Свидетель

– Нет, не надо, прошло все. Подожди, ты это где взяла? – мужчина протянул ей нечто, похожее на башмак, сделанный из коры дерева.

– В сторожке, на растопке лежало, у печурки. Выпал из сумки, надо же, а ты об него чуть шею не свернул.

– А взяла зачем?

– Да не знаю. Предмет странный! Лежит у печки, на дровах, на обувь похоже. Вопрос: а чья? И как попала туда? Вот и взяла, на всякий пожарный.

– Точно, угадала. Обувь это, чуня называется. Дело годичной давности помнишь? Парень девчонку задушил в туннеле к Академической?

– Такое забудешь… Он тогда так орал, что не виноват и что еще разберется, что и почем!

«Так он и не виноват!» – подумал Алекс, но вслух произнес:

– Сбежал он. Это его чуня.

– Так что же, получается, он был у Мазая? Так это значит…

– Ничего это не значит. Все, давай спать. Утро вечера мудренее. Завтра договорим. Пока!

– Спокойной ночи…

Интересное кино! Но Алекс прав: она подумает об этом завтра. А сейчас – спать!

Перед тем как погасить свечку, Кристи сняла трубу с телефона. В конце концов, она имеет право выспаться…

Глава 4
«ПО ВОЛНАМ МОЕЙ ПАМЯТИ…»

Вы можете запереть двери. Вы можете закрыть окна.

Но сможете ли вы пережить эту ночь?

К/ф «Сонная лощина»

10 ноября. После полуночи и до утра. Станция Гражданский проспект

Алекс брел по платформе. Ночь, никого, пусто. Можно сколько хочешь гулять по узкой полоске посередине между жильем и торговыми палатками. Полоска эта имела официальное название – «Проспект Надежды», но оно как-то не прижилось, и между собой обитатели «Гражданки» называли «главную улицу» по старинке, Невским.

Утром станция проснется, и тут вновь закипит привычная жизнь: забегают дети, запахнет едой, народ потянется на кухню, в хозблок, на работы… Потом опять все утихнет до вечера. Днем тут, разве что, парочка совсем уж немощных стариков, что не годны ни для каких работ, выползут из своих нор пообщаться. Да еще мамочки с грудничками выйдут «погулять на улицу». Ну, неугомонные дошколята еще – от этих, если разойдутся, только треск стоит. Вечером… Вечером станция оживала вновь. Вот Эдик Ладыженко, если настроение есть, конечно, вытаскивает свой аккордеон и начинает тихонько наигрывать. Как бы для себя, но грустная мелодия проникает в самые дальние уголки станции. Кому-то это нравится, и они готовы слушать это, а кто-то раздраженно бурчит: опять тоску наводит! Вот умаявшиеся за день женщины собираются «на лавочке» посплетничать – как без этого? Влюбленные парочки, шумные подростки… И так – до девяти, когда тушат половину ламп. Это напоминание: вечер заканчивается, скоро огни погасят совсем, и на Невском опять воцарится тишина.

Тогда наступит его, Алекса, время. Днем, а особенно вечером, он старался не появляться на платформе: его чурались, отворачивались при встрече, а потом разглядывали исподтишка, или того хуже – шептались вслед. Пожалуй, так относились только к жителям Мурино, к мутантам. Правда, муринцам не досталось той ненависти, что достается ему. При всем том, что некоторые готовы тратить огромные средства на его содержание. Эх, люди, люди…Хотя, за что их судить? Разве можно по-иному относиться к человеку, который в этом мире имеет все, что пожелает? Если исполняется любое его желание касаемо еды, одежды, удовольствий. Все самое лучшее. Любой каприз. Остальные работают, из кожи вон лезут, чтоб обеспечить достойное существование себе и остальным, а он получает все «безвозмездно, то есть даром»? Не ударив для этого палец о палец. По людским меркам он неплохо устроился, и просто обязан быть счастливым. Если бы они узнали, что это не так, то возненавидели бы Грина еще больше. Да, у него есть все. Но никому невдомек, что Алекс лишен того единственного, что на самом деле имеет значение и что есть практически у каждого из них – свободы. Свободы передвижения. Свободы любить, кого любится. Свободы распоряжаться своей жизнью. Но пока он, Алекс Грин, распоряжается их жизнями. Их счастье, благополучие их семей в его руках. Стоит только захотеть… И они знают это.

Только вот не захочет он никогда.

Алекс сел на ступеньки трибуны, что устроил для себя Рат (хлебом не корми, дай перед народом покрасоваться). К себе идти не хотелось. Душно-то как! С остервенением рванул ворот свитера…

Нет, такого не может быть! Он, Алекс Грин, не ошибается никогда! Он просто не может ошибиться! Или все-таки может? Ведь сейчас-то он точно знает – тогда, год назад, он показал на невиновного… Откуда пришло к нему это знание? Чуня… Вещь, которая принадлежала беглецу. Человек может лгать другим, но не себе, не в этом случае, по крайней мере. Брошенная беглецом обувка рассказала Алексу больше, чем, наверное, смог бы рассказать сам беглец: она впитала в себя все его отчаяние, недоумение, злость, а потом выплеснула все это на Алекса.

Но как же так? Он же точно видел этого парня там, у трупа. Все было как обычно, но… Он ошибся! Судьба посмеялась над ним, жестоко посмеялась… Что ни говори, а за столько лет сложно не уверовать в собственную непогрешимость! Алекс Всемогущий! Господь Бог местного разлива!

– Ч-черт!.. – Алекс не удержался, выругался вслух.

Ведь что получается-то? Если ошибся один раз, где гарантия, что не ошибется и второй? Так, может, Кристи и права? Ч-черт!!! Одно дело – знать, что на «Дачу» отправляются по заслугам, и совсем другое: понимать, что твоими стараниями там оказываются те, кто этого ну никак не заслужил! Такого он себе позволить не может. Больше не может. Хватит с него! Пусть он пропащий человек, но не убийца!

Алексу вдруг стало холодно, захотелось забраться под одеяло и просто уснуть.

Дома он нарочито медленно, стараясь сосредоточиться на процессе и отвлечься от тяжелых мыслей, разделся, лег. Но одеяло не спасло от озноба: наверное, это уже просто нервы. В голове промелькнула неожиданная мысль, но тут же исчезла, и вспомнить, про что она, Алекс уже не смог. Что-то не так. Но что? Ответ, кажется, вот он, рядом… Но это только кажется. Ладно! Пусть так. Ясно одно – он должен с этим разобраться. Дело чести. А теперь – спать!

Но сон не шел. Алекс попытался считать слонов, потом – от десяти до нуля и обратно… Не помогало ничего. Оставалось единственное, проверенное средство – вискарь. Заодно и согреется. Достал драгоценную бутылку: «Ну, будем здравы, бояре»…

* * *

– Машка-а! Жена, – а я дома! И на завтра отпросился. Поедем в Петергоф, а? Позвоним твоему начальнику…

Последнее время все у них идет наперекосяк. Казалось, что тут такого – проблемы на работе? Другие семьи они сплачивают, а вот у них… У них все наоборот. Когда все это началось, Маша стала отдаляться, замыкаться в себе. Сколько раз Саша просил ее отвлечься или хотя бы рассказать, что конкретно там случилось, но она только отмахивалась. Он обижался: почему муж не имеет право знать, что такого там произошло? Проблемы – вот весь ответ. Судя по ее виду и поведению – проблемищи!

– Что, совсем худо?

– Совсем. Поедем завтра в Петергоф. И звонить никому не надо, меня пока в отпуск отправили.

– Может, расскажешь, что случилось-то? Хватит в себе держать.

– Потом. Ужинать давай.

Наутро был дождь, и о Петергофе можно было бы забыть. Но жена неожиданно для него заупрямилась и настояла: поедут. Не сахарные, не растают… Это была их последняя совместная поездка. И как же им было хорошо! Промокли, замерзли, но были безмерно счастливы. А по дороге домой купили бутылку виски. Водку Машка не переносила, коньяк – тоже не очень, а согреться-то надо? На вкус напиток показался ей той же водкой – фи, мерзость! – но она пила его, добавляла в горячий чай. И быстро напилась, смеялась и плакала… А потом вдруг, в одночасье, протрезвела и рассказала ему все.

Как ни странно это было, но Саша воспринял новость почти с радостью. Только страх быть не понятым женой остановил его от того, чтоб высказать это ей напрямую. Сам же он ничего страшного не увидел: ну, подумаешь, уволят! Будет сидеть дома, ребенка заведут, в конце-то концов. Он зарабатывает достаточно, и на двоих, и на троих хватит. Да и кому она нужна, такая работа?! Ни выходных, ни проходных, сутки эти гребаные, после которых, поспав пару часов, опять бежать на работу…

– Машк, а давай ты расстраиваться не будешь, а? Дома посидишь, ребеночка заведем?

– Саш, ты дурак или ничего не понял?! Я не дома могу посидеть, а очень даже в Крестах!!! Ты что думаешь, пропажа арестантского дела вместе с вещдоком – это шуточки?

– Я действительно в этих ваших делах понимаю мало. Но если порассуждать, то кому охота подставляться? Не, начальнику проще тебя втихую уволить, без скандала.

– Не получится без скандала, Саш, дело арестантское – это одно. Плохо, конечно, но восстановить все равно можно. Наркота пропала. И тут я по уши виноватая – не сдала вовремя на хранение. Так что статью я уже заслужила…

Обухом по голове. Да уж, влипла ты, Мария Павловна… Вслух он, однако, сказал:

– От сумы да от тюрьмы… Машк, я тебе, честно, самые свежие сухари носить буду!

Но жена попытки разрядить атмосферу не оценила. Это была их первая серьезная ссора…

* * *

Грин с удивлением смотрел на бутылку: «Ого! Да ты Александр Иваныч, оказывается, алкач!». Сам того не замечая, он выпил почти половину. Просто так, без закуси. Точно, алкач. Вот бы Рат порадовался: сколько раз споить-то его пытался… Надо хоть водичкой запить да убрать бутыль подальше. Для другого случая. И спатеньки…

Алекс огляделся: куда бы засунуть? Как назло, куда ни сунься – все под рукой! А, ладно, в шкаф. Вниз, в самый угол, чтоб лениво было наклоняться лишний раз…

* * *

– Я провожу тебя сегодня. Можно?

– Угу. Саш, я боюсь…

Вообще-то отпуск Маша еще не отгуляла, отозвали. Оба понимали: ничего хорошего это не предвещает. Но, с другой стороны, все к одному концу! Скорей бы уж…

Вместе они дошли до дверей райотдела; оба были на взводе, поэтому дорогой почти не разговаривали.

– Ну, все. Я позвоню.

– Маш, я так не могу. Я тут тебя дождусь.

– Тогда лучше в кабинете.

– Не прогонят?

– Нет, нормально, у нас не пропускной режим. Пошли.

– «Ну вот, я и в Хопре!» Сорри, в мусар…, опять не то, в полицейском участке, вот!

– Гринев, перестань ерничать! Люди же слышат.

– Мань, это нервы, прости. И ты такая грустная, мне ж хоть чуток развеселить тебя охота.

– Угу.

– Маш, а что за амбре такое? – он поморщился. – Как вы все это выносите?

– Это из-за дежурки, сюда же кого только не таскают – и пьянчуг, и бомжей.

– Хоть бы проветривали!

– Не помогает. Да это еще ничего, бывает и хуже.

Пока шли коридорами, Саша с любопытством крутил головой: вот уж действительно, сколько раз не говори «халва», во рту слаще не будет. Ну стали теперь полицией. А здание как было мусарней, так и осталось. Хоть бы подремонтировали…

– Вот тут я сижу, – жена усмехнулась нечаянному каламбуру, – пока.

– Да, такую дверь с полпинка вышибить можно!

– Глупостей не говори. Мой стол у окна, а я к начальнику, он тут уже.

– А если зарестуют? Возьмут с поличным? Сосед твой по кабинету? Увидит и зарестует? И звездочку себе заработает!

– Саш, ты опять? Звездочки у нас за такое не дают. А потом у меня соседка, но ее не будет. Все! Я ушла.

Саша шагнул в кабинет.

Голову сдавило точно железным обручем, он понял, что падает. Как в тумане Саша услышал крик жены, успел подумать: «Испугалась»…

Тот же кабинет, только полумрак. Вечер, поздний. В кабинете мужчина, один. Как же так? Маша говорила, что у нее соседка? Мужчина стоит у раскрытого сейфа, роется там. Вот, нашел. Аккуратно вынул, положил в черную кожаную папку. Что-то достаточно увесистое, в корочках. Уголовное дело! Неизвестный хочет уже закрыть сейф, но вместо этого опять лезет внутрь. Секунда – и он вытаскивает оттуда конверт. Мужчина читает, что написано на нем, потом удовлетворенно кивает головой, и конверт присоединяется к делу…

– Саша, Сашенька…

Машка, плачет, гладит его по голове. Любимая… Кто-то сует под нос ватку. Фу, нашатырь!

– Не надо, прошло все, – он отстраняет руку, поднимает глаза.

– А, вы… – осекся. Черт, чуть не ляпнул. Надо выходить из положения. – Вы – Машин начальник?

– Нет. Встать помочь? – мужчина протянул руку, – Испачкался, щетку надо? А то принесу?

Когда мужчина закрыл за собой дверь, Саша тихонько спросил:

– Маш, кто это?

– Ратников, начальник розыска. А что шепотом-то?

Саша присвистнул: значит, Машку подставил Ратников? Вот это дела в Датском королевстве…

* * *

Открыв глаза, Алекс не сразу сообразил, где находится. А когда все понял, в сердцах чертыхнулся:

– Да кончится это сегодня или нет?!

Голова болела. Сколько раз сегодня у него были видения? Пять вроде? Не перебор? Наверное, он сходит с ума. Так, может, и к лучшему? Никаких забот тебе, никаких проблем. Будет спокойно жить в своем мире, с Машей, с Кристи… С Ратом. Нет, Рата, пожалуй, он с собой не возьмет. Это его женщины, и делиться он ни с кем не будет! Тем более – с Ратом.

Господи, что за бред?! Да ты, батенька, пьян… Или уже сошел с ума?

Алекс подошел к умывальнику и с наслаждением стал плескать ледяную воду себе в лицо. Уф… Вроде, отпустило. Надо же такому привидеться! Что на него нашло? Это все Крыська, точно… Она сподвигла. За все эти двадцать лет он ни разу не изменял жене (или памяти о ней?), случайные связи – не в счет, тут чистая физиология. А вот сегодня готов был. И с удовольствием. Дурак! Чего испугался?

«Эх, девоньки-девоньки, пинкертонши хреновы, что ж мне так-то на вас везет?». Сам он за жизнь ни одной детективной книжки не прочитал, а вот обе его женщины – вроде как детективы.

Усмехнулся: «Собственник! Ты сначала у Крыськи спроси разрешения, а потом записывай ее в “свои женщины”!». Хотя почему-то Алекс был уверен: она бы не отказалась. «Его женщины», – а хорошо звучит-то! Хотя Маша, наверное, давно уже не его…

Интересно, кстати, а были ли они знакомы? Вообще-то, не похоже, Крис бы сказала. Но, с другой стороны, вполне могли бы.

Машка, где ты? Жива ли? Если что, пусть бы хоть смерть легкой была… Все эти годы он запрещал себе думать о своей «бывшей» как о мертвой. Для него Маша все равно всегда живая будет. И, почему, кстати, «бывшая»? Развестись-то они так и не успели…

«Машка, Машенька, хорошая моя», – как же он тогда обиделся-то на нее, дурень. А за что, спрашивается? За то, что не оценила его жертвы? Так и не приняла его – такого… Не простила, что стал работать с Ратом. Самовлюбленный индюк ты, Гринев! Даже не попытался вернуть ее тогда…

* * *

– Знаешь, а не пошел бы ты!..

– Ты не ори громко-то, а то я ведь пойду!

Со стороны они оба, и Гринев, и Ратников, были похожи на двух петухов, готовых рвать друг друга до последнего.

– Да вали! А я подмогну, пинком под задницу!

– Нет, ты сначала меня послушай! Если уйду, кому лучше будет?! Ведь даже если не поверят, даже если в дурку меня упекут, тебе-то тоже – кранты!

Эх, блефуешь, Сашенька, блефуешь. Хоть и профан в этих делах, но понимаешь – ничего ему не кранты! Вывернется ведь… Но и отступать тоже нельзя.

Саша решительно уселся – не будет же Ратников его за шкирку выкидывать? Огласки он точно побоится.

– Никуда я не пойду. А ты, мразь, или выслушаешь меня, или… – что «или» он и сам не знал. К удивлению, на Феликса это возымело действие: он побледнел, на скулах заходили желваки, а глаза стали белыми от ярости, но – сдержался, и сквозь зубы процедил:

– За мразь, ты, скотина, отдельно ответишь. Но пока говори.

– Вот и обменялись любезностями. А теперь – слушай. У меня есть к тебе предложение. Ты в курсе, что вчера материал на Машку в прокуратуру ушел?

– Ближе к телу!

Саша не обратил на реплику внимания.

– Мне надо только одно: пусть ее оставят в покое. Пусть уволят, но только, чтоб никакого дела. Как ты это сделаешь, меня не касается. А я…

– Что ты? Ты думаешь, я всесильный?!

Саша отметил про себя это «всесильный», усмехнулся – клиент готов, торг пошел!

– Не знаю. И знать не хочу, если честно. Но, думаю, тебя привлечет, как это там у вас… стопроцентная раскрываемость?

– С чего ты взял? Да по барабану мне все это! Я и так нарисую в отчете что захочу.

– И все-таки. Бумага – бумагой, а я в реале предлагаю.

– И как ты это сделаешь?

Вот это уже деловой разговор.

– А как я узнал, что ты дело-то спер? И как все это было?

– И как?

– Честно? Увидел. Помнишь, в обморок тогда грохнулся? И не спрашивай подробности. Как работает, сказать все равно не смогу. Но работает, сам же убедился! Хочешь, проверим еще раз?

– Поехали!

* * *

Хитрый Ратников повез его туда, где жулик был не только известен, но и дал признательные показания, подробно рассказав и даже показав, что и как делал. После того, как Саша практически слово в слово повторил его рассказ, а потом еще и нарисовал портрет, Рат был согласен на любые условия.

– Так, специфику нашей работы тебе знать не для чего. Но оформить кое-что придется. И чтоб не удивлялся, теперь ты у нас будешь числиться как… – Ратников задумался ровно на секунду. Или, может, это была театральная пауза? – Грин, Алекс Грин!..

Маша восприняла его поступок как сделку с дьяволом: душу продал! Был скандал, потом примирение. Потом Маше сказали, что дело спустили на тормозах, но уволиться ей все-таки придется… Нет, жена не обвинила его во всех своих бедах, глупо было бы. Но она не смирилась с его второй сущностью. С Алексом. Хотя он и не рассказал ей всех подробностей. В ход пошли психологи-психиатры, потом бабки-экстрасенсы… Саша встречаться отказывался. В чем-то ведь жена была права: он действительно продал Рату свою душу.

Нельзя сказать, что новые способности, а особенно – сопутствующие каждому трансу неприятные, болезненные ощущения не беспокоили его. Но была и другая сторона. Саша (или уже Алекс?) вдруг осознал, какую власть он имеет надо всеми. Ведь стоит только сказать слово! И это нравилось ему, это чувство возбуждало, пьянило. Он полюбил театральные эффекты: нравилось наблюдать за произведенным впечатлением. Завел себе черный кожаный плащ, шляпу с полями… Шпион Гадюкин… Все, что было с ним прежде, казалось теперь неважным, второстепенным, мелким. Настоящая жизнь – вот она, сейчас. Алекс придирчиво наблюдал за своим даром: как он меняется, в какую сторону развивается, можно ли контролировать видения, и как это сделать? Но как все это было объяснить Маше?

Он честно пытался, и не раз. Ответом были слезы и новые скандалы. Кошмар тянулся целый год. Потом был выкидыш, депрессия, больница. Выйдя оттуда, Маша к нему не вернулась. А через полтора месяца мир перестал существовать…

Интересно, а как бы повела себя на ее месте Кристи? Смогла бы она принять его? Поняла бы? Хотя… Странный вопрос, неуместный: ведь она уже приняла его. Таким, какой он есть. А может, просто выдумала его для себя? Как бы там ни было, но Крис никогда не знала Сашу Гринева. Только Алекса Грина, человека, которого все сторонятся, которого откровенно не любят. И, тем не менее, она упорно называет его Сашей. Странно… Вот он пришел к ней сегодня, и они говорили, будто только вчера прервали начатый ранее разговор. А ведь за все предыдущие без малого двадцать лет они не сказали друг другу столько, сколько наговорили сейчас. И она не боится, не презирает его. Ей не противно было взять из его рук эту кастрюльку. Из рук палача. Да-да, палача, именно так! А кто же он, если не палач?.. Всегда был палачом!

Нет, так больше невозможно! «Допить, что ли, этот злосчастный вискарь? Может, тогда я усну, наконец? – Алекс посмотрел на бутылку. – Ладно, живи. Не усну – пойду в душ. Он холодный, говорят, помогает…»

Но на сей раз он уснул, едва приняв горизонтальное положение.

Глава 5
ВЕКС ИЛИ ИГРЕК?

Если бы это было так, это бы еще ничего. Если бы, конечно, оно так и было. Но так как это не так, так оно и не этак. Такова логика вещей.

Л. Кэролл. «Алиса в Стране Чудес»

10 ноября. С 06.00 до 14.00. Станция Гражданский проспект

Поспать Кристи не удалось. Виной тому – многолетняя привычка всегда просыпаться в одно и то же время. Вот и тут, стоило шуму с платформы проникнуть сквозь тонкую дверь, как женщина открыла глаза: организм, вернее, одна его часть, скомандовала: «Пора вставать!». Правда, вторая его часть тут же этому воспротивилась и даже одержала небольшую победу, но крепко уснуть все равно не удалось. Кристи в полудреме полежала еще немножко, подождала, пока народ разойдется, потом встала. Состояние было ужасное: впечатление такое, будто вчера по ней проехался каток. Впридачу болела голова, подташнивало, в горле противно першило, а из носа постоянно лилась водичка. И знобило. Разболелась-таки!

Работать не хотелось. Вообще ничего не хотелось, лечь бы и лежать вот так, весь день. Жалеть себя она не стала, ну если только совсем чуточку, как же без этого-то? А вообще сама виновата – знала, куда едет, могла бы и потеплее одеться. Так что нечего нюни распускать! Подъем, никто тебя заменить все равно не сможет! И плакаться нечего – Мамба пропасть не даст, придумает что-нибудь. Только сначала душ: без завтрака, положим, она обойдется, есть не хочется совсем, но вот помыться надо обязательно. Подумав немножко, Кристи присоединила к банно-туалетным принадлежностям и свои рабочие записи: возвращаться к себе просто не было сил.

В утренние часы в душевой всегда было мало народа, а Кристи еще и пришла, когда большинство уже разошлось по рабочим местам. Хорошо, ждать никого не надо. Мысленно пропев «осанну» неизвестному проектировщику станции, предусмотревшему систему водоотведения, благодаря которой они не знали проблем с водой, и местным «академикам», решившим проблему с электроэнергией, она с удовольствием подставила тело под горячие струи. Душ – не баня, конечно, так, мазня. Но на безрыбье и рак – рыба. Другие, может, и такого не имеют… Блаженство!

Из душевой она вышла разомлевшая и с жутким желанием бросить все и просто отправиться спать. Возможно, другой на ее месте так бы и поступил, но Кристи слишком хорошо знала себя: ни уснуть, ни спокойно предаваться безделью она все равно не сможет. Так что сон откладывается: арбайтен! Запоздало подумала, что распаренная, а на станции прохладно. Поэтому в столовку придется-таки зайти – там тепло, обсохнет, и тогда уж – к Мамбе.

* * *

Доктора на месте не оказалось, и Кристи едва не заплакала, обнаружив это: она прекрасно знала, где тот сейчас находится, но тащиться на другой конец станции!..

– Теть Крысь, теть Крысь! Доброе утро! А можно к тебе вечером в гости?

Маринка, девчонка соседская. На вид ей – не больше десяти, маленькая, худенькая. Даже по нынешним, скудным на богатырей и красавиц временам, она казалась дурнушкой: к маленькому росту и неестественной – до прозрачности – худобе прилагались жиденькие светлые волосенки, белесые ресницы над светло-голубыми глазами, бледная, синюшного оттенка, кожа. Правда, по части своей внешности Маринка не расстраивалась, была бойкой не по годам и вовсю верховодила местными шалопаями, в том числе и мальчишками. Да и что ей, в ее-то возрасте? Вот через годок-другой, когда невеститься начнет… Хотя… Может, она, как тот Гадкий утенок, возьмет, да и превратится в Лебедя?

– Марин, что не в школе?

– А у меня горло заболело, мамка идти не велела.

Школу Маринка не любила – ну не шла у нее учеба!

– Прогульщица… Ладно, доктора нашего нет сейчас, так что тебе за ним бежать. Знаешь, куда?

Девочка засмеялась: кто же этого не знает? Все свободное время Мамба проводил в станционном детском саду: детей он обожал, и они платили ему той же монетой. Поэтому многие поначалу удивлялись, что доктор жил одиноко, без семьи, хотя на отсутствие претенденток на его руку и сердце пожаловаться Димка бы не мог. Причину, по которой Мамба так и остался холостяком, никто на станции, да, пожалуй, и за ее пределами, не знал. Сам он на эту тему не распространялся, в ответ на вопросы – отшучивался. Правду мог знать только Рат: закон, гласивший, что неженатых мужчин в Конфедерации быть не должно, на доктора, как бы, не распространялся. А это могло быть только с согласия всесильного владыки.

Мамба вернулся один, без Маринки.

– Привет, узнать пришла?

– А эта где? Больная?

– Она такая же больная, как я – белый человек. Прогульщица и притворщица!

– Злой ты, – Кристи улыбнулась, показывая, что шутит.

– Не злой, а справедливый! Что из нее вырастет, если с детства врать научится?

– Не ту специальность ты выбрал.

– Крис, ты меня обижаешь. Я что, плохой доктор? А мед – это судьба: и мамка с папкой, и бабуля, царствие им небесное, были врачами. Разве бы они мой пед пережили?

– Тогда бы своих завел, и воспитывал!

– Крис, брэк! Не подкатывайся, знаешь же, тема закрыта. Давай лучше разбираться в твоих покойниках.

– Ага, только любопытно, сам знаешь… Мазая привезли, значит?

– Угу. А куда они денутся? Я проконтролировал с утра. А с Лорой вчера еще закончил. С кого начнем?

Кристи хотела ответить, что с Лоры, но закашлялась сухим, раздирающим грудь кашлем.

– Ого! Может, ну их, покойников? Не сбегут, чай. Давай лучше тобой займемся?

– Дим, так и я, вроде, бежать никуда не собираюсь. Как бы тоже сдаваться пришла, ты ж кудесник, все как надо сделаешь. Так что давай про покойников начнем? С ними возни меньше.

– Как скажешь, начальник. Ты сама-то на них посмотришь?

– Не, смотреть не буду, что я там не видала? Рассказывай давай.

– Тогда с Лоры? Жалко девочку, хорошая была, славная… Ну, тут все ясно и, вроде как, понятно. Задушили. И точно могу сказать, если это имеет значение, – не насиловали. Ну, по крайней мере, не вчера.

– Это как понять?!

– Как-как? Девушка видная, половая зрелость давно наступила. Так что про секс она явно не из рассказов знала. Но вчера ни с кем и ничего у нее не было, ни добровольно, ни по принуждению. Вот так.

Кристи, если честно, была сильно удивлена: жизнь на станции настолько прозрачна, ни про какие секреты и речи быть не могло. Кто чем дышит, кто кого любит и с кем встречается – все становилось известно в один момент. Про Лору тоже все знали: она с детства дружит с Марком, что и неудивительно, – росли вместе. Но детская дружба – это одно… По крайней мере, к Марку нужно присмотреться повнимательнее. Она вспомнила, как парень плакал вчера в коридоре. Может, он знает что-то такое, чего не рассказал ей? Но, с другой стороны, а что она успела спросить? И не только у него…

– А когда?

– Что когда? Если когда с мальчиком переспала, то это вопрос не ко мне, к мальчику. А если про когда смерть наступила, то это ориентировочно где-то за час – полтора, два, может, до того момента, как я ее в коридоре осмотрел. Вот, собственно, и все.

– А почему она не кричала? Не звала на помощь?

– Это опять не ко мне вопрос. Вот когда с этим убивцем разговаривать будешь, и спроси у него.

– Да это так, мысли вслух…

– Я посмотрел у нее повреждения, в смысле, может быть, он оглушил ее, а потом, без сознания уже, душить начал? Ничего. Но синяки на руках есть. Сопротивлялась, точно. А комнату осматривала? Может, там чего есть?

– Нет, Рат не дал, угнал к Мазаю. И чего так торопился?! Скорей, скорей… Даже одеться по-нормальному не дали.

– В психе он был, сама же видела. Сейчас, вот, запил, тоже проблема. Вместо него пока Координатор, а это тот еще бюрократ.

– Точно, в психе. Еле от Векса оттащили. Поди теперь, разберись, чужая на нем кровь или своя? Только я Феликса понимаю. У него же теперь вообще никого не осталось, – Кристи невольно поежилась: да уж, судьба… – Ладно. По Мазаю давай.

– Мазай… Давненько я таких «красавцев» не видел. Если без выводов, то примерно так: на спине семнадцать ножевых ран. Из них минимум десяток – смертельные. Кровопотеря… Ну, это ты сама, наверняка, заметила.

– Да уж, ботинки еле отчистила потом.

– При этом выбиты зубы, сломан нос и пара ребер тоже. Пинали его, однако, и обувь тяжелая была, массивная.

– Тоже видела. При жизни? Или мертвого уже?

– Ну, вопросик! Не скажу, тут уже осмотра маловато, лабораторные исследования нужны, сама понимаешь. Хотя, если честно, с трудом представляю, как его живого пинать по лицу могли. Крис, у него рост – метр восемьдесят, минимум. Так что, думаю, мертвого все-таки.

– А умер когда?

– Тоже сложно. Думаю, что от десяти-двенадцати часов до суток.

– От какого времени? От сейчас?

– Нет, конечно, от обнаружения. Точнее сказать не могу, сама говоришь – холод там собачий был.

– Ну да, вода в кружке замерзла. А в ведре – здоровая такая корка.

– Вот видишь. Лекцию по судебной медицине читать не буду, скажу только, что время появления трупного окоченения и прочих характерных признаков прямо пропорционально температуре окружающей среды, – поймав удивленный взгляд женщины, доктор понял, что загнул, и поправился. – По-русски это будет так: чем холоднее, тем дольше труп свежее, окоченевает, то есть, позднее. Для подробностей, опять же, возможностей не хватает.

– Дим, и вот обоих их мог убить один и тот же человек?!

– Ты это меня спрашиваешь? Сашка видел? Он, скажи, ошибался хоть раз? Нет? Вот именно, и от этого скакать надо.

– Дим, ошибиться все могут.

– Ну, девушка, это уже крамола! Грин не ошибается – это аксиома, – Мамба засмеялся. – Все, хватит про покойников! Рассказывай, что у тебя, и раздевайся, слушать буду.

– Сопли, слабость, в горле першит. Вчера сильно взмерзла. Спала мало. Еще что?

– Хрипы, – Мамба протянул ей старенький, неизвестно как выживший градусник, – меряй, да осторожнее, не разбей.

– Доктор, я жить буду? – спросила она жалостливым писклявым голоском, скорчив плачущую рожицу.

– Не ерничай, Крыська! Воспаление легких никакие катаклизмы не отменят. А в наших условиях это, фактически, приговор: с антибиотиками-то беда.

– Так уж прямо… – надо сказать, Кристи немного испугалась.

– Прямо, криво….. А ты что думала, меня тут за красивые глаза держат? Или Рат просто так приказал всех соплястых прямым ходом на карантин? Тут один чих может всю станцию махом выкосить! И никакие высоколобые с Академической ничего не сделают. Пока, по крайней мере, большого толку я от них не вижу.

Несмотря на то, что с Мамбой она общалась часто и даже немножко дружила с ним, Кристи как-то не задумывалась, отчего тот пользуется особым расположением Рата, получает все необходимое по первому требованию, а медблок занимает целых четыре помещения, два из которых – пресловутая карантинка и операционная – использовались не так уж и часто. Да и стационар – четыре койки – почти всегда был полупустой. Кстати, а где он покойников вскрывает?

– Дим, а мертвые наши где? – спросила она неожиданно даже для самой себя.

– Хм… – Мамба отчего-то смутился. Увидев же, что Кристи ждет от него ответа и не отстанет, махнул рукой и засмеялся. – А-а, ладно! В карантинке они. Два дня до похорон полежат. Я их формалинчиком обработал. И все, хватит об этом. Завтракала?