Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

«Но не только эти качества составляют феномен искусства Плисецкой, – говорил другой ее партнер Юрий Жданов. – Ее таланту присущи две движущие силы: творческое дерзание и ум большого художника».

Сама Плисецкая, описывая свою творческую манеру, признавалась, что эмоции для нее всегда были важнее рациональности: «Я никогда не делала роли, когда я не чувствовала, что могу их сделать искренне. Например, “Коппелия”, “Тщетная предосторожность” … Чудные, изумительные роли. Но они мне не подходили. И не надо браться за то, что не подходит. Единственное, чего не случилось, но что мне очень хотелось, – это комедийные роли. А получалось всегда со смертями». Но как прекрасно она умирала! Сравниться в этом с ней могла только другая главная балерина Советского Союза – Галина Уланова. Или все-таки Плисецкая – с ней?

Тень Улановой

Если на Западе вы заговорите о советском балете, то вам назовут два имени, с которыми он ассоциируется: Галина Уланова и Майя Плисецкая. Почему именно они? Ведь в Советском Союзе было много прекрасных балерин. Сама Плисецкая среди своих кумиров называла Марину Семенову и Аллу Шелест, но на Западе их фактически не знают. Почему? Потому что не видели. А Уланову и Плисецкую, а потом и Максимову с Васильевым, и много кого еще – видели. Могли сравнить со своими звездами, оценить ту самую русскую балетную школу, которая создала, например, американский балет. Где бы он был, если бы не петербуржец Георгий Баланчивадзе, известный миру как Джордж Баланчин? Гастроли Большого театра сделали сначала Уланову, а вслед за ней и Плисецкую мировыми звездами. Эта последовательность – первой Уланова, а потом Плисецкая – имеет значение.

Сначала, конечно, была Уланова. Многое в их творческой судьбе определила разница в возрасте: Галина Сергеевна была старше Майи Михайловны на 16 лет. Она была ученицей Вагановой, но ни Ваганова, ни Уланова это никогда не подчеркивали. Почему? Да потому, говорят знающие люди, что особых технических способностей у Улановой не было, и потому Ваганова не числила ее среди своих лучших учениц. Несмотря на это, Уланова – великолепный пример того, как желание, терпение и труд (изнурительный, да) могут человека средних балетных способностей превратить в легенду и мировую суперзвезду. «Уланова создала свой стиль, приучила к нему, – говорила Плисецкая. – Она – эпоха. Она – время. Она – победа. Она – обладательница своего почерка. Она сказала свое слово, отразила свой век, подобно Моцарту, Бетховену, Прокофьеву». А Галина Сергеевна говорила о Майе Михайловне: «Танец Плисецкой отличается чистотой и мягкостью, свободой и легкостью. У нее большой, широкий, как полет, прыжок, сила и стремительность».

– Какие отношения были у них? – спрашиваю Бориса Акимова.

– Общения не было. Они разные абсолютно.

То, что несколько лет в театре одновременно работали Уланова – признанная звезда, и Плисецкая – очевидная звезда будущего, конечно, играло немалую роль в репертуарной политике. Вот как рассказывает об этом Валерий Лагунов:

– Раньше считалось, что есть амплуа. Сейчас можно все, а раньше больше придерживались амплуа. Однако с Плисецкой другая история, потому что она уникального таланта. Такого таланта не было и не будет. Ей надо было все пробовать.

– И она могла бы?

– Конечно! Она же сделала Джульетту – и здорово сделала. Тень Улановой еще сильна была, понимаете, в то время. Я видел одну репетицию с Майей. Только одну, к сожалению, – она с Леонидом Михайловичем (Лавровским, постановщиком балета «Ромео и Джульетта». – И. П.) репетировала. Но дальше не пошло. Конечно, жалко. Галина Сергеевна – человек жесткий, я думаю, это ее влияние было.

– Чтобы Плисецкая не танцевала? Но ведь у Улановой репутация мягкой, молчаливой…

– Это все внешне.

Галина Уланова стала символом внешне скромной, но психологически насыщенной женственности. Причем изначально это не было ее природой: она была озорным сорванцом, бегала с мальчишками, лазила по заборам – ну, почти бесшабашная Майя. Однако потом жизнь сложилась так (или, вернее, сама Уланова свою жизнь так сложила), что она, кардинально изменив образ, превратилась в фарфоровую статуэтку – трогательную и хрупкую. Это произошло задолго до того, как в театр пришла Плисецкая. Внутренне они были если и не совсем противоположностями (все-таки сорванцами в детстве были обе), то в большом контрасте друг к другу.

– У нас рабочий буфет был, – рассказывает о впечатлившем его эпизоде Валерий Лагунов. – Мы с Майей вместе зашли, она меня с детства поддерживала. Она что-то взяла и села с рабочими. Те онемели. А для нее это совершенно нормально. Абсолютно не было у нее…

– …того, что называется фанаберистость.

– Да. А вот Галина Сергеевна в буфет-то не ходила. Она на подставке все время была, понимаете…

Уланова и Плисецкая танцевали вместе в «Бахчисарайском фонтане»: Уланова была Марией – тихой, печальной, нежной и трепетной, а Плисецкая Заремой – гордой, своенравной, влюбленной до неистовства, способной ради своей любви и убить, и умереть.

Интересно, что до того, как Зарему стала танцевать Плисецкая, эту роль, и тоже вместе с Улановой, танцевала Суламифь Мессерер, такая же неистовая: «В партии Заремы можно показать себя. Зарема и страдает, и ревнует. И какая же должна быть ее ревность, чтобы решиться убить соперницу! И какая любовь, чтобы броситься перед Гиреем на колени, подставив себя под его нож! Эта полная драматизма роль необычайно трудна не только технически, но и по внутреннему напряжению. Я всегда шла на нее, как на казнь». Галина Уланова танцевала тогда еще в Кировском театре в Ленинграде, в Большой она перейдет после успеха «Ромео и Джульетты в 1944 году. «Может показаться парадоксальным, – говорила Суламифь, – но сила Улановой проявлялась именно в какой-то подкупающей неуверенности ее Марии и других ее сценических образов. В некой размытости, нечеткости движений, обнажавших смятение, уязвимость ее героинь».

Мы помним, что в хореографическим училище в Плисецкой видели лирическую героиню – скорее, Марию, как Уланова, чем Зарему, как Мессерер. «Да, я танцевала “Элегию” Рахманинова, его “Мелодию”, – много лет спустя вспоминала Майя Михайловна. – Я даже смотрела больше на Марию, чем на Зарему в “Бахчисарайском фонтане”. И когда мне дали Зарему, я не была уверена, что это мое. Причем я в нее вошла уже после того, как ее сняли в кино. Я ее стала лучше танцевать, увидев себя со стороны, и очень многое потом переменила». А о партнерстве с Улановой она так рассказывала Валерию Лагунову: «Когда я бежала к ней в сцене в спальне с кинжалом, я видела перед собой только Марию – это убеждало!»

Но Зарему в числе своих любимых работ она не называла: «Не люблю я ее по очень многим причинам. Начать хотя бы с такой немаловажной, как костюм: все эти шальвары, вся эта прямолинейная стилизация “под Восток” сегодня уже выглядят безнадежно устарелыми. Да и по хореографии мне эта партия представляется невыразительной, бедной по средствам. У Пушкина Зарема, по-моему, совсем другая, чем в балете. Ведь Зарема пушкинская – натура не только страстная, но и сложная, и психологически глубокая, и многокрасочная; одним словом, это интереснейший человеческий характер. А балетная Зарема, “замкнутая” в своей страсти и ревности, мне чужда. Ее любовь, ее страдания – все это не для меня. И даже репетировать ее я не любила. Я ее смогла изобразить, но не пережить. Я не “взаправду” чувствовала свою Зарему – я играла. Я никогда не могла заставить себя полюбить Гирея, в лучшем случае удавалось сыграть оскорбленное самолюбие. Правда, потом, когда спектакль экранизировали, съемками я очень увлеклась и, пожалуй, после завершения работы над фильмом я стала танцевать Зарему лучше».

Знаете, почему Плисецкая не отказалась от роли, которая была ей сначала не интересна? Ведь потом она так и будет делать – отказываться. Нет, не потому, что была начинающей балериной и по этой причине не могла отказаться, а потому, что очень хотела поработать с Галиной Сергеевной! «Я всегда с охотой и радостью соглашалась танцевать в спектаклях, где она была занята, – в “Жизели”, в первом варианте “Каменного цветка”, в “Бахчисарайском фонтане”. Она – исключительный, неповторимый партнер. Сколько бы я ни встречалась с ней на сцене или в съемочном павильоне, я не переставала удивляться этому ее свойству. Иногда я импровизировала в спектакле, то есть делала не так, как было задумано раньше, не так, как было заучено, и она немедленно отвечала на мои неожиданные “реплики” тоже импровизацией. Она все принимала и воспринимала мгновенно, необычайно чутко. Порой, не скрою, я даже из озорства импровизировала, что-то меняла, а она отвечала тотчас, и поразительно точно и серьезно». О, эти ее импровизации! Плисецкая, кажется, по-настоящему любила только тех партнеров, которые могли на них откликаться.

Майя Михайловна вспоминала, как на съемках фильма-балета сцену убийства Марии пришлось снимать… пятнадцать раз! «От удара моей руки у Галины Сергеевны уже был синяк, ссадина, но она все терпела и продолжала съемки. И так же, как всегда, передо мной была живая Мария. И хотя это абсолютно противоречило моим актерским, исполнительским задачам, мне всегда – и на сцене, и во время съемок бесчисленных дублей – было невероятно жаль убивать эту Марию: так верилось в подлинность улановской героини».

Плисецкая танцевала Зарему в ярком и по тем временам потрясающе откровенном стиле – да-да, что за Плисецкая без эротического подтекста? Она пренебрегала понятиями о сдержанности и скрытом темпераменте, который, как это было принято до нее, должен был лишь угадываться, не становиться очевидным. Она обнажила чувства, желания, намерения своей героини, ее нетерпение, ее изголодавшуюся страсть. Она обнажила живот Заремы – балерины, танцевавшие до нее эту роль, такого себе не позволяли. Ее дикий танец перед Гиреем напоминал танец живота – в те времена это было почти бунтарством.

– Знаете, есть балерины драматические, есть лирические, есть лирико-драматические, есть инженю, вот Катя Максимова ближе к этому была. А Плисецкая – балерина драматическая, – говорит Борис Акимов. – Поэтому особенно сильные роли ее – роли страстных женщин: сильных, с очень сильными внутренними эмоциями, состоянием нутра очень крепкого, сильного. Начинала она с Заремы. У Захарова (Ростислав Захаров – постановщик балета «Бахчисарайский фонтан». – И. П.) танцевальные куски и вариации, монологи были построены на прыжках. И это было попадание точно в Майю Михайловну. А рядом была уникальная лирическая балерина Уланова – Мария, и на контрасте мы поражаемся этим двум балеринам. Эти две разности – плюс и минус.

– Мне сложно представить Плисецкую в роли Марии.

– Конечно! Поэтому она не брала. И Жизель она не брала. Единственное, что она взяла, – Джульетту Лавровского. И у нее своя Джульетта была. У нее Джульетта была сильная. Не та лирическая, у которой любовь такая юная, нежная. Она была очень сильная Джульетта, своеобразная. Она все делала, как могла делать только Плисецкая. Любую роль, какую она ни брала, это роль только Плисецкой. Она все чувствовала по-своему. И она все воспроизводила, исходя из внутреннего ощущения. Она придумывала внутри свою героиню, я бы так сказал.

– Осложняло ли это ее работу, например с хореографом? Потому что хореограф ведь ставит одно, а у нее очень яркая индивидуальность.

– Я думаю, что хореографы, которые ее брали, все были счастливы и рады, потому что то, что она предлагала, – это всегда было попадание. У нее было природное чутье на своих героинь. Она их воспроизводила так, как она их чувствовала. А чувствовала она по-особому, как могла только Плисецкая. Поэтому она и Плисецкая, понимаете? Поэтому нам интересно было на нее ходить и смотреть.

– Даже самим балетным?

– Да!

Плисецкая признавалась: Джульетта ей была интересна с детства. Конечно, это понятно: она интересна всем девочкам-подросткам: великая любовь, короткое счастье и умереть в один день… Но первой Джульетту станцевала Уланова, и эта роль оказалась, пожалуй, ее самой звездной: нежная, трепетная, трогательная. Важно – очень! – что роль Джульетты Леонид Лавровский ставил именно на Уланову, учитывая ее индивидуальность и технические возможности. Спектакль, поставленный в 1940 году в Ленинградском театре оперы и балета имени Кирова, имел успех столь ошеломительный, что в 1946 году его перенесли в Большой театр, а сама Уланова переехала в Москву.

Танцевать Джульетту после Улановой, которая была эталоном (многие считали, что превзойти ее нельзя), было задачей крайне непростой: сравнения неизбежны. А что, если сделать Джульетту другой? Плисецкая решила: Джульетта – итальянка, не англичанка, как написавший ее автор: «Внутреннее состояние у меня было свое, движения те же. А движения никто не разрешит менять, это исключено. У меня к себе осталась одна претензия: я недостаточно иначе сделала. Еще больше надо было. Единственное, что может меня оправдать: это если бы я много сделала по-своему, мне бы не дали. Лавровский и так сопротивлялся. Он сказал: “Ты делаешь все не как я поставил”. Поэтому что-то я сделала, как я чувствовала, а что-то я подчинилась ему».

– Почему Плисецкая сделала совершенно другую Джульетту, если сравнивать с Улановой? – спрашиваю Валерия Лагунова.

– Она не могла повторить Уланову, потому что она по индивидуальности другая. Характеры, индивидуальности разные. Она делала свое – яркую, очень стильную, по Ренессансу, – то, что у Улановой вообще не было внешне. И очень страстную в порыве. Совсем другая была роль, и здорово. Здорово. Я все ее спектакли смотрел.

Борис Мессерер подтверждает: Плисецкая всегда все хотела делать по-своему:

– Джульетта – всегда был традиционный образ Улановой. Уже застолбился в нашем сознании – такой романтический, легкий, воздушный, неземной. А Майя вносила в трактовку образа Джульетты жизнеутверждающую ноту, Джульетту, всю созданную из плоти и человеческих чувств. Помню, какое сопротивление она вызывала у людей, привыкших к образу Улановой Галины Сергеевны, который был замечательным, но она предложила свою трактовку.

– А ведь если вы почитаете Шекспира, – говорит Сергей Радченко, – Джульетта была веселая и очень живая. Совершенно другой образ был, чем у Галины Сергеевны. Мне, честно говоря, понравилось. Это была итальянка, понимаете. Итальянка – быстрая, влюбчивая, сексуальная. В нее нельзя было не влюбиться.

Плисецкая не просто мечтала об этой роли с детства. Этот образ она создавала долго – почти два года (да, в те времена артисты и театры могли себе это позволить – многолетние репетиции). И Джульетта у Плисецкой получилась не милой, внезапно влюбившейся девочкой. Она начинала репетировать с Юрием Ждановым, который к этому моменту уже почти пятнадцать лет танцевал Ромео с Галиной Улановой. «Будущая партия Плисецкой, как всегда, вызывала в театре огромный интерес, – вспоминал он. – Раздавались голоса: роль, созданная в расчете на индивидуальность одной большой артистки, не может быть исполнена другой. На репетициях мы все делали в полную силу, но я не припомню, чтобы в работе с новой партнершей что-то поразило меня. Но вот мы вышли на спектакль. Совершенно новый абрис фигуры! Индивидуальность Плисецкой преобразила знакомые движения Джульетты, придав им иное звучание. Она сумела показать нам скрытые до той поры стороны образа. Джульетта борющаяся, волевая. В третьем акте, “В спальне Джульетты”, я вдруг увидел ее в луче света – с синими, сапфировыми, как мне тогда показалось, глазами, с рыжим локоном около шеи. Меня поразила неповторимая лепка лица, шеи, плеч. Это было как удар, потрясение».

Мы говорим об этой роли с Михаилом Лавровским – сыном хореографа-постановщика, который и сам стал знаменитым танцовщиком, народным артистом СССР.

– Насколько Плисецкая соответствовала образу, который…

– Мама (балерина Елена Чикваидзе. – И. П.) готовила партию Джульетты с Майей. Ее Джульетта была сильная.

– Все говорят, что разная с Улановой.

– Конечно, они разные. Уланова – гениальная балерина. В чем гениальность? Есть чувство, пластика, понимание смысла исполняемого. Технически сильна, но она слабее танцевала. А Майя Михайловна была Джульетта сильная. Это уход Средневековья, Тибальда, и приход Ренессанса в лице Джульетты и Меркуцио. Конечно, она должна быть сильной, чтобы несмотря ни на что… это не только, так сказать, сексуальное влечение – подсознательно это протест против прекрасного, но уходящего в Ренессанс Средневековья. Она была очень сильной, но это была Джульетта.

Диссонансом в хоре восторженных голосов звучит голос Лили Брик, написавшей в письме Эльзе Триоле в феврале 1964 года: «Вчера смотрела Майю по телевидению. Она и Фадеечев хороши в “Дон Кихоте”, в “Спящей красавице” она ослепительная, [но] в “Ромео и Джульетте” они оба ужасны!! Это пантомима времен немого кино, Майе сто лет… Боюсь, как бы эта ошибка не навредила ей… Уму непостижимо, как это можно!»

Майе это, конечно, не навредило, но Джульетту она станцевала всего несколько раз: уж слишком непривычным был созданный ею образ. Знаете, что говорил Игорь Стравинский, великий новатор и реформатор музыки, особенно балетной? Что люди любят узнавать, а не познавать.

– Она совсем мало танцевала Джульетту, – говорю Михаилу Лавровскому.

– Мало, – соглашается он.

– Не прижился сделанный ею образ? Слишком неожиданный?

– У людей существует косное мнение о том или ином образе. Мне Майя Михайловна нравилась в Джульетте. Она может быть нежная, может быть слабая, она может быть сильная, но это должна быть Джульетта. Это не может быть другой образ. Можно взять любую черту, которую у хореографа балерина и репетитор считают важной. Майя Михайловна сделала Джульетту очень сильной. Почему нет?

– Но, возможно, такова была сила восприятия Улановой… какая-то тень Улановой была над этой ролью…

– Понимаете, тень… Уланова – да, она создала этот шедевр, но многие балерины просто играли «под Уланову». А «под кого-то» играть нельзя, надо быть личностью. Вот Майя Михайловна была личность.

– И вносила себя в каждую роль.

– Да, да. А иначе нельзя.

Из всех классических балетов Майя Плисецкая не станцевала, кажется, лишь одну большую роль – Жизель. Повелительницу виллис Мирту сделала в свой второй театральный сезон – в 1944 году, а вот Жизель – никогда. Почему? Валерий Лагунов объясняет:

– Шлейф славы Улановой еще сохранялся, так же как и в «Ромео», когда она танцевала. Трудно было преодолеть.

Наталия Касаткина уверена: зря Майя не взялась за эту роль:

– Она со мной на эту тему говорила. И я считаю, что она зря не станцевала.

А вот Борис Мессерер уверен: Жизель не соответствовала Майиному характеру.

– Жизель – не она, – соглашается Сергей Радченко. – Наивная девочка – это Уланова, Катя Максимова. Это все знали, и Майя в том числе.

– Ум какой надо иметь, чтобы не лезть туда, где тебе не очень, – говорит Елена Радченко

– Так она очень умная была, – подтверждает Сергей.

Известный балетный критик Александр Фирер задавал этот вопрос Майе Михайловне напрямую: почему вы не станцевали Жизель? И она ответила: значит, не очень хотела.

– Должен сказать, что Майя Михайловна вообще не очень любила инфантильность. Тем не менее она начала репетировать. Она репетировала Жизель с женой Леонида Лавровского, который поставил этот спектакль, Еленой Георгиевной Чикваидзе. И она мне рассказывала, что Майя Михайловна была совершенно гениальная в первом акте на репетициях, особенно в сцене сумасшествия. В ней Майя Михайловна подходила к каждому и смотрела в глаза. И у всех стоял ком в горле от того, как она это делала. Поэтому Елена Георгиевна сожалела, что Майя Михайловна не станцевала. А лично я думаю, что и во втором акте она была бы по линиям невероятная. Потому что мы знаем, например, как она прелюд Баха танцует, с ее линиями.

– То есть она все-таки репетировала, но…

– В конце концов не станцевала, да. Не знаю, сколько этих репетиций было.

Уланова была невероятной Жизелью, и об этом сама Плисецкая пишет в своей книге, отмечая, что совершенно непостижимым образом ей удавалось стать невесомой тенью во втором акте – казалось, что она не касается пола. Она была невероятной Джульеттой и невероятной Марией, но ее всемирной славы не случилось бы, если б не первые гастроли Большого театра в Лондоне в 1956 году. Улановой было уже 46 лет, и это был ее единственный – первый и последний – шанс.

– Она своим мастерством покоряла… а мастерство у нее было высочайшее, все роли были отточены, – говорит Борис Акимов. – Уланова танцевала мало ролей, но все на высоком уровне, актерски все сделано было потрясающе. Она каждый пальчик в зале продумывала, у нее все было четко. Недаром все мужья у нее были режиссеры драматические. Но если бы в пятьдесят шестом выехала молодая Плисецкая, то, может быть… Здесь были нюансы. И никто не знает, почему ее – блестящую, молодую, только что пришедшую, тогда не взяли. И Майя Михайловна всегда об этом размышляла. К сожалению, здесь много очень подводных течений.

Но Валерий Лагунов утверждает, что точно знает, почему 28-летняя (самый расцвет!) Плисецкая не поехала в Лондон:

– Она-то все правильно сделала для себя, Галина Сергеевна. В Большом театре часто менялось руководство, Лавровского назначали несколько раз и снимали, Петра Гусева, Захарова, Вайнонена. Всех балетмейстеров назначали – снимали, назначали – снимали. А в пятьдесят шестом году балетом руководил Гусев. К нему подошла Галина Сергеевна и говорит: «Петр Андреевич, вы знаете, я бы хотела, чтобы Майя Плисецкая не ездила в эту поездку». Гусев был человек высочайшей культуры и нравственности. Он открыл глаза и говорит: «Я вас не понимаю, Галина Сергеевна». Уланова на него посмотрела холодно и сказала: «Зато я все поняла». Повернулась и ушла. На следующий день Гусев был снят с этого поста. Вы понимаете, какая штука… Она была главной примой и ее поддерживало все Политбюро: Косыгин, все эти вечера, я сам танцевал на этих вечерах. И там все очень круто было завязано. И газеты об этом писали, и все это раздувалось – ну, как это делается. Другим было трудно. И вот эта поездка – пятьдесят шестой год. Уланова выступила триумфально, конечно. Она балерина великая, несомненно. Чем она великая? Она первая в искусстве показала на сцене живого человека – простого, нормального, с нормальными страстями и переживаниями. В «Жизели» в первую очередь, в первом акте. Она там даже косолапо стоит иногда. Уланова хорошая актриса и умная очень. Большого таланта, очень большой драмы актриса. И потом Джульетта. Тоже имеет значение: балет на нее был поставлен, когда она уже танцевать не могла. А у нее данных-то нет, у нее же быстро ушли классические балеты, а драмбалет вошел в моду. Ей очень повезло. Она Марию станцевала в Ленинграде – не первая исполнительница, первой была Вера Петровна Васильева, жена Голейзовского. Красавица. И рисунок, и подъем, и все. Но о ней никто не говорит, потому что потом была Уланова, а ее начали, конечно, раздувать.

Борис Мессерер рассказывает другую версию того, почему Плисецкая не поехала в 1956 году в Лондон. А ведь в буклетах, изданных в Великобритании к тем гастролям, были ее фотографии!

– Ее не пустили в последний момент. Там произошла какая-то дурацкая история, что вычеркнули, по каким-то тоже гэбэшным соображением, вычеркнули Александра из списка (соображения такие действительно были: родственников не выпускали за границу одновременно, боялись, что сбегут. – И. П.). И она разгневанная пошла, уставшая безумно после многочисленных репетиций, класса, где-то в середине дня пошла в дирекцию выяснять почему, что случилось. Тогда Чулаки был директор, но она его не застала. И, безумно измученная днем, не могла его долго ждать, потому что хотела отдыхать, вечером у нее какой-то спектакль был. И она не могла там сидеть в кресле и ждать, хотела лечь отдохнуть. И написала какую-то такую записку Чулаки такого содержания: если Александр вам не нужен, то, может быть, и я вам не нужна? Примерно такой, нейтрального совершенно смысла, но – документ, написанный рукой! А это тогда безумно преследовалось. Это всегда преследуется, но… И вот на этом основании, из-за этого поступка… И вот она переживала, мне звонила часто. Я всегда был с ней довольно близок.

Но вернемся к версии Валерия Лагунова. Мы сидим с ним в атриуме Большого театра – просторном, открытом со всех сторон помещении, где дают интервью журналистам, пьют кофе и болтают о чем угодно артисты, музыканты и репетиторы. Я перевариваю то, что сейчас услышала. Кажется, об этом еще никто не говорил, но то, что некоторая напряженность между Галиной Сергеевной и Майей Михайловной всегда (ну, если не всегда, то очень долго) существовала, ни для кого не секрет. В 1974 году Плисецкая дала интервью «Литературной газете», быстро ставшее скандально знаменитым из-за этих строк: «Недавно я смотрела еще один фильм о балете, снятый лет двадцать назад, там в одном из номеров диктор говорит: “Смотрите, как потрясающе”. А мы видим корявые движения балерины, просто пародию на балет, и это ничего кроме смеха, причем громкого, не вызывает. А в другом эпизоде мы смотрим трепетную такую-то в такой-то партии, а я вижу бледный недопеченный блин». И все (кроме, пожалуй, редактора «Литгазеты», выпустившего эти слова без правки) поняли, о ком идет речь: о, так это ведь про Уланову!

Майя Михайловна была человеком стихийного – а значит, взрывного темперамента. Как говорил Юрий Темирканов, она видела мир и людей в белых или черных красках, не признавая полутонов. За два года до этого «недопеченого блина» Плисецкая как хореограф и исполнительница главной роли готовила балет «Анна Каренина» на музыку Родиона Щедрина. Министром культуры СССР тогда была Екатерина Алексеевна Фурцева, устроившая обсуждение нового балета. Уланова там тоже была и молчала – она чаще всего молчала и свою точку зрения при большом скоплении людей не высказывала. Но, похоже, Фурцевой наедине все уже сказала. И Фурцева – женщина тоже темпераментная и прямая – обратилась к Улановой: «Вот вы, Галя, скажите, что вы думаете об “Анне Карениной”?» Уланова замялась. «Нет-нет, – не отставала Фурцева, – вы скажите то, что вы мне говорили». И тогда Уланова быстро-быстро заговорила, что это такой драмбалет, мы в свое время делали такие, но сейчас это направление не очень перспективное, и здесь не очень получилось. В общем, высказалась против, и Плисецкую это возмутило. И в итоге появился «недопеченый блин», который запомнили все, позабыв все то хорошее, что Майя Михайловна говорила о Галине Сергеевне до этого.

Валерий Лагунов про это интервью у Плисецкой, конечно, спрашивал: чем были вызваны ее выпады против Улановой и Григоровича («одни и те же движения, деградировал»). Другу она ответила откровенно: «Григорович – понятно, он всегда мешал мне работать. Уланова – впервые выступила против меня на обсуждении “Анны Карениной”. Как ты знаешь, моему спектаклю устроили еще один просмотр, на котором Улановой не было. Спектакль просуществовал довольно долго. Почему она так поступила – я не знаю. Может быть, ее задело, что моя фамилия стояла в балетмейстерах. Однако после моего интервью Григорович сам занялся ее юбилеем. И она получила первого “Героя”. Выходит, я ей помогла его получить. Но высказывания Улановой обо мне стали очень осмотрительными и, я бы сказала, позже – положительными».

В прямое соревнование между собой две великие балерины вступили лишь в одном балете – конечно, в «Лебедином озере». Галина Уланова дебютировала в нем 19-летней в феврале 1929 года в Ленинграде. Перед московской публикой она впервые появилась в этой партии во время гастрольного выступления в Большом театре в 1935-м. Дирижировавший спектаклем Юрий Файер был сражен: «Какое чутье! Какая музыкальность!» В театр тогда пришел, кажется, весь московский бомонд. В антракте писатель Алексей Толстой отправил Улановой записку, сообщая, что повезет ее на ужин к Максиму Горькому. Это был триумф!

Майя Плисецкая впервые станцевала Одетту-Одиллию, когда ей был 21 год. И тоже с бешеным успехом. Среди именитых зрителей в тот вечер в театре был кинорежиссер Сергей Эйзенштейн, передавший балерине через общую знакомую, что она была «блистательна».

Интересно, что, став примой Большого театра, Уланова станцевала в «Лебедином» всего два раза, последний – в декабре 1948 года. Когда ей задавали вопрос, почему она больше не танцует, отвечала, что ей стало тяжеловато справляться с техническими трудностями этого балета. Однако за кулисами поговаривали, что дело не только в этом. А скорее в том, что Галина Сергеевна – умная, как говорили все мои собеседники, женщина, «режиссер собственной жизни» – не хотела сравнений с дебютировавшей в 1947 году в «Лебедином озере» Плисецкой. Которая потом вспоминала последнее явление Улановой в роли Одетты-Одиллии: мол, готовилась она к нему долго, провела с трудом и, еле живая, сказала: «Эту партию есть теперь кому танцевать… Во мне нужды больше нет…» Открыто это, конечно, не обсуждали.

Уланова танцевала в «Лебедином озере» почти двадцать лет, Плисецкая – тридцать. Он стал ее главным балетом.