Шесть зарядов

Здоровая рука Билла скользнула под пальто и в ней оказался двуствольный обрез со взведёнными курками. Эта бандитская бомбарда начала подниматься вверх, но как-то медленно, как будто её владелец хотел спровоцировать меня на поспешные действия. Я затаил дыхание и приготовился нажать на спуск, превратившись, как всегда в таких случаях в одно целое с пистолетом!

Деваться бандиту было некуда, а его малейшее движение я угадывал, как если бы заранее знал, что он сделает. Он хочет выманить меня из укрытия своей деланной медлительностью, надеясь, что разлёт картечи не оставит мне шансов уйти от дуплета с близкого расстояния в узком пространстве. Зря он на это надеется! Вот сейчас я открою ему третий глаз промеж бровей, и мы избавим, друг друга от лишних хлопот, а мир избавится от дурной обузы, связанной с существованием и деятельностью Гнилого Билла!

Однако рука бандита поднималась под каким-то неестественным углом, а своё оружие он держал зачем-то стволами вверх. Бил был мастером стрельбы из любого оружия, так что же он делает сейчас?

Я не успел рта раскрыть, чтобы крикнуть, как двойное дуло упёрлось под подбородок бандита, а его указательный палец легко и быстро нажал на спуск…

......................................................................

......................................................................

17.01.2021

Будь собой!

Можно быть ковбоем, шерифом или бандитом. Можно быть уверенным в своей правоте или не заморачиваться этим вопросом, а жить, как живётся. Но рано или поздно перед человеком встаёт вопрос – а ты ли это на самом деле? Своей ли жизнью ты живёшь? И тогда оказывается, что быть собой, это самое сложное, особенно если сам о себе почти ничего не знаешь!

..................................................

– Замри, сынок, не двигайся!

Моя рука, скользнувшая под мышку, где помещался «ремингтон» 44-го калибра, остановилась на полпути. Непросто было побороть искушение продолжить движение кисти, выхватить револьвер, одновременно падая и перекатываясь через плечо, чтобы выстрел моего противника пришёлся в пол, а мой ответный – ему в живот. Если бы он стоял хотя бы в двух-трёх шагах от меня, я бы так и сделал, но холодное дуло щекотало мой затылок, и уйти от пули, выпущенной в упор, никак не удастся. Я даже не успею взяться за рукоятку своего револьвера…

– Опусти руку, Дикки. Вот так! А теперь повернись, только медленно.

Я подчинился, хоть, стоя на одном колене, проделать это, было неловко. Теперь гранёное дуло очутилось в нескольких дюймах от моей переносицы. Ага, узнаю пушку – пистолет «вулканик», штука громоздкая, ненадёжная и значительно уступающая в силе современным револьверам. Но с такого расстояния этот монстр гарантированно снесёт мне череп.

Эх, как славно было бы ударом снизу выбить оружие из руки противника или перехватить эту руку, выкрутить и выдернуть из плеча, используя вес собственного тела. Но я слишком хорошо знаю владельца старого пистолета, чтобы пытаться сделать такую глупость.

– Здравствуйте, шериф!

– И тебе не хворать, Дикки.

Даже если джентльмены держат друг друга на мушке, это не даёт им повода быть невежливыми. В этом наши взгляды с шерифом Доджсоном сходятся. В остальном мы различны, и прежде всего это касается вопросов о неприкосновенности частной и личной собственности. Шериф считает этот принцип чем-то вроде священного постулата, я же уверен в его относительности. Иными словами, я придерживаюсь того мнения, что человек достоин владеть тем, что он способен удержать. Неважно о чём идёт речь – деньги, имущество, лошади или женщины. Пока вы в состоянии обеспечить всему этому сокровищу достойные условия и защиту, оно ваше целиком и полностью, а если нет, то не обижайтесь, что ваше достояние кто-то присвоил, ведь вместе с приобретением новый хозяин берёт на себя ответственность за имущество.

– Будь добр – не дёргайся!

Ах, что вы, шериф! Когда это я дёргался, попадая в ваши руки? Я полностью доверяю вам и стою смирно, как послушный мул у хорошего хозяина. А вот когда вы отведёте меня в «стойло», тут я никак не могу обещать, не дёргаться!

Рука шерифа с пистолетом опустилась к моему паху (что за фамильярности!), в то время как другая рука бесцеремонно сунулась мне под мышку и вытащила «ремингтон» из кобуры. Нда, чего бы я там ни говорил только что, а в такие моменты чувствуешь себя так же, как если бы кто-то у тебя на глазах лапал твою девушку. Даже если этот «кто-то» твой старый знакомый, почти что друг. Оружие, это предмет особый, можно сказать – интимный. Расставаясь с ним, теряешь частичку души…

– Присядь туда, парень.

Вот же раскомандовался старый пень! Ладно, присяду – в ногах правды нет. В том месте, на которое я опираюсь, сидя, её ничуть не больше, однако почему бы не устроиться с удобством? А ведь шериф неспроста указал мне на стул в дальнем углу, далеко от окна и двери. Не стоит даже пытаться выскочить из комнаты – не успею. Придётся сидеть смирно. Вот только не понимаю, зачем всё это? Вроде бы я не нуждаюсь в отдыхе, а «сидеть», так или иначе, придётся ещё длительное время, пока не найду лазейку, чтобы дать тягу.

Между тем, старина Доджсон сунул мой револьвер в широкий карман своей куртки, взял со стола кофейник с остывшим напитком и принялся заливать пороховую дорожку, которую я так тщательно насыпал. Пройдясь по всей длине, он выплеснул остатки кофе в бочонок с порохом, который я привязал к сейфу, ввиду отсутствия динамитных шашек.

Я подавил невольный вздох. Неприятно видеть, как уничтожается дело рук твоих, пускай и незавершённое. Скорее бы он закончил эту канитель и отвёл меня в камеру, где я мог бы выспаться и хорошенько обдумать план побега. Но оказалось, что это ещё не всё.

Закончив своё чёрное дело (и зачем было портить хороший порох?), шериф Доджсон взял себе стул, поставил его напротив моего и уселся на него верхом. (Сколько его знаю, всегда так садится – неисправимый кавалерист!)

– Вот что, Дикки, – заговорил он после минутного молчания, – у меня для тебя плохие новости. Ты слышал про нового судью нашего округа? Так вот – он сторонник самых жёстких мер борьбы с такими ребятами, как ты. Старина Смит отправил бы тебя на пару лет в санаторий, где полосатые пижамы и решётки на окнах, но его честь мистер Гурве (вот же уродливая фамилия!) не признаёт иного метода исправления, кроме виселицы. Я слышал, что он повесил парня, который был на пять лет младше тебя, за кражу курицы.

На пять лет младше? Значит, бедняге было всего семнадцать. Кража курицы? Тут я в чём-то согласен с судьёй с короткой гадкой фамилией (француз, что ли?) – такой бездарности, которая ворует кур в семнадцать лет, нечего делать на этом свете! Я свою первую курицу украл, когда мне было пять лет, а в семнадцать уже останавливал дилижансы.

– И ещё кое-что, Дикки. – Шериф, как будто извинялся и выглядел расстроенным. – Если ты надеешься сбежать, как это делал раньше, то имей в виду – наш участок перестроили, и камеру укрепили.

Ага. Это прозвучало, как – «Прощай навеки, старый друг, я тебя никогда не забуду!» Значит, смыться одним из способов, какими я пользовался раньше, не удастся. Так что за беда? Найдём другие пути и новые способы, так что, спасибо за предупреждение, старина!

На меня вдруг нахлынули ностальгические воспоминания. Из камеры участка шерифа Доджсона я сбегал трижды. Первый раз просто вынул оконный прут, наивно вмазанный в мягкую известь стены, нашёл свою лошадь, привязанную здесь же, у коновязи, и «сделал ноги» без особой спешки. Потом прутья поменяли на длинные железные палки, проходящие через окно и всю стену снизу доверху. Но мне и в голову не пришло пытаться выбраться тем же путём, это ведь неинтересно!

Второй раз я снял дверь с петель, просто поддев её снизу носком сапога. Не верите? Здесь нет никакого чуда, и я не цирковой силач. Просто в наших краях маловато древесины, вот и дверь в камеру при участке шерифа сделали хлипенькую, собранную из старых досок от поломанных фургонов. Годится для честных граждан, перебравших в салуне. Такие не будут ломать общественную собственность, в которую вложены их же собственные денежки. А вот я, другое дело! Мне эту дверь не жалко, а торчать в камере недосуг.

Когда попал туда в третий раз, ахнул! Они заменили не только дверь, но и всю стену на крепкую решётку. Теперь я день и ночь был на виду у всех, кто войдёт в офис шерифа. Ну, не безобразие ли? А если я в этот момент занят отправлением естественных потребностей? А если этим посетителем будет дама? Но этого мало – теперь в офисе день и ночь дежурил кто-нибудь из помощников шерифа Доджсона. Их у него было тогда аж четыре, так что я не страдал от одиночества. Что ж, то, что было задумано, как непреодолимое препятствие, помогло мне уйти, да ещё и с блеском!

Я знал, что в ночную смену со мной останется Грегги – долговязый белобрысый парень, примерно моих лет. Мы знали друг друга с детства, и не то чтобы дружили, но состояли в приятельских отношениях. Грегги был раза в два меня крупнее и сильнее, и при этом умён – редкое сочетание. А ещё, честен, как сам шериф, ну, это беда! Но был у него один серьёзный недостаток – крайняя смешливость. Улыбка вообще никогда не покидала его физиономию. Как-то в юности бык распорол ему бок, так что рёбра выглянули наружу, но он и тогда улыбался и отшучивался, хоть и орал от боли благим матом.

Короче, мне совсем несложно было его разговорить, и вскоре я уже вовсю рассказывал ему анекдоты. Грегги дохохотался до того, что ему стоило мизинчик показать, чтобы заставить согнуться пополам от хохота! Тогда я добавил сальностей про девчонок из салуна, и парня совсем скрутило. В какой-то момент он потерял контроль над собой, и чтобы не упасть схватился за решётку моей камеры. Тогда я просто протянул руку и вытащил из кобуры его «ремингтон». Да, да – этот самый, так что он у меня ещё и память о приятеле.

Хохотучее настроение его и тут не сразу отпустило, но всё же у Грегги хватило ума сообразить, что я не шучу. Дело в том, что сам-то мой тюремщик был «девственником» по части стрельбы по живой мишени, хоть и лихо сбивал выстрелами консервные банки с забора. А вот на мне было уже два жмурика, погибших от меткой пули. Только не подумайте, что я хвастаю жертвами невинно убиенными во время ограблений! Там, как раз я никого не убил, и надеюсь, что не придётся. Оба моих противника были известными негодяями, и оба получили по заслугам, неосторожно задрав меня в салуне. При этом я не скрывался от властей, признавших содеянное законной самообороной во время дуэли. Так что репутация стрелка-дуэлянта у меня уже была, а к ней прибавьте славу человека фартового. (К тому же, слухи успели превратить тех двоих в двадцать. Неплохо, а?) Можно понять, почему Грегги, отсмеявшись, погрустнел и послушно отпер решётку моей камеры, а потом занял моё место. (Я не стал бы стрелять, если бы он отказался! Но ему об этом знать не следовало.) Так я сбежал из этой камеры в третий раз, увы, подставив при этом, хорошего парня.

К сожалению, Грегги вскоре погиб на индейском пограничье, поймав стрелу в кадык, и я не успел вернуть ему «ремингтон». Мне больно думать, что я косвенно виноват в его смерти – бедолагу задразнили в городе, и он отправился восстанавливать свою репутацию, нанявшись в конные рейнджеры.

Интересно, что сейчас нового прибавилось в камере при офисе шерифа? Двойные-тройные решётки? Сплошные железные стены? Ладно, скоро увижу и придумаю, как сбежать, потому что попасть в лапы сумасшедшего судьи мне совсем не светит.

(Если кому-то странно, что я называю такого поборника закона сумасшедшим, то вот вам простое объяснение. Драконовские меры борьбы с преступностью, провоцируют саму преступность. Разве у нас решены проблемы нищеты и безработицы? Нет. Значит, будут случаться преступления, совершённые людьми, доведёнными до ручки и не способными иным способом прокормить себя и семью. А если нет разницы между наказанием за кражу курицы и ограблением банка, то, как вы думаете, что выберет человек отчаявшийся, доведённый до крайности? То-то! Если всё равно придётся пропадать, то какая разница? В случае удачи получаешь кучу денег, а если попадёшься, то хоть погибнешь не за курицу – её ведь всё равно надолго не хватит! Так что, судья, который провоцирует людей на такое своим чрезмерным рвением, либо безумен, либо преследует какие угодно цели, только не защиту закона.)

Офис шерифа находился недалеко от здания почты, которую я собирался ограбить. На дворе была глубокая глухая ночь. Доджсон не связал мне руки и не заставил вынуть брючный ремень, но это не было проявлением беспечности. Шериф годился мне в отцы, но я знал, насколько он быстр и ловок. Ему не требовался солнечный свет, чтобы подстрелить беглеца – на слух этот спец стрелял не хуже, чем прицельно. Может быть, потому он и не менял свой «вулканик» на что-то более мощное и дальнобойное, что никто не успевал удалиться от него на большое расстояние?

– Это потому что пули от этой штуки остаются внутри тела, а не пробивают его насквозь, – произнёс шериф у меня за спиной. – Так меньше опасности подстрелить кого-то постороннего.

Я что, сейчас думал вслух? Иногда мне кажется, что старик умеет читать мои мысли, и таким образом ему удаётся опередить мои действия, как сегодня на почте, например. Надо бы помнить об этом!

Когда вошли внутрь «родного» и знакомого с детства участка, всю ностальгию с меня, как ветром сдуло. Ещё на подходе в свете масляного фонаря, который нёс шериф, я увидел, что здание и впрямь наполовину перестроено. С фасада оно оставалось всё тем же старым добрым офисом шерифа, который я знал едва ли не с пелёнок, но сзади творилось что-то непонятное, чего я пока не мог разглядеть. Какая-то неясная угловатая громада…

Итак – вошли. Но где же дорогостоящая решётка, делившая помещение пополам? Теперь такие вошли в моду, практически во всех провинциальных городках, но всего лишь несколько лет назад, такая решётка считалась прогрессивным нововведением, по крайней мере, у нас. Но, видимо городские власти убедились в несостоятельности этого утверждения, а виноват в том, что решётку пустили на гвозди, был ваш покорный слуга. Нда…

Короче говоря, половину участка, предназначенную для содержания задержанных, от собственно офиса шерифа, снова отделяла сплошная стена с дверью. Но теперь, эта стена была каменной! А дверь… Поверьте мнению специалиста, вскрывшего немало дверей – это была Дверь!

Мне стало немного смешно, и вместе с тем я был тронут. Вот, значит, как относятся ко мне в моём родном городе! Уважают! Польщён, весьма, весьма!

– Не бери на себя слишком много, Дикки, – проворчал шериф, снова угадавший мои мысли. – Тут, кроме тебя случаются конокрады из бывших ковбоев, а это ребята крепкие! Пока тебя не было, мы тут поймали двоих. Так эти битюги так расшатали решётку, что осталось совсем немного, чтобы вынести её совершенно. Вот городской совет вместе с мэром и решил перестроить участок ещё раз. Не скажу, чтобы идея мне очень понравилась, но пока что жаловаться на плохое поведение задержанных не приходилось.

– Что же именно вам не понравилось в этой переделке, сэр? – спросил я, от любопытства забыв обидеться.

Он не ответил. Но здесь действительно было что-то не то. В наших краях каменные строения вообще в диковинку. Ну, разве что кто-нибудь сложит ограду из булыжников, собранных с участка, пригодного для посева чего-нибудь неприхотливого. Причина проста – там, где большинство, так или иначе, связано с ковбойским промыслом, люди не хотят привязываться к одному месту надолго. Ведь, кто знает, чего следует ожидать завтра? Дом, грубо сколоченный из простых досок, легче покинуть, чем тот, в который вложены и силы, и средства, и душа. Даже если в примитивной хижине выросла пара поколений, и сердце прикипело к привычному месту, не так трудно её оставить, как шикарные каменные хоромы. Выстроить себе такую же халупу на новом месте, если оно того стоит, можно за день или два. А вот основательный дом потребует длительного времени и средств, если они есть. Его осилит не каждый.

Как тут не удивиться каменным стенам в кутузке, где люди редко задерживаются больше двух дней? Но удивительное для меня здесь только начиналось.

– Проходи, сынок, не стесняйся, устраивайся, как дома.

Голос шерифа звучал спокойно и мягко, как всегда. Ни дать, ни взять, старый добрый дядюшка гостеприимно раскрывает двери перед племянником, приехавшим погостить. Вот только предложение – «устраиваться, как дома», выглядело не слишком доброй шуткой.

В камере не было ни кушетки, ни нар, ни чего-либо похожего на кровать. Вся обстановка здесь состояла из тюфяка с кожаной подушкой и старым индейским одеялом, сложенным в углу. Отхожее место в виде дыры в полу, прикрытой деревянной крышкой, красовалось в другом углу, напротив. Хм, в прошлый раз у меня были низенькая койка, маленький ветхий столик и табурет. Налицо явная деградация комфорта жизни заключённых граждан! Неужели, потратив кучу денег на реконструкцию городской тюряги, власти решили сэкономить на удобствах её обитателей? Впрочем, нет – скорее это сделано в целях безопасности. Я ведь в прошлый раз подумывал – не использовать ли что-нибудь из мебели в качестве дубинки? Но, в конце концов, решил-таки, что табуретка не слишком подходящее оружие против револьвера, и лучше в таких случаях использовать голову. (Я имею в виду использовать не в качестве дубинки.)

Но убогость моего временного быта также была вторичным вопросом, потому что, прежде всего, обращала на себя внимание сама камера. Оказывается, она была каменной целиком! И не просто каменной. Камни здесь были пригнаны друг к другу без раствора, и к тому же выглажены и заполированы сверху, так что ладонь не чувствовала швов, сколько по ним не води руками. А ведь это был базальт! В камнях я кое-что смыслю, так-как провёл-таки полгода в одной каменоломне по приговору суда соседнего штата. Опыт сравнительно недолгий (я, как обычно, оттуда сбежал), но познавательный. Так вот – базальт, это такая каменюка, которую возьмёшь не всяким зарядом динамита! Каковы же были каменотёсы, которые сотворили такое с базальтом? И, что это вообще за сооружение?

– Индейская гробница, – ответил шериф, то ли снова прочитав мои мысли, то ли, сообразив, что такой вопрос обязательно придёт в голову каждого, кто умеет думать. – Не тех индейцев, которых мы знаем, а тех, которые жили здесь до них. Задолго, может быть лет за тысячу.

– Шериф!.. – начал я, выражая интонацией одновременно упрёк и сочувствие.

– Я уже говорил тебе, что для меня в этом радости нет никакой, – перебил он меня ворчливо. – Но так решили власти!

(Он мне это говорил? Не помню, но почему-то, кажется, что действительно говорил. В цирке бы тебе выступать, старина!)

– Тут такое дело было, парень, – стал он рассказывать, хоть я и не требовал объяснений. – Объявился в наших краях один малый. Как мы его увидели, так сразу стало ясно – человек не в себе. Учёный, значит! Ходит по гиблым местам, промеж скал лазает, ищет чего-то. Стали люди шептаться, что он-де геолог-золоторазведчик, и скоро откроет где-то золотой рудник. Понятное дело, куча бездельников принялась ходить за ним по пятам.

Тогда является он к мэру и – шварк на стол бумагу. А в бумаге той сказано, что податель сего – профессор такой-то, собиратель разного рода древностей, и что столичный университет просит оказать ему всякое содействие. Там ещё о поддержке Конгресса и президента что-то было, но я уже не помню, что именно.

Ну, после такого народ от него отхлынул. Бывали в наших краях придурки наподобие этого, ещё до твоего рождения. Всё к индейцам приставали, просили что-то там рассказать, пытались у них всякий хлам на виски выменять. Пояса, значит, трубки, перья и кое-что из утвари. Бывало – выменивали, бывало – улепётывали со следами мокасин на заду, а бывало – исчезали, так что никакие розыски не могли обнаружить их след. Я думаю, что в таких случаях следовало посмотреть, нет ли у краснокожих свежих скальпов, но теперь это дело прошлое, и всем кто к этому был причастен, Бог судья. Я тогда ещё не был шерифом, и даже помощником шерифа ещё не стал. Вроде тебя был… но вовремя образумился. Так ведь и это прошлое! Тому минули долгие года.

Так вот – много лет в наших краях таких чудиков не появлялось, а тут вдруг, нате вам – профессор, да ещё и содействие ему оказывай! Однако он никакого особого содействия не просил, и к местным индейцам не лез. И тому был рад, что от него наши любопытствующие отстали. Гулял он по окрестностям недельки с две, жил в гостинице при салуне, а сам в салун ни ногой! И по девочкам тоже оказался не любитель. Днём ходит-бродит, ночью всё пишет чего-то.

Но вот, однажды приходит этот парень снова к мэру и говорит, что вот пришло время ему содействие оказывать – раскопать кое-что надо. Да не задаром, дескать – он готов заплатить людям за труд. Ты знаешь, что в наших краях народ всё больше не богатый, и заработать лишнюю пару пенсов, каждый рад. Потому, охотников оказывать содействие господину профессору, нашлось полгорода! Так ведь он никого не прогнал – раздал каждому по лопате и показал, где копать надо.

Непросто копать-то оказалось – почва тяжёлая, каменистая, с людей по семь потов сходит, и никто не понимает, чего ради они гробятся! Одно хорошо – профессор оказался не скуп – взял деньги по чеку в том самом банке, к которому ты так неравнодушен и платил за работу щедро. У наших бедолаг, привыкших за два доллара в месяц гнуть спину на чужом ранчо, через пять дней по пятьдесят полновесных монет в карманах оказалось!

И вот на пятый день сняли очередной слой земли, а там каменная кладка. Видел бы ты, что тогда с профессором сделалось! Наши решили, что совсем человек рассудком повредился – бегает, орёт, руками машет, вроде как от радости. Потом он велел раскопки остановить, а сам пулей в гостиницу. Вернулся с фотоаппаратом, и с тех пор, чуть ни каждую вынутую лопату земли фотографировал, и каждый кирпич, и в тетрадку себе всё записывал.

Ну, наконец, ребята всё раскопали и видят – что-то вроде собачьей будки в земле было, только хоромина каменная и размером с дом. Тогда профессор высчитал, где в том доме дверь, велел ее, как следует расчистить, и сам вскрыл с превеликой аккуратностью. Вот тогда все замерли, ведь слухи о том, что коробочка полна индейского золота, поползли снова. Мы с мэром боялись, как бы ни случилось тут чего скверного, ведь если люди толпой попрут, их никакой силой не остановишь!

И что ты думаешь? Пусто оказалось в этой «собачьей будке», если не считать каменного гробешника, стоявшего посередине и скелета в нём лежащего. Все копатели тогда приуныли и потянулись в салун – пропивать заработанное. А профессор наоборот – ходит гоголем, радуется и всякое такое!

Короче говоря, вытащили гроб со скелетом наружу, профессор сам его упаковал и на волах отвёз к железнодорожной станции, а оттуда поездом, ту-ту! Да в столицу. Потом в газетах писали, что профессор наш совершил какое-то открытие, наделал много шума, славу там себе заработал. Ну, наделал, так наделал, ладно. Поговорили об этом с месячишко и забыли.

О профессоре с его домовиной забыли, а хоромина раскопанная осталась открытая и бесхозная, забирайся туда, кто хочешь. Вот наши мальчишки и повадились туда забираться, чтобы подальше от взрослых байки свои глупые травить, да отцовский табачок без помех покуривать. Только недолго они там блаженствовали – болеть стали, один помер даже. Те же, кто выжил, вроде как отошли, но до сих пор кое-кто из них чудит. Один голоса слышит какие-то, другой от любого резкого звука падает, как коза обморочная, третий во сне ходит, хоть раньше за ним ничего такого не наблюдалось.

Ясное дело, люди решили, что место это проклятое! По мне, так следовало закопать всё обратно, а если профессор ещё раз тут объявится – гнать его в три шеи! Но вот беда – народишко у нас жадный. Откапывали эту дрянь за деньги, но ведь тогда профессор со всеми рассчитывался, а теперь кто платить будет, за то, что мы лопатами работаем? Да ещё и по профессорским расценкам, потому что меньше не прокатит!

Городским воротилам деньги жалко на ветер выкидывать. Тогда кому-то пришла в голову идея, что взорвать эту «конуру» будет дешевле. Ну, дешевле, так дешевле! Выписали динамит на счёт мэрии, так что хватило бы весь город снести подчистую. Заложили, подожгли фитиль, отъехали подальше, ждём. Шарахнуло так, что земля подвинулась! Кони под нами на дыбы встали, шляпы слетели, кое-кто из седла – кувырк! Однако на сей раз обошлось двумя-тремя ушибами и одним выбитым зубом. Но вот же дьявольщина – когда подъехали к тому месту, где думали найти кучу кирпичей, увидели, что проклятая хоромина целёхонька, и хоть бы трещина по стене пошла, так ведь нет же!

Прикинули, что динамита вдвое больше надо, и вышло, что это обойдётся городу дороже, чем нанять рабочих, чтобы всё закопать. Тьфу ты! Против новых расходов выступили все единогласно, и решили всё оставить, как есть. А чтобы кому-то неповадно было соваться внутрь «дурного дома», дверь опечатали и объявили, что вход туда запрещён, а нарушителя ждёт штраф, арест и общественные работы.

Сработало! С полгода всё было тихо, и в запретное место не совались ни дети, ни взрослые. Тут случилось объявиться в нашем городе инженеру, который приходился нашему мэру свойственником. Что и говорить, парень был умный и любопытный. Как прослышал он о нашем чуде, так захотел его посмотреть. Мэр свойственнику отказывать не стал и осмотр дозволил. Тот всё осмотрел, обнюхал и чуть ли ни на зуб попробовал, а потом предложил выкопанную хоромину к делу приставить!

До чего же люди народ забывчивый! К тому времени страсти вокруг того места поутихли, и как будто никакой беды не случалось. А инженер, тем временем, всё рассчитал и продумал. Вычислил, значит, как эту штуку разобрать и пронумеровал все части, чтобы перенести на новое место и собрать потом заново. За работу запросил недорого. К тому времени в городе завелись денежки – один богач бездетный оставил. Он, видишь ли, здесь родился, а разбогател в другом месте, но родных краёв не забыл.

Вот чудо – столько усилий, и всё ради того, чтобы при участке была новая кутузка! Но, в самом деле, на что ещё могло сгодиться это сооружение? Для нужд городской ратуши маловато, для школы и больницы, тоже. Из общественных нужд остаётся только правосудие, в смысле усмирения арестованных.

Скажу, что в этом смысле новая кутузка работает прекрасно – прожжённые конокрады, ночку просидят, а утром рыдают и каются. Законченные пьяницы бросают пить. Я думаю, что и тебе пребывание в этом месте пошло бы на пользу. Только вот за грехи твои не помилует тебя судья Гурве!.. Я тебе лампу оставлю.

..........................................................................

Он действительно оставил мне лампу, в которой масла должно было хватить до утра. Потом принёс ужин и запер дверь.

Не люблю чертовщину! Не боюсь оружия, стреляющего в упор, не боюсь смерти, как таковой, не боюсь покойников и всякого там индейского шаманства! Но, терпеть шаманство не могу!

К индейцам, как таковым, отношусь неплохо – среди них встречаются отличные ребята, хотя попадаются и редкостные негодяи. Короче, они люди, как люди! А вот то, во что они верят и чему поклоняются…

Я ведь не святоша! Спросите нашего пастора, он расскажет обо мне кое-что, о чём я сам предпочитаю помалкивать. Но, каков бы я ни был, на вилы к «Рогатому», попасть не желаю!

Тут не надо быть богословом, чтобы понять – все эти их «великие» и «малые» духи, являются прямиком из Преисподней, чтобы головы морочить наивным краснокожим! Достаточно уже того, что стать их шаманом можно только через убийство кого-нибудь из близких родственников! Представьте себе – отца, мать, брата, сестру, жену, кого-то из детей… Какого?!!

– Ну, это ты, брат, загнул!

Я медленно повернул голову – Грегги сидел рядом. Начинается…

– Такое действительно бывает, но не всегда, – продолжал бывший помощник шерифа, которого вот уже два года, как не было в живых. – Понимаешь, у них тоже ведь разные шаманы бывают. Говоря попроще – белые и чёрные, хотя у индейцев это по-другому называется. Здесь, суть в том, что духи, которым все эти шаманы служат, делятся на добрых и злых. Только, если христиане отвергают силы зла, полагаясь на провидение, то такие язычники, как индейцы, считают, что злых духов не следует совсем отвергать, и даже полезно иногда задабривать! Эй, ты дыши, и хлебни из фляжки-то.

Я резко и судорожно вдохнул. Оказывается, я не дышал с того момента, как увидел Грегги. Его совет пришёлся как раз кстати – я жадно припал к тыквенной фляге, в которой оказалась чистая вода. (Эх, чего бы я ни дал сейчас за стакан виски!) Ополовинив этот сосуд, я снова повернулся к Грегги, но рядом никого не было. Почему-то от этого стало ещё страшнее, хотя казалось, что может быть страшнее призрака человека, перед которым чувствуешь вину?

Как легко, оказывается, превратиться из крутого самоуверенного парня в дрожащего мелкой дрожью придурка! Мои руки ходили ходуном, хоть ничего мне вроде бы не угрожало. Грегги не пугал, не призывал к ответу, не стенал, не жаловался на свою участь, как это бывает с призраками. То есть, как о них рассказывают, потому что он был первым призраком, которого я видел воочию.

Нет, Грегги говорил спокойно и ровно, как если бы мы просто беседовали. Разница заключалась лишь в том, что он ответил на мои вопросы, не высказанные вслух, как будто обладал теми же свойствами читать мысли, в которых я подозревал шерифа Доджсона. При жизни за ним не водилось ничего подобного. А ещё, живой Грегги не был настолько сведущ в вопросах религии, добра и зла, или индейского шаманства. Впрочем, у него было время всё это освоить… после смерти.

Тьфу, лезет же в голову всякая ерунда! Может быть, Грегги мне просто померещился, а я тут сижу и трясусь, как набожная шлюха на исповеди. Надо собраться и хорошенько подумать над побегом, но сначала поедим.

Шериф не поскупился – в свёртке, который он мне оставил, был изрядный кусок холодной телятины самого лучшего качества, ломоть свежего хлеба, четверть круга сыра, две луковицы и горсть изюма в отдельном мешочке. После того, как я перекусил, запив всё это остатками воды, дрожь в руках окончательно прошла, и я почувствовал себя увереннее. Мысли приняли другое направление, и думаю, появись сейчас Грегги снова, я отнёсся бы к этому спокойно. Может быть, даже перекинулся бы парой слов со старым приятелем.