Читать книгу: «Мир сошёл с ума. Опять?! – 1», страница 2

А Андрос Собакин между тем продолжает свои обоснования того, что без него эмигрантский поток будет не полон (и даже здесь прорывается его внутренний код), где он, естественно, не собирается посвящать Брунгильду в то, в чём он никогда не признается и что никогда не будет доступно людям без его возможностей воплотить в жизнь самые свои пакостные желания (почему-то только такие на ум приходят, когда о них заговаривают). – Я об этом никогда не распространялся, – как бы по секрету делает это вынужденное заявление Андрос, сразу поясняя с чем оно вызвано, – и это не потому, что к этому меня призывает ложная скромность или эта информация крайне критического качества, а дело тут в моей некоторой суеверности. Как у нас говорят, не говори о чём-то, а то не сбудется. Но если это необходимо и станет входным билетом в новый для меня мир, то я готов раскрыть свои карты. – На этих словах Андрос пододвигается к столу, несколько пугая Брунгильду такой своей к ней близостью и неустановленными намерениями, и уже отсюда конфиденциальным тоном голоса озвучивает то, что он никому, кроме теперь Брунгильды не говорил.

И тогда получается, что Брунгильда единственная, кто будет посвящена в эту его тайну. А это налагает на неё огромную ответственность. О которой Брунгильда пока что ничего не знает, но что-то ей тревожное в душе подсказывает, что без уточнения ею своих прав на эту информацию, было бы глупо брать на себя эту ответственность. Вот только ей не даётся право и время заявить о своих правах дать отвод и Андрос уже начал посвящать её в тайны своей души и сердца, и намерений.

– Я вообще-то научного склада ума человек. – Говорит вот такое Андрос, не сводя своего взгляда с Брунгильды, и чуть ли не сразу её разочаровывает. Она-то подспудно ожидала более чего-то сложного и опасного. Такого, что подвело бы её к повышению по службе, или на крайний случай, под монастырь (она окончательно разочаруется в мужском человечестве, которому был дан шанс себя оправдать перед её глазами, а он в очередной раз не воспользовался этим шансом), а тут такая…Прямо нет слов, даже родных для Брунгильды, а для Андроса мутор какого-то. А Брунгильда ещё дура хотела сослаться на своё иноязычное трудно понимание Андроса, если он сейчас начнёт её запугивать сложными для её душевного спокойствия предложениями.

– Я, мол, вам дорогуша (что это уже значит?!), со своей стороны предлагаю руку, сердце и морально-физическое удовлетворение. А от вас всего-то нужно всё это от меня принять на территории вашего государства. Как по мне, то достойное для вас предложение. – И вот как быть и что дальше думать о своей работе и счастье, а также об Андросе Собакине и этом его безнравственном с любой точки морали предложении Брунгильде. Только одно ей ясно – с придыханием, с ущемлением сердца и бюстгальтера.

Но Андрос, как и все представители мужского народонаселения, оказавшиеся на той стороне стола перед Брунгильдой, повёл себя ещё значительней безнравственней и подло, выступив с ничего не имеющим общего с её ожиданиями безнравственного предложением, таким образом указав на неё в деле корня всех проблем и зла, раз она выступает застрельщиком вот таких предложений. И он начал озвучивать какие-то прямо скучные и получается, что безнравственные с этого фокуса рассмотрения вещи.

– И у меня есть некие секретные разработки, которые могут заинтересовать людей, кто в теме. – Вот такую бредятину и глупость начинает озвучивать Андрос, как это делает каждый второй заявитель на получение статуса беженца от политического преследования. Но как спустя немного выясняется, то Андрос в этом деле пошёл куда дальше, и он беженец от самого себя. Правда, Брунгильда уже в пол уха его слушала, так как была в нём разочарована, и она уже наперёд знала, что он дальше скажет. Типа здесь ходу моим научным открытиям и разработкам не давали, ссылаясь на их антинаучность. А вот у вас полная свобода и как я слышал, то дают ход даже самым безумным и сумасбродным идеям, лишь бы они побольше финансирования под себя предполагали. И что есть здесь антинаучно и отрицательно, то у вас, на другом полюсе мировоззрения и антагонизма, как раз научно и здраво.

Правда, на словах Андроса всё это выражалось несколько иначе. – Я, – ещё говорит Андрос, как только он в своём предисловии озвучил ожидаемые Брунгильдой тезисы о научности и моральности двигать прогресс только в их благодатной точно для разработок мысли стране, – хочу опытным путём опровергнуть типа аксиому: «От самого себя не убежишь». Как по мне, то это спорное выражение. И в мире, где всё относительно, мы не можем полагаться на то, что сказано и не проверено одним человеком.

На что Брунгильда посмотрела без всякого душевного отклика и интереса, и… А вот и тот самый вопрос, честно признаться, озвученный в душевных впопыхах Брунгильдой: «Вы русский?», выводящий на чистую воду всякого человека, выдающего себя не за того, кто он есть на самом деле, беженца от самого себя, а не искателя себя, как сейчас неожиданно для себя проговорился Андрос. Кем себя кличут и пытаются оформить в этих консульских представительствах под благовидным предлогом разочарования все эти беглецы от самим себя.

И как звучит в её устах этот вопрос. Как прямо и буквально факт установления вот такой визуальной со стороны Брунгильды очевидности, без всякого налёта вероятности факта другого установления реальности Андроса. Который после вот такого подтверждения не имеет права на возмущение таким, бл*ь, не конфиденциальным и явно провокационным к себе отношением. И если бы это было не так, то она бы его спросила по другому, со своей нейтральностью.

– Прошу прощение за некоторую не поспешность нашего бюрократического аппарата, не успевающего идти в ногу со временем и менять наши инструкции. – Сперва выдаст вот такой дисклеймер Брунгильда, а уж затем обозначит вслух требования её должностных инструкций в своём опроснике. И хотя Андрос ни одному слову её не поверил, этот вариант её к нему обращения был более для него мягок. – Какова ваша интернациональность по силлогическому фактору и национальность по генетическому коду? – Вот так смешивая в одно эту разноплановость, хитро задаётся вопросом Брунгильда и, не давая возможности Андросу возмутиться, сразу начинает ему заговаривать зубы. – И не беспокойтесь слишком, мы не относимся предвзято к какой-либо национальности. Мы всех людей и народности уважаем, и вашу в чём-то даже особенно.

Ну и пришлось Андросу вот тута, в этом самом месте, после того как он в возмущении прошёлся по Брунгильде, – теперь-то понятно, зачем просили подписать бумаги на моё согласие на обработку конфиденциальной информации, – начать покрываться красными и одновременно бледными пятнами сомнений насчёт вообще человеческого появления на весь белый свет. Без выяснения которого, любое геологическое древо подпадает под сомнение. Ведь как всем известно из теологической версии происхождения человека, которая нынче всеми правдами, неправдами и главное правом на личную свободу оспаривается, то самое первое генеалогическое древо было общим грехом познания древа добра и зла. А это вопрос такой сложности, что его принять не все имеют силы, право и обязательства.

В общем, любое прошлое, а тем более твоего зачинания на этапе планирования, всегда туманно, глупо, самонадеянно, и находится в самом минимальном шансе исполнения. Так что то, что Андрос Собакин здесь и когда-то раньше на свет появился, есть уже по своей сути из ряда вон выходящее событие. И его нужно ценить.

Ну а Брунгильда, ожидаемо Андросом Собакиным, впрочем, как и любым другим человеком на его месте, все эти его, от чистого сердца откровения, воспринимает, если не за лукавство и хитрость ума, то, как минимум, за оторванный от жизни взгляд философии. А философы нынче, в век прагматизма, не сильно уж и востребованы, если Андрос таким способом хочет заявить о своей компетенции и профессиональных качествах, которые должны будут ему приносить краюху хлеба. Ну и ответ Брунгильды Андросу будет для него несколько неожиданным.

– Да вы умнейший человек, – охренеть откуда-то находит Брунгильда вот такие неожиданные для Андроса слова, прямо вгоняя его в умственный ступор от того завихрения своих мыслей, который был вызван этим её демонстративно льстивым заявлением (так чего она от меня хочет?!), хотя со следующих слов Брунгильды всё встало на свои места, – хотите круглый год находится под солнцем и его теплом. Тогда как здесь, солнце не слишком часто вас радует теплом. Вот и сейчас, когда у нас все ходят в майках, вы находитесь в… – А вот здесь Брунгильда, не скрывая своего скрытого намерения проверить культурный код Андроса, как бы сбилась, забыв, как называется эта одежда, которую с себя не снимает Андрос.

А Андрос вот чего-чего, а себя стеснять никогда не будет и не утруждает, и если кому-то не нравится, как он себя выражает, то ему плевать на это. И Андрос так прямо об этом заявляет. – Если хотите спросить, что я ношу на себе в ветренную погоду и прямо щас, то спрашивайте. Нечё там всё ходить вокруг да около. – Андрос вот таким образом вносит ясность для Брунгильды, и затем делает знаковое уточнение. – А предмет верхней одежды на мне, который вам сейчас не даёт покоя, называется мной так, как я его вижу. То есть в пальте я сижу перед вами, и никак иначе. – И по сугубо суровой выразительности всего своего своеобразия в лице Андроса, то его ни за что не переубедить быть в пальто, когда он в пальте. И об этой уловке психоаналитиков от лица Ломброзо, Ситуатьен и всяких там Плижур, Андрос прекрасно знает, вот он специально и нагнетает, дальше продолжая отстаивать своё право на скандал по мнению Брунгильды, а не на критическое мышление, как это хочет всем им преподать урок сам Андрос.

– Что думаете, я не понял к чему вы начали весь этот разговор. – С каким-то прямо пренебрежением к тем людям, кто составлял инструкции и методички для Брунгильды, вот такой провокационный и в чём-то с долей отчаяния начинает разговор Андрос, на которого видимо что-то такое сейчас нашло из того, что ещё называется дремучим и горьким наследием наших греховных и не таких как мы прогрессивных предков, что он не смог дальше в себе сдержаться быть культурным и цивилизационным человеком-месье. – Хотите выяснить мой культурный код, язык. – И вот с чего всё это взял Андрос, явно переходя все рамки приличий и допущений, то бог ему судья, если прокурор ничего с ним сделать так и не может.

И ладно бы только это, но в Андросе столько бесстыдной наглоты и беспринципности намешано, что он всё это, что он считает за правильное и непреложное, начинает приписывать тем ценностям, декларируемым всеми просвещёнными и цивилизационными обществами, которые и делают все эти социальные общества самыми передовыми и столь привлекательными для вот таких, как Андрос недостойных нисколько таких обществ шаромыг и людей тоталитарного мировоззрения. Им ведь что не дай, им всё мало. И не просто мало, а они начинают считать такое к себе отношение за ущемление их прав, данных им по природе своей данности.

Но вернёмся к Андросу Собакину, так в себе разошедшемуся, что его не перебьёшь, и он перешёл уже все границы приличий и готов перейти уже и государственные границы, установленные этим консульским представительством, на страже которых находится Брунгильда с каменной физиономией шлагбаума.

– Не буду скрывать, да и мне незачем, раз я подаю заявку на принятие меня в свободное и прогрессивное общество, – вот какие доверительные к себе эпитеты использует Андрос, чтобы выглядеть в глазах Брунгильды и того общества, которое она представляет, человеком достойным их общества. И как вслед за этим выясняется, то все эти заверения Андроса в своей полной лояльности тому мировоззрению, которое в себе предъявляют миру эти прогрессивные общества (Андрос никогда не переходит на личности, когда он с ними на прямую не знаком), имели под собой двойное дно, с позиции Андроса это называется «но». – Я противник всех видов ограничений свобод. – Говорит вполне себе здравые вещи Андрос, при этом Брунгильде прямо что-то не даёт покоя в той тональности Андроса, которую он использовал, чтобы выразить вот такую свою позицию на свободы, очень близкую к её.

И интуиция Брунгильду не подвела, и Андрос тут же начал передёргивать всё то, что собой определяют все завоевания прогрессивных обществ, где их определяет первая и наиглавнейшая поправка конституции этих стран, запрещающая ограничивать право на свободы слова человека. Из чего Андрос путём логических, дедуктивных и душевных умозаключений вывел для себя удивительную цепочку. – Всякое слово имеет для себя начало в человеческом языке, а ещё раньше, при наличии ума и разума человека говорящего, что не есть повседневный и обыденный факт, в его голове. Из чего я делаю вывод о том, что каждый человек имеет полное право на свой язык. – Вот такую удивительную в чём-то вещь загнул в своей извилине Андрос и, теперь будучи убеждён самим собой, и всех остальных людей в этом убеждает, даже не желая рассматривать альтернативы с предложением развития новое универсального для всех языка. Который бы был не только проще, – а то все эти двусмысленности вечно приводят не туда, куда задумал, – но и всех объединяющим под общим зонтиком того же успеха.

Вот и Андрос, используя в своих личностных целях свой родной язык, его знание и понимание в большей степени, чем Брунгильда, которая в своём совершенстве знает только свой родной язык, начинает коверкать прямые смыслы и посылы всех этих деклараций свобод. – Которые особенно подчёркивают твоё языческое (а вот и первая двусмысленность и что спрашивается она значит) происхождение в лингвистическом склонении иноземных и пришлых слов. Где эти слова не желают принять в семейство родных и отеческих слов местные охранители языка без их склонения под своё верноподданичество, – А вот и нотки авторитарных взглядов Андроса. Но дальше ещё хуже будет.

– Как по мне, то это не склонение, а принуждение к миру перед лицом науки лингвистики, где нет места повестке дня и ночи, когда и придумываются все эти отступления от правил, не одного правописания. Которое просвещёнными обществами уже рассматривается как один из столпов авторитаризма и с ним нужно бороться, упразднив для начала орфографию, закрывающую просторы для человеческого размышления о сути прогресса. – На этом месте зашедший дальше некуда Андрос сделал передышку, которая была необходима всем участникам этой беседы, и больше, конечно, Брунгильде, уже готовой в любой момент нажать экстренную кнопку вызова. Так как Андрос начал проявлять первые признаки помешательства, в которое посетители консульства попадают, как только начинают чувствовать, что всё то, что они делали для того, чтобы быть одобренным в глазах чуждого для них де-юре и де-факто государства, а так-то они уже все душей и сердцем к нему прикипели, – в общих словах, когда кривили, а когда не кривили душой, идя на сделку …хорошо бы если только с совестью, а с самим дьяволом не хотите, – бесполезно и не находит положительный отклик в лице сотрудника консульства или посольства, какая теперь разница.

Ну и раз так, и им терять с этого момента больше нечего, то в них проснувшись, очень резко проявляется всё то, что они от себя скрывали, так называемая правда-матка. Которая не знает для себя границ и пределов, и тогда держись крепко от всего того наката бессовестных и грязных слов, которые на тебя обрушит тот посетитель, который был вынужден по твоей причине столько врать и завираться, обманывая своих родственников и знакомых.

Правда, Андрос не пошёл так очень дальше, а он неожиданно для приготовившейся спрыгивать с этого летящего под откос эшелона Брунгильды, повёл себя относительно спокойно, принявшись только язвительно самоутверждаться.

– А так как за всем эти стоит оторвавшийся от народа не народ (вот какую дисфункцию для ума выдвигает Андрос), то я, рождённый летать (это значит, что он не боится авиаперелётов), не собираюсь пресмыкаться перед снобистской орфографией, и для меня пальто при необходимости его надеть или снять, будет пальто, без всяких там францисцизмов, а вот когда я захочу в нём быть, то я буду в пальте, и точка! – И как завершающий штрих собой сейчас всего сказанного, Андрос со всего размаху кулаком поставил эту, само собой жирную точку во всём, что он есть и здесь, ни прибавить, ни убавить. Тем более Брунгильде, каким-то странным и в чём-то удивительным способом убеждённой харизмой и обаянием Андроса в том, что и их государственность не будет полной, не окажись в ней соучастником жизненного передела Андрос Собакин. Очень верно за всех и за себя считающий, что государство не отделимо от человеческой природы, и в нём каждой твари должно быть отведено своё место.

Ну и главное, что убедило Брунгильду и поставило жирную точку в этом разговоре, так это то потрясение стола и её за ним, которое стало следствием вот такой напористости мысли и желания Андроса быть своим для всех тех людей, кого он толком и никак не знает, а если что-то и знает, то Брунгильда не такой уж эталон этого знания, по которому будет не слишком конструктивно и в чём-то неэтично, конечно, со стороны только Андроса, всех соотечественников Брунгильды ровнять под одну гребёнку. И если по одной Брунгильде (о чём только думали её наниматели, делая её лицом своей государственной территории) даже не судить, а делать первые впечатления, то что-то сразу становится на душе пасмурно, муторно и неуютно.

В общем, Андрос оставил след о себе, как на столе, уж очень хлипком и совершенно не рассчитанным на такого рода серьёзного посетителя, – думают все эти скупердяи чёртовы, что одни только хлюпики и нытики к ним сюда нагрянут, – так и в душе Брунгильды, несколько в себе растревожившейся и разволновавшейся от такого буйства энергии и страсти со стороны Андроса Тимофеевича Собакина, как она ещё раз внимательно и добросовестно выяснила из его анкеты. Где ей больше всего не понравилась одна личностная характеристика Андроса Тимофеевича Собакина. Он отмечен был как примерный семьянин. Но Брунгильду одно в этом моменте успокаивает – жизнь на чужбине и не такие моральные принципы ломает или хотя бы пересматривает.

– Сложный случай. – Выдохнув из себя очень много сильно перегоревших эмоций и прямо в светившуюся чёлку, со вздохом кручины, как бы это интересно выразился Андрос Тимофеевич, проговорила себе в нос Брунгильда.

Глава 2

Положение второе: Переговоры

Всякие уважающие себя и уважаемые обществом люди, само собой крепко стоящие на ногах, хорошего достатка и влиятельного толка, – а если ко всему этому, если быть честным, то всего лишь повседневно встречающимся в Сити вещам, ещё добавить ту их служебную ответственность, которой их наделило общество и государственная служба, то уважение к этим людям улетает прямо в космос, – начинают свою встречу и разговор её предваряющий с самых отстранённых от ихней реальности вещей, пока что никак независящих от их рода деятельности. Как, к примеру, с вопроса о погоде. Ну а с чем всё это связано, то как уже можно догадаться – с огромной умственной составляющей всех этих людей, кто запросто найдёт соринку в чужом глазу, хоть хозяин этого глаза и говорил о другом.

– Что скажите о сегодняшней погоде? – вот так, как бы безнадёжно просто и как само собой, задастся этим вопросом месье де Моль к своему визави, сидящему на другом, строго напротив своего левого плеча кресле, сэру Чемберлену. И вроде бы как все формальности соблюдены месье де Молем и его вопрос никак и нисколько не предвещает угрозы для сэра Чемберлена, да вот только сэр Чемберлен, тот ещё скряга, всё равно недовольно скрепит своими типа усами, а так-то своими вставными зубами.

Ну а что послужило причиной такой активной в плане негатива реакции сэра Чемберлена, то тут есть масса первоочередных причин и смыслов их определения. И то, что сэр Чемберлен всегда и каждую минуту своей жизни чем-то недоволен, скрепя зубами, то это так себе причина. Ну а то, что месье де Моль никогда не вызывал у сэра Чемберлена светлые и уважительные чувства, то это вторая, малозначительная причина. А вот то, что месье де Моль, вдруг себе посмел задаваться к нему вопросами, когда прерогатива задаваться вопросами принадлежит полностью ему, то это в такой край обескураживающая сэра Чемберлена причина.

Что опять же не всё, и это только малая толика недовольства сэром Чемберленом создавшимся некомфортным для него положением, по причине всеобъемлющей и всегда несдержанности и спешки этого выскочки месье де Моля. А что сейчас вызвало буйство холодных красок в лице и воображения в сэре Чемберлене, то это вот такая предсказуемость месье де Моля, в очередной раз решившего через мало что значащий вопрос прощупать положение дел на политической карте мира, где сэр Чемберлен является представителем одного из ведущих игроков в этой глобальной игре.

– Как был месье де Моль недальновидным политиком, так им и остался. – Очень жёстко прошёлся по месье де Молю сэр Чемберлен про себя естественно, вот так его буквально поставив на место. – Как будто не ясно о какой погоде и с чем она связана, он так интересуется. Ладно, подкину тебе загадку для ума. – Одними губами усмехнулся сэр Чемберлен и наконец-то соизволил дать ответ месье де Молю.

– Благоприятствует. – Очень многозначительно ответил сэр Чемберлен, и теперь месье де Моль поди догадайся, о чём так глубокомысленно сказал или умолчал сэр Чемберлен. Что за гад такой в глазах месье де Моля, который из мухи слона обязательно придумает, не дав самый простой ответ на такой же ничего больше не значащий вопрос.

– Сидит ещё и ухмыляется. – Всё в сэре Чемберлене подметил скрывающий неочевидно своё неудовольствие месье де Моль, всё же догадывающийся о настоящих причинах недовольства сэра Чемберлена и это очень даже греет месье де Моля. Так что он может себе позволить толику снисходительности к грубияну и чёрствому человеку, сэру Чемберлену.

– Благоприятствует, говорите. – Со своей стороны многозначительно проговорил месье де Моль, к новой вспышке недовольства сэра Чемберлена себе позволив усомниться в верности им употребления этого слова, как благоприятствует. Типа объясните мне интеллектуальному нищеброду, что вы имеете в виду, когда ставите так близко по смыслу такие разные по значению слова. Одно есть физика природы, тогда как другое слово собой олицетворяет душевное стремление к созиданию.

– Именно так. – С холодным безразличием и брезгливостью, а так-то весь в себе закипая, демонстрирует свою высокую выдержку и вышколенность профессионального дипломата и сноба на выражение чувств сэр Чемберлен, большой полиглот и скупец по части разделить с вами чтобы то там ни было.

И, конечно, месье де Моль, человек неуравновешенного образа жизни, разумения и во всём антагонист сэру Чемберлену, не захочет быть удовлетворённым вот таким ответом сэра Чемберлена, для которого главное в его ответе не смысловая нагрузка и составляющая, а тональность им сказанного, в котором должно быть как можно больше пренебрежения к своему собеседнику, с которым сэр Чемберлен лишь по той причине имеет такое разговорчивое дело, что того требует от него дипломатический этикет и некоторые жизненные обстоятельства, которые он пока что отменить не в силах. Что поделать, раз мир предполагает соседство умных и величавых людей с теми, кто всего этого не достиг, и это не может не удручать таких людей, как сэр Чемберлен, вынужденных на своём самосознании нести эту тяжёлую ношу, просвещения человечества.

Ну а месье де Моль можно сказать, что соответствует всему тому, что на его счёт предполагал сэр Чемберлен, и при этом в самом отягощающем о нём, составленным сэром Чемберленом качестве. – Хм. Вот как. – Чуть ли не пародируя сэра Чемберлена, вот так его передразнивает месье де Моль, с точно таким же, как у сэра Чемберлена углублённым в свою сознательную самостоятельность лицом, хмыкая ещё ему в ответ. И сэр Чемберлен находится буквально на грани своей изморози после того, что он сейчас видел со стороны месье де Моля, сунувшему ему под нос фигуральную дулю.

А такого перехода всех границ приличий, правил и на личности, стерпеть ни один человек в здравом смысле и при собственных уважающих себя обстоятельствах не сможет. На что видимо и рассчитывал этот провокатор в приличном ещё костюме месье де Моль, только выдающий себя за аристократа (а это есть лишь одно хвастовство, реклама и безальтернативные для недалёкого ума месье де Моля намерения), тогда как он и близко не стоял с теми аристократическими фамилиями, с которыми сэр Чемберлен находится на короткой ноге. А это уже многое значит, и сэра Чемберлена и таким откровенным на неприятие его действительности способом не вывести из себя.

И сэр Чемберлен только глубоко, с долей тяжести своей тяжёлой доли нести людям правду, просвещая их неграмотность, источником которого является их самонадеянность и глупость, вздыхает, и показывая месье де Молю как он понимает его стремление быть заметным и оценённым в его глазах, так уж и быть, и только по той причине, что они являются партнёрами и входят в одну коалицию непримиримых врагов общего врага – не просвещённости этого глубоко безнадёжного мира, между которыми не должно быть недопонимания, делает пояснение того, что он имел виду, когда говорил, что нынче погода благоприятствует.

– Полётам беспилотников и работе средств доставки … – и вот надо же такому именно в этот момент случится, что, впрочем, было предопределено слишком большой любознательностью месье де Моля, на поводу которой и пошёл сэр Чемберлен, что сэр Чемберлен на этом месте перебивается как-то неожиданно и вдруг объявившимся из своего ниоткуда и вставшим буквально рядом с его креслом товарищем и господином в одном лице Победоносцевым, по своему характеру являющимся непримиримым и крайне неудобным на переговоры дипломатом для сэра Чемберлена и месье де Моля тож, а также по своему совместительству хозяином этих апартаментов, в которых они сейчас все находились и которые являлись посольским представительством той самой страны, которую не представляли эти господа, кроме Победоносцева и оттого они себе мало представляли как её можно представлять. Ведь там всё не так, как у них принято жить и бытовать, и одно уже это вызывает в их животах неимоверную тоску и голодный ужас. Ну а когда в лице господина Победоносцева столкнёшься с теми правилами жизни, которыми руководствуются жители его страны, то прямо теряешься в собственных глазах от недоумения и непонимания того, как это ещё и по какому принципу там у них работают физические законы, если у них всё с ног на голову перемещено.

И как явственное проявление всего этого и демонстрация своей самобытной значимости и непохожести на всё то, что из себя значат и представляют сэр Чемберлен и месье де Моль, господин Победоносцев вот таким не предупредительным, чуть ли неожиданным способом перед ними появляется и сразу же вносит разлад в их переговорные и личные позиции, перебивая сэра Чемберлена на полуслове своим вопросом: Вы это о чём?

А так как всё это произошло специально со стороны господина Победоносцева, что за такая агрессивная фамилия, где он усыпил их внимание своим долгим ожиданием и всей этой уютной обстановкой, – особенно для месье де Моля, занявшего кресло рядышком с камином, потрескивающим горящими дровами, из-за чего месье де Моль и начал отклоняться от действительности, уводя себя в иную степень разума, – а когда они как надо для господина Победоносцева расслабились и потеряли бдительность, заведя такого рода конфиденциальные разговоры, то он тут как тут и без всякого соблюдения дипломатического протокола, подлавливает их на этой откровенности и откровенной глупости, раз они решили не соблюдать осторожность и вести стратегически важные разговоры в стенах здания посольства своего вероятного всё больше и больше противника.

И вот спрашивается, как отвечать сэру Чемберлену естественно (что с месье де Моля взять) на такой недружественный выпад господина Победоносцева, кого в первую очередь интересовал не его ответ, а его реакция на то, как он его подловил на непрофессионализме. И теперь господин Победоносцев имел полное право со своей точки зрения и оценки произошедшего раструбить в подконтрольных ему средствах массовой коммуникации о том, как не профессиональны его партнёры по дипломатическим каналам.

– Как на чистом глазу скажу, раз такой утечке суждено было случится, – с вот таких слов начнёт изгаляться над незапятнанной до этого момента, встречи с господином Победоносцевым, репутацией сэра Чемберлена всё тот же Победоносцев, созвав специально конференцию, чтобы заставить краснеть за сэра Чемберлена всех остальных членов правительства, в число которых входит и сэр Чемберлен, раз он краснеть не умеет из-за отсутствия в нём, ни стыда, ни совести. Что есть профессиональное качество политика, за которое его и взяли на эту службу. – Сэр Чемберлен крайне меня озадачил и вызвал большую обеспокоенность своим неумением держать язык за зубами. – Добавит Победоносцев. Что есть неслыханная наглость и самоутверждение Победоносцева за счёт сэра Чемберлена. Чего никогда не потерпит сэр Чемберлен, для которого неприемлемо оплачивать чужие счета, и нота протеста Победоносцеву обеспечена.

– Извольте объяснить ваши претенциозные слова, не имеющие под собой никаких оснований быть действительностью. – Уже начнут в голове сэра Чемберлена рождаться строчки ноты протеста, как Победоносцев делает ещё более провокационное заявление, целью которого является внесение раскола в их не с одним только месье де Молем коалицию.

– А вот с месье де Молем можно иметь дело. – Вот такое, корёжащее слух сэра Чемберлена заявление, делает Победоносцев. – Он знает цену слов и молчания.

– Бл*ь, да как-то?! – просто выведен из себя сэр Чемберлен, оказавшийся в нокауте от такого бесчестного поведения Победоносцева, забывшего о всех правилах и законах дипломатии, выставляя дураками своих буквально коллег по дипломатическому цеху. И Победоносцев не его, сэра Чемберлена, смешивает с грязью, выставляя дураком и человеком со своей глупой моралью, а он наносит огромный репутационной урон самой дипломатии, вынося на общественное обсуждение всё то, что происходит за закрытыми дверями дипломатических зданий.

– А вот мы, никогда бы так не поступили. – Вот это бы сказал прямо в глаза Победоносцеву сэр Чемберлен, случись всё этому случится и было бы у него ещё желание разговаривать с Победоносцевым.