Среди восковых фигур

Глава 7
Поиски смысла

Вдруг взорвался айфон Федора, лежащий на столе у компьютера, и он вздрогнул. Взглянул на часы – они показывали четыре утра. Звонил фотограф Иван Денисенко.

– Философ, спишь? В такую ночь? – Ивана, похоже, распирало от восторга. Кроме того, он был изрядно пьян. – Выйди на балкон, посмотри, какая луна! Помнишь, песня такая была, сто лет назад. «Посмотри, какая луна»… Сейчас! Гварде ке люна! Помнишь? Классика! Какой-то итальянец пел. Про любовь и про море. Тото, вроде.

Песню Федор помнил. Иван заревел дурным голосом, страшно фальшивя. Споткнулся и замолчал.

– Что-то случилось? – скучно спросил Федор. Общаться с нетрезвым Иваном ему не хотелось. Настроение после посещения музея было на нуле. Перед глазами у него стояло напряженное лицо Мироны, рождая смутное беспокойство, природы которого Федор объяснить не мог.

Иван оборвал пение.

– Луна, говорю, сумасшедшая. А ты чего? Работаешь? Или спал? Как тебе мастер? Человечище! Личность! Скажи?

– Личность. Ты знаешь, который теперь час?

– Уже светает, мой юный друг. Бледная луна заходит и прячется в дебрях, уступая место… э-э-э… рассвету. Я в парке. Выходи, Федя! Посмотрим вместе на восход солнца. Река… с ума сойти! И небо уж бледно, и краски… э-э-э… тоже с ума сойти. Я вышел пофоткать. А воздух! М-м-м! Полный штиль, даже птички молчат. Выходи, философ!

– Я уже сплю, – соврал Федор.

– Не свисти, ты сидишь в компе, я тебя знаю! – обличил Иван. – А то я сам сейчас, хочешь? Настроение пацанское! Хочется жить, творить и любить. Прыгать в прорубь! У меня скоро персональная выставка, Мишаня Кротов, мой дружбан, обещал подкинуть. Классный мужик! Я тебе говорил.

– Михаил Кротов? – встрепенулся Федор. – Строительный бизнес?

Вот это поворот!

– Ну! Знаешь?

– Знаю. Я сейчас выйду. Жди на террасе.

– Жду! – обрадовался Иван. – Давай!

Спустя двадцать минут Федор обнаружил спящего фотографа на террасе с видом на реку. Тот громко храпел, свесив голову на грудь. Расчехленная камера лежала на скамейке рядом. Федор сел, рассматривая спящего Ивана. Тронул его за плечо. Иван не отреагировал. Федор нажал сильнее. Иван открыл глаза, поплямкал губами и недоуменно уставился на Федора.

– Федя? Ты, это… Который час?

– Четыре сорок пять.

– Четыре? – Иван повел вокруг мутным взглядом. – А где люди?

– Четыре утра.

– Утра?! Какого хрена! Нич-ч-чего не понимаю! – сказал он с чувством. – А ты тут как?

– Ты позвонил и предложил встретить вместе рассвет, помнишь?

– Не очень. И ты вышел?

– Как видишь.

– Ага, вижу. Водички нету? Сушняк проклятый давит.

– К сожалению, не подумал. Тут недалеко круглосуточный универсам, пошли, купим.

– Ага, пошли. Ты только посмотри, какой сумасшедший восход! Это же сюр какой-то, чес-слово! Краски! Воздух! Река… Смотри, туманчик! Теплая… Господи, это же с ума сойти! А народ спит и ни хрена не видит! Федя, я поработаю, посиди пока.

– А вода?

– Черт с ней! Потерплю.

– Ладно, – решил Федор. – Работай, я схожу в лавку.

– Ой, спасибо! – обрадовался Иван.

Федор вернулся через двадцать минут с двухлитровой бутылкой минеральной воды. Иван щелкал камерой, перевесившись через парапет. Федор окликнул, Иван резво обернулся. Схватил бутылку, припал. Пил, обливаясь, постанывая от наслаждения.

К изумлению Федора, фотограф выпил всю воду, утерся и упал на скамейку:

– Спасибо, Федя. Век не забуду.

– Что там у тебя за выставка? – приступил к делу Федор.

– Какая выставка? Осенний альбом?

– Нет, ты говорил – в художественной галерее. Упоминал, что есть спонсор…

– Миша Кротов! Есть! Классный мужик, понимающий. Я его учил держать камеру…

– Вы дружите?

– Спрашиваешь! Даже ночевать у него оставался, когда меня один псих с топором искал, приревновал к супружнице. На две-три ночи.

– А его жена не против?

– Жена… – Иван громко вздохнул. – Нет жены, Федя. Умерла четыре года назад, царствие ей небесное, хорошая была женщина. С тех пор Миша один.

– Один? Молодой, здоровый, успешный – и никого? Верится с трудом. Должна быть подруга, ты просто не в курсе. – Федор испытывал неловкость, давя на Ивана, и оправдывал себя только тем, что старается для пользы дела.

– Какая подруга? – Иван воззрился удивленно. – Нету у него никакой подруги! До сих пор помнит Ленку. Да у него на баб времени нет! Замыслы, планы, голова кругом. Финансовый гений! Миллионер! Хотя… – Иван задумался. Федор молчал, ждал. – Я его с месяц не видел, может, и завелась. С другой стороны, я приводил к нему барышню от Регины, красотка редкая, а он не повелся, вульгарная, говорит, и глупая. Как пацан малолетний, честное слово. Интеллект ему подавай!

– Иван, тут такое дело… – Федор прикидывал, как сказать про смерть Кротова.

– Федя, что случилось? – Иван неожиданно трезво взглянул на Федора. – Не крути! А то и в парк вышел, и вопросы всякие… Ну? В чем дело?

– Иван, Кротов умер. Позавчера. Подозревают самоубийство.

– Как умер?! – Потрясенный Иван вскочил, уставившись на него. – Я же с ним разговаривал по телефону… когда? Три дня назад! Что значит умер? Не мог он умереть! О чем ты, Федя? Может, однофамилец?

– Михаил Андреевич Кротов, строительный бизнес, живет в «Октавии»…

– Он! Миша Кротов… Ничего не понимаю! Как это? Говоришь, самоубийство? Какое, на хрен, самоубийство! Не верю! Не тот человек! Боец! Как?

– Сядь, – Федор похлопал рукой по скамейке. – Поговорим. Как? Наглотался таблеток. Нашли утром в постели.

– Это же… – Иван упал обратно на скамейку. – Федя, что же это творится? Уму непостижимо! Почему самоубийство? Может, случайность?

– Может, но не думаю. Поверь, это была не случайность.

– Но почему?! Мы с ним так хорошо посидели пару недель назад… Что-то с бизнесом?

– Нет. С бизнесом все в порядке. Понимаешь, Иван…

– Ну! Неужели баба?

– Как будто.

– Ни за что не поверю! Он все еще помнит Лену, какая, на хрен, баба! Откуда? Я бы знал.

– Ты сказал, пару недель назад… Точно не помнишь, когда? И где?

– У него дома, я принес показать работы. А когда… – Иван задумался. – С месяц будет, в середине июля должно. А кажется, совсем недавно. Никакой бабы не было, он бы сказал!

– Она вскоре появилась. Случайная встреча в парке, приезжая, бездомная, он предложил ей пожить у себя…

– Бомжиха? Ты чего, Федя? Я знаю Мишку, он аристократ, он бы не потащил к себе первую встречную…

– Она приехала к своему парню, а тот исчез. Она сидела в парке и плакала. Так они познакомились, ну и…

– Подожди, откуда дровишки? – Иван, прищурясь, уставился на Федора. – Ты его знал?

– Нет. Несколько дней назад он пытался подать заявление об исчезновении этой девушки…

– В каком смысле заявление?

– В прямом. В полицию. После двух недель в его доме она исчезла. Он рассказал о ней моему бывшему коллеге, а тот мне. Любовь с первого взгляда, женщина его мечты, красавица, умница… Капитан Астахов, мой бывший коллега, прошелся по дому, осмотрелся и не нашел никаких следов пребывания в доме Кротова женщины. Позвонил его домоправительнице, она очень удивилась и сказала, что никакой женщины у них в доме не было. Деловой партнер Кротова тоже ничего о ней не знает.

– Чертовщина какая-то… – изумленно пробормотал Иван. – А соседи? Охрана? Хоть кто-то ее видел?

– Нет вроде.

– Так что же это получается… Была она или не была? Или фантом?

– Пока рано говорить. Мы не знаем. Хотя…

– Миша не такой мужик, чтобы вот так с ходу влюбиться, – сказал Иван. – Он осторожный, скупой на эмоции, очень спокойный. Я бросаюсь как в омут головой, ты… – Иван оценивающе взглянул на Федора, – по обстоятельствам, а Миша нет! Не тот человек. Его что, сглазили? Приворот?

– Он говорил, что она необыкновенная, что это любовь до гроба… – Федор осекся. – Рыжая, с длинными волосами и очень белой кожей…

– Лена была рыжая с очень белой кожей. Ты хочешь сказать, что он слетел с катушек? Галлюники? Белочка? И ее в реале не было? Он не пил, Федя! Разве что иногда, как все.

– Партнер сказал, что у него возникли проблемы после смерти жены, но последние три года он был в порядке. Не похоже, чтобы пил. Ты ничего такого не замечал?

– Я? Говорю же, он не пил. Пьяницу завсегда видать. Нормальный мужик. Образованный. Много читал, дома целая библиотека. Еще чего-то там собирал, много ездил… Мы сидели на заднем дворике, трепались за политику и еще всякие городские сплетни. Как водится, принимали слегонца, для настроения. – Федор невольно усмехнулся, прекрасно зная «слегонца» Ивана. – Сделал себя сам, детдомовский. – Иван беспомощно умолк. – Не знаю, Федя, – сказал после паузы. – Ничего не соображаю. Ты меня просто убил. Бедный Мишка…

Они помолчали. Потом Федор спросил:

– Как называется твоя выставка?

– Выставка… Теперь уже и не знаю, – с горечью произнес Иван. – Задумка всей моей жизни. Почти готова. Отдельные работы печатались раньше, теперь собрал в кучу. «Тлен и прах» называется…

– «Тлен и прах»? О чем? Кладбища?

– Нет, свалки.

Идеи у Ивана были престранные. Федор помнил его выставку «Прощание», несколько лет назад получившую первую премию в Торонто. Тогда же состоялось их знакомство. С черно-белых фотографий на зрителя смотрели одичавшие уродливые деревья в заброшенных садах, перекошенные деревянные хибары, провалившиеся ступени, ветхие изуродованные временем резные наличники и остатки ставней… Еще двери! Заросшие паутиной, намертво вросшие в тело стен, никуда не ведущие. Трагичные, отжившие, никуда не ведущие двери. И слепые разбитые оконца. Тупиковость и безнадежность. Отжившая эпоха. Отболело, отстрадалось…

Федора поразил контраст между жизнерадостным краснолицым пьяницей Иваном и глубокой скорбной печалью черно-белых снимков. После такого невольно задумаешься о бренности…

– Ты не представляешь, Федя, какой это пласт, – потряс головой Иван. – Чего там только нет! Искалеченные, отслужившие, брошенные вещи. Скелеты вещей… Мебель, поломанные куклы, одежда, битая посуда. Осколки цивилизации, культурный слой. То, что остается после нас. Однажды я нашел там голубой парик и лиловую бархатную блузу с кружевами, даже перламутровые пуговички были на месте. Отсырела, выцвела, лет сто, не меньше. Разлезлась у меня в руках. Несправедливо все это…

– Что несправедливо?

– Все, Федя. Все несправедливо. Жизнь. То, что человек не знает своего срока. Получается, ты не субъект, а объект. Марионетка на веревочке, и тебя дергают, причем в самый неподходящий момент. Только ты расслабился, настроил планов, почувствовал себя гением, даже влюбился, а тут тебя и… – Иван прищелкнул языком. – И фантомы всякие лезут вдобавок. Чистый сюр.

– Время разбрасывать и время собирать… – неопределенно заметил Федор.

– Вот и Мишка! В расцвете, состоялся, планы, а тут его и дернули. Эх, жизнь-жестянка! – Иван пригорюнился. Сидел, сгорбившись, уставившись в землю. Федор хотел сказать, что «не дернули», а свободный выбор, но вместо этого спросил, желая отвлечь Ивана:

– Как фотосессия у Мироны?

– Нормально, – не сразу отозвался Иван. – Влада хорошая девочка, пластичная, послушная. Мечтает работать у Регины. Ей бы поменьше рот открывать…

– Мирона – личность, ты прав, – Федору была неинтересна Влада, его больше интересовал «восковик».

– Личность. Он спрашивал про тебя. Подозреваю, хочет увековечить. Как тебе его работы? Мы толком и не поговорили…

– Впечатляют. Даже не ожидал. Насчет нутра ты прав, все на лице.

– Именно! – оживился Иван. – Проникает в суть. Думаешь, он демон?

Федор рассмеялся:

– Талант, скорее. Иначе всякий гений – демон.

– Или ангел. Мирона точно демон. Знакомых встретил?

– Встретил. Саломея Филипповна в виде ведьмы…

– Попал в точку! Ведьма и есть. До сих пор, поверишь, как вспомню… – Иван поежился. – Еще?

– Директриса школы бальных танцев…

– Корда! Знаю. Работал с ними. Уникальная женщина. Была знакома с Нуриевым, представляешь?

Федор кивнул.

– Байкер тоже ничего. Это реальный персонаж или фантазия автора?

– Реальный. Костя Рахов. Был, в смысле.

– Был?

– Погиб в прошлом году. Представляешь иронию, Федя? Сбит какой-то гребаной тачкой! Всю жизнь на колесах, на скорости, в авариях, вылетал с трассы, весь переломанный, и в итоге аминь под колесами! Выходил вечером из ресторана, и такая лажа…

– Нашли, кто?

– Не нашли. Мы пересекались два года назад, я делал серию с областных гонок. Отличный чувак был, из железа. В прямом смысле тоже, всякие скобки и стержни в костях. С чувством юмора, что удивительно. Обычно у этих ребят с юмором плоховато. Шутил, что из восковой куклы потомки отольют памятник в случае чего. Одних жен пять штук и детей немерено… – Иван тяжело вздохнул.

– Алхимик тоже ничего, – поспешно заметил Федор, выдергивая Ивана из нулевого состояния.

– О господи! – воскликнул Иван. – Я и забыл! Это же Миша Кротов! Он дал Мироне денег, и тот в благодарность его слепил. Просил пару часов, Миша отказал, терпеть не мог выставляться, да и время западло тратить на всякую хрень. Так, поверишь, Мирона повадился к нему на работу, а потом работал по памяти. Выпросил у меня фотки и слепил. Получилось похоже, но не шедевр, средненько. Но суть, между прочим, ухватил офигенно! Алхимик, ученый, мыслитель… Я затащил Мишу посмотреть, он долго стоял, рассматривал, потом говорит: «Неужели у меня такая перекошенная рожа? И глаза выпученные?» Мы еще поржали. Бедный Миша! – Иван помолчал. Потом сказал с тоской: – Пошли накатим, Федя, а то жить ни хрена не хочется. Тут недалеко суточный подвальчик, неплохое бухло и бармен знакомый. Помянем Мишу…

Глава 8
Дом самоубийцы и разные вопросы

В нашей несуществующей сонной душе все застывшее всхлипнет и с криком проснётся. Вот окончится жизнь…

Сергей Юрский. Все начнется потом…

Федор притормозил. Охранник, сверив номер с записью в компьютере, кивнул, и полосатый шлагбаум стал медленно подниматься.

Он без труда нашел дом под номером четырнадцать. Это была белая двухэтажная вилла в южном стиле, что в наших широтах смотрелось необычно. Низкое крыльцо с колоннами, галерея, тянущаяся вокруг второго этажа с широкими арочными проемами – в них стояли терракотовые вазоны с белыми и лиловыми петуньями, – и красная черепичная крыша с литым коньком. Окна отражали солнечный свет, отчего казались черными дырами в белых стенах. На крыльце и колоннах лежала голубая тень. Федор постоял немного, рассматривая дом, потом поднялся на крыльцо. Скрежетнул ключ, и дверь открылась. На него пахнуло прохладой и сыростью.

Прислушиваясь, он стоял посреди обширного холла. Было очень тихо. Тишина, казалось, звенела тонким комариным писком. Федор подумал, что пустые дома узнаются по пронизывающей их безжизненной тишине, по горьковатому запаху тлена и по особой сосредоточенной и задумчивой печали пустоты. Они затаились, прислушиваются и ждут чего-то.

Ему почудился шелест шагов где-то наверху, он вздрогнул и прислушался. Шелест не повторился. Не иначе девушка-фантом. Иван назвал исчезнувшую девушку фантомом… Красиво.

Федор оглянулся. Неровный, каменный, гранатовый с серыми прожилками пол с маленькими золотыми медальонами-вставками между плит, деревянные темно-коричневые панели, черная металлическая люстра чуть не с сотней лампочек, стилизованных под свечи на длинной цепи, – до нее можно было дотянуться рукой. В центре – круглый стол на одной ножке с сине-белой китайской вазой. Федору казалось, он попал в музей дизайна жилища, и сейчас перед ним один из залов. Интересно, мелькнула у него мысль, кто оформлял интерьер… Или Кротов придумывал все сам? Не забыть спросить у Ивана. Удивительно, что тот не упомянул об этом. Если так, то Кротов был не только успешным бизнесменом, но еще и интересным художником.

Большая кухня, светло-серая мебель, серые под кожу обои, розовый мрамор пола. Небольшая картина в золотой рамке: анютины глазки в низкой белой вазе. Металлический холодильник под потолок. Вряд ли здесь готовили еду. Здесь только пили кофе и смотрели в окно на лужайку…

Большое окно, поднятые жалюзи. Никаких тряпок, пусто и холодно. Через окно виден вымощенный камнем задний дворик, белый плетеный столик и четыре таких же кресла, вокруг кусты, жасмин, кажется. На столике забытая синяя чашка. Об этом дворике упоминал Иван. Все на месте, только хозяина больше нет.

Гостиная поражала размерами и тоже казалась пустой. Высокие потолки, стеклянная стена с дверью, выходящая на лужайку. Кожаные диваны и кресла цвета темного шоколада; темно-красный бухарский ковер с его узнаваемым узором; десятка два восточных ковровых подушек разных размеров и форм на диванах и креслах. Картины. Яркие пятна, последователи импрессионистов, пейзажи в основном. Сочная зелень, синее море, разноцветная толпа. Масло. И снова Федора поразила точность и любовь к деталям – здесь не было случайных вещей, все было выверено, стильно и солидно. Коричневая кожа, багрово-красный бесценный ковер, яркие пятна картин; даже сочная зелень лужайки, казалось, была произведением живописца.

На стене – плазменный телевизор для небольшого кинотеатра, музыкальный центр, в длинном шкафчике коллекция дисков – классика в основном. И фильмотека. Федор просмотрел наскоро: старый Голливуд, в основном фильмы с Гретой Гарбо, Кэри Грантом, Вивьен Ли, Марлоном Брандо. Но есть и новые. В другом ящике два альбома с фотографиями. Федор положил их на журнальный столик, решив оставить на закуску.

Выходя из гостиной, оглянулся, невольно сравнивая дом Кротова с собственной однокомнатной квартирой в большом доме и спрашивая себя, хотел бы он здесь жить. Много света и пустоты. Нет соседей. И еще что-то… Он затруднился со словом. Стоял на пороге, думал. Безжизненность? Холод? Ни брошенного пледа, ни упавшего журнала, ни тарелки с крошками пирога. Он представил, как Кротов приходит каждый вечер домой, аккуратно вешает в шкаф в прихожей плащ, моет руки в ванной, идет в кухню и включает кофеварку. С чашкой кофе идет в гостиную, пустую и холодную. Включает телевизор, выбирает кино. Смотрит в десятый раз культовый «Виктор/Виктория», «Танцы под дождем», «Ниночку», «Звуки музыки», «Царство небесное»…

Потом моет чашку, ставит в сушилку и отправляется в пустую холодную спальню. Принимает душ, ложится, складывает руки на груди, закрывает глаза и погружается в сон. Перед этим принимает снотворное.

Все. Занавес. Ритуал. Порядок. Гармония. И вдруг в его жизни появляется девушка-фантом. Как камень в болото. И – прощай, ритуал, порядок и гармония. Какая гармония, если в итоге смерть… Хотя как посмотреть – смерть в известном смысле тоже гармония.

Была ли, не было ли…

Федор вздыхает.

…На втором этаже три спальни и две ванные комнаты. В двух спальнях задернуты шторы, чувствуется, здесь давно никого не было, в третьей, хозяйской, шторы открыты и видна знакомая яркая лужайка. Массивная рыжего дерева кровать, темно-зеленое атласное покрывало. На тумбочке слева цветная фотография в серебряной рамочке. Смеющаяся молодая женщина в белом платье, по плечам вьющиеся рыжие волосы. Жена Кротова Елена…

В ящике футляр с очками, носовые платки, зарядное устройство для мобильного телефона, пластиковая ручка, пачка аспирина.

Тумбочка с другой стороны кровати совершенно пуста. Как и сказал капитан Астахов, ни волоска, ни конфетного фантика…

Ванная комната выдержана в бело-голубых тонах: мужской купальный халат, полотенца, коврик у ванны. Большое зеркало. Лосьоны, бритвенный прибор, зубная щетка в хромированном стаканчике. Федор открывает дверцу шкафчика: всякие мелочи, щетки для волос, пенки для бритья. Ничего из того, что могло бы принадлежать женщине.

Лестница, которой он вначале не заметил, вела на чердак. Недолго думая, Федор поднялся туда. Наверху под крышей была небольшая комната, скупо обставленная. Стол, два кресла, софа, телескоп с трубой, направленной в круглое окно в скате крыши. Федор приник к окуляру и тут же отшатнулся от ослепительной голубизны, ударившей в глаза…

Нигде никаких следов присутствия женщины. Ровным счетом ничего. Равно как и в спальне. И в гостиной. И в кухне.

Ни-че-го. Ровным счетом.

Кабинет. В отличие от гостиной, скромные размеры. Книжные полки во всю стену, поднятые жалюзи, никаких тряпок, та же зеленая лужайка. Классика отечественная и зарубежная. Много детективов. Книги и альбомы по архитектуре и дизайну. Массивный темного дерева письменный стол, серебряный стакан с отточенными в классической традиции простыми карандашами, которыми никто никогда не пользовался. Серебряная фигурка дракона с развернутыми крыльями, приземлившегося на россыпь бледно-сиреневых аметистовых кристаллов. Одинокая забытая красная компьютерная мышка. Все, что представляло хоть малейший ключ к разгадке смерти Кротова, изъято и изучается криминалистами. Ни на что не надеясь, по инерции, Федор открыл поочередно дверцы тумб большого письменного стола. Аккуратно сложенные бумаги, папки, блокноты…

В небольшом шкафчике две фотокамеры. Пустые. Федор вспомнил слова Ивана о том, что он учил Кротова держать камеру…

…Он подтянул к себе один из альбомов. Рыжая женщина. Жена Елена. Счастливая, смеющаяся, почти всюду в белом. Даже зимой в белой норковой шубке…

И что же это было, спросил себя Федор? Галлюники, как сказал Иван? Тоска по утраченной любви? Алкоголь? Фантом? Или… что?

Зайдем с другой стороны. Кому выгодно? Партнеру… как его? Бураков! Он получает бизнес. А что? Нашел похожую на Елену девицу, подсунул Кротову…

Кви продест? Кому выгодно? Кто выгодополучатель? Взять за горло. Опросить знакомых, возможно, кто-то видел его в компании рыжеволосой – этого Буракова. Походить за ним с неделю. Она должна была получить плату за проделанную работу. Деньги уходят быстро, а Бураков у нее в руках. Можно попросить добавки…

Сомнительно. Откуда он знал, что Кротов влюбится без памяти? Спокойный, высокомерный… Аристократ, сказал Иван. Иван пытался знакомить его с женщинами, да и сам партнер… тоже пытался. А тут вдруг такая вспышка страсти. Похожа на жену… Зоя, кажется. Коля Астахов проверил сводки по области по неопознанным трупам молодых женщин. Ничего. Если она была, то существует кто-то, кто ее видел. Она не бестелесный призрак, значит, должен быть кто-то. И еще одно – допросить с пристрастием охранников! Их трое. Выяснить, кто бывал у Кротова за… за… последний месяц, скажем. Что нам это даст? Черт его знает. Может, ничего. И домработницу.

А может, он не собирался умирать и это все-таки случайность? Капитан сказал, сопли и слезы… нервный срыв? Не похоже! Пустой дом, идеальный порядок, самодостаточность и вдруг слезы и сопли… Любовь? Представить себе, как это – уйти насовсем, а перед этим выпить бутылку водки.

То есть рыжеволосая девушка была, иначе зачем убивать себя? Если это не психоз…

Кротов принимал снотворное, пузырек стоял у него в спальне на прикроватной тумбочке. На нем только его отпечатки пальцев. А вот кто всыпал горсть в бутылку или в рюмку, а потом сунул ее Кротову в руку – вопрос…

* * *

– Это мой дом, – сказала Саломея Филипповна Мироне, открывая калитку. – Милости прошу!

Навстречу им выскочили собаки – черная Альма, которую Мирона уже знал, и рыжеватый большой пес, похожий на овчарку. Альма залаяла, приветствуя гостя, большой пес подскочил и молча обнюхал его, потом разинул пасть и издал странный полузадушенный звук.

– Это Херес, – сказала Саломея Филипповна. – Он у нас не разговаривает, но все понимает.

Мирона положил руку на голову пса, и они стояли так долгую минуту, словно прислушиваясь друг к другу. Пес вдруг отшатнулся и оскалился, потом попятился к сараю.

– Не показался ты ему, – сказала Саломея Филипповна. – Он у нас парень серьезный. Не бойся, не тронет.

Мирона стал посреди заросшего травой двора, озираясь. Старый деревянный дом с трубой, потемневший от времени, небольшие оконца, низкая крыша – можно дотянуться рукой. Длинная веранда, на ней стол и две лавки, поленницы дров по обе стороны. Неровный плетеный тын вокруг двора, колодец с притороченным цепью ведром и отполированной ручкой вертела.

– Нравится? Это не твоя каморка, это воля, – сказала Саломея Филипповна. – Чувствуешь, какой воздух? Садись на веранде, я по-быстрому. А то хочешь, покажу сад. Там много всего, от всех хворей. Пошли!

Она повела его за дом, он послушно шел следом. Там был сад и длинные ряды трав, мало похожих на те, что растут на огороде.

– Мой закут, – сказала Саломея Филипповна. – Зеленая аптека. Это мелисса, – она показала ему высокую траву с мелкими листьями и бледно-сиреневыми цветами. – От нее спишь и на сердце покой. И запах ласковый. Я дам тебе, будешь заваривать. Тебе надо. Это чабрец, там пижма, в самом конце высокие розовые цветы – иван-чай. А эти белые цветы и большие листья – дурман, от спазмов, от бессонницы, но надо осторожно, особенно с коробочками. Вон та белая кашка для желудка, этот вот желтый – зверобой, вон то шалфей, это хвощ, этот, с острыми листьями, в малых дозах от судорог, в больших – яд. Вон там облепиха, калина, мята.

Мирона жадно озирался. В саду пахло травой и сыростью. Он сорвал какой-то листик, растер в пальцах, поднес к носу. Отвел руку – запах был тяжелый, неприятный…

– Это любисток, – сказала Саломея Филипповна. – На Троицу вместе с аиром кладу на пол. Приворотное зелье…

…Они вернулись на веранду.

– Картошку будешь? У нас своя. И рыба, Никитка сам наловил. Это мой внук.

– Помочь не надо? – спросил Мирона.

– Не надо, сама управлюсь. Сейчас я тебе винца домашнего налью, не скучай. – Она ушла в дом. Вернулась через несколько минут с высоким стаканом желтого мутного вина и кувшином. – Сидр, по семейному рецепту. С травками.

Мирона взял стакан, пригубил вино. Оно оказалось довольно крепким, с необычным привкусом не то мяты, не то какой-то другой травы.

Вечерело уже, легкие прозрачные сумерки витали в воздухе. Заметно посвежело, запахло влажной травой и рекой. Дверь в дом была открыта, и ему было слышно, как она там возится. Он попытался вспомнить, когда сидел вот так за столом, в гостях, испытывая чувство уюта и покоя. И еще подумал, что мог бы остаться здесь. И еще о том, что устал… Очень устал. Ноша оказалась непосильной. Остаться и спать прямо здесь, на веранде, на топчане, под звездами, укрывшись старым тулупом. И чтобы на полу лежали собаки. И был теплый дом…

Он вздрогнул, увидев на перилах веранды птицу. Она была неподвижна и смотрела на него в упор круглыми желтыми глазами. Мирона невольно перекрестился. «Не бойся, это До-До, Никиткина сова», – услышал он голос Саломеи Филипповны…

…Они сидели на веранде, пока не наступила ночь. Как он себе и представлял, на черном небе высыпали яркие звезды. Картошка и рыба были съедены, они пили яблочное вино и говорили ни о чем, а больше молчали. Свеча горела в банке, дерганый свет освещал крупную женщину с гривой черных с сединой волос и мужчину напротив, громадного, с мощной грудной клеткой, большеголового, в мешковатой одежде. Оба смотрели на огонь и бог весть о чем думали…