Куртка на Маше не сходилась, да и в спине сильно узкая. О том, чтобы оставить её себе, не было и речи, просто примерить хотелось, уж больно красивая. Олег молча забрал у неё куртку, бросил на стол деньги, свернутые трубочкой, а ключи сунул в печку: адрес всё равно не знает. Про смартфон Олег не вспомнил, и Маша с облегчением вздохнула: навороченную игрушку последней модели она припрятала. С симкой проблем не будет: у них остались паспорта Мариты и Ивана Мунтяну, которых они съели ещё в Молдавии. Молодая пара, оба детдомовские, из родни никого, кто их искать будет?

В посёлке она купит новую симку, а пока пусть полежит.

Телефон вдруг заиграл «Рамамбу в осеннем парке». Марита соображала быстро: сбросить звонок нельзя, надо ответить. Она и ответила. Гордеев ничего не заподозрил: заболела, водки выпей с перцем, помогает. Марита усмехнулась Лериным коротким смешком и повесила трубку.

И началось. Голубевой звонили подруги и друзья, приятели и приятельницы, знакомые и незнакомые… Звонили с работы, и из какого-то ресторана, и даже из женской консультации. Выкинуть бы симку, да нельзя. Слишком рано. С месяц подождать надо.

«Рамамбу» Марита выучила наизусть и, крутясь по дому, напевала задорный мотивчик. Самым настойчивым оказался Гордеев: звонил весь февраль, звал Леру в поход и дотошно расспрашивал о самочувствии. Отвязаться от него, как от остальных, не получалось, Лерино сопрано давалось Марите с трудом, после длинных разговоров саднило горло. Врать Гордееву надоело, и сам Гордеев надоел, и Марита пошла ва-банк: восьмого марта Гордей услышал, что его поздравления ей нужны как лифчик на меху, и вообще, другой бы давно понял, что надо рот захлопнуть. Пристал, как банный лист к жо…

Гордеев больше не звонил. Остальные тоже потеряли интерес, надоело выслушивать бесконечные отказы. Из модельного агентства её, надо думать, уже выставили, за самовольный отпуск. Марита успокоилась: она всё сделала правильно, не выбросила симку, на звонки отвечала коротко, ссылаясь на занятость и на усталость, так что ни у кого не возникло подозрений.

Когда Голубевой позвонил Виталик. Марита сменила тактику: она больше не притворялась Лерой, она была самой собой.

– Была у нас ваша Лера, к Ивану приезжала, любовь у них. Может, и поженятся, Иван говорит. Ты, как её увидишь, скажи про телефон-то. Оставила не помнит где, ищет ведь, небось. Он дорогой, телефон-то, наши-то с Иваном попроще. Скажи ей, чтоб не переживала. Приедет, заберёт.

Новенькие

Дима-Лось, бывший биатлонист, имел первый спортивный разряд по беговым лыжам, третий разряд по стрельбе из пневматической винтовки и взрослую дочь. В группу Лось являлся с подругой, каждый раз с новой. Дамы сердца – Димины ровесницы, с которыми он вёл бесконечные разговоры о Маяковском и Лиле Брик (как вариант: Ленин и Инесса Арманд, как вариант: Исаак Левитан и Софья Кувшинникова, подробности зашкаливали во всех трёх вариантах) – дамы сердца у Лося надолго не задерживались, на всех сердца не хватит, отговаривался биатлонист.

Восьмого марта Лось изменил своим привычкам и привёл в группу двадцатисемилетнюю Марину Белову, её младшего брата Лёшу Белова и её старшего друга Костю Баличанского. Лось называл троицу чайниками – за то, что пыхтели как три паровоза. К «молодым» он относился снисходительно-добродушно, с толикой уважения: идут ведь, не падают, хотя и устали, это видно. Сам Дима не уставал, уставшим не сочувствовал, но и не гневался, как Гордеев, и не говорил, что они нарушают дисциплину. Как могут, так и идут. И вообще, поход сегодня праздничный, и Гордееву бы помолчать.

Гордеев и молчал. Без этих троих их было бы пятеро. А так – восемь человек.

Совершив три «праздничных» круга по озеру – по определению Нади, tempo giusto (тэмпо джусто, точный, ровный темп), группа углубилась в лес и помчалась в темпе presto con slancio (кон зля́нчо, быстро и с энтузиазмом), переходящем под горку в doppio movimento (доппио мовимэнто, в два раза быстрее).

Трое новеньких, которых привёл Лось, темп выдержали с честью, но на привале жестоко разочаровались: восьмое марта у Гордеева отмечали как в компании инвалидов-язвенников: выпили по рюмке и навалились на бутерброды, потом ели суп, потом пили чай с тортом. Как в доме престарелых.

А они-то с Костей мечтали «погудеть». Дома нельзя, Маринка не разрешает, дома всё культурно и пристойно. Думали, в лесу напьёмся, а тут такой облом. И начальник их командирит, глотку дерёт. За стол по команде садятся, это ж надо додуматься. Казарма!

«Командирил» Гордеев умело: мужчин в группе шестеро, а женщин двое, и получается, что за праздничный стол отвечает Надя, Марина на подхвате. Устала девочка, это видно. Толку от неё мало. Гордеев подумал и откомандировал к девчонкам Виталика и Ваську-гитлера, а сам с Лосем и ребятами пошёл пилить дрова.

Дрова-то вон, под навесом лежат, но так ведь можно всё сжечь. И на каждом привале они готовили «задел». А к обеду приступали по свистку не потому, что казарма, а потому, что одни за стол сядут, а другие в лесу, дрова пилят, да и отлучиться кто-то может… Не дело это. Гордеев отдал свисток Наде – шеф-повару сегодняшнего застолья. Когда воздух пронзила весёлая трель, скомандовал ребятам:

– Кончаем пилить, берём по брёвнышку и тащим к костру. Там готово всё, стол накрыт, суп кипит, – пошутил Гордеев.

Лёша с Костей переглянулись, недовольные происходящим. Обедать по свистку садятся, как собачки дрессированные. Лось с Гордеем взяли по два полена и потопали к костру, дымящему где-то за деревьями. Далековато. Зато дрова хорошие, сухие. Сухостой для туриста – друг, товарищ и брат, радовался Гордеев. Ещё он радовался тому, что их снова восемь человек. Нет, что ни говори, а группа у него непотопляемая. Хорошая группа, дружная.

Праздник

Надя суетилась вокруг стола, который надо сделать праздничным, особенным, и чтобы всем всего хватило (или хоть досталось по кусочку). А из помощников – медлительная Марина (или притворяется такой, чтобы ничего не делать) и Виталя с Васькой-гитлером, которых Гордей отрядил ей помогать, а они разожгли костёр, сходили к ручью за водой, открыли все консервы (те, что нужны, и те, которые можно было и не открывать, в снегу закопать, в следующий поход съедят) и ушли к костру, греться.

Руки у Нади замёрзли, а надо было резать, мазать, перемешивать, накладывать… Марина разложила салфетки, расставила бумажные тарелки и сказала, что устала и больше не может. И ушла к костру. Вот дрянь.

Марина сильно устала. Она не привыкла к такому темпу и к такому километражу. Дима сказал – покатаемся, ничего себе покатались. Марину подташнивало, дрожали колени, хотелось сесть и не шевелиться, а Надя без конца совала ей в руки то колбасу, которую надо было резать («Куда ж ты пашешь так? Тоненько режь!»), то шпроты, которые надо было разложить на хлеб («Ты посчитай сначала, нас восемь, нам с тобой по одному, ребятам по парочке, четырнадцать бутербродов, хлеб порежь вдоль, длинненько, шпроты клади одинаково. И петрушку»).

Марина считала шпротины и никак не могла сосчитать, сколько их в двух банках. Разделить на восемь… Ой, нет, на четырнадцать! Она не сможет есть, она даже смотреть на еду не может. И в глазах муть какая-то… Она устала, ей бы сесть, а лучше лечь, У Лёшки в рюкзаке спортивный коврик, на нём на снегу можно лежать… Но как тут ляжешь, когда в группе шестеро мужчин, а женщин всего двое, она и Надя.

Эта Надя её загоняла: делай то, делай это… Тебе надо, ты и делай, а мы отдохнуть сюда приехали, у костра посидеть, на огонь посмотреть. Свои мысли Марина не озвучивала: понимала, что Надя права. Но могла бы её не подгонять, и не смотреть так, будто Марина виновата, что устала до тошноты. Это ж надо так кататься… У них что, разряды у всех, как у Димки?

Она не собирается здесь умирать. Разложит эти чёртовы шпроты и сядет к костру.

Надя ничего не сказала, промолчала. Ничего себе праздничек, раньше бы они в момент стол накрыли, с Галей, Натальей, Лерой и двойняшками. А сейчас она одна, Марина не в счёт, она не наша, никогда не станет «нашей». Ушла к костру, сидит, хихикает. Весело ей.

Надя была слишком занята и не замечала очевидного, а когда заметила, было уже поздно: Васька – её, Надин, Васька! – о чём-то с воодушевлением рассказывал Марине, она восторженно ахала, громко удивлялась и призывно хихикала. И чувствовала себя прекрасно, в отличие от Нади, которая сбилась с ног: крутилась вокруг стола, помешивала поварёшкой суп, нарезала торт, насыпала в котёл заварку… Впрочем, заварку Виталик у неё отобрал, сам заварил чай. Надя протянула ему баночку с сушеной брусникой, бросить в чай, вкуснее будет. Виталик взял у неё банку и неожиданно чмокнул Надю в щеку:

– Ты сегодня молодец. Одна за всех. Мы бы без тебя пропали пропадом.

Надя рассмеялась. Вечно Виталик что-нибудь сморозит. Виталик смотрел на неё и думал: «Хорошая она, Наденька Жемаева. А вот с парнем ошиблась, не нужен ей этот Васька, ей другой нужен».

Лёша с Костей посмотрели вслед Гордееву и Диме, взяли по два полешка (им хотелось по одному) и поплелись к костру, натыкаясь лыжами на деревья и проклиная Лося, который уговорил их «прокатиться с ветерком». Они и хотели – прокатиться, а пришлось бежать сломя голову за этими ненормальными.

Хотели посидеть у костра, Лось костёр обещал, праздник обещал. А пришлось пилить дрова, таскать их к костру, а они тяжёлые… Выпить хотели, а Гордей сказал, что нам ещё обратно ехать столько же… Отдохнуть хотели, а привал полтора часа, и ни минутой больше. Темнеет рано, до станции далеко. На фига же было ехать – далеко? Могли бы у Синеозера привал сделать. А их понесло… Не накатались.

Дима Лосев злился. С Алексеем они вместе работали, Маринка его сестра, пришлось её тоже пригласить. А эта дура проболталась своему Костику, что завтра они с Лёшиком идут в лыжный праздничный поход. Костя халявшик-профессионал, это сразу видно. Да и Лёшка про него рассказывал нелицеприятное: в субботу приедет, букетик привезёт, на халяву нажрётся-напьётся, на халяву с Маринкой переспит, а жениться не собирается. И жить с ней не собирается. Приходящий муж.

Костя попёрся с ними, хотя его не приглашали, и теперь занудно ныл, что устал, и брёвна к костру таскать не нанимался. Ноет и ноет, как баба, ей-богу.

– Если таскать не нравится, можно по снегу катить, – разрешил Гордеев. Ещё и издевается.

Гордеев не издевался, он просто не знал, что есть люди, которые после двенадцати километров на лыжах устают и спрашивают, сколько ещё осталось. А услышав, что осталось ещё двенадцать, обижаются. Думают, что он так шутит.

– Своих у костра оставил, колбаску резать и икру на хлеб намазывать, а нас на лесоповал, как заключённых, – обиженно бубнил Костя.

– Не бубни, надоел. Тебя, между прочим, не звали, сам захотел.

– Меня Маринка звала.

– Вот ей и рассказывай про лесоповал.

За разговором не заметили, как вернулись Гордеев с Лосем, взяли ещё по два полена, посмотрели укоризненно.

Лёша дёрнул Костю за рукав, чтобы заткнулся, Костя от неожиданности уронил полено, нагнулся поднять, уронил второе и громко выматерился.

– У нас ненормативная лексика запрещена. Ещё раз услышу, больше ко мне не придёте, – пригрозил Гордеев. Лёша не выдержал, вступился за друга:

– Дров поленница целая, обошлись бы.

– Дрова есть, – согласился Гордеев. – Сегодня есть, на завтра хватит, на послезавтра не останется. А так – пришли, костёр разожгли, и никакой мороз не страшен.

– А эти? Васька и этот… Виталик. Почему дрова не таскают? Только мы должны таскать, полдня бежали как ненормальные, полдня с дровами этими… Отметили Восьмое марта, – не сдавался Лёша.

– У Виталика в спине железо, как у Евгения Плющенко. Нельзя ему тяжёлое поднимать. А Васька… Вы, ребята, костёр разжигать умеете с одной спички? Не умеете. Вы и с одного коробка его не разожжёте, зимой-то. А ручей знаете где? Метров пятьдесят по глубокому снегу. Воды донесёте два котла? Не расплещете, по снегу-то? Во-оот. А Васька принесёт, и костёр у него жаркий, и дрова ещё уложить надо, если как попало класть, они гореть не будут.

– В следующий раз попробуешь, – улыбнулся Гордеев. – Будешь костровым. А мы с Васькой сухостой попилим. Васька пилить умеет, а вот ты… Тебя как зовут-то? Лёшей? Ты учти, Лёша, костёр надо разжигать быстро, иначе замёрзнут все. Это на лыжах в лесу тепло, а без лыж богу душу отдашь, без костра-то.

Парни молчали, смотрели куда-то в сторону. Сделали выводы – каждый свои. Гордеев тоже сделал. И высказал Лосю: не тех людей привёл. Одна у костра сидит, манерничает, другие бодаться пробуют, как бараны.

Гордеев с Лосем крепко поругались:

– Не води ко мне непроверенных людей!

– Я откуда знал? Ты руководитель, ты и проверяй.

Лось обиделся и после «торжественной части» ушёл. Вместе с ним ушли «непроверенные ребята». Лось знал, что будет концерт, что Надя будет петь (гитар у них больше нет, но есть магнитофон), но остаться не мог, и не мог больше видеть Гордеева. Вынул из рюкзака коробочку, подошёл к Наде, сунул торопливо:

– С праздником тебя, Надёк. Вот держи. Вспоминай меня. Ты отличная девчонка. Только парня не того выбрала.

Надя хотела сказать, что не его, Лося, дело, кого она выбрала. Но к ней подошёл Васька:

– Надь, ты это… извини. Я с ними поеду. Друга бросить не могу. Поеду я. Ты это… Мы тебе на подарок скинулись, а это лично от меня.

Гордеев ухватил Диму за рюкзак:

– С собой хоть возьмите, что ж ты ребят голодных поведёшь?

Не слушая возражений, завернул в салфетку бутерброды с икрой, которые не успели съесть, вязку полукопчёной колбасы, буханку «Орловского». Со «сладкого» стола схватил не глядя пакет с пряниками и вафельный торт, сунул Лёше с Костей:

– В рюкзаки убирайте. Съедите, день впереди длинный… Счастливо вам!

И долго смотрел в спины уходящим ребятам. И Васька с ними. Вот же парень! Не зря он в театральном училище учится. Артист. Девушку бросил, с другой уехал. У них это просто, у артистов.

Надя держала в руках плоскую коробочку, перевязанную лентой, на которой написано: «С праздником!». Какой тут праздник, когда плакать хочется. Васька не позвал её с собой, уехал с Мариной. Надя глубоко подышала, чтобы не заплакать при всех. А кто все-то? Виталик и Гордеев.

В чёрных бархатных гнёздах блестели серебром вилочки для торта: зубчики прорезаны не до конца, полувилка-полуложка. На каждой стояла проба. Серебро. Царский подарок. Он что, ограбил банк? Такие подарки дарят, когда… Значит, она ошиблась, и с Мариной у него – ничего? А с Лосем уехал потому, что – не бросать же его одного, с этими тремя… проходимцами.

Надя осторожно вынула из мягкого гнезда красиво изогнутую вилочку с острыми зубчиками. Острое дарить нельзя, это к несчастью. Что ж ты наделал, Васька-гитлер? Испортил праздник. Гитлер ты и есть.

Праздник. Продолжение

Гордеев отвернулся. Не хотел смотреть, как от него уходят те, в кого он верил, кого считал своими. Пришлых-то не жалко, пусть идут, скатертью дорожка. В груди что-то сжалось и застонало. Может, душа?

Сколько их ушло из группы – своих в доску, проверенных в походных нелёгких маршрутах. Галя Винник, Наталья Крупенова, милые девчонки-соболята, которых обидели, а он не заступился. И это исчадие ада Лера Голубева, капризная, несдержанная, взбалмошная, но всё равно своя.

А сегодня ушли Лось и Васька. Ну, с Васькой всё понятно, друга поддержал. А Диму он обидел ни за что, хотел пожурить, а сам налетел как коршун… Гордеев ругал себя по-чёрному, каялся и обещал исправиться. Перед Лосем он извинится и скажет, что был неправ. А Голубевой вечером позвонит, поздравит с праздником и скажет, что её ждёт подарок. И больше ничего, никаких расспросов и шуточек насчет того, что Лера пропускает «тренировки».

Она придёт в следующий поход, и Гордеев запретит трогать эту розу-мимозу: ходит с ними через раз, значит, не может по-другому, и никаких шуточек на эту тему. Виталик будет читать газету «Оракул», Лера будет фыркать и делать большие глаза, группа – мужественно сдерживать смех…

От покаянных мыслей и оттого, что он, как ему казалось, решил проблему, Гордееву полегчало. Виталик против обыкновения молчал и никак не комментировал происходящее. Надя разлила шампанское в три бумажных стаканчика и объявила:

– Песня «В старом саду», музыка Оскара Строка, слова Мануйлова и Степанова. Исполняет несостоявшаяся заслуженная артистка республики, лауреат международных конкурсов Надежда Жемаева.

Надя пела артистично, грудным низким голосом, неожиданно сильным. Костёр потрескивал в такт, словно аккомпанемент. Тишина отступила, наполнилась музыкой, исполняемой без сопровождения, льющейся прямо в сердце.

«Сад наш залит луной, как он хорош весной,

В тёмной аллее, грёзы лелея, бродим как в сказке с тобой.

Где нам любовь найти, что будет век цвести?

Звёзды мерцают, нам обещают счастье в пути.

Ветер вальс нам принёс, был он соткан из звёзд,

И склонясь к плечу, я с тобой лечу

В вальсе чудном, в свете лунном…

Старый сад только знал, как меня целовал,

Как среди ветвей о любви своей ты мне шептал…»

Надя пела и вспоминала Ваську, который говорил, что она необыкновенная и ему с ней счастье. Вот прямо так и говорил. А сегодня уехал от неё, и счастье забрал с собой. Ничего у них не будет… Маринку она ему не простит.

Губы у Нади задрожали, а когда Гордеев с Виталиком вручили ей подарок в большом красивом пакете, Надя не выдержала и заплакала. В пакете оказался плюшевый мишка в забавной вязаной шапочке и в шарфике с бобошками. У неё был когда-то такой же, Надя его очень любила, а потом он потерялся при переезде. А теперь вернулся… Вернулся из детства, чтобы её утешить.

Обратно она ехала с медведем, притороченным к рюкзаку, и все двенадцать километров мишка задевал за ветки, сползал, и приходилось останавливаться и снова его привязывать. «Не бойся, доедем» – шепнула Надя мишке, и не отдала Гордею, который предложил донести подарок до станции.

В электричке Надя нечаянно придавила плюшевый медвежий живот, и мишка возмутился: «Э-ээ?». Виталик изрёк: «Праздник удался», и все трое долго смеялись. На них смотрели и завидовали: умеют люди веселиться…

Праздник. Окончание

Повздорив с Гордеевым, который при всех отчитал его, в общем, ни за что, Лось решил устроить «своим» праздничный поход, и не придумал ничего лучшего, как отвести их к Ивану и Марите. Васька догнал их минут через пять, и был согласен с Лосем. У них и подарок есть, Голубевой купили, а она не пришла. Подарят Марите, а Лере другой купят.

Шли ходко: успели отдохнуть на привале, и поесть успели, и с собой Гордеев дал, с барского стола. А чай попьют у Мунтяну.

– Я сориентировался и тортик взял, вафельный, с орешками, – похвастал Васька.

– Зачем? Нам же Гордеев дал торт, а ты второй забрал! – возмутилась Марина. – У них же не осталось ничего, всё нам отдали: и икру, и колбасу, и торт.

– Ну, не осталось так не осталось, чай будут пить с карамельками. Зато обратно налегке пойдут, – нагло заявил Васька, и Марина надулась. Надя бы не стала дуться, она бы его поняла. А торт прихватил не думая: не видел, что Гордей мальчишкам дал. Ну и что? Умрут они, что ли, без торта?

Васька так и сказал. Лось хмыкнул. Лёша с Костей радостно заржали: фашист Гордеев получил свою гранату. А Маринка разошлась пуще прежнего и читала Ваське мораль. Дура. Шуток не понимает.

Брат и сестра Мунтяну оба оказались дома, обрадовались «своим», гостей принимали радушно, расспрашивали о группе. Лось, не вдаваясь в подробности, просто сказал, что вот – пригласил друзей покататься, ехали мимо и заглянули по старой памяти, поздравить с праздником.

В «ехали мимо» Марита с Иваном не поверили, лагерь далеко от дорог, на отшибе, за ручьём, который не замерзает, за оврагом, в котором и лыжи, и ноги переломаешь… За рощей, которая на взгорке, пока поднимешься, умаешься. Но возражать не стали. Марита примерила подарок – брендовую лыжную шапочку от Ziener. Лере к лицу белый цвет, а Марите шапочка не шла.

Марита так не считала, вертелась перед зеркалом, подходила поближе, отступала подальше, поворачивалась так и эдак. И привалившись к столу боком, ловко смахнула в кармашек фартука Костин телефон, который тот выложил на стол, когда вынимал из рюкзака всё, что им дал с собой Гордеев.

– Да тут на целый полк хватит… И икра! Я икру смерть как люблю! Сейчас, только чайник поставлю, – Марита ухватила бутерброд и скрылась за полосатой занавеской. Их пятеро. Слишком много. А за телефоном приедет один.

* * *

Из похода Лось вернулся с ощущением, что сделал что-то не то. Не надо было им уходить, мало ли что Гордей в сердцах наговорит.

Васька позвонил Наде, как только вошёл в квартиру, не снял даже ботинки.

Лёша с Мариной пришли к общему выводу, что Лосев тот ещё фрукт, а Васька хам, больше они с ними не поедут.

Марита угадала верно: пропажу Костя обнаружил только утром. На привале смартфон был, он помнил точно. А рюкзак открывал только у Мунтяну, значит, там его и оставил. Ничего, у Лёшки навигатор, по навигатору доедут, заберут.

Лёшка, выслушав друга (какой он ему друг? И с Маринкой ведёт себя неспортивно, как сказал Дима Лосев), сказал, что волноваться не о чем. Лосев к дурным людям в гости не пойдёт, смартфон они отдадут, без вопросов. А навигатор – возьми, конечно. Я бы с тобой поехал, но Маринка после вчерашнего лежит с температурой, так что придётся тебе одному…

Про температуру – это он здорово придумал. На фига ему тащиться в такую даль по навигатору? Если Косте надо, пусть едет, а ему не надо. И Маринке.

Марина обиделась, что ей ничего не подарили на 8 марта, Лёшкины конфеты не в счёт. В группе никто не знал, что она придёт, а Костя о подарке забыл, носится со своим смартфоном, как кенгуриха с кенгурёнком. Ну и не надо. Номер она заблокирует, и пусть набирает сколько хочет.

О том, что Костя ей так и не позвонил, Марина не узнала.