Мужчины любят грешниц

Он приказал нам взяться за руки. Я почувствовал пухлую влажную ладонь Лешки на своей руке. Добродеев нервничал и потел. Я готов был рассмеяться, но смех застрял у меня в глотке – мы пересеклись взглядом с колдуном. На долю секунды, на малый временной осколок, но и этого хватило с лихвой. Я почувствовал тоску смертную и тяжесть в членах – казалось, меня запихнули в давящий скафандр, голова опустела, лишь бился жалкий ошметок какой-то недодуманной мысли, будто я что-то почему-то должен сказать… Казимиру – брат смотрел на меня и молча ждал. Моя голова готова была с треском разлететься, и только мучительным усилием воли я удерживал ее в границах. Казимир сверлил меня взглядом исподлобья, лицо его вытягивалось и плыло, в глазах плавала ненависть. Меня затошнило, появилась звенящая боль в ушах. И вместе с тем я понимал, что это все ненастоящее, понарошку, это игра, и стоит лишь хорошенько топнуть ногой или даже просто шевельнуться, как все пройдет, но не мог двинуть и пальцем и все глубже проваливался в темноту и вязкую тишину…

И вдруг меня отпустило – я вынырнул, обессиленный, какой-то ватный, цепляясь за горячую спасительную Лешкину ладонь. И звуки полились в уши. Вязкая тишина отступила.

Он сказал, что мы должны вспомнить тех, кого уже нет с нами. Мягкий вкрадчивый голос, полуприкрытые глаза – проступали жутковатые полоски белка, так и просились туда медные пятаки. Лицо трупа. Неподвижные губы, хотя слова звучали. Фокус-покус. Его, наверное, можно было назвать красивым… Смуглое сильное лицо, черные с сединой волосы, четко очерченный крупный рот. Но… что-то мертвящее, потустороннее, пустое… «Грим?» – мелькнула у меня мысль. Или… плата за знание? Расплата. Интересно, как он спит по ночам? Видит кошмары? Или сном праведника? Худые руки с длинными гибкими пальцами. Все в традициях магического цеха. Адекватный антураж. Мерлин. Не хватало только черного бархатного плаща и серебряной цепи на груди. Вместо этого был черный свитер, из ворота которого торчала бледная кадыкастая шея с набухшей веной – меня передернуло. Я не мог отвести от него взгляда, наливаясь тоскливым раздражением и чувством неловкости. Он же больше ни разу на меня не взглянул.

Легкий сквозняк едва заметно колебал огни свечей. Их горело десятка два по всей комнате. Они потрескивали, удушливо чадя, с шорохом скатывался воск. Я сидел, налитый тоской, чувствуя неровный пульс в Лешкиной ладони, спрашивая себя, какого черта я тут забыл. На что рассчитывал и чего ожидал? Я скептик по натуре, занудный, скучный реалист, привыкший иметь дело с цифрами. Ничего не ожидал, шел, как на забаву, чувствуя свое превосходство, невнятно представляя себе, как буду рассказывать… потом, что был, удостоился, участвовал… пожимая при этом плечами, давая понять, что Колдун – очередной шарлатан и проходимец. Он сверкнул взглядом – мне показалось, он проник в мои мысли и все про меня понял, а я сидел дурак дураком, взявшись за руки, в компании истеричных дамочек, закативших глаза, и притихшего не к добру Лешки… Стыдно-с!

– Я понимаю, – сказал колдун негромко, и я почувствовал, что он обращается ко мне. – Не все верят, но этого и не нужно. Слепая вера приносит вред. Самое главное, не бойтесь. В каждом человеке живут другие сущности, вроде зеркальных отражений… со своей памятью, воображением, умением предвидеть будущее и проникать в другие миры… Наши сны – отголоски их путешествий… Сейчас мы попробуем вызвать их… освободить… и спросить о тех, кто нам дорог. Никто не исчезает бесследно, просто дверь закрыта…

Он говорил и говорил, почти не разжимая губ, обволакивая своим мягким глуховатым голосом, от которого клонило в сон. Кажется, я уснул. Мне приснился отец. Сверкает река, подрагивают от легчайшего ветерка узкие серебристые листья ив. Белый речной песок, выцветшее летнее небо. Ни облачка. Отец – с мокрыми волосами в сверкающих каплях воды – щурится на солнце, улыбается, что-то говорит, но звука нет – кино немое, черно-белое…

– Ты что-нибудь видел? – спросил притихший Лешка Добродеев уже на улице.

– А ты?

– Черт его знает! – искренне ответил он. – Вроде видел… а может, и нет. Не знаю! А ты?

– Отца видел. Мы часто ходили на реку…

– И что ты думаешь? – Он смотрел на меня с жадным любопытством.

– Ничего. Не знаю. Не верю я в эти штуки…

– Я тоже не верю, но говорят разное.

– Пишут тоже разное, – уколол я его. – Сон разума. Будешь ведь писать?

– Конечно, буду. Город полон слухов, все просто в истерике.

– Сделаешь ему рекламу? Это он тебя попросил? – догадался я.

Лешка пожимает плечами и не отвечает. Жулик! Ему все равно, о чем писать, лишь бы платили. Он всегда раздражал меня всеядностью и жадностью во всем – в знакомствах, шмотках, застольях. Мы холодно прощаемся и расходимся. Удивительно, что это меня так задело. Расходимся, как оказалось, на долгих семь лет. До сегодняшнего… Нет, уже вчерашнего вечера, когда наши дорожки снова пересеклись. Мои и Колдуна…

…Я уступил актрисе спальню. Постелил себе в кабинете. Она принимала душ, кажется, напевала что-то. Чувствовала себя как дома. Простыня была шуршащей и ледяной. Давно я не спал на диване. Я чувствовал себя последним дураком, невольно прислушивался к звукам из спальни, но лежал неподвижно, прикованный к жесткому дивану. Вспоминал…

Глава 5
Анечка

Миша молчал почти всю дорогу. Только и спросил: «Может, ко мне?» Я виновато ответила, что мама волнуется, и он кивнул, соглашаясь. Я тоже молчала. Только сейчас я испугалась по-настоящему. Я не понимала, как могла отдать ребенка… все получилось так быстро! Бедный Павлик! А если бы этот Хмельницкий оказался негодяем? А если бы он мне не открыл? Я прижала ладони к горящим щекам и покосилась на Мишу. Миша… сильный, надежный, немногословный, глаза прищурены. Человек-скала. Четкий профиль, мощный разворот плеч. Руки… Сильные надежные руки спокойно лежат на руле. Он ни о чем не спросил, хотя любой другой на его месте… Я не пришла на условленное место, не позвонила, исчезла и проявилась лишь в полночь, причем позвонила из квартиры постороннего мужчины, который затем проводил меня к машине. Я ему благодарна – можно собраться с мыслями и объяснить, что произошло, осторожно выбирая слова. Без особого урона для репутации. Ну, что-нибудь вроде того, что Хмельницкий на самом деле отец Павлика, и я, зная об этом и принимая во внимание то, что актриса Ананко… Ох, если бы! Не умею я врать. А сегодняшний вечер… уже вчерашний, навсегда останется кошмаром всей моей жизни. А вдруг узнает заведующая, Алина Эдуардовна? Вдруг актриса Ананко пожалуется, что я отдала ребенка неизвестному лицу? А вдруг этот Хмельницкий расскажет ей, что я ткнула ему Павлика и удрала? И нагрубила? Похолодев, я представила себе собрание сотрудников с повесткой дня: «ЧП в нашем коллективе» о нерадивом и легкомысленном сотруднике… сотруднице, которая своими руками… чужого вверенного ей ребенка… отдала неизвестно кому, первому встречному, который даже не являлся его отцом! В президиуме – пострадавшая заплаканная мать, актриса Ананко, и псевдоотец, тот самый Хмельницкий Артем Юрьевич.

У моего дома Миша спросил:

– Может, расскажешь?

Он повернулся ко мне. Спокойный, деловитый… Иногда мне кажется, что у Миши нет чувства юмора – он никогда не смеется над шуточками из телевизора и не рассказывает анекдотов, но мама говорит: «Слава богу, что нет, ведь смех без причины… сама знаешь. Смеются бездельники и эстрадные комики – первым нечего терять, вторые зарабатывают. А Миша весь в мыслях о деле».

Он смотрел на меня серьезно, чуть сведя брови, такой значительный, мужественный… Я подумала, что мама права! Мне повезло с Мишей. Он надежный, сильный и… Впрочем, я, кажется, об этом уже говорила.

– Я отдала ребенка чужому человеку, – сказала я. – Павлика Хмельницкого…

– Ты отдала ребенка из детского садика чужому человеку? – уточнил Миша. – Зачем?

– Я думала, это его отец.

– Почему ты так думала?

– У них одинаковая фамилия.

Жалкий лепет! Мишины лаконичные, бьющие в цель вопросы и мои жалкие ответы… Зачем, спрашивается, ему такая нескладеха? Мама говорит, скажи спасибо. И еще: поженились бы вы, что ли. В смысле, железо надо ковать, пока горячо, а то ведь он и передумать может, такого с руками оторвут. Можно подумать, маме не терпится выпихнуть меня замуж. Отдать в хорошие руки. Вообще-то не терпится. У Миши руки хорошие – надежные. Я вспомнила, как мы познакомились… Я пришла купить стекло – сквозняк захлопнул балконную дверь, и окно разбилось. В магазинчике меня встретил крупный мужчина, оказавшийся хозяином. Он стал обстоятельно расспрашивать о двери, стекле, размерах… Про размеры я не подумала, и пришлось показать руками, какие они. Он спросил, а кто будет вставлять? В смысле, мужики в хозяйстве имеются?

Кончилось тем, что он кликнул из подсобки помощника, погрузил в машину стекло, и мы поехали. Я сказала, ну что вы, не нужно, но он веско ответил, что как раз собирался в ту сторону и ему по дороге. Он молчал все время, а я искоса поглядывала… вернее, рассматривала его волевое мужественное лицо, красивые руки… Это было около года назад. За это время я убедилась, что Миша очень хороший человек, а мама считает, что он настоящее сокровище, что за ним как за каменной стеной и мне страшно повезло. Я вздыхаю…

Мы приехали. Мама оторопело уставилась на незнакомца. Миша поздоровался и спросил, где пострадавшая дверь с выбитым стеклом. После чего снял обувь и прошел в комнату. Мама засуетилась, предлагая чай или кофе, а то позавтракать или даже пообедать. Миша с серьезным лицом мерил стекло, резал, вставлял. Причем молча. У нас есть сосед Эдик, мастер на все руки, веселый, довольный жизнью, всегда подшофе, его мы и зовем починить дверь или подкрутить текущий кран. Рот у Эдика не закрывается. Он сыплет шутками и анекдотами про соседей и жену, которую называет монстром. «Монстр купил купальник на три размера меньше! Умора!» – говорит Эдик. «Монстр уехал к теще! Гуляем!» «Монстр смотрит по телику всякую дурню и ревет! Показывают же, прости-господи!»

Его жена – приятная блондинка с непроницаемым лицом – работает в библиотеке, и вся, видимо, там, в литературе. На монстра не похожа. Иногда я думаю: что, интересно, держит их вместе – простого парня Эдика с душой нараспашку и замкнутую библиотекаршу? Любовь? Он называет ее «монстр», а как она называет его? Я попыталась придумать ему прозвище… Мачо, Сантехник, Гуляка, Юморист… Не знаю. Мама говорит, что замуж в наши дни выйти очень трудно, с радостью пойдешь и за Эдика. Это спорно, конечно, она преувеличивает. Но действительно трудно. В нашем городе просто нет приличных женихов. А тут Миша, кругом положительный, очень приличный, с умелыми руками и, главное, трезвенник! Я уверена, что мама тут же стала прикидывать, как было бы хорошо, если бы Миша… Одним словом, она накрывала на стол в гостиной и вела хитрый дипломатический разговор с дальним прицелом, между прочим выясняя, женат ли, как бизнес, перспективы на будущее, наличие любимой женщины. Миша отвечал прямо, скупо, точно. Сведя брови и хмурясь, прикидывая, сколько «откусить» от стекла, обстоятельно перемеряя по семь раз. Когда держал во рту гвоздик, то просто кивал.

Моя мама мастер в ателье – как вы понимаете, там одни женщины, и заказчики тоже женщины, и в кулуарах крутится немерено всяких историй из жизни города: кто с кем сошелся-разбежался-бросил-развелся-женился. И мораль каждой истории: очень трудно теперь с мужиками! Нет их больше. Не выпускают. А те, что есть, – не просыхающие, ленивые, врущие, и нет им веры. И самое главное, не хотят жениться. Мама разбирается не только в моде и фасонах, она разбирается также и в мужчинах. Мой отец ушел, когда мне было четыре года, потом был дядя Андрей, потом дядя Сева… еще добавить сюда мужей и знакомых ее подружек… не подумайте худого – в том смысле, что подружки приходили, пили чай, жаловались, плакали и просили у мамы совета. Короче, опыт у нее колоссальный. И тут вдруг Миша со стеклом! Невооруженным взглядом видно, что не пьет, серьезный, трудяга, бизнесмен, такому можно верить. Мама сразу смекнула, что Миша приехал не просто так. Э, нет! Нас не проведешь.

Потом мы сидели за столом. Мама достала бутылку вина, снова с дальним прицелом, но Миша сказал, что он за рулем. И вообще, это лишнее. Похвалил тушеное мясо с овощами, сказал, что сам умеет готовить, но у нас лучше. Мама тут же заявила, что готовила я. Они разговаривали, я сидела молча. Не умею я с мужчинами… Я попросту находилась за столом как посторонний предмет, испытывая неловкость за маму – уж очень откровенно она расхваливала меня… он же не дурак, все понимает.

Все наши проблемы она решает через клиенток – и мою английскую спецшколу, и вуз, и даже учеников – я подрабатываю репетитором, деньги всегда нужны. Мама следит за моими нарядами и мечтает устроить куда-нибудь переводчицей. Ей уже твердо обещали. А я не хочу – мне нравится в детском саду. Мне кажется, у малышей положительная аура.

Мы обе вышли проводить Мишу до машины, и мама взяла у него обещание прийти к нам в следующее воскресенье обедать.

– Анечка, какой замечательный парень! – сказала она, когда мы остались одни. – Умница, красавец, при деле. И не женат. Господи, как бы я хотела, чтобы у вас все получилось! – Она вдруг обняла меня и расплакалась. – Пусть хоть ты будешь счастливой!..

– Зачем ты отдала ему ребенка? – снова спрашивает Миша.

– Я думала, что это его отец, у них одинаковая фамилия, – снова объясняю я.

– Не понимаю, – говорит Миша, – ты отдала ребенка только потому, что у них одинаковая фамилия? Анечка, ты понимаешь, насколько это серьезно? А если его мать напишет жалобу? Ты же взрослый человек! А если он станет тебя шантажировать? Что он собой представляет?

– Не знаю, нормальный человек… банкир.

Я устала, хочу домой, я чувствую себя полнейшим ничтожеством, прислоняюсь к Мишиному плечу и всхлипываю.

– Ладно, проехали, – говорит он. – Глупая… Господи, какая же ты еще глупая. Знаешь, я давно хотел тебе сказать, Анечка, бросай ты свой детсадик! Ни уму, ни сердцу! Мне в магазине нужен реализатор, Родьку я выгоню. Будет семейный бизнес. С твоей мамой я уже говорил, она не против.

Не против? А как же карьера переводчика?

Я не отвечаю. Я полна событиями вечера, хочу под горячий душ и в постель. Но Миша настроен серьезно, ему хочется обсудить наше будущее.

– И насчет свадьбы… Я бы не стал устраивать банкет, – говорит он. – Как ты на это смотришь? Сама понимаешь, времена сейчас сложные. Можно в домашнем кругу… Как ты думаешь? И мама согласна.

Он называет мою мать «мамой». Он уже член семьи. Мама называет его Мишенькой. Они обсуждают проблемы вдвоем, а потом доносят до моего сведения. В их глазах я маленькая, неопытная, домашняя… вроде кошки.

– Я не против, – говорю я, страстно желая только одного – оказаться дома.

– Что тебе подарить? – спрашивает Миша.

– Не знаю…

– Знаешь, я испугался, – вдруг говорит он. – Ты себе не представляешь, как я испугался! Ты не позвонила, ты просто исчезла! Я звонил маме, она тоже волновалась. Пожалуйста, Анечка, не заставляй нас переживать. Я уже думал, что с тобой что-нибудь случилось. Я тебя очень люблю!

– Я тебя тоже люблю, – шепчу я и невольно вздыхаю, вспомнив, что актриса Ананко осталась у этого человека… Хмельницкого Артема Юрьевича. Он проводил меня, вернулся домой, предложил ей чай или кофе… а потом… потом…

«Конечно, ведь она такая красавица, – думаю я. – Умная, талантливая, смелая женщина, у которой интересная жизнь». Я представляю, что я – талантливая, смелая, умная и красавица, и мне вдруг позвонил ночью неизвестный человек и сказал, что мой ребенок у него в руках… Я представляю, как мчусь спасать ребенка, вбегаю в квартиру этого человека, в отчаянии пролетаю через бесконечные комнаты, красиво падаю на колени перед спящим мальчиком и… Тут мне приходит в голову, что я никогда не забыла бы о своем сыне и вовремя забрала бы его из детского садика. Я вдруг представила себе, что Павлик мой сын. Ласковый славный Павлик с застенчивой улыбкой, а его отец… Меня обдает жаркой волной, сердце застревает в горле, я судорожно вдыхаю…

– Ну все, все, будет, – говорит Миша, обнимая меня. – Все в порядке. Слава богу, все позади. Но ты должна мне пообещать, Анечка, что никогда… сначала надо думать, а уж потом… честное слово… тебе будет лучше в магазине… я решил… и твоя мама тоже так считает…

До меня долетают лишь отдельные слова, бубнящий голос Миши напоминает голос из севшего мобильника. Мне жарко, я сжимаю кулаки, лицо мое горит… да что же это такое?

Глава 6
Алиса

С ней меня познакомил, разумеется, вездесущий журналюга Леша Добродеев. Других знакомых журналистов у меня нет. Дело было в городском парке во время народного гулянья – Дня города, кажется. Казимир и Лена вытащили меня на обед в «Прадо», где брат хватил лишку, и они поссорились, а я потихоньку сбежал, послонялся бездумно по городу, и толпа притащила меня в парк. Тут-то мы и встретились – Леша Добродеев с подружкой, как я тогда подумал, и я, ваш покорный слуга. Оказалось, это не подружка, а коллега по цеху, восходящее светило местной журналистики, как он ее представил.

При этом Леша обнимал барышню за плечи и чмокал в макушку, демонстрируя не то нежную дружбу, не то снисходительность старшего и опытного товарища. Она легко вывернулась из-под Лешкиной руки, рассмеялась:

– Алексей Генрихович рассказывал про вас!

– Правда? – преувеличенно удивился я и взглянул на Лешку. – И что же, интересно?

Он поднял руки, сдаваясь, и закатил глаза.

– Так получилось, старик! Эти малолетки… разве им откажешь? Ей нужен положительный герой, домашнее задание такое. Я предлагаю написать обо мне – отказывается. Ну тогда, говорю, Тема Хмельницкий, самый положительный человек в городе… после меня. Банкир, считает деньги на калькуляторе, знает таблицу умножения, к тому же холост. И самое главное – вышивает крестиком, хобби такое! Положительнее не бывает.

– Вы действительно вышиваете крестиком? – Она смотрела на меня с любопытством, даже рот открыла.

– Вышиваю на досуге, – ответил я скромно. – Знаете, очень успокаивает нервы.

– Хочешь посмотреть? – спросил интриган Лешка, подмигивая мне.

Она кивнула неуверенно, переводя взгляд с него на меня, не вполне веря.

…Ее готовность верить поражала меня. Я всегда считал, что наивность, глупость, доверчивость – птенцы из одного гнезда. Видимо, в силу профессии: люди, имеющие дело с цифрами и деньгами, обычно недоверчивы. Алиса была доверчива и наивна, но далеко не глупа. Подумав, я понял, что наивность и доверчивость проистекают от недостатка жизненного опыта, а глупость – это вроде таланта, пожизненно, и никуда от нее не денешься. Она действительно поверила, что я вышиваю крестиком, и я потом часто подтрунивал над ней, а она отбивалась, крича: «А что тут такого? Неужели не бывает банкиров, вышивающих крестиком? Гипотетически?» – «Ну, разве только гипотетически», – отвечал я.

Она мечтала стать журналисткой – мотаться по всей планете, раскапывать замечательные истории, открывать тайны, встречаться с потрясающими людьми. Образования у нее было всего ничего – средняя школа и какие-то сомнительные скороспелые литературные курсы, но тексты ее, неровные, дерганые, часто путаные, задевали нестандартностью и необычным ракурсом. Лешка, которому образности мышления тоже было не занимать, сказал, что Лиска… Он называл ее всякими смешными именами, производными от Алиса – Лиска, Лиса, Лисичка, Лисенок, а то и Лисюк… что Лиска рожает свои материалы, стоя на голове на перилах балкона и подглядывая через окна за происходящим в соседнем доме. Он устроил ее в желтоватый «Вечерний курьер», и она щенком моталась по городу в поисках материала, причем хваталась за самые странные темы. К моменту нашего знакомства она успела написать о городских очистных сооружениях; о реке в половодье, которая тащит поваленные деревья, дома, собачьи будки и всякие другие предметы – причем с философской точки зрения; о местном женском монастыре и его настоятельнице – бывшей рабочей текстильной фабрики, которой было видение; о творчестве психически неполноценных из областной лечебницы и устроила аукцион их картин, что положительно отразилось на бюджете заведения; о карликах, клеящих коробки в кустарных мастерских.

А потом дошла очередь до меня: Лешкина протеже задумала серию «Земляки» и уже написала о необыкновенном бомже, о пожилой певице, потерявшей голос, одинокой и больной, об американцах, которые невесть с какой радости поселились в нашем городе – один архитектор, другой программист. Приехали навестить друзей и остались, продолжая работать в своих американских фирмах виртуально, завели друзей, каждый день тусовки – говорят, здесь у вас больше свободы и нормальных людей. Теперь ей понадобился бизнесмен, и Лешка подсунул ей меня. Я воспротивился, Алиса настаивала. Лешка, в восторге от интриги, подначивал нас обоих.

Через неделю он вдруг позвонил и попросил приютить Алису на пару дней – ей пришлось съехать с квартиры, так как муж хозяйки стал проявлять к ней интерес «как к женщине», сказал Леша, и бедняжка оказалась буквально на улице. И уже три ночи ночует в редакции на старом продавленном диване. Я рассмеялся – интерес? Как к женщине? К этой пигалице?

Она переселилась ко мне в тот же вечер, притащив чемодан и спортивную сумку. Я уступил ей свой кабинет, а потом позвал ужинать. Она отказалась, сказав, что не голодна. Я, недолго думая, взял ее за руку, привел на кухню и приказал накрыть на стол. Она, скованная, шарила в буфете и роняла на пол вилки и ножи, а я жарил картошку и отбивные. Потом мы сидели за столом, я – откровенно ее разглядывая, она – уставившись глазами в тарелку. На ее руке выше локтя я рассмотрел изрядный синяк.

– Никак драка была? – спросил я.

Она бурно покраснела – щеками, ушами, шеей, и я невольно рассмеялся, так как давно отвык видеть краснеющих барышень. Как-то само собой получилось, что я стал говорить ей «ты». Она не ответила, только дернула плечом. Я хотел развить тему, но вовремя прикусил язык, вспомнив о хозяине квартиры, от которого она сбежала. И впервые посмотрел на нее, как на бесхозное беззащитное и одинокое существо неопределенного пола, с торчащими лопатками, в линялой футболке и старых джинсах, которое мотается по съемным квартирам, не чувствуя себя при этом ни обделенным, ни неудачником. И почувствовал, как невольно перехватило горло.

Я спросил ее о родителях, и она с набитым ртом ответила, что мама умерла четыре года назад, отца никогда не было, а есть дядя Паша, их друг, классный мужик. И жили они в Зареченске, откуда она уехала полтора года назад, чтобы хлебнуть карьеры журналиста, так как, похвасталась Алиса, ее сочинения были лучшими в школе, и их русалка… то есть учительница русского языка, всегда говорила, что она далеко пойдет, а кроме того, она неоднократно печаталась в районной прессе.

Девчушка перестала стесняться, наворачивала так, что сердце радовалось, и я поймал себя на том, что любуюсь ею, втайне посмеиваясь больше над собой, чем над ней. Полный удивления и умиления, я подтрунивал над Алисой и подначивал ее. Она отбивалась не без остроумия, и мы хохотали до слез.

Я – черствый человек, педант, банкир, привыкший иметь дело больше с цифирью, чем с живыми людьми. Допускаю, что в последнее время я отвык от общения не по делу, а ради трепа – не умею, жаль потраченного впустую времени, да и не с кем общаться. Мне никогда не хватало легкости, а сейчас тем более. Казимир считает, что я забурел. Он время от времени знакомит меня с женщинами… как я подозреваю, своими бывшими, к которым потерял интерес. Отстегивает с барского плеча, так сказать. Я реагирую по-разному, иногда отношения продолжаются месяц-другой, но ни разу у меня не возникло желания, чтобы очередная подруга переселилась ко мне. Ни разу. У меня тянулся долгосрочный роман с одной милой женщиной моего возраста, мы виделись раз или два в неделю, иногда ужинали в ресторане, но никаких планов на будущее не строили. Такие отношения устраивали нас обоих – как ни мало человек пользуется свободой, все же терять ее не спешит.

После ужина Алиса вымыла посуду и шмыгнула в кабинет. А я ушел в спальню. Взял томик Чехова, читал, невольно прислушиваясь к ее передвижениям по квартире. Я слышал, как она на цыпочках пробежала в ванную, потом обратно. Она пробуждала во мне невольное любопытство, словно пришелец с другой планеты. Увидев инопланетянина, я бы подошел рассмотреть его поближе, хотя и не верю в них. Наша ситуация была сходной, и я не смог бы ответить на вопрос, что именно меня в Алисе интересует, даже себе самому. Пришелец или молоденькая женщина?

На другой день она принесла пельмени и пригласила меня на ужин. И заявила, что почти представляет, что именно напишет про меня. Все считают банкиров стяжателями и жмотами, но они вовсе не такие злые и черствые, а наоборот, есть среди них вполне даже ничего, гуманные и воспитанные люди, готовые отдать ближнему последнюю рубашку. И она сумеет найти такие слова…

И тут она вдруг расплакалась. Сморщила нос, распустила губы и всхлипнула. Я слегка опешил, потом поднялся с табуретки, подошел к ней, погладил по голове. Она затихла, даже дышать перестала, а я вдруг поцеловал ее. К моему удивлению, она горячо ответила…

Она была не в моем вкусе и малолетка вдобавок, как говорил Лешка. Да и я был далек от ее взглядов на спутника жизни или сексуального партнера, как эта нахалка однажды выразилась. Но существовало, значит, что-то, что держало нас вместе, несмотря на шестнадцать лет разницы. Для меня Алиса… Лиска… являлась представителем чуждого племени молодняка, о жизни которого мне было не известно ровным счетом ничего. Я слишком рано стал зарабатывать, и часть жизни, состоящая из забубенных развлечений, дискотек, травки, тусовок и скорого секса, ускользнула от меня – я просто не имел свободного времени. Я упоминал, кажется, что у меня была подруга – серьезная, красивая, сильная женщина, знающая себе цену, директор компании учебных программ, всяких «как начать бизнес», «поднять показатели», «расширить, увеличить, добиться» и так далее. Мы были людьми одного круга, воспринимали жизнь одинаково, понимали друг друга с полуслова. Она была замужем – муж обитал нелегалом где-то не то в Европе, не то на Брайтон-Бич, и они не разводились по одной-единственной причине – руки не доходили.

И тут вдруг как снег на голову на меня свалилась Лиска. С ее нестандартным видением окружающей действительности. С ее удивительно наивным нахальством и незащищенностью, о которой она не подозревала, но которая сразу же бросилась в глаза мне. У нее не было ничего! В самом прямом смысле слова – ничего! Квартиру она снимала, заработанные малые деньги тут же тратила, носила джинсы и футболки, из ценных вещей у нее имелись мобильный телефон и диктофон. Причем диктофон ей подарил Лешка Добродеев – просто так, от широты натуры. Любовниками они не были. На мой прямой вопрос он так же прямо ответил, что ему нравятся зрелые опытные женщины, а не такие соплячки, как Лиска, которая, скорее всего, еще девственница – боже упаси от таких!

Я наблюдал ее и диву давался – она жила сегодняшним днем! Ни планов на будущее, ни мыслей о заработке, сбережениях, возможных болезнях, когда понадобятся деньги, о покупке квартиры, машины – ничем этим она не забивала себе голову. Правы те, кто говорит, что счастье – талант, который сам по себе не зависит от денег, любви или удачи. Наверное, все как раз наоборот – деньги, любовь и удача зависят от этого таланта. А скорее всего, они и вовсе не связаны. Моя банкирская голова возмущалась, а душа… или что там у нас внутри? – была озадачена и тронута, и что-то вроде жалости проклюнулось и пустило росток. С моей точки зрения, такие, как Лиска, – не настоящие люди, способные выплыть в море житейском, а лишь экспериментальные модели человека, выпущенные по недосмотру из мастерских природы в реальную жизнь. Мне постоянно казалось, что с ней что-нибудь случится – я стал бояться, торчал у окна, высматривая ее на улице, строго отчитывал за исчезновения, за то, что не позвонила, за то, за се, за одно, за другое, пятое-десятое, напоминая не счастливого любовника, а скорее занудливого отца-одиночку.

А ведь мы были счастливы, понял я уже потом, когда Лиски не стало. Ослепительно, радостно, восторженно счастливы…

…Я уснул, когда за окнами проступил серый рассвет. В восемь меня разбудила актриса Ананко. Кстати, ее зовут Рената, вспомнил я. Она деликатно постучалась, после чего всунула голову в дверь и прощебетала:

– Завтрак на столе!

Бессонная ночь не сказалась на ней – была Рената свежа, как цветок после дождя. Из зеркала на меня мутно уставилась собственная хмурая небритая физиономия. Голова была налита свинцом, спину ломило – диван, на котором так удобно сидеть, оказывается, не пригоден для сна. Плюс острое недовольство собой и неловкость перед актрисой – вместо того чтобы воспользоваться подвернувшимся случаем, я по-ханжески промучился на диване. Она теперь подумает, что я… гм… несостоятелен. Или чего похуже.

Растершись после душа, я потянулся было за халатом, но на обычном месте его не оказалось. Чертыхнувшись, я выскочил из ванной, обмотанный полотенцем, и, оставляя мокрые следы, побежал в спальню. Кровать была застелена, подушки расставлены по-другому, пахло незнакомыми духами. Я поспешно одевался, косясь на дверь.

Рената в моем халате сидела за столом, подперев руками голову. Она, похоже, уже полностью освоилась. Рядом с ней смирно сидел мальчик. «Павлик», – вспомнил я. Он уставился на меня круглыми глазами.

– Привет, Павлик! – бодро сказал я.

– Привет, – прошептал он и опустил голову. Робкий – в отца, видимо.

– Я чудесно выспалась! – заявила Рената, и я тут же заподозрил насмешку, но на лице ее было одно простодушие. Я еще раз подумал о том, что она потрясающе красива.

От моего чувства неловкости вскоре не осталось и следа, наоборот, мне казалось, что мы знакомы чуть ли не с детства. Она, как заботливая хозяйка дома, наливала мне кофе, Павлику – молока, намазывала на хлеб мед – я не помнил, чтобы у меня был мед, видимо, она основательно пошарила в буфете. Мы смеялись и болтали ни о чем, и я поймал себя на мысли, что давно не чувствовал себя так легко.

Когда я допивал третью чашку, в дверь позвонили. Пришла мама. Она, окинув меня прокурорским взглядом, спросила:

– Ты не один?

Они рассматривали друг друга целую вечность, и мама сказала дрогнувшим, слегка обиженным голосом: