Цивилизация в переходное время

IV. Проблема души современного человека^[73]

148 Проблема души современного человека принадлежит к тому обширному кругу вопросов, который необозрим именно в силу своей современности. Ныне человек находится на стадии своего становления, а современная проблема души встала недавно, и ответ мы получим только в будущем. Следовательно, проблема души современного человека – это, в лучшем случае, постановка вопроса, который, быть может, звучал бы иначе, имей мы хотя бы отдаленное представление о том, каким будет ответ; к тому же это неслыханно общий – если не сказать, смутный – вопрос, который настолько превосходит возможности отдельного человека, что мы имеем все основания для того, чтобы подходить к нему с величайшей скромностью и осторожностью. Я считаю признание этого ограничения необходимым, ибо ничто не склоняет в такой мере к произнесению громких, но пустых слов, как взаимодействие с подобными проблемами. Ситуация вынуждает изрекать нечто нескромное и дерзкое, способное нечаянно ослепить нас самих. Любой из нас сможет назвать множество примеров, когда люди становились жертвами собственной велеречивости.

149 Начнем именно с нескромности, и тут я должен указать, что человек, которого мы называем современным, то есть человек, который живет в непосредственно данной нам современности, стоит на вершине – или, если угодно, находится на периферии мира: над ним небо, под ним все человечество, история которого окутана непроницаемым первобытным туманом, а впереди пропасть будущего. Современных, или, лучше сказать, «непосредственно сегодня» живущих, людей немного, ибо само их существование требует наивысшей осознанности, интенсивной и расширенной, при минимуме бессознательного, ибо человек только тогда современен, когда он полностью осознает свое существование как существование человека. Отсюда вполне понятно, что современным является не всякий ныне живущий человек – ибо в этом случае всех ныне живущих следовало бы называть современными, – но только тот, кто отчетливо осознает современность.

150 Тот, кто обретает современное сознание по необходимости, одинок. «Современный» человек одинок во все времена, ибо каждый шаг к более высокому и широкому сознанию отдаляет от чисто животной «мистической сопричастности» в стаде, от погруженности в общее бессознательное. Каждый шаг вперед означает разрыв с этим всеохватывающим материнским лоном изначальной неосознанности, в каковой продолжает пребывать подавляющее большинство любого народа. Даже в культурной среде низшие слои по степени неосознанности жизни мало отличаются от народов первобытных. Средние слои живут на значительно более высокой ступени осознанности, каковая соответствует начальному культурному уровню человечества, а высшие слои обладают сознанием, которое подобно осознанности, складывавшейся в последние несколько столетий. Только такой человек, современный в нашем понимании этого слова, живет непосредственно в современности, обладая современным сознанием. Для него одного блекнут миры прошлых ступеней сознания, их ценности и устремления интересуют его лишь с исторической точки зрения. Он постепенно становится в глубочайшем смысле слова «внеисторическим» и потому отчуждается от массы, живущей исключительно традиционными идеями. Он именно потому полностью современен, что ему удалось подойти к внешнему краю мира, – за его спиной померкшие идеалы и преодоленные представления, впереди признаваемое ничто, из которого может возникнуть все.

151 Это звучит так величественно, что может показаться банальностью: нет ничего проще, чем опорочить эту осознанность, и фактически существует легион никуда не годных людей, которые напускают на себя флер современности за счет того, что жульнически перепрыгивают все ступени, насыщенные тяжелейшим жизненным опытом, и внезапно, подобно лишенным всяких корней призракам или вампирам, появляются рядом с истинно современным человеком и дискредитируют того в его незавидном одиночестве. В итоге получается, что на этих немногих современных людей близорукий взгляд массы взирает сквозь мутную пелену призраков, «тоже современных», которых путает с истинно современными людьми. Тут ничто не помогает: современное подозрительно и пользуется дурной репутацией, причем так было во все времена, начиная с Сократа и Иисуса.

152 Признавать себя сторонником современности значит добровольно объявлять себя банкротом, приносить обет нищеты и воздержания, допускать болезненный отказ от сияющих святынь, на что всегда требуется санкция со стороны истории. Быть вне истории – таков грех Прометея, и современный человек в этом смысле поистине греховен. То есть высшее осознание – это вина. Но на высшую осознанность современности, как уже говорилось, может притязать лишь тот, кто преодолел ступени сознания прошлого, тот, кто, иными словами, смог решить задачи, поставленные миром. Этот человек должен быть лучше, добродетельнее и прилежнее, должен уметь все то, что умеют другие, и даже больше, должен открывать другим возможности и внушать им стремление взойти на более высокую ступень сознания.

153 Мне известно, что слово «прилежание» очень не любят «тоже современные» люди, ведь оно напоминает им об их мошенничестве. Для нас это вовсе не повод считать прилежание существенным признаком современного человека. Это необходимый признак, ибо без него современный человек превращается в бессовестного спекулянта. Современный человек должен быть предельно прилежен, поскольку пребывание вне истории – просто неверность в отношении прошлого, если она не отягощается способностью творить историю. Мы тщетно будем пытаться осознать настоящее лишь за счет отрицания прошлого. Сегодня осмысленно только тогда, когда оно находит свое место между вчера и завтра. Сегодня – это процесс, переход, обособленный от вчера и устремленный в завтра. Того, кто понимает сегодня именно так, и можно назвать современным человеком.

154 «Современными» именуют себя многие, в особенности «тоже современные» люди. Вследствие этого поистине современных людей часто находят среди тех, кто называет себя старомодным. Они поступают так, с одной стороны, чтобы возместить греховное преодоление исторического подчеркиванием важности прошлого, а с другой стороны, чтобы избежать досадного смешения с «тоже современными». Рядом с каждым добром стоит соответствующее ему зло, следовательно, добро не может явиться в мир без того, чтобы не породить сопутствующее зло. Этот болезненный факт доказывает полную иллюзорность присущего современному сознанию возвышенного ощущения, будто оно является вершиной всей человеческой истории, исполнением и результатом бесчисленных прошлых тысячелетий. В лучшем случае перед нами признание гордой нищеты, подведение итогов и разочарование в тысячелетних надеждах и иллюзиях. За нами почти две тысячи лет христианской истории, но вместо пришествия Христа и тысячелетнего царства у нас – мировая война христианских народов, колючая проволока и отравляющие газы… Крах небесных и земных упований!

155 Имея в виду эту картину, мы поступим правильно, если вспомним о скромности. Да, современный человек стоит на вершине, но завтра эта вершина будет покорена всеми остальными, ведь она представляет собой результат многовекового развития – и одновременно является величайшим разочарованием во всех надеждах. Современный человек это хорошо осознает. Он видел благое действие наук, техники и учреждений, а также видел, каким катастрофическим может быть это действие. Он видел, как все благонамеренные правительства столь основательно защищали мир на основании принципа Si vis pacem para bellum^[74], что Европа едва не погибла. Что касается идеалов, то ни христианская церковь, ни человеческое братство, ни международная социал-демократия, ни солидарность экономических интересов не выдержали испытания огнем действительности. Уже сейчас, через десять лет после окончания войны^[75], мы снова видим тот же оптимизм, те же учреждения, то же политическое воодушевление, слышим те же фразы и лозунги, которые в дальней перспективе вновь готовят неизбежную катастрофу. К пактам, объявляющим войну вне закона, отношение ныне сугубо скептическое, хотя все желают этим пактам долголетия и процветания. В основном же все попытки умиротворения вызывают острое сожаление и сомнения. Полагаю, что в целом не впаду в преувеличение, если сравню современное сознание с душой человека, который, испытав смертельное потрясение, потерял уверенность в себе.

156 По этому высказыванию можно заключить, что моя ограниченность обусловлена тем, что я врач. Я не могу перестать быть врачом. Врач всегда видит болезни, но его ремесло в существенной мере заключается в том, чтобы не находить болезнь там, где ее нет. Я также остерегусь утверждать, что западное человечество, белые люди если угодно, все больны или что западный мир близок к своему закату. Такое суждение выходит далеко за рамки моих познаний.

157 Когда слышишь, как кто-то рассуждает о проблемах культуры или проблемах человечества как такового, надо прежде всего выяснить, кто это говорит, ибо чем более общей и отвлеченной является проблема, тем в большей степени человек склонен исподволь внедрять в ее изложение собственную психологию. Вне всяких сомнений такое поведение может, с одной стороны, приводить к невыносимым искажениям и чреватым тяжелыми последствиями неверным выводам, а с другой стороны, именно то обстоятельство, что общая проблема захватывает личность целиком и ее поглощает, служит безусловной гарантией того, что человек, рассуждающий о проблеме, сам ее пережил или даже выстрадал. В последнем случае проблема отражается для нас в личности говорящего, то есть обнажает истину; в первом же случае проблема искажается личностными моментами под предлогом объективного представления, что порождает фантом истины.

158 Разумеется, я постигаю проблему души современного человека только на основании моего опыта наблюдений за другими людьми и за самим собой. Мне знакома глубинная душевная жизнь сотен образованных людей, больных и здоровых, во всем культурном разнообразии белого человечества, и я сужу на основании этого опыта. Без сомнения, я могу предъявить лишь одностороннюю картину, ибо все описанное помещается в душе и видится, так сказать, изнутри. Следует, впрочем, добавить, что последнее замечание может показаться странным, поскольку душа не всегда и не везде находится на внутренней стороне. У ряда народов и в нескольких эпохах душа помещалась вовне; эти народы и времена характеризуются отсутствием психологичности, и примерами тут будут античные культуры, среди которых выделяется египетская с ее грандиозной предметностью и с не менее грандиозным, пусть наивным, признанием грехов. Невозможно вообразить духовную проблематику за духом гробницы Аписа в Саккаре^[76] или за пирамидами – как невозможно представить ее и за музыкой Баха.

159 Там, где наличествует внешняя идеальная или ритуальная форма, в которой воплощаются все устремления и надежды души (как, например, в живой религиозной форме), там душа располагается снаружи, и тогда не возникает духовных проблем, а еще – нет бессознательного в том смысле, в каком его понимаем мы. Совершенно логично, что открытие психологии приходится на несколько предшествующих десятилетий, хотя и более ранние столетия располагали достаточной интроспекцией и рассудительностью для познания и изучения психологических фактов. В этом случае все происходило в точности так же, как с техникой. Римляне, скажем, уже обладали знанием всех тех механических принципов и физических законов, которые могли бы привести к созданию паровой машины, но дело ограничилось лишь игрушкой Герона^[77]. Причина проста – отсутствие потребности в такой машине. Эта потребность возникла только благодаря великому разделению труда и его специализации в последние столетия. Понадобилась особая духовная потребность, чтобы побудить общество к открытию психологии. В прошлом душевные факты, естественно, тоже имели место, но не выступали на передний план и не привлекали к себе внимания. Все шло хорошо и без них. Ныне же попросту невозможно обойтись без души.

160 Врачи, конечно же, первыми ощутили на себе влияние этой истины, ибо для священника душа всегда запечатлена в известной форме для исправного выполнения предназначенной функции. Пока такая форма сохраняет жизнеспособность, психология выступает всего-навсего вспомогательной техникой, а душа не признается sui generis (здесь: самостоятельной. – Ред.). Пока человек живет в стаде, у него нет души, более того, он в ней не нуждается, за исключением веры в бессмертие. Но едва человек перерастает ограниченность локальной западной религии, едва религиозная форма перестает вмещать его жизнь во всей полноте, душа начинает становиться фактором, с которым уже невозможно обходиться с помощью обычных, привычных средств. Именно поэтому мы сегодня практикуем психологию, которая опирается на эмпирические факты, а не на догматы веры или философские постулаты; кроме того, в наличии психологии я вижу симптом, указывающий на глубочайшее потрясение, испытанное всеобщей душой. Дело в том, что с народной душой дела обстоят так же, как с душой индивидуальной: пока все идет хорошо и вся душевная энергия находит уравновешенное и удовлетворяющее выражение, она не причиняет нам никакого вреда. Нам неведомы неуверенность и сомнения, мы не можем быть в разладе с самими собой. Однако стоит каким-то каналам душевной деятельности засориться, как возникает застой, в результате которого происходит затопление источника, то есть внутреннее начинает отличаться от внешнего, вследствие чего мы перестаем ощущать себя в единстве с самими собой. Только в этой ситуации, в этом бедственном положении, душа открывается как нечто, имеющее собственную волю, как нечто чуждое, даже враждебное и несовместимое. Наиболее отчетливым доказательством этого служит фрейдовский психоанализ, благодаря которому были обнаружены извращенные сексуальные и преступные фантазии, при буквальном своем понимании совершенно несовместимые с превозносимым сознанием. Всякого, кто в реальности стал бы придерживаться таких норм, можно с полным основанием назвать сумасшедшим, мятежником или преступником.

161 Нельзя согласиться с тем, что эти проявления души были созданы и развились только в наше время, на задворках души или в бессознательном. Скорее всего, они присутствовали всегда и во всех культурах. Каждая культура имела своих Геростратов. Но ни одна из прежних культур не испытывала настоятельной потребности всерьез принимать и обсуждать эти душевные порывы. Душа неизменно представлялась элементом метафизической системы. Современное же сознание не может препятствовать познанию души, несмотря на жесточайшее судорожное сопротивление. Этим наше время отличается от прошлых эпох. Мы уже не в состоянии отрицать, что темные содержания бессознательного могут оказывать мощное воздействие, что существуют душевные силы, которые невозможно втиснуть в наш рациональный миропорядок, во всяком случае, ныне; да, мы воздвигли вокруг этих затруднений целую науку, но она, по сути, лишь доказывает, насколько серьезно мы воспринимаем происходящее. В прошлые столетия на это не обращали внимания, отрицали как несущественное, однако сегодня мы больше не вправе отбрасывать Нессову одежду^[78].

162 Потрясение современного сознания, обусловленное величайшими катастрофическими последствиями мировой войны, изнутри души сопровождалось моральным потрясением основ веры в себя и наши ценности. Ранее мы имели возможность считать политически и морально чуждых людей воплощением злодейства, но современный человек должен понимать, что в политическом и моральном плане чужие – точно такие же люди, как и все остальные. Если раньше я верил, что мой внушенный Богом долг – призывать к порядку других, то теперь я знаю, что точно так же нуждаюсь в призыве к порядку и что поступил бы наилучшим образом, занявшись сначала наведением порядка в собственном доме. Это убеждение становится еще сильнее оттого, что я слишком отчетливо вижу, как пошатнулась моя вера в возможность рациональной организации мира, в ту древнюю мечту о тысячелетнем царстве, где господствуют общий мир и единодушное согласие. Скепсис современного сознания в этом отношении не допускает никакого энтузиазма в отношении переустройства мира и политических реформ; этот скепсис явно создает неблагоприятное основание для оттока душевной энергии в мир, а сомнение в моральных качествах личности друга отрицательно влияет на дружеские отношения, поэтому дальнейшее его развитие будет неизбежно подавляться. Этим скепсисом современное сознание как бы обращается против себя, и в ходе этого противотока нам предстоит через преодоление препятствий осознать субъективные душевные явления, которые, пусть они существуют от века, долго находились в тени, так как все беспрепятственно выливалось из души наружу. Совсем иначе выглядел мир средневекового человека: Земля в центре мироздания, вечная твердыня и воплощение покоя; вокруг Земли вращается заботливое, дарующее тепло и свет солнце; белые люди, дети Божьи, наслаждались попечением свыше и воспитывались для вечного блаженства; все точно знали, что делать и как себя вести, чтобы из бренного земного мира перейти к вечно радостному бытию. О такой действительности мы не можем и мечтать. Естественные науки давно разорвали в клочья эту очаровательную грезу. Те времена остались позади, как детство, в котором отец был самым красивым и сильным человеком на свете.

163 Все метафизические опоры средневекового человека исчезли, мы заменили их на идеал материальной надежности, всеобщего благосостояния и гуманности. Тому, для кого этот идеал остается непоколебимым, присущ чрезмерный оптимизм. Увы, такая надежность обращается в ничто, ибо современный человек начинает видеть, что каждый шаг по пути прогресса сулит нарастание катастрофических возможностей. При подобных перспективах меркнут и отступают все былые ожидания и фантазии. Как иначе расценить, скажем, тот факт, что сегодня в крупных городах проводятся учения на случай газовых атак, и даже устраиваются их инсценировки? Это означает только одно – согласно принципу «Хочешь мира, готовься к войне», такие атаки действительно планируются. Надо лишь накопить соответствующий материал, который бестрепетно разбудит в человеке дьявольское начало, а дальше все пойдет само собой. Оружие начинает стрелять само, когда его становится достаточно много.

164 Смутная догадка об этом страшном законе, который управляет всеми слепыми случайностями в мире и который Гераклит некогда обозначил как энантиодромию (противоток), наполняет основания современного сознания леденящим страхом и ослабляет веру в возможность противостоять этому монстру посредством социальных и политических мер. После устрашающей картины слепого мира, в котором созидание и уничтожение вечно уравновешивают друг друга, сознание снова обращается к субъективному человеку и, заглядывая на дно его души, открывает там зияющую тьму. Сего зрелища всякий хотел бы избежать, но наука снесла и это последнее прибежище фантазий, так что на месте спасительной пещеры оказалась зловонная выгребная яма.

165 Все же мы испытываем известное облегчение, открыв столько зла на дне нашей души. Здесь, по крайней мере, мы надеемся обнаружить причины всего зла, господствующего в человечестве как таковом. Хотя лицезрение этого зла в первую очередь потрясает и разочаровывает, однако оно порождает ощущение, что эти душевные факты, часть нашей психики, можно более или менее надежно подчинить, исправить или, по меньшей мере, успешно вытеснить. Если это удастся сделать – а мы вполне на это рассчитываем, – то хотя бы во внешнем мире будет искоренена толика зла. При всеобщем распространении знания о бессознательном все люди смогут увидеть, что, например, некий государственный муж руководствуется в своих действиях болезненными бессознательными мотивами, и газеты смогут обратиться к нему с призывом: «Будьте любезны посетить психоаналитика, ибо вы страдаете вытесненным комплексом отца».

166 Я намеренно привел этот гротескный пример, чтобы показать, к каким абсурдным следствиям ведет иллюзия того, что явлением, принадлежащим психике, возможно управлять. Не вызывает сомнения, что бо́льшая часть зла проистекает из безбрежного человеческого бессознательного; не подлежит сомнению, что мы способны, опираясь на растущее познание, как-то справляться с глубинными истоками зла, в точности так, как благодаря науке умеем ныне справляться с внешними поражениями тела.

167 Поистине сверхъестественный рост интереса к психологии в последние два десятилетия неоспоримо указывает на то, что современное сознание несколько отступило от материальной очевидности и обратилось взамен к внутренней сущности человека. Экспрессионизм в искусстве пророчески предвосхитил этот поворот, так как искусство всегда интуитивно предугадывает грядущие изменения.

168 Психологический интерес нашего времени ждет от души чего-то такого, чего не может дать внешний мир; ждет того, что должно бы содержаться в наших религиях, но уже не содержится – или отсутствует для современного человека. Этому человеку религии представляются не тем, что идет изнутри, что исходит из души; скорее, они стали для него плодами или изобретениями внешнего мира. Никакой сверхъестественный дух больше не дарует внутренних откровений, и современный человек пытается воображать религии и убеждения в роли праздничных нарядов, которые примеряют лишь для того, чтобы в конечном счете выбросить, когда они износятся.

169 Темные, почти болезненные проявления глубинных свойств души каким-то образом возбуждают интерес, хотя плохо поддается объяснению тот факт, что нечто, чем пренебрегали до сих пор, вдруг стало притягательным. Всеобщность этого интереса неоспорима, даже при том, что он видится плохо совместимым с хорошим вкусом. Под интересом к психологии я подразумеваю не только сугубый интерес к психологии как к науке или не только, рассуждая в узком смысле, интерес к психоанализу Фрейда, но почти всеобщее увлечение такими новомодными поветриями, как спиритизм, астрология, теософия, парапсихология и т. д. С конца шестнадцатого – с начала семнадцатого столетий мир не видел ничего подобного. Сопоставить нынешнюю моду, пожалуй, возможно с расцветом гностики в первом и втором веках новой эры. По своей внутренней направленности сегодняшние духовные искания имеют наибольшее сходство именно с тем периодом. К слову, во Франции поныне существует гностическая церковь^[79], а в Германии мне известны две гностические школы, которые объявляют себя наследниками древней традиции. По численности последователей самыми популярными движениями являются теософия и ее континентальная сестра – антропософия, индийская разновидность гностики. На этом фоне интерес к научной психологии представляется исчезающе малым. Гностика, впрочем, опирается на изучение глубинных душевных свойств и проникает морально в темные бездны, что доказывает, например, индийская кундалини-йога в ее европейской «обертке»^[80]. То же касается и явлений парапсихологии, что может подтвердить любой знаток этого предмета.

170 Вкладываемая в указанный интерес страсть представляет собой, несомненно, душевную энергию, истекающую из отживших религиозных форм. Поэтому подобным устремлениям присущ истинно религиозный характер, пусть они всячески подчеркивают свою научность, как делает, например, Рудольф Штайнер, объявляя антропософию «духовной наукой». Такие попытки маскировки лишний раз показывают, сколь дурной славой пользуется ныне религия – наряду с политикой и теориями переустройства мира.

171 Я не сильно погрешу против истины, если скажу, что современное сознание, в противоположность таковому девятнадцатого века, обращается со всеми своими сокровенными ожиданиями по поводу души не в духе какой-либо традиционной конфессии, но именно в духе гностицизма. Желание всех «духовных» движений придать себе налет научности граничит с гротеском и служит маскировкой, о чем я говорил выше, но одновременно это позитивное свидетельство того, что они нацелены на науку, то есть на познание, причем в строгом противопоставлении сути западных религиозных форм, вере как таковой. Современное сознание испытывает отвращение к вере и к основанным на ней религиям. Оно приобретает авторитет в той мере, в какой его познавательное содержание согласуется с глубинными явлениями. Оно хочет знать, то есть обладать первоначальным опытом.

172 Эпоха Великих географических открытий, с завершением которой мы, вероятно, достигли полноты изучения Земли, отказалась верить в одноногих гипербореев^[81] и в прочие вымыслы; люди той поры возжелали своими глазами увидеть, что находится по ту сторону границы известного мира. Наша эпоха, очевидно, нацелилась на то, чтобы выяснить, как выглядит психика по ту сторону сознания. Вот вопрос, который задают себе в спиритических обществах: что происходит, когда медиум утрачивает сознание? Вот вопрос каждого теософа: что испытаю я на высших ступенях сознания, то есть по ту сторону моего нынешнего бытия? Каждый астролог задается вопросом: каковы действующие и определяющие силы, управляющие моей судьбой по ту сторону от осознаваемых намерений? А каждый психоаналитик спрашивает: каковы глубинные движущие силы невроза?

173 Эпоха жаждет на собственном опыте познать душу. Она жаждет исконного, первоначального опыта и поэтому отвергает все предпосылки и допущения, но в то же время пользуется всеми имеющимися предпосылками для достижения цели, не пренебрегая ни религиями, ни наукой. У прежнего европейца по спине пробегал холодок, когда он осмеливался углубиться в эти вопросы; не только предмет так называемого исследования представлялся ему темным и пугающим, но и методика казалась безнравственным злоупотреблением чудесными духовными достижениями. Как, например, оценит профессиональный астроном тот факт, что сегодня составляют в тысячу раз больше гороскопов, чем триста лет назад? Что скажет философ-просветитель и воспитатель о том, что в мире отнюдь не стало меньше суеверия по сравнению с Античностью? Сам Фрейд, создатель психоанализа, предпринимал добросовестные усилия к тому, чтобы извлечь на свет грязь, темноту и зло со дна человеческой души и истолковать их так, чтобы в мире исчезло всякое стремление искать за ними что-либо, кроме нечистот и шлака. Эта попытка не удалась, и сейчас на наших глазах устрашение превращается в свою противоположность, в восхищение грязью; данное явление сродни извращению и не поддается нормальному объяснению, если только теми, кто причастен к таким поискам, не движет тайное очарование человеческой душой.

174 Нет и не может быть никакого сомнения в том, что с начала девятнадцатого века, с достопамятной Великой французской революции, проблемы души постепенно и неуклонно начали выдвигаться на передний план коллективного восприятия. Символическая коронация богини разума в Соборе Парижской Богоматери^[82] имела для западного мира такое же значение, что и срубленный христианскими миссионерами дуб Вотана^[83]: оба раза молния с небес не поразила вольнодумцев.

175 Можно считать причудой мировой истории то обстоятельство, что именно тогда француз по фамилии Анкетиль-Дюперрон^[84], будучи в Индии в начале девятнадцатого века, предпринял перевод сборника пятидесяти упанишад, которому дал название «Oupnek’hat» (это персидский аналог индийского слова); данное сочинение позволило Западу глубже заглянуть в сущность загадочного духа Востока. Историк усмотрит здесь случайность, порожденную исторической причинностью. Но мне врачебное предубеждение, безусловно, не позволяет видеть тут произвол случая, ибо все происходило по правилам психологии, которые безошибочно действуют в личной жизни: для каждого значимого явления, обесцененного и уничтоженного сознанием, в бессознательном имеется компенсация, в полном соответствии с законом сохранения энергии, ибо наша психическая деятельность тоже представляет собой энергетический процесс. Ни одна душевная ценность не может исчезнуть без замены каким-то аналогом. Это основное правило эвристики никогда не было опровергнуто, оно всегда подтверждалось повседневной психотерапевтической практикой. Врач во мне отказывается рассматривать душевную жизнь народа вне рамок основного закона психологии. Для врача душа народа – просто более комплексное образование, нежели душа отдельного человека. Между прочим, не говорит ли поэт об обратном, когда рассуждает о «народах» своей души? Мне кажется, что он прав. Ибо есть в нашей душе нечто общее, выражающее народ, сообщество, если угодно, все человечество. Каким-то неведомым образом мы являемся частью единой великой души, одного великого человека, если воспользоваться словами Сведенборга^[85].

176 Тьма во мне, единичном человеке, провоцирует вспышку яркого света, и то же происходит в душевной жизни народа. Темная безымянная масса, охваченная страстью к разрушению, поразила индивидуума, и Анкетиль-Дюперрон в ответ совершил шаг, имевший всемирно-историческое значение. Из этого ответа родились Шопенгауэр и Ницше, из него возникло необозримое влияние Востока на Запад. Горе нам, если мы недооценим это влияние! Пока мы наблюдаем лишь проблески на интеллектуальной поверхности Европы – пару профессоров философии, пару буддийских фанатиков, несколько общественных фигур, вроде госпожи Блаватской и Анни Безант с их Кришнамурти^[86]. Пока это отдельные островки в море человеческой массы, но на самом деле перед нами вершины мощных подводных хребтов. Филистеры от образования до недавнего времени воображали, что астрология высмеяна окончательно, однако сегодня она поднялась из глубин и подбирается к воротам университетов, из которых была изгнана триста лет назад. То же самое можно сказать и об идеях Востока, что овладевают умами и постепенно прорастают в массах. Откуда взялись пять или шесть миллионов швейцарских франков на счетах антропософского храма в Дорнахе^[87]? Понятно, что жертвовал далеко не один человек. К сожалению, до сих пор отсутствует статистика о том, сколько имеется явных и скрытых теософов. Можно с уверенностью утверждать, что счет идет на миллионы. Сюда же надо добавить миллионы спиритуалистов из христианских и теософских деноминаций.

177 Великие обновления не снисходят с небес, они всегда восходят снизу, а деревья растут не с неба, но от земли (хотя семена падают на землю сверху). Потрясения нашего мира и потрясения нашего сознания суть одно и то же. Все становится относительным, спорным и сомнительным. Пока сознание, медленно и с сомнением, оценивает этот спорный мир, в котором гремят препирательства насчет договоров о мире и дружбе, насчет демократии и диктатуры, капитализма и большевизма, в нас нарастает стремление к духовному ответу на сумятицу сомнений и неопределенностей. Именно самые темные слои народа, высмеиваемые за свое безмолвие и воспитанные, согласно академическим предрассудкам, куда хуже «сияющих вершин», доверяются неосознаваемому натиску души. Сверху этот печальный (или смехотворный) спектакль, что знаменательно, часто рассматривают как наивные деяния юродивых, с которых нечего взять. Разве не умилительно, например, видеть, как вся несомненная нечистота души забирается в научные архивы? Собственно, нечленораздельное бормотание, абсурдные поступки, самые пустые и фрагментарные фантазии со скрупулезной научной добросовестностью в виде Antropophytheia^[88] собираются последователями Хэвлока Эллиса и Фрейда, описываются в серьезных статьях, им воздаются все мыслимые почести, а сообщество читателей распространилось по всему культурному кругу белых людей. Откуда такое рвение, откуда такое фанатичное чествование безвкусицы? Это психология, это душевная субстанция, столь же ценная, как спасенные из античной кучи навоза фрагменты древней рукописи. Даже потаенная и дурно пахнущая часть души дорога современному человеку, ибо служит его цели. Но что это за цель?