Пациент скорее жив

– Да потому, Агния Кирилловна, что средиземноморский загар вам пришлось бы где-то восполнить, что связано с новыми проблемами. Так что Скандинавия. Кстати, – добавил Лицкявичус, указывая на книжный шкаф, – здесь есть подборка брошюр и путеводителей – советую изучать на сон грядущий.

– К чему такая секретность? – спросила я. – Разве Дэн и мама не могут…

– Не могут! Дело в том… В общем, если мы правы, то вас могут проверить. И тогда ваши встречи с родней будут выглядеть… по меньшей мере странно.

– Хорошо-хорошо, – развела я руками. – А что еще мне следует знать о «себе»?

– Вас уволили из больницы Святого Георгия из-за того, что вскрылась недостача лекарственных препаратов. Да, а еще вы привлекались к суду по обвинению в халатности – по вашей вине погибла пациентка, но вам повезло с адвокатом, и вы получили условный срок, даже не были лишены права на медицинскую практику…

– Суд?! – взвизгнула я. – И вы считаете, что меня примут на работу в Светлогорскую больницу с таким «замечательным» послужным списком?

– На самом деле вы уже приняты, – ответил Лицкявичус. – В отделе кадров лежат «ваши» документы – паспорт, трудовая книжка и заявление. Вам нужно лишь явиться туда, в неврологическое отделение, в понедельник и приступить к своим обязанностям. Вот и все.

– Погодите! – замахала я руками. – Вы же говорили, что меня могут проверить. Разве главврач возьмет на работу медсестру, которая, возможно, убила человека?

– О, мы даже надеемся, что вас проверят! – усмехнулся Лицкявичус. – А иначе зачем было так стараться, создавая вашу «новую» жизнь?

– Но… Я не понимаю!

– Агния Кирилловна, нечистоплотная медсестра – настоящая находка для столь же нечистоплотных коллег. Но только хорошенько запомните: вы ни в коем случае не должны рисковать и изображать из себя разведчика времен Второй мировой. Ваше дело маленькое, а именно: попытаться выяснить, не содержится ли кто-то из пропавших пенсионеров в одном из отделений больницы. Если в данный момент этих стариков нет, то постарайтесь узнать, не проходили ли они через Светлогорку и куда потом делись. Там должны быть либо записи, либо компьютерные данные, и вы попробуйте их отыскать. И еще одно. Слушайте во все уши и смотрите во все глаза: вполне возможно, вам удастся нарыть какой-нибудь компромат на работников больницы. В клинике точно происходят странные дела, даже, пожалуй, темные, но без информации мы ничего не можем сделать.

Напоследок Лицкявичус протянул мне пачку фотографий, которые показывал вчера.

– Запомните эти лица – может пригодиться впоследствии. А пока вам следует вернуться домой и сказать, что вы уезжаете посмотреть на водопады, ледники и все такое. Вопросы есть?

* * *

– Что-то я не пойму, к чему такая спешка? – только развела руками мама, когда я сообщила ей о своем решении. – Ты сегодня в отпуске первый день, даже не успела это почувствовать, а уже срываешься. Кроме того, мне показалось, ты раздумала ехать, ведь Олег не может тебя сопровождать, и…

– Мама, ну где еще я смогу по-настоящему почувствовать, что и в самом деле отдыхаю, если не в путешествии? – как можно мягче прервала ее я. – Что же мне теперь, просидеть целый месяц взаперти только потому, видите ли, что Шилов не сумел вырваться с работы?

– Да я же не говорю, чтоб ты сидела дома, но так сразу…

Дэн воспринял мой «липовый» отъезд спокойно и даже предложил помочь собрать чемодан. Правда, сынуля через несколько минут забыл о своем порыве и умчался куда-то с приятелями, а собираться мне помогала мама – как всегда. Я чувствовала себя чертовски виноватой перед ней, ведь врала собственной матери, но Лицкявичус строго-настрого потребовал, чтобы я держала язык за зубами.

Когда поздно вечером в воскресенье за мной приехало такси, чтобы якобы отвезти в аэропорт, я расцеловала маму и Дэна, постаравшись не затягивать процедуру. Теперь о том, что я нахожусь в городе, будут знать всего несколько человек, и моих самых близких людей, по странной иронии судьбы, среди них не окажется…

– И все-таки зря ты не попросила Славу отвезти тебя, – покачала головой мама, стоя у дверцы машины. – Он бы не отказал!

Это уж точно – мой бывший супруг ни за что не отказался бы от возможности в очередной раз замолить грехи, накопившиеся за те два года, что я барахталась в его проблемах совершенно одна. Только вот мне его присутствие было совершенно не нужно, ведь тогда пришлось бы и в самом деле ехать в аэропорт. Потому что как бы я могла объяснить Славке, что мне требуется совершенно в другую сторону? Хорошо еще, удалось убедить маму и сына не провожать меня на ночь глядя. Только бывшего мужа мне сейчас и не хватало!

К счастью, по пути в «свою» новую квартиру мне никто из жильцов дома не встретился: слишком позднее время. Я прокралась от лифта к двери и дрожащей рукой открыла замок, чувствуя себя взломщицей и нарушительницей всех возможных законов. В присутствии главы ОМР мне было не совсем удобно изучать квартиру, поэтому теперь я включила свет в обеих комнатах и на кухне и принялась бродить по ним, ощупывая каждую вещь и пытаясь привыкнуть к тому, что теперь живу здесь. Мне страшно хотелось знать, кому принадлежит это жилище. То, что его хозяин не Лицкявичус, не подвергалось сомнению – не его стиль! Однако я не обнаружила ни единого предмета, который мог бы рассказать о человеке, на самом деле жившем здесь. Ни единой фотографии или конверта! Тем не менее в книжном шкафу я нашла книги по медицине и психологии – ну, хоть что-то. Разумеется, Лицкявичус позаимствовал апартаменты у кого-то из своих коллег. На журнальном столике лежали несколько выпусков «Ланцета», медицинского журнала, всего год выходящего на русском языке. До этого нам приходилось лазить по Интернету в поисках доброй души, которая перевела бы для нас, темных людей, не владеющих иностранными языками, хоть пару-тройку статей.

Часы показывали половину первого ночи. Несмотря на то что завтра мне следовало явиться в Светлогорскую больницу к восьми часам, сна не было ни в одном глазу. Теперь я оценила предусмотрительность Лицкявичуса: он подобрал «хату» с учетом того, чтобы я могла пешком дойти до нового места работы. Это правильно, ведь в общественном транспорте я вполне могла столкнуться с кем-то из знакомых, а такая встреча в моем теперешнем положении была бы очень нежелательна! Когда я побеспокоилась насчет соседей, глава ОМР пояснил: владелец квартиры сказал им, что сдал ее своей знакомой, которой негде жить после развода с мужем. Так что и здесь «алиби» мне обеспечили.

Я до сих пор не могла взять в толк, каким образом Лицкявичусу удалось-таки убедить меня влезть в это дело? И вот надо же – вместо того чтобы спокойно отдыхать дома, на диване у телевизора, или и в самом деле отправиться в путешествие и посмотреть мир, я сижу в чужом доме, притворяясь совершенно другим человеком, а завтра снова начну работать, причем в непривычной для себя роли – на должности медсестры, в незнакомом и, возможно, даже враждебном окружении!

Сев на неказистый с виду, но удобный икеевский диван, я разложила перед собой фотографии и включила телевизор.

* * *

Я много плохого слышала о Светлогорской больнице, но даже несмотря на это, увиденное меня потрясло. Здание оказалось старым и давно нуждающимся в капитальном ремонте. Стены все в потеках, плитка с фасада осыпалась, а о существовании стеклопакетов здесь наверняка даже не слышали. Деревянные рамы окон, не менявшиеся и не утеплявшиеся, наверное, со дня сдачи здания в эксплуатацию – в незапамятные времена! – производили жуткое впечатление. Казалось, стоит подуть мало-мальски сильному ветру, и они выпадут целиком и рухнут во двор прямо на голову незадачливым прохожим.

Внутри все выглядело даже хуже, чем снаружи. Холодный бетонный пол мгновенно заставил мои ступни замерзнуть, несмотря на неожиданно наступившую июльскую жару. Обшарпанные стены и высоченные потолки угнетали. Господи, как же здесь люди-то работают? Наверное, мне здорово повезло с больницей, раз я даже не подозревала о том, в сколь плачевном состоянии находятся некоторые городские учреждения здравоохранения! Конечно, мою больницу нельзя даже сравнивать с прекрасным, высокотехнологичным центром реконструкционной хирургии Лицкявичуса, но по сравнению с этим убожеством она казалась шедевром архитектурной и медицинской мысли.

Охранник сидел не в будке, а прямо на деревянной лавке у входа, и выглядел он так же, как и все здание, – потрепанным и помятым. Тем не менее мужчина довольно вежливо объяснил мне, как пройти в неврологию. Она располагалась на третьем этаже. Не знаю, что именно я ожидала увидеть, однако испытала некоторое облегчение: отделение, где мне предстояло работать, не повергло в шок. Да, здесь тоже все было старым и довольно ветхим, но, похоже, персонал старался хоть как-то залатать дыры и придать старости благородный вид. На полу лежал потертый ковер, прикрывавший голый бетон, а дерматиновые кресла, похоже, недавно обновлялись: на подлокотниках были аккуратно наклеены заплатки. Кроме того, вдоль стен стояли подставки с цветами, и их присутствие несколько оживляло унылую атмосферу.

– Эй, вы куда? – раздался грозный окрик у меня за спиной. По голосу даже невозможно было понять, принадлежит он мужчине или женщине.

Обернувшись, я увидела полную тетку лет шестидесяти с одутловатым лицом, в кошмарных тапочках. Насколько помню, такие перестали выпускать еще в те времена, когда я ходила в школу: они сидели на ноге, словно колодки, оставляя на линолеуме ужасающие черные полосы. У ног тетки стояло ведро с водой, а в руках она держала швабру с намотанной на нее грязной тряпкой, которая, по всей вероятности, когда-то была семейными трусами.

– Я к заведующей, – отозвалась я, притормозив.

– Новенькая сестра, что ли? – сдвинув брови, уточнила женщина.

Я кивнула.

– Так тебе к старшей сестре надо, а не к заведующей. На кой ты той сдалась-то?

– А как к ней пройти? – задала я вопрос.

– Прямо и направо. Дверь открыта – сама увидишь.

И тетка вновь склонилась над ведром. За поворотом и в самом деле обнаружилась распахнутая во всю ширину дверь, но еще не дойдя до нее, я услышала крики.

– Распустились! – вопил высокий, хорошо поставленный женский голос. – Работать ни черта не умеют, а все туда же – права качать лезут!

Прямо мне под ноги из кабинета старшей медсестры, как испуганная птица из стога с сеном, выпорхнула молоденькая девушка. Ее волосы были растрепаны, а глаза расширены и полны слез.

Господи, куда я попала?!

Осторожно постучав в открытую створку, я услышала:

– Кто там еще?

И вошла, приняв вопрос за приглашение. За столом сидела худая – ну, просто очень худая – женщина с изможденным лицом, хранившим, однако, следы былой красоты. Поздоровавшись, я представилась.

– А-а, новенькая? – протянула старшая медсестра, оглядев меня с головы до ног. – Ну проходи, проходи. Садись.

Положение медсестры мгновенно принижает тебя в глазах медицинского персонала любого уровня. К тебе никто не обращается на «вы», а сразу «тыкает», независимо от возраста. Что ж, придется привыкать! Шилов любит говаривать, что в буддийских монастырях унижение – первый шаг к просветлению: если ты прошел через унижение и пренебрежение, научившись стойко сносить их, то, следовательно, готов к перерождению. Посмотрим…

– Слава Богу, прислали хоть одну нормальную, а не финтифлюшку какую, – одобрительно продолжала старшая медсестра. – Ну а теперь колись, что привело тебя к нам?

– В смысле? – переспросила я.

– Да ладно, не ломайся! В нашу больничку просто так не приходят – видать, в другие не взяли. Молодежь-то понятно: они с полгодика тут посидят, знакомства нужные заведут и сваливают, подыскав местечко получше. Но ты – не из их числа. Так что же привело взрослую женщину в наше заведение, куда нормальные люди не забредают?

Я лихорадочно обдумывала ответ. Лицкявичус сказал, что меня могут проверить, но старшая медсестра, похоже, была не в курсе моего послужного списка. Вернее, послужного списка Анны Евстафьевой.

– Видите ли… – пробормотала я, – мне пришлось… переехать. Совсем недавно.

– Да? – подняла тонко выщипанные брови моя собеседница. – Чего так?

– После развода.

– Так ты разведенка, значит?

Мне показалось, что на бледном лице промелькнуло выражение сочувствия.

– Муж… квартиру отсудил, – продолжила я, вспоминая «легенду», состряпанную Лицкявичусом, – и теперь мне снимать жилье приходится, а ваша больница оказалась под боком. Вот и вся история.

– Понятно, – кивнула старшая. – Знакомо до боли: все мужики сволочи! Меня зовут Марина Леонидовна Звонарева, но ты можешь называть меня Мариной. Ведь мы, кажется, одного возраста?

Я едва не поперхнулась. На мой взгляд, старшей медсестре никак не дашь меньше полтинника, но спорить я с ней не стала – это могло стать плохим началом взаимоотношений с непосредственным начальством.

– Понимаешь, – доверительно продолжала Звонарева, – присылают мне одних девчонок зеленых. Мало того что они никакой работе серьезной не обучены, так еще и нос воротят от некоторых обязанностей. Нянечек у нас катастрофически не хватает – как, впрочем, и сестер, – но это проблема повсеместная. А отделение-то тяжелое, лежачих много, после инсультов опять же. А девочки-припевочки отказываются судно вынести или там белье сменить – не их, мол, обязанность! А кто, спрашивается, всем этим заниматься будет? Пациент у нас не денежный, сама понимаешь, – старики да старухи в основном, поэтому, чтобы «ручку позолотили», не светит. В других больницах за каждый укольчик полста рубчиков выкладывают, а за дополнительные услуги – и вообще приличные деньги, а тут… Вот потому-то никто и не задерживается здесь надолго! Ну, если палате, так сказать, повезет, попадется один молодой да относительно здоровый пациент, тот и поможет немного – сестру позовет, обед принесет да посуду вымоет. А так… Кстати, ты в курсе, что у нас с графиком творится?

Я покачала головой.

– Вообще-то смена, как везде, – сутки через трое, но из-за того, что сестричек не хватает, часто приходится выходить каждые двое суток, а то и через сутки. Ты как насчет этого?

– Да нормально, – пожала я плечами. – Лишние деньги мне не помешают.

– Вот и отлично! – радостно потерла руки старшая медсестра. – Надо бы нам поближе познакомиться, так сказать, в неформальной обстановке. Часиков в семь, скажем. Тут есть неплохой бар неподалеку…

– Да как же я с поста-то уйду?

– Не боись! – тряхнула головой Марина. – В это время все обычно тихо, а я тебя прикрою, попрошу Полину со второго поста присмотреть за твоими. Авось ничего за часок-другой не случится. Лады?

– Лады.

С одной стороны, мне казалось странным выпивать с малознакомой женщиной, которую лишь сегодня встретила. С другой – такое неформальное общение может дать шанс завести со Звонаревой некое подобие дружбы. Вдруг она сможет рассказать кое-что интересное, что продвинет меня на пути выяснения правды об этом странном и, пожалуй, даже зловещем местечке?

Если до сего дня я считала свою работу тяжелой, то теперь готова была взять свои слова назад: никогда раньше мне не доводилось так убегаться! Звонарева не врала, и молодые медсестры действительно пренебрегали многими из своих обязанностей. Я оказалась самой старшей по возрасту, да к тому же новенькой, а потому они преспокойно свалили на меня большую часть неприятной работы.

Отделение было забито до невозможности. Люди лежали не только в палатах на дополнительных койках, но и вдоль стен коридора. Наверное, сказывалась жара. В такое время гипертоники особенно подвержены обострению болезни, вот и оказались в клинике. Самые тяжелые, к счастью, находились в палатах, но ухаживать за ними было практически некому. Те, у кого имелись родственники, чувствовали себя более-менее сносно. Дочери и сыновья приходили порой по два раза в день, доставляли лекарства, которых не хватало, выносили судно и мыли больных. Но чаще всего они просто совали в ладошку работнице больницы сложенную купюру, и та с тяжелым вздохом приступала к своим непосредственным обязанностям, за которые государство, конечно, платит деньги, но слишком уж маленькие, чтобы радеть за свое место.

Мне пришлось тряхнуть стариной, делая многочисленные инъекции внутримышечно и внутривенно, вынося «утки» за лежачими и бегая с поручениями врачей к Марине и в другие отделения. Когда не хватало лекарств, приходилось, по выражению одного из ординаторов, «побираться у собратьев по несчастью» – так он называл коллег из других отделений. В общем, к концу дня я уже пребывала в полной уверенности, что медсестрам должны платить не меньше, чем шахтерам.

Где-то после обеда я познакомилась с заведующей отделением Власовой. Хотя, пожалуй, знакомством это и назвать нельзя: толстая, загородившая почти половину коридора тетка лет пятидесяти с гаком оглядела меня орлиным взглядом, хмыкнула – то ли презрительно, то ли одобрительно, – спросила, как зовут, и удалилась. Самое большое впечатление на меня произвело невероятное количество золотых браслетов и колец, которыми Власова украшала свои сарделькоподобные пальцы и запястья.

День заканчивался – к счастью! – и я в последний раз обходила палаты, разнося вечернюю дозу таблеток. Обегав за прошедшее время практически все отделение, я пришла к выводу, что пропавших пенсионеров из списка Лицкявичуса здесь нет. С одной стороны, это несколько разочаровывало, но с другой – у меня появилась счастливая мысль: а вдруг в Светлогорке не все так плохо, как мы ожидали? Правда, я побывала далеко не во всех отделениях – кто сказал, что исчезнувшие люди должны находиться именно в неврологии? Лицкявичус в разговоре со мной предположил, что старики и старушки, скорее всего, попадают в три основных отделения – кардиологии, неврологии и терапии. Итак, неврологию, значит, можно исключить?

Входя в палату под номером 8, я услышала приглушенный смех и разговоры.

– И вот врач говорит: «Заходите, больная, раздевайтесь… Ой, погодите-погодите, я хоть музыку включу, что ли!» – вещал мужчина в белом халате, сидящий спиной к дверям на одной из коек.

Старушки зашлись от хохота, и я предположила, что они так развлекаются уже как минимум минут десять.

– Ой, Анечка пришла! – заметила меня одна из них, уже успевшая запомнить мое имя. – А нас тут Антоша веселит…

Мужчина в халате обернулся. Я уже встречалась сегодня с Антоном Головатым, единственным медбратом в отделении. Медбрат в больнице – вообще редкость невероятная: работа тяжелая, порой неприятная, да и оплачивается не соответствующим образом. Молодых людей здесь можно встретить в основном в пору их обучения в медицинском колледже, когда они проходят практику. Куда они потом деваются – один бог знает, но похоже на то, что они, как Зорро, растворяются в закате, едва получат диплом о среднем образовании. Удивительно было видеть Антона не только потому, что он являлся существом противоположного пола, но и в силу возраста. Я, конечно, не великая физиономистка, но могу предположить, что возраст Головатого уже давно перевалил за тридцать, а медбратья обычно ребятки совсем молоденькие.

Антон – невысокого роста, стройный и физически крепкий молодой мужчина с копной светлых непокорных волос, которые топорщились в разные стороны, как иглы у дикобраза, – смотрел на меня, слегка улыбаясь. Его спокойные серые глаза казались непроницаемыми, как поверхность лесного озера в пасмурный день. Слава богу, подумала я, что в этой больнице с такой отвратительной материальной базой, с медсестрами, не желающими выполнять свои непосредственные обязанности, со старыми комковатыми матрасами, заштопанными во многих местах и с проложенными в них полусгнившими клеенками, с отвратительной едой, которую мне уже довелось попробовать, все же есть что-то хорошее! Антон, похоже, пытается хоть как-то скрасить унылое существование пациентов, старых людей, до которых, в сущности, никому нет никакого дела. Я заметила, что в восьмую палату посетители сегодня приходили только к одной женщине, да и ту никак нельзя считать старушкой – ей, наверное, не больше пятидесяти пяти. Остальные лежали, либо уставившись в стену напротив себя, либо разгадывая кроссворды и беседуя вполголоса о своем житье-бытье. Две женщины в палате оправлялись после инсульта. Их движения были ограничены, а подать воды или поднести судно, как правило, некому. Ходячие соседи по палате, конечно, водички-то принесут, но вот «уточку», пардон-те, никто не подержит! Да и не их это обязанность, строго говоря. Нельзя же требовать, чтобы менее тяжелые пациенты выполняли работу за нянечек и медсестер!

И все же что-то во внешности Антона меня настораживало. Когда я впоследствии вспомнила о своем первом ощущении, то ясно поняла, что именно: когда медбрат улыбался, его глаза оставались не задействованы в этой мимической манипуляции.

– Что, Маришка тебя уже в оборот взяла? – приподнял светлые брови медбрат. – Ты смотри, будь с ней поосторожней!

– Чего так? – удивилась я. Не его предупреждению, но тому, что Антон в курсе предложения старшей посидеть в баре.

– Да так… Не пей много. Маришка любит человека напоить, а потом тянуть информацию – о личном, о сокровенном. Я тебя предупредил!

– Что ж, спасибо, – пробормотала я, раскладывая лекарства на тумбочки.

Выйдя из палаты, я обдумала короткий разговор с медбратом. Вернее, наш короткий обмен репликами, который, вообще-то, вряд ли можно назвать разговором. Однако меня заинтриговали две вещи. Во-первых, Антон дважды назвал старшую медсестру Маришкой – этого, насколько я успела понять за сегодняшний день, не позволял себе никто, даже врачи. Должна ли я сделать вывод, что у Антона со Звонаревой особые отношения? Во-вторых, Головатый по какой-то причине решил меня предупредить не болтать лишнего при Марине. Почему?

Ко всему перечисленному добавлялся еще один вопрос: почему Марина Звонарева, занимая самую высокую среди нас, медсестер, должность, внезапно так заинтересовалась моей скромной персоной? Да не просто заинтересовалась, но и решила перевести наши отношения в личную плоскость, пригласив вместе выпить? Хотя, может, она забыла о своем предложении?

Честно говоря, эта мысль нравилась мне все больше: понимая, что не просто здесь работаю, а выполняю задание ОМР, я все же, кажется, чувствовала себя не вполне готовой к решительным действиям. Как мне разобраться, кто мне друг, а кто враг? Да и вообще, есть ли здесь враги или подозрения высосаны из пальца?

Мне еще предстояло узнать, что Марина Звонарева никогда и ни о чем не забывала. Едва стрелка часов остановилась на отметке «7», старшая медсестра появилась в коридоре, решительно направляясь к посту.

– Ну, жива? – спросила она.

В ее голосе я не уловила ни малейшего сочувствия – это был обычный вопрос, требовавший ответа, а не риторический.

– Вроде бы жива, – улыбнулась я как можно простодушнее.

– Ну и умница! Собирайся-ка скорей, а то через полчаса в бар офисный планктон из бизнес-центра нахлынет, и яблоку будет негде упасть.

Обстановка в баре «Вотель» никак не соответствовала моему вкусу. Вот начать хотя бы с названия. Что за «Вотель»? Может, конечно, хозяева имели в виду Вателя, устроителя королевских торжеств при французском дворе, но тогда им следовало бы свериться со словарем, прежде чем писать имя. Клубы сизого табачного дыма, встречавшие посетителей прямо у входа и сопровождавшие на всем пути до барной стойки и столиков, мешали как следует разглядеть мебель и людей, которых, как и предсказывала Марина, становилось все больше. Она, как бульдозер, проталкивалась через довольно плотную стену клиентов у барной стойки в глубину, а я, «как след за кораблем» из известной в свое время песни, шагала за ней, стараясь не отставать.

Усевшись за самый дальний столик, мы наконец перевели дух. Мои легкие при этом заполнил едкий дым, и я едва сдержалась, чтобы не закашляться. «Вотель» располагался в подвальном помещении, поэтому прямо рядом с нами находилось фальшокно, занавешенное шторами. За занавеской была голая стена с кирпичной кладкой. Марина, не спрашивая о моих предпочтениях, удалилась в сторону бара и через пять минут возвратилась с двумя бокалами и бутылкой коньяка. Честно говоря, коньяк – не мой напиток. Я предпочитаю сухие красные вина или, на худой конец, хорошее шампанское, но в данном случае выбирать не приходилось, и я с благодарностью приняла предложенное начальницей.

– Ну, давай, – сказала Марина, залпом осушив свой бокал и вновь наполнив его, – рассказывай!

– Что рассказывать? – не поняла я.

– Про жизнь свою сиротскую, разумеется! – фыркнула старшая медсестра. – Чего не пьешь-то? Хороший же коньяк…

– Да я не сомневаюсь, – ответила я и отпила глоток, едва удерживаясь, чтобы не скорчить «козью морду» от его неожиданной крепости.

«Легенда» Лицкявичуса всплыла в моем мозгу и встала перед глазами, словно стихи из «Илиады». Во всяком случае, она была столь же мифической, что и бессмертное творение Гомера!

– Мы с… бывшим, – начала я, – прожили вместе больше десяти лет. Двенадцать лет и одиннадцать месяцев, если точно. Детей не нажили – он не мог, а я не настаивала. Вроде бы хорошо жили, дом – полная чаша и все такое… А потом вдруг узнаю, что у него есть любовница. Не кто-нибудь, а моя лучшая подруга! Ну, вот и все, наверное.

– Как – все? – воскликнула Марина. – Ты дальше рассказывай: как оказалась на съемной квартире, почему работу сменила… Вы ведь с мужем не вместе работали, надеюсь?

– Да нет, не вместе, – покачала я головой, одновременно раздумывая, пришла ли пора рассказать начальнице все. Или стоит пока придержать компрометирующую Анну Евстафьеву информацию?

– В общем, у меня там были проблемы, на прошлой работе, – все же решила состорожничать я. – Развод меня сильно подкосил…

Я сделала паузу, словно воспоминания причиняли боль. Мой расчет оказался верен: Маринины глаза затуманились, а ее шершавая рука легла поверх моей ладони.

– Я понимаю, – сказала она, опрокидывая в себя бокал коньяка (уже, между прочим, третий по счету!). Слава богу, она не заметила, что мой напиток оставался практически нетронутым. – Уж как понимаю, ты даже не представляешь! Пойду-ка еще бутылочку возьму…

Не успела я отреагировать, как Марина, слегка покачиваясь, уже посеменила в сторону бара. Вернувшись, она сказала, продолжая прерванный разговор:

– Мой тоже слинял – я даже понять не успела, как это произошло. Вот мы сидим на диване и смотрим телик, дети играют на ковре, и все чудесно, как на лубочных картинках. И вот – я уже одна, сижу на кухне и реву белугой, потому что Генка оставил записку, что уходит, так как наша с ним семейная жизнь, видите ли, не заладилась, он, бедненький, устал, а я его не понимаю – и все в таком духе. Сначала я, как водится у нас, у баб, во всем себя винила. Все думала: если б я этого не сделала, того не сказала, все могло обернуться по-другому. Потом, когда снова обрела способность анализировать, поняла, что в случившемся только Генкина вина. Он, оказывается, нашел себе любовницу, молодую и красивую. Ну, ты знаешь, как это бывает: я ухаживала за детьми и за домом, пахала в больнице и в институте… Я ведь хотела врачом стать, представляешь?

Я изобразила на лице удивление, смешанное с восхищением. Во всяком случае, хотелось думать, что мне его действительно удалось изобразить.

– Да-да, врачом! – закивала Марина, очевидно, довольная моей реакцией. – Только вот не вышло ничего: пришлось детей поднимать. Как же я пахала… Что твоя лошадь, честное слово! Все у Ленки с Олежкой было – одежда, игрушки, парки аттракционов… И тут, через восемь лет, появляется это чмо и заявляет, что детям с ним будет лучше!

– Твой муж решил вернуться? – обрадовалась я.

– Да нет, возвращаться он не планировал, а вот Лену и Олежку решил к себе забрать. Генка ведь женился на своей девке, а детей бог не дал – отлились им мои слезы, не иначе!

– Но ты, конечно же, не согласилась?

– Да кто меня, Анютка, спрашивал? – пожала плечами Марина, крутя в руке полупустой бокал. – Зато Генка поинтересовался у детей, а они взяли да и согласились к папке переехать.

– Да ты что?! – не поверила я.

– Он, понимаешь ли, за прошедшие годы здорово приподнялся, – вздохнула Марина. – У девицы-то, оказывается, папаша денежный был, помог зятю свое дело организовать, и оно пошло, так что Генка вернулся к детям королем, завалил подарками. А то, что я в одиночку их растила, от себя последнее отрывала, чтоб они в школе бедными не выглядели, это как?! Конечно, у него дом за городом – комнат двенадцать или пятнадцать, огромный участок с лесом у реки, дорогие автомобили… А у меня что? Двухкомнатная квартира в блочном доме и зарплата старшей медсестры? Олегу был нужен новый компьютер да прибамбасы к нему всякие, Ленка хотела косметику покупать, шубку норковую, опять же, требовала…

Марина замолкла, словно давая мне время оценить весь ужас жизни, которую ей приходится вести. На самом деле, я ее прекрасно понимала: первое время после возвращения «нового» Славки, мне тоже приходилось нелегко. Видеть, как он покупает Дэну вещи, о которых тот мог только мечтать, и понимать, что я, даже работая без выходных и сутки напролет, никогда не смогу обеспечить сына тем, чем может мой бывший муж, было порой почти невыносимо. Однако Славку, слава тебе господи, ни разу не посещала идея о том, чтобы Дэн переехал жить к нему. Более того, я ничуть не сомневалась, что сын и не согласился бы на такое. Хотя, с другой стороны, с чего бы мне быть такой самоуверенной? Вот взять хотя бы Марину. Разве не имела она права рассчитывать на преданность собственных детей, растя их в одиночку и одновременно справляясь со всеми рабочими и бытовыми проблемами? И что она получила в результате?

– А к нам ты, честно скажу, зря пришла, – со вздохом говорила между тем Марина. Она уже порядком набралась, и язык у нее слегка заплетался. – Не надо бы мне тебе этого говорить, но ты такая… как бы поточнее выразиться… В общем, не для нашей ты трущобы, вот что! Жизнь тебя не пощадила, да и здесь ты ни денег не заработаешь, ни чего другого не приобретешь… Начальство у нас себе на уме – уж они-то точно знают, как деньгу зарабатывать, да только с нами секретами не делятся! Вместо того чтобы денег на премии выделить побольше, наш главный нанимает специалистов, работающих на коммерческой основе. Вот возьми хотя бы нашего местного «шринка» Урманчеева…

– Кого-кого? – переспросила я.

– Ну, это он себя так величает – по-иностранному. Психоаналитик он, короче говоря.

– Надо же, – удивилась я, – не в каждой больнице в штате есть такой специалист!