Читать книгу: «Дочь хозяина Руси»
Историческая справка
Великое Княжество Литовское – историческая Беларусь.
Литвины – исторические белорусы.
Государственный язык Великого Княжества Литовского – белорусский язык.
Часть 1
Глава 1
– На дворе уже сентябрь. Время промелькнуло беззастенчиво быстро. Лето было тёплое приветливое. Казалось, только вчера я заслушивался переливами соловьиных трелей, а вон уже паутинка летит, блестя на солнце, навевая на меня грусть и тоску, – так думал Иван Васильевич, сидя рядом с сыном Иваном в небольшом возу, посматривая на пробегающие мимо окрестности.
Сытые лошадки резво бежали по утоптанной, ещё не успевшей размыться первыми осенними дождями дороге, пофыркивая и похрапывая от действий усердного возницы.
– Не страшна нам теперь орда, сынку. Конец ей приходит. Сбросим с себя эту тяжкую ношу, – обратился он к сыну, повернув к нему своё лицо.
– Да, слабы тартары становятся, – откликнулся, выйдя из задумчивости Иван, провожая глазами небольшой обоз с рыбой, медленно тянувшийся по дороге навстречу им. – Вот и рыбка, слава Богу, обильно водится в наших местах. Копейку какую-то даст и с голода не позволит пропасть, – заметил он, останавливая взгляд на переполненный рыбой проезжающий возок.
– Дружественный союз с Менгли-Гиреем крымским ханом заключил, – продолжил мысль Иван Васильевич. – Не будет мешать нам орду одолевать. Прошлый 1475 год, дал Бог, не принёс огорчений. Вот и семейство своё нарастил, – его лицо осветила улыбка, – Софьюшка доченьку мне народила Олёнушку, первую царевну на Русь явила, – его глаза выражали счастливую безмятежность. – А нынешний год вторую дочь мне подарил. Семья крепчает. Не хмурься, Ванюша, – проронил он, глянув на сына, – привыкнешь к мачехе. Нужен был этот брак мой с Софьей Руси нашей. Ты же знаешь, она – племянница последнего византийского императора. С ней я не только Великий князь, я с ней царство обретаю. Москва наша всемирную славу третьего Рима приобретает. Всё сделаю, чтобы объединить междоусобных князей под руку свою. Станешь ты, Ванюшка, после меня на Руси царствовать. Ты всё хмуришься! О тебе радею и о Московии нашей.
Вот и подъехали к дому дьяка. Неторопливо высадились во дворе. По широким деревянным ступеням вошли в дом. В лицо пахнуло жаром. В просторной натопленной светлой горнице народу было больше, чем обычно. Народа собралось – яблоку упасть негде было. Творческая мысль витала в воздухе, кипели страсти, с ними вспыхивали споры. Как без них-то? В избе много кто собрался: дьяки, подьячие, князья московские – все люди энергичные, толковые, родовитые. В избе натоплено было так, что стояла духота неимоверная, добавленная горячим дыханием разгорячённых тел. Гул голосов, ропот не смолкал ни на минуту, словно растревоженное семейство пчёл в улье. Собравшиеся обменивались мнениями, вносили свои предложения. Каждый из них желал доказать, что прав именно он, а не другой.
Здесь зарождались и творились законы, по которым жить предстояло всему государству, людям разного сословия, проживающим в нём. Здесь решались судебные уложения и грамоты для будущих законов.
Заметив вошедших Великих князей, подьячие и писари услужливо вскочили со своих мест, с уважением посматривая на них. Приветствовали, как положено, подобострастно и почтительно кланялись. Небрежно приняв приветствие собравшихся людей, Иван Васильевич основательно устроился подле длинного дубового стола. Потирая ещё не согревшиеся с дороги руки, нетерпеливо изрёк:
– А теперь доложите-ка мне, что у вас тут сделано для того особого сборника, какой я поручил составить, который доказывал бы измену новгородцев.
Внимательно слушал, что ему зачитали, одобрительно покачивая головой.
– Сие добре, всё добре составлено. Ещё не забудьте добавить об изменах Новгорода святой Руси. А такоже учтите договор новгородцев, что за нашими спинами против нас направленный с королём Казимиром – этим Великим князем литовским и польским.
– А, всё ж, какой прыткий этот наш князь Холмский, – заметил неожиданно дьяк, вклиниваясь в разговор. – Хорошо служит Московии нашей. Ловко отбил он тайную грамоту предателей новгородских. Из рук поганых их гонцов вырвал. Ужо помогли сии грамоты более узнать об изменах оных. А помните, други, что было во времена дальние? Ведь в договорной грамоте Дмитрия Донского с Великим Новгородом было писано о совместной борьбе с общими врагами Литвой и Тверью. Вот погодьте, сыщу я сей час.
Дьяк с усердием порылся в стопках грамот, разложенных на широком дубовом столе.
– Нашёл! Прочту грамоту оную, чтобы напомнить всем: «Всести на конь, ежели будет обида со князем литовским или тверским князем …»
– Добре! Правильно мыслил тоды сей князь в нашу пользу, – согласился Иван Васильевич, глядя задумчиво в грамоту.
– Укреплять Москву надобно прежде, чем всести на коня и защищать! Это первейшая задача наша, – воскликнул Иван Иванович, до сих пор молча выслушивающий думцев и отца. – Надобно такую перестройку Кремля учинить, чтобы стал он неприступен для врага. Каменные основательные хоромы возводить надобно. Слава Богу, собор Успения богородицы уже успели заложить, строить начали. Мыслю, к 1479 году уже поставлен будет. Стены кремлёвские тоже подымем непреступные каменные. Звонницу высокую учинить надумали, пусть так будет, чтобы приближение недруга далече узреть можно было. А наречь сию звонницу я пожелал бы именем батюшки мого – звонницей Ивана Великого. Покорим Новгород – сильнее станем. Защитим себя от Польши, Литвы и немцев, – возбуждённо, горячась, доказывал Иван, всё более распаляясь, жестикулируя руками. – А ещё, мыслю, в Кремле нашем надобно такие каменные палаты выстроить, чтобы не стыдно было гостей именитых принимать и иноземных послов всяческих. Чтобы Москву нашу третьим Римом кликать стали. Прав батюшка, что так мыслит.
Дьяк улыбнулся. Улыбался и Иван Васильевич, с теплотой, растрогано, смотря на сына, загораясь вместе с ним общими идеями и мечтами.
– Обязательно защитим Московию нашу от недругов и славу её приумножим! – вторил он сыну.
Дума затянулась, на сей раз, надолго. Думцы до охриплости доказывали друг другу правоту свою. Разъехались поздно. Усталые, но все были вдохновлены единым радостным порывом: «Правда – наша! Защита Руси православной от недругов всяческих – святой долг каждого».
На следующее утро Иван Васильевич собрал у себя в горнице самых приближённых и доверенных лиц. Обсудили все текущие дела. Дал он последние указания и наставления. По-отечески глянув на троих самых значимых мужей его государства, тех, кому он более всех доверял, молвил:
– Вы все трое за главных здесь на Московии будите. Вас я оставляю вместо себя. Сам на благое дело иду с дружиною своею. Хочу образумить вотчину свою – Великий Новгород. Заметьте все, с миром иду к ним чинить расправу и суд над боярами и воеводами новгородскими. Жало показывают они ныне своё змеиное, корысть чинят они над слабыми людьми и обездоленными. Вельми много челобитных имею, накопились в покоях моих. Стонет весь люд новгородский. Много обиженных появилось на землях наших. Тебя, Иван Иванович – сын мой любезный, оставляю за место себя главным. А тебя, князь Патрикеев Иван Юрьевич – наместник мой, судья и воевода, к тому же – брат мой двоюродный, назначаю советчиком и наставником к молодому Великому князю. А ты, Курицын Фёдор Васильевич – дьяк мой и глава посольского приказа, подсоблять им двоим во всех делах будешь. Доверяю вам всем, други мои милые, самое дорогое, что есть у нас – Москву нашу. Не забывайте такоже обиходить и старую государыню, мать мою – Марию Ярославну, и Великую княгиню Софью Фоминичну – жонку мою, на сносях она. Даст Бог, сына явит, надеюсь на то. Моих обеих дочурок не оставьте без внимания, оберегите. Малы они ещё совсем и беспомощны. Мягкость выражения с лица его вдруг спала, оно приняло суровые очертания, глаза смотрели жёстко и решительно.
– За Русь-матушку нашу православную радейте! Гонцов шлите мне часто с вестями разными и поручениями. Следите зорко за делами у соседей наших, в орде, такоже. Ордынский хан Ахмат глубоко увяз сейчас в войне с Крымом и турками. Все дела их ратные сейчас нам на пользу идут. Ослабнут тартары, пока они решат свои дела, будет мир с ними. Мы окрепнем, покорим богатый Новгород. И тартар одолеем, – князь весело глянул на присутствующих. – Прощаться будем, после полудня отбываю. Мне матерь свою надо успеть повидать, благословление её получить перед отъездом, да и Великую княгиню – жонку с дочерьми повидать желаю перед походом своим.
Иван Васильевич поднялся, направился к двери. Остальные тоже встали, но остались на своих местах, чтобы обдумать дальнейшие согласованные действия, распределить между собой обязанности.
В тереме жены Ивана Васильевича всегда ждали, он был здесь желанен. Государь вошёл в горницу, и застал там всё своё семейство. С переездом сюда Софьи терем стал другим. Здесь всё стало обряжено по вкусу византийскому на европейский манер. Стены были обиты золотой парчой, потолок затянут небесно-голубым сукном, тем же сукном, только с узорами и с золотой каймой, застланы были скамьи.
– Свою прежнюю жону в монастырь отправил. Выписал Византийскую жонку. Дружбу с западными соседями заиметь надобно, быть с ними в добром пожитьи и приязни, дабы не взирали они на нас, яко на диких азиатов. Сам римский папа невесту сыскал для меня, племянницу последнего византийского императора Константина Палеолог. После венчания с Софьюшкой наследником Византийской империи я себя именовать стал. Повелел герб московский с поражающим гидру Георгием Победоносцем объединить с двуглавым орлом – древним гербом Византии. При венчании нашем на мне шапка Мономаха была с бармами, присланными из Константинополя самим византийским императором. Отныне Москва стала наследницей Византийской империи. Я отныне – «царь всего православия», а церковь московская – преемница греческой церкви. Правда теперешний папа, бают, нас восточными «схизматиками» кличет, – Иван Васильевич усмехнулся. – Рим думал руку на нас наложить, ведаю я про то. Не дам Московию православную под руку его католическую!
Он опять обвёл взглядом хоромы своей жены.
– А всё никак не могу привыкнуть к убранству терема Софьюшки, как чужой я здесь, – размышлял, морщась, Иван Васильевич. – Пять лет, как венчан и царствую, а привыкнуть к моде иноземной не в моей мочи пока что. Даст Бог, даст Бог! Зато Софьюшка почёту более мне прибавила среди моих князей, да и иноземных тоже, легче будет собрать всех их в единый кулак.
Навстречу ему выбежала старшая его любимица-дочка Елена. Обхватив своими маленькими ручонками его ноги, обутые в высокие сапоги, она, задрав вверх личико, на котором блуждала счастливая улыбка, возбуждённо лепетала:
– Тату, тату пришёл!
От детского прикосновения, от искренней детской радости на душе стало спокойно и светло. Все заботы, мучившие его до этого, государственные проблемы отлетели прочь.
Иван Васильевич подхватил на руки ребёнка, обнимая и нежно прижимая к груди, прошёл через горницу и сел на скамью, посадив Алёну на одно колено. Младшая Федосья, семеня крепкими ножками, подошла, потянулась к отцу и вскарабкалась на другое колено. Он нежно погладил дочь по мягким, словно из шёлка, волосам.
– Соскучились, птахи мои по тату своему, – говорил он, с нежностью осматривая своих дочерей.
Софья Фоминична сидела на скамье, слегка подурневшая от очередной беременности. Её расплывшееся лицо с коричневатыми от беременности пятнами было освещено улыбкой. Она с тихой радостью наблюдала встречу дочек с отцом. Последнее время этих встреч стало гораздо меньше. Она знала, что навалившиеся государственные дела и проблемы последнего времени укорачивают эти радостные моменты общения мужа с семьёй.
– Ты вовремя, государь. Мы собрались идти в трапезную. Сегодня у нас к обеду перепела и медовый взвар с черносливом, – произнесла Софья Фоминична на ломаном языке.
Ей ещё не удалось освоить этот такой трудный чужой язык.
Она поднялась и тяжёлой переваливающей походкой направилась к двери, жестом приглашая следовать за ней. Подхватив дочерей, Иван Васильевич направился в трапезную. Там уже был накрыт большой дубовый стол с устойчивыми резными толстыми ножками. На белой льняной скатерти разложена была серебряная посуда.
– Рассаживайтесь, мои пташки, на свои жёрдочки, – сказал Иван Васильевич, бережно опуская дочерей на скамью возле накрытого стола. – Я не голоден сей час, но в удовольствии себе не откажу, – произнёс он, усаживаясь рядом с ними. – Днесь уезжаю я, Софья. Пришёл проститься. В поход иду на Новгород.
– Ах! – вскрикнула испуганно Великая княгиня, – уже? – она с тревогой глянула на мужа.
– Не пугайся. Не на рать иду, а с миром. Чаю, долго не задержуся, – говорил он, обгрызая мясо перепела и обтирая руки о рушник. – Не боись! Мать моя будет при тебе.
С нежностью посмотрев на жену и дочек, поднялся.
– Пора, дела государевы ждут. Ну, доченьки – птенчики мои ненаглядные, целуйте своего тату. В поход тату пошёл. Не озоруйте!
Иван Васильевич поцеловал дочерей, подошёл к жене, обнял.
– Всё будет добре. Буду тебе и матери гонцов и вестников часто слать. Даст бог, всё будет добре, – ещё раз повторил он, поцеловал жену и направился к выходу.
Из Москвы удалось выехать только в первом часу пополудни. Ехали неторопливо, дорога была разъезжена. Множество обозов с новым урожаем прошли перед этим, а дожди всё время лили, не унимаясь. Колёса повозок месили грязь, утопая и чавкая в липкой глине. Тоскливо глядел в окно на однообразные размытые дождём пейзажи, проплывающие мимо. Ивана Васильевича теребила память, воспоминания детства одолевали. Сквозь дрёму припомнил отца, юность, первую любовь. Но сегодняшние заботы постепенно оттесняли воспоминания прошлого.
– Великие бояре – вотчинники новгородские, да архиепископ – хозяева Новгороду со всеми землями. Все несметные богатства наши немцы через них скупают, а те, как пиявки прилипучие, всю кровь из Руси высасывают. Новгородцам за это иноземные разные товары шлют, а те продают их втридорога соплеменникам своим, богатеют, душу продают свою нечистой силе. Предатели! Вороги всей Руси!
Погода прояснилась. Выглянуло скупое осеннее солнце. Иван Васильевич вылез из своей повозки и пересел на походного вороного коня. Приметив это, и воеводы, что были в обозе, пересели на своих коней, окружили государя.
Поезд Великого князя, не задерживаясь, всё ближе и ближе продвигался к Новгороду. И вот въехал, наконец, Великий князь в свою вотчину в Новгород Великий. Архиепископ со всем духовенством новгородским постарались, встретили Великого князя со звоном колокольным, крестным ходом, с иконами, хоругвями, в сопровождении всех кляров церковных и монастырских. Вслед за духовенством шествовали огромной толпой люд всяческий: посадники, тысяцкие, бояре, мещанский люд, купцы, мастеровые, старосты и все чёрные люди. Крестный ход сей к Святой Софии направился.
А вот и церковь впереди замаячила. Князь принял благословление от владыки и вошёл в храм вместе с кляром церковным. Терпеливо, как подобает, отслужил молебен. Приложился к образам Спасителя и Божьей матери. После окончания службы принял приглашение и поехал с князьями, боярами и воеводами обедать к архиепископу. Тот постарался и щедро угостил государя и приближённых его. Столы богатые накрыл, ломились от яств всяческих. Многими дарами и почестями наделил царя глава новгородской церкви. После пиршества с почётом проводил его на Городище, резиденцию князя.
После проведённой ночи с раннего утра повалил в Городище народ к князю. Здесь собрались все, кто обижен, недоволен и обездолен был. Это были: посадники, тысяцкие, бояре, разные городские люди. Челом ударили Великому князю кто-то и с подарками, а кто-то просто с жалобами на обиды и притеснения своих городских правителей.
– Ну, сказывайте! Кто тут в Новгороде ваши обидчики? Не бойтесь, не таитесь! – подбадривал князь вновь и вновь прибывающих челобитчиков.
– Главные притеснители – это бояре новгородские! Посадники! Старосты! – с жалобами заходили горожане.
Несколько дней сряду вёл князь опрос этих жалобщиков. Потом приступил к допросу всех обвинённых. Выявлялись всё новые и новые подробности. Прибывшие не таились перед князем. Все точно называли имена: погромщиков, грабителей, убийц – ведь обиды накопились. Они с надеждой, с мольбой смотрели на Великого князя, ища сочувствия, защиты, милосердия.
Иван Васильевич выслушивал их молча, долго, терпеливо, сдвинув брови, с непроницаемым ликом. Потом встал, сделал знак рукой и громко с возмущением произнёс:
– Буде! А где же при сём этом великом беззаконии, самодурстве и самоуправстве оном власти новгородские были?
Он, сурово сверкнув очами, смолк, обведя всех разгневанным взглядом. Затем ещё более громким и гневным голосом возмущённо произнёс:
– Ведаю. Посадник новгородский сам с дружиной своей разбойничал! А что тысяцкий новгородский ничего об этом не ведал? Не поверю. Ясно, яко день! С ним вместе разбойничал, басурман, забыв про душу христианскую. Повелеваю: заковать всех повинных сих разбойников и татей в железы! – громко изрёк князь свой приговор страже.
Ещё целых три дня продолжался суд, судил князь обидчиков. Многих осудил. А всех тех, кто обижен был, словом обласкал, жаловал и оборонял. В конце приказал начальнику своей охраны:
– Всех осуждённых тайно переправить за крепкой стражей в Москву!
И вот глубокой ночью потянулись по дорогам новгородским скорбные переполненные людьми обозы из Новгорода на Москву. Обозы двигались с осуждёнными новгородцами разных сословий.
Осень была уже глубокая, вначале месили несчастные по дорогам грязь, а потом и снег. Все пребывали в печали, в неизвестности, отчаянии и сильной тревоге за свою судьбу и жизнь.
– Покуда не знаю, какие наказания учиню, надо будет подумать. Но вот вотчины их точно идут за меня, Великого князя, – твёрдо объявил всем Иван Васильевич.
После всех этих гуманных действий многие новгородцы и даже те, кто были враждебны к князю, поверили в помощь, защиту и справедливость Москвы от произвола новгородских властей.
К вечеру засобирался Великий князь, готовился отбыть на Москву. Более тридцати больших возов подогнаны были к Городищу к жилищу князя, ожидая его во дворе с дарами новгородскими, с золотом и серебром, с соболями и дорогой одеждой, с бочками дорогого заморского вина.
– Эх, православные вы люди! Желаете откупиться от меня, как от хана ордынского? – с горечью молвил князь, осматривая всё это богатство, – не корысть я преследую. Русь мне надобна единая сильная и вольная держава.
Пришло утро. Лишь просветлело Иван Васильевич двинулся в обратный путь на Москву. Он был доволен успехами этого мирного похода. На душе было спокойно и радостно.
– Быстрей, быстрей в любимую мною Москву. Быстрей желаю увидеть всех близких, родные любимые лица. Это только начало! Много ещё предстоит, что исполнить, – размышлял Иван Васильевич, глядя на то, как мелькают мимо окрестности, запорошенные снегом, наблюдал, как большое кровавое солнце уже стало медленно склоняться к закату. Ещё один день был прожит.
Восьмого февраля Великий князь перед обедней уже въезжал в свою столицу.
– Дома! Вот я и у себя! Как я люблю свой город, – думал он, с затаённым восторгом озираясь по сторонам и примечая с детства знакомые окрестности Подмосковья.
Ехать сразу в терем к жене не пожелал, не захотелось. Слышать исковерканную родную речь, окунуться в чуждую для него обстановку, которая не стала ему близка, отведывать непривычные с детства кушанья, чередовать слова русские и латинские, напрягаясь, подбирая по смыслу фразы, сейчас этого совершенно не хотелось. Мечтал после такого долгого отсутствия уйти от дел, расслабиться и окунуться в привычную с детства родную среду. Свободно, не задумываясь, без напряжения говорить, с полуслова понимая шутки и недомолвки. А в трапезной мечтал ощущать запах привычного с детства кушанья.
– Душа просит грибков солёненьких, огурчиков и смачный наш курничек. Хорош, ароматен, люб с детства, – думал он, сглатывая слюну, чувствуя, что после похода соскучился по домашней еде.
Эта мысль стала основой, которая заставила дать команду, повернуть в сторону материнского терема.
– Там же и любимого своего Ванюшку увижу. Он завсегда у любимой бабки столовается, – подумал Иван Васильевич, с радостью предвкушая приятную встречу с родными. – Сынку, пожалуй, раньше всех увидеть желаю. Опора он моя и надежда. Все планы государственные с ним связываю.
Появился на пороге материнского гнезда. Обрадовано бросилась навстречу сыну Мария Ярославна, нежно поцеловала, скрывая навернувшиеся от радости слёзы. Бурно и радостно бросился в его объятия сын Ванюшка.
– Мы всё тут делали, как ты наказывал, тату! Усердны были, ничего не запамятовали, – говорил он возбуждённо.
– Добре, добре, сынку, – произнёс растроганно Иван Васильевич, обнимая и похлопывая по спине сына.
От избытка чувств стал немногословен, посматривал на родных подобревшим счастливым взглядом.
– А я вам много гостинцев привёз из Великого Новгорода, сам отбирал для вас всех. Позже принесут короба с гостинцами.
Расположились в трапезной за столом. Мария Ярославна разрезала на блюде на куски ароматный горячий курник.
– Твоё любимое кушанье, Иванушка. Кушайте во здравие, мои дорогие, – говорила счастливая мать, суетясь, и подвигая на блюдах куски сыну и внуку.
– Благодарствую матушка. Об этом курнике мечтал всю дорогу, – говорил, благодушно улыбаясь, Иван Васильевич, приступая к еде.
Трапезничали, говорили о походе, выслушивал князь новости московские, а потом заторопился. Поднялся из-за стола.
– Благодарю за всё. Дома ещё не был. Надо Софьюшку навестить и девчат своих, соскучились, поди, птахи мои малые.
Когда Великий князь вступил в хоромы супруги своей, то та выбежала ему навстречу с радостной и счастливой улыбкой. Следом, подпрыгивая и хлопая в ладоши, выскочили дочки, возбуждённо и радостно крича:
– Тату, тату, тату вернулся!
Обняв и поцеловав ещё больше отяжелевшую жену, подхватив на руки дочек, радостный, со счастливой улыбкой на лице, последовал за женой в трапезную.
– Степан, – распорядился князь, проходя мимо дворецкого княгини, – иди со слугой к казначею моему и попроси небольшой короб. Он ведает какой. Там подарки я заготовил новгородские, сам отбирал.
– Какие подарки? – спросила, улыбаясь, предвкушая радость, Софья Фоминична.
– Сей час увидишь, – отозвался муж, беря в руки чарку с мёдом, наполненную женой, – Твоё здоровье жонушка!
– Твоё здоровье! – повторила жена, но по-латински.
Вошёл дворецкий, а следом за ним слуга с коробом. Поставив короб на стол, оба удалились. Открыв крышку короба, Иван Васильевич пододвинул его к жене, сгорающей от нетерпенья.
– О, какая прелесть! Какая красота! – искренне восторгалась она, вытягивая из короба в соломе упакованные предметы.
Тут было много чего: золотые ковши, серебряные мисы, женские украшения с алмазами, жемчугом, изумрудами, золотые чарки и кубки.
– Спасибо, государь мой, спасибо, муж мой, – произнесла она, с благодарностью целуя его.
Уже позже, собрав на думу дьяка и наместника, выведывая от них новости государственные, он вспоминал эту сцену семейной радости. Лицо его смягчалось, глаза теплели.
– Хребет новгородским псам перебить нам удалось. Осталось добить токмо, – говорил он, весело глядя, улыбаясь. – Мыслю я, надобно составить списки служилых дворян, которых в ратных помещиков обращать будем. На отобранных землях новгородских своих московских дворян посадим. Государство новгородских бояр обратим в государство московских помещиков! Наливай, Данила, кубки! – обратился князь к своему стремянному.
Тот с готовностью потянулся к серебряному сосуду, разлил вино и преданно глянул на своего господина.
– Выпьем за новое государство! Я полагаю так, – произнёс Иван Васильевич, отпив с кубка и ставя его на стол, – если детей боярских не хватит, наберу лучших их холопов новгородских и московских, тоже посажу на землю служилыми людьми! И сии помещики будут во всём равны дворянам и сами дворянами станут.
– Так ведь все наши холопы вотчинниками захотят стать. А кто в слугах у нас ходить-то будет? – с сомнением спросил воевода.
– Сего не страшитесь! – рассмеялся Иван Васильевич. – При единодержавии в государстве не может быть вотчинных хозяев! Могут быть только слуги государевы, – объяснил он, продолжая смеяться.
– Грамоту хочу показать. Смотри, государь, грамота из орды пришла.
Дьяк Курицын протянул князю грамоту. Иван Васильевич углубился в прочтение её.
– Ты глянь каков, а? Резв, однако! Послушайте, – гневно прочитал князь отрывок из послания:
«Вас ещё царь Батый покорил, а через него и я государь ваш. Потому собери мне в сорок ден дани в шестьдесят тыш алтын, да двадцать тыш вешней, да шестьдесят тыш алтын осенней. На себе носи знак покорности, как при Батые – колпак с вогнутым верхом».
Остальной текст Иван Васильевич прочитал молча и в гневе отбросил бумагу. Ему, конечно, было ясно, что Ахмат без короля Казимира войны с Москвой не начнёт. Он знал, так же, что и тот, и другой хотят эту войну. И эта война, если будет развязана, то сразу с двух сторон на двух рубежах, а изнутри их поддержит Новгород и Тверь.
– Время у ордынцев купить надобно, вот что мыслю! Бросить как можно быстрей златом, серебром в жадные и наглые очи их, – произнёс он, обдумывая пришедшую мысль.
Так и поступили. Богатые дары новгородские те, что привёз государь с мирного похода своего, предложили в дар Ахмату. Были тут вещи драгоценные из золота и серебра, украшенные финифтью, с резьбой и чеканкой с самоцветами и жемчугом, золотые чарки, золотые и серебряные мисы, блюда, кубки, сабли в золотых и серебряных ножнах, сукна и шелка разных цветов. Подарки женщинам Ахмата, женские украшения: перстни, серьги, браслеты, гребни из черепахи и много чего другого.
Иван Васильевич, возвышаясь, сидел на своём троне с прищуром и презрением наблюдал за действиями жадных ордынских посланцев, у которых глаза загорелись при виде этого богатства, распалились, причмокивали губами и прищёлкивали языкам от восторга.
Но времени недолго прошло, и ордынцы вновь напомнили о себе. Прислал хан Ахмат в Москву своё посольство с требованием очередной дани.
– Государь, послы ахматовы прибыли на посольский двор, – объявил дьяк, входя утром и приветствуя Ивана Васильевича.
– Зови их, Феденька, в тронную палату, я там их ожидать буду. Встречу! Яко волки ненасытные! – проворчал он в гневе.
Спустя время, облачась в одежды особые для приёма посольских гостей, стал ожидать их, елозя на возвышении трона своего, в сильном раздражении и гневе прибывая.
Но вот, наконец, в тронные палаты запустили с десяток ахматовых посланцев. Один за другим медленно послы вошли в палату, кланяясь. Терпеливо прощупывал их взглядом Иван Васильевич, ожидая, пока расположатся они перед очами его. Все одеты были в яркие халаты. Посланец как молитву зачитывал послание хана с требованием выплаты осенней дани. Князь слушал не перебивая. Раздражение не покидало. Оно всё более усиливалось, постепенно нарастая при виде самоуверенности и наглости взглядов посланцев. Поклоны, которыми они одаривали государя, не прекращались. Их лица раздражали, мелькали перед глазами. Они, то опускались, то поднимались в поклоне, повторяя движение голов своих хозяев. Вот это и стало последней каплей в той чаше раздражения, которая, переполняясь, ввела Ивана Васильевича в такой гнев, что больше сдерживать себя он не имел мочи. Вскочив со своего трона, с побелевшим от гнева лицом, князь вырвал из рук ордынца грамоту, в ярости разрывал её на мелкие клочки, приговаривая:
– Вот вам и дань! Вот вам и злато! Вот вам и серебро!
Разбросав клочки грамоты подле своего трона, Иван Васильевич в ярости стал затаптывать их ногами, выкрикнув:
– Вот тебе Ахмат, вот тебе дань, а вот тебе колпак!
Потом успокоившись, выплеснув то, что накопилось, сел на трон и величественно объявил:
– Лишить жизни всех послов ахматовых! Оставить токмо главного. Отправить в свой стан и наказать жадному Ахмату, чтобы оставил в покое Москву нашу, ибо проделаю я с ним тоже, что и с послами и его мерзкой грамотой.
– Пощади, государь! Пощади, мы токмо посланцы! – вопили гонцы.
Посмотрев презрительно на молящих о пощаде ордынских посланцев, князь вышел из палаты. На сердце сразу стало как-то легко и спокойно.
– Сбросил с ног своих теснящую обувку, причиняющую неудобство и боль, – промолвил Иван Васильевич, принимая из рук стремянного чашу с ядрёным кваском.
А Новгород в это время жил своей жизнью. Тихо и мирно становилось там. Люди стали привыкать к новым властям и к новым условиям жизни. Молва пошла по городу: «По приказу государя схватили купеческого старосту, нескольких бояр и жилых людей». Чуть позже увидали горожане, как возки с задержанными людьми отправились в сторону Москвы. Были все они в оковах, а вотчины и всё имущество их отписалось в казну государства. Никто из горожан не посмел вступиться за них, все хорошо знали, что они сторонники короля Казимира и враги Москвы. Это Иван Оболенский, наместник царёв в Новгороде, нашёл и доставил по приказу Великого князя все договорные грамоты новгородцев с Казимиром.
А тем временем, у Ивана Васильевича прибавление в семействе случилось. В воскресенье, после заутрени, родилась у князя третья дочь. Её, как и первую, Еленой назвали в честь святого праздника.
– Когда же мы на Новгород пойдём, отец? Заждались все бояре и воеводы, меня выспрашивают, – интересовался Иван Иванович, стараясь выведать. – Пошто медлим-то?
– Поспешишь, тем людей насмешишь, – отозвался Иван Васильевич, лукаво улыбаясь. – Как похолодает, так и двинем свою рать на Новгород. Потому как, тартары в холод не воюют, боятся, подле своих баб сидят. В холода подмоги от них Новгороду не будет. Легче будет договориться с новгородцами без помощников.
Уже и октябрь пришёл с холодами да ветрами. Целую седмицу совещался государь со своими воеводами. Распределив обязанности на Москве вместо себя, дал последние распоряжения, отслужив молебен, Иван Васильевич выступил к Новгороду. Шли быстро, ничто не обременяло, дороги подморозило, идти было легко. Селенья, городки, деревеньки быстро оставались позади.
– А вот и Тверь, государь! – воскликнул стременной.
Сердце встрепенулось и заныло давнишней тоской, воспоминаниями. Он и сам издалека ещё приметил собор св. Спаса. Иван Васильевич погрустнел, отдавшись своим воспоминаниям. Нахлынули картинки далёкого детства. Вот отец перед очами, ослеплённый Дмитрием Шемякой, родным племянником своим. Затем перед ним всплыли смутные обрывочные воспоминания раннего детства в Переяславль-Залесском, куда он был вывезен. Потом и Углич, оттуда вместе со слепым отцом и матерью был отправлен сюда, в Тверь. Здесь уже его воспоминания приняли более чёткие очертания. Вот их семья – в небольшом возке, трясущаяся по ухабам ночного города, бежали из ссылки. А тут вдруг в памяти всплыл обряд обручения. Он – совсем ещё мальчишка, а рядом такая же девочка. На их пальцах – большие обручальные кольца, закреплённые воском.
