – понимаешь, что все – наносное, как дорогая витрина для дешевого бутика…

– Да, – согласился Вальтер. – Только вот за витриной этой, никакого бутика в природе не существует. Если мы покупаемся на имидж, то в самом товаре при этом уже нет никакой необходимости. Имидж, в привычном смысле, создается пропагандой с целью формирования в массовом сознании любви к товару. Реальность, судя по всему, большой потребности в нашей любви не испытывает. Поэтому имидж у нее весьма разнообразный. А вот про саму реальность, без имиджевых ремарок, сказать что-то конкретное – невозможно. Все слова о реальности – остаются в рамках ее имиджа.

– Вы сказали, что модераторы живут эффективней людей, потому что знают о проекциях, – сказал я. – А какой собственно толк от этих знаний? В чем эффективность?

– Ну, – начал Вальтер, – вы, наверное, помните меткий слоган из рекламы: «Имидж – ничто, жажда – все». Эта простая фраза как бы намекает на то, что все наши думы – блажь, в сравнении с реальным опытом. Имидж рекламирует эффективное утоление жажды.

– Жажда – это потребность в реальности? – спросил я.

– В идеале – да, но на деле, жажда становится очередной дозой имиджа.

– Как-то уж совсем мутно, – пожаловалась Анна.

– Мы не видим реальность. Нам рекламируют утоление виртуальной потребности в несуществующем товаре, – пояснил Вальтер.

– Что-то я запуталась, – сказала Анна. Если все это проекции, тогда чем отличается имидж от жажды?

– Ну, как тебе объяснить… взять, например, какого-нибудь виртуального менеджера с поверхности. Человек годами пыхтит, засучив рукава, на какой-нибудь офисной плантации с утра до вечера. А в свободное время ходит на курсы по повышению личной эффективности в использовании плуга для наиболее эффективного вспахивания корпоративного огорода. Мало-помалу, при удачном стечении обстоятельств, пахарь обрастает престижным среди своего окружения перфомансом почетного раба. Все это время он думал, что пашет на себя, когда на самом деле пахал он только на этот свой имидж.

– Это что, эгрегор какой-то? – поинтересовался Макс.

– Чур тебя! Забудь вообще это страшное слово! – обеспокоенно пробурчал наставник, словно реально испугавшись чего-то. – У этого термина столько необоснованных толкований, что лучше его сразу забыть. Но вообще да, это – эгрегор имени себя.

– И ничего другого в жизни пахаря не происходит? – спросил Давид. – Как на счет неформального общения с друзьями и родственниками?

– Все неформальное общение у человека сводится к демонстрации виртуальной витрины приукрашенного имиджа, за которой скрывается обветшалый сельский ларек с просроченными консервами и свиным рылом на прилавке.

– А причем тут жажда, если вокруг – один сплошной имидж? – спросил Макс.

– Жажда – это виртуальная морковка, за которой пахарь слепо гонится всю свою жизнь, надеясь, что морковка эта окажется его истинным счастьем. Сам пахарь уверен, что пашет ради этого счастья. Однако на деле абсолютно все действия пахаря сводятся к обслуживанию его шаткого имиджа, который при малейшем неловком движении, тут же валится в грязь. Мы еще поговорим об этом подробней.

Вальтер уловил недоумение на наших лицах и продолжил:

– Человек готов всю жизнь вкалывать ради цели, которую ему позиционирует имидж реальности. Цель – это морковка, за которой человеку мерещится счастье. Пахарь ишачит год за годом, потому что верит имиджу своей жажды – он верит, что когда-нибудь получит свою прелесть – морковку бесконечного и безудержного счастья. Так вся его жизнь и проходит…

– Получается, все наши цели – точно такие же морковки? – удрученно спросил я.

– Все ваши цели продиктованы имиджем несуществующих морковок.

– А кому это выгодно? – спросил Макс.

– Хороший вопрос. Но не в моей компетенции. Об этом говорят старшие наставники на старших курсах.

– Может, хотя бы намекнете? – попросил Макс.

– Хм, – Вальтер на несколько секунд задумался, затем произнес:

– Это выгодно самой реальности. Она всех нас имеет по первое число – используют в своих утилитарных целях.

– Реальность – это же наша психика… – напомнил Макс.

– Ваша психика, – подтвердил Вальтер.

– Она имеет нас?!

Вальтер кивнул.

– А как это происходит?

– Практично и безжалостно.

– А какие у нее цели? – спросил я.

– К старшим наставникам, – отмахнулся Вальтер.

Я вспомнил про Рафаила, и мне сразу стало как-то теплей на душе.

– Сэмпай, – заговорил Давид, – а можете еще про пахаря рассказать? Неужели он сам не видит, что моркови нет?

– Он видит, что ее нет, но имидж говорит ему, что она лежит где-то в огороде, который надо весь тщательно перепахать, и тогда, возможно, морковка найдется.

– Но ведь у людей есть вполне осязаемые цели и достижения, – сказала Анна.

– Конечно, есть! Иной пахарь готов лет десять вкалывать ради того, чтобы потом за пять секунд пережить чих оргазма с самкой, которую ему рекламировала реальность как источник вселенского счастья. И ведь еще не факт, что качество этого оргазма его удовлетворит.

– Это точно, – подтвердил Макс со знанием дела.

– А все потому, – продолжил Вальтер, – что, в сущности, памятуя о проекциях, любой половой акт является банальной мастурбацией собственных мозгов.

Давид схватился за голову, и мы с Максом захихикали.

– Морковка – это проекция неудовлетворенности? – спросил Тим.

– В общем – да. И когда я сам, будучи практичным воином, осознаю эти вещи со всей ясностью, то начинаю лучше понимать пассивных наблюдателей, озабоченных уровнем своей созерцательности, – признался Вальтер. Он развел руками и поджал губы, как бы говоря: «вот так вот».

– Какой тогда толк от учебы и знаний? – спросила Анна.

– Ты повторяешь один и тот же вопрос на новый лад!

– Правда что ли? Это который? – удивилась она.

– Какой смысл что-то делать, если все бессмысленно… – ответил наставник.

– Ну, и?

– Знания помогают обратить внимание на то, что выливается в практический опыт. В этом их ценность и смысл.

– Например? – спросила Анна.

– Например, знание о том, что у тебя есть ключ от двери, помогает обратить внимание на объект реальности, который ты называешь ключом, взять его в руки и вставить в замочную скважину. В этом ценность знаний. Однако то, что ключ является ключом, отпирающим дверь – это имидж. И слава Богу, когда имидж так практичен! Горы ментального мусора барахтаются в наших головах в отрыве от истинной жажды живого опыта. Можем ли мы утолить эту жажду «имиджем»?

– Духовные учения – тоже имидж реальности? – неуверенно спросил я.

– Разумеется. Поэтому подавляющее большинство искателей на духовном пути не находят вообще ничего!

– Зачем реальности имидж? – спросил Давид. – Она что, стесняется себя?

– Ответов на этот вопрос множество. Учитывая тему, я бы сказал, что мы не готовы воспринимать настоящую реальность. Мы все – целевая аудитория, которая покупается именно на тот имидж реальности, который мы готовы воспринять и переварить на текущем этапе своего развития. Здесь и сейчас происходит ни чем необусловленный хаос, который наш ум, чтобы мы с него – с ума не сошли, пытается непрерывно упорядочивать своими рационализациями. В итоге мы обнаруживаем себя со штанами на голове, – все заулыбались. – Ум пытается сделать из хаоса систему, обрести в ней опору и смысл. Имидж реальности – это иллюзия упорядоченности в хаосе. При этом и хаос, и само понятие реальности – это очередные интерпретации ума – идеи, дополняющие имидж реальности. Ум варится сам в себе, и никогда не выходит за свои пределы. Все интерпретации и объяснения ума, все его победы и упущения – происходят в нем самом. Это и есть величайшая «сила мысли», которая творит имидж реальности прямо сейчас.

– Значит, реальность – иллюзорна? – спросил я.

– Ты совсем тормоз что ли? – несдержанно огрызнулся наставник. – Я же говорю, иллюзорность – это часть имиджа реальности. Назвать реальность иллюзией и на этом успокоиться – это самообман! Иллюзии – иллюзорны, но не в том смысле, в каком масло – масленое, а в том же смысле, в каком иллюзорна реальность. То, что у реальности есть имидж – это интерпретация ума.

Вальтер остановился, но никто не задавал вопросов. Все в группе сидели в каком-то ступоре. Макс задумчиво смотрел в потолок. Давид с недоумением рассматривал свои руки. Тим щурился и потирал очки. Анна и Хлоя загадочно переглядывались.

– Вы что, не видите? – разгневался Вальтер. – Ум – это детектор лжи, который пытается разоблачить самого себя. Все вы тут учитесь – хрен знает чему… Изучаете психологию – науку о душе. До сих пор неясно? Нет никакой души! – наставник почти кричал. – Все вы – просто набор зеркальных глюков, которые парят в пустоте, отражают друг друга, и этим порождают новые оттенки беспредельной хренотени!

Мы все с минуту молчали, пока Давид не попросил то ли в шутку, то ли от отчаяния:

– Ну, дайте уже точку опоры!

В эту минуту на личных терминалах высветилось сообщение с пометкой ордена, что подразумевало обязательное подчинение содержащимся в нем инструкциям. Через две минуты в комнате объявился гладковыбритый, низколобый мужчина, с выдающимися скулами, широким квадратным подбородком и прямым утонченным носом. Он был одет в белый халат поверх черного костюма с галстуком, и напоминал ушедшего в отставку агента из «Матрицы».

Безбрежный мир

За тридцать пять дней до озарения

– Здравствуйте! – представился человек в белом халате. – Меня зовут Асмодей Фобский.

– Тот самый? – удивился Макс.

– Если вы читали мою колонку, то возможно в курсе, что я, э-э-э, работаю врачом-психотерапевтом в O-Yama industries, – он говорил суетливо, с каким-то надрывом в голосе, будто волновался о чем-то. – И, наверное, вы знаете, что наша компания занимается разработкой антивирусного ПО для мозговых чипсетов. А если и не знаете, то потому только, что чипсеты с нашим софтом работают безотказно, и никогда не дают сбоев. Наша программа, э-э-э, предотвращает любые возможные проблемы. Последняя версия прошивки нашего ПО – еще в разработке. Но уже сейчас в сети появился новый опасный вирус с тестовым… э-э-э, с кодовым названием «fake-1». И в целях вашей безопасности, мы делаем прививку в церебральный имплантат.

Все в группе обеспокоенно переглянулись. Церебральный имплантат напрямую связывается с центральной нервной системой, и поддерживает координацию всех жизненно важных процессов. Примерно раз в год все модераторы проходят болезненную процедуру обновления программного обеспечения имплантатов в офисах TotalRobotics. На затылке под кожу вставляется тонкий холодный металлический штырь, через который передаются данные. И каждый раз в это время в голове начинается какой-то нездоровый треск, похожий на барабанную дробь, иногда переходящий в высокочастотный свист.

На самом деле весь этот шум даже не болезненный, а скорей какой-то – неуютно-выкручивающий. Вспоминая об этом переживании, в голову почему-то приходит слово «противление». Возникает ощущение, словно что-то глубоко внутри при этом стремится вывернуться наизнанку, но что именно и где – сказать невозможно. Это происходит на каком-то невероятно тонком уровне, и ощущается как что-то далекое, но очень живое, словно оголенный нерв за каменной стеной. И хочется в этот момент только одного – чтобы этот зловредный треск прекратился как можно быстрей. Причем, как утверждают врачи, никаких реальных звуков на самом деле при этом не возникает – в акустическую иллюзию процесс облекает мозг, чтобы таким образом выразить для себя необъяснимые переживания.

В общем, не знаю, как другие, но я по поводу предстоящей процедуры ощутил раздраженное возмущение, а пришедший врач-психотерапевт начал меня откровенно сердить.

– Позвольте, – сказал я. – А разве ваша компания не пишет все эти вирусы сама, чтобы потом зарабатывать деньги на своих антивирусах? Вы что, не могли запустить этот вирус к выходу новой прошивки? Или кроме вас есть еще умельцы?

Макс посмотрел на меня одобрительно, и помахал головой, как бы говоря: «не ожидал от тебя…»

В глазах Асмодея Фобского сверкнул гнев.

– Это наглая диффамация! – обиженно заявил он. – Кто вам такое сказал? Это же полнейший абсурд! Зачем нам писать вирусы, если наша задача – от них излечивать?

– Как зачем! – ахнул я. – Когда нет вирусов, кому нужны антивирусы, которыми вы нас обеспечиваете? Так вы формируете востребованность в своих сервисах, и становитесь полезными и уважаемыми членами общества, потому что создаете уникальную проблему, чтобы потом снисходительно и уникально от нее избавлять.

Все молча смотрели на меня. Гость несколько секунд безмолвствовал, видимо соображая, как ответить. А тишина в эти мгновения казалась густой и насыщенной.

– Вы… вы в своем уме? – натужно возмутился Асмодей Фобский.

– Тогда откуда берутся вирусы?!

– Все вирусы приходят от мирян с поверхности – они, э-э-э, мутируют и прорываются в нашу сеть! – ответил раздраженный гость.

– А зачем этим бедным людям писать вирусы? Разве что, если ваша компания их бедность как-то компенсирует? – предположил я.

– Молодой человек, я уже пятнадцать лет как – врач-психотерапевт, и со всей уверенностью могу сказать, зачем эти больные люди пишут свои вредоносные коды. А пишут их они – из садистских побуждений, потому что получают извращенное удовольствие от чужих мучений. Эти ущербные и жалкие миряне создают свои бесчеловечные вирусы, чтобы ощутить свою жалкую власть над миром!

Произнося свою речь Асмодей Фобский, казалось, вошел в раж, и даже перестал надрывно экать.

– Док, – обратился к нему Макс, – вы сказали, что вирус называется «fake-1». Подразумевается, что скоро нас ожидает сиквел? «fake-2»?

– Я предсказаниями и пророчествами не занимаюсь, – ответил рассерженный врач. – За этим обращайтесь к шаманам и астрологам.

– Спасибо за совет, – вежливо поблагодарил Макс.

– Ребята, – наконец, ожил Вальтер, – может, хватит терроризировать доктора? К вам лично пришли с помощью, а вы паранойи проецируете…

– Вот-вот! – Асмодей обрадовался поддержке наставника, – От паранойи, кстати, в нашем психдиспансере вылечивают. Вас молодой человек, – он кивнул в мою сторону, – я бы лично обследовал. И затягивать – не советую. А то это дело такое – сегодня вам искариоты и диссиденты мерещатся, а завтра – отца родного не узнаете…

Что-то в тоне этого психотерапевта мне не понравилось. Брезгливая напыщенность и высокомерие выдавали в нем неловко протискивающуюся сквозь маску серьезности закомплексованность. «А как он говорил о мирянах… «жалкие и ущербные». Продолжать этот разговор бессмысленно, думал я. Тем более что выбора у нас нет».

– Процедура пройдет быстро, – сказал Асмодей Фобский, – бояться нечего, – и он опять сердито посмотрел на меня. Как будто я тут больше всех боялся.

Он достал из черного портфеля серый футляр с логотипом TotalRobotics – холодным лицом первого антропоморфного андроида. Из футляра он высунул продолговатый прибор с дисплеем, на который насадил длинную сменную иглу.

– Ну, с кого начнем? – спросил он, подняв прибор с иглой, словно автомат перед расстрелом.

– С меня, конечно, – вызвался наставник.

– Хорошо. Приступим, – сказал врач и приступил к делу.

– Так, – говорил он, ковыряясь у Вальтера в затылке, – расслабьтесь… Хорошо, – он закрепил свой прибор, и начал медленно опускать иглу в голову наставника. Вальтер сохранял спокойствие и даже как-то криво улыбался, опустив глаза. Процедура заняла не больше минуты.

– Имеет прямо в мозг, – прошептал мне Макс.

– Церебральный извращенец, – подтвердил я тихо.

Врач посмотрел в нашу сторону. «Неужели услышал? Наверное, слуховые имплантаты поставил, – подумал я».

Высунув иглу из головы Вальтера, Асмодей посмотрел на приборы и беззвучно прошептал одними губами: «два процента».

Чтение по губам я освоил самостоятельно всего за две недели по приспособленному к моим способностям видеокурсу пси-корпуса. «Интересно, думал я, что значат эти «два процента?»

– Уже? – спросил Вальтер.

– Да, – подтвердил врач. – Теперь вы под надежной защитой.

– Спасибо. И кстати – совершенно безболезненно.

– А я что говорил! Бояться – нечего.

Все по очереди спокойно проходили процедуру и почти не морщились. Видимо, сегодняшний апгрейд софта имплантатов и вправду не причинял привычного дискомфорта.

Я был последним, и чувствовал себя неловко. «Не стоит портить отношения с человеком, который ковыряется у тебя в голове, думал я, глядя на врача с иглой в руках». Что-то с ним было не так – на его лбу выступил пот, и в руках проявилась еле заметная мелкая дрожь.

– У вас что, руки трясутся? – спросил я.

– Все в порядке, – ответил он. – Процедура абсолютно безопасна.