Читать книгу: «Последняя заря», страница 3
Безусловно, для Доктора не было секретом, что отношения между мужчиной и женщиной предполагают помимо дружеского общения ещё и другие способы. Однако неизвестным чудом ему удалось избежать юношеской влюблённости в кузину или же её гувернантку – наиболее обычные объекты воздыхания неоперившихся юнцов. Днями напролет в учении, занятый не зубрёжкой, так собственными мыслями, он попросту позабыл об этих нежных существах, созданных, чтобы их обхаживали, лили им в уши всякую милую чушь и совершали глупости в их честь. Физиологическая область отношений мужчины и женщины для Доктора обреталась где-то среди литографий анатомического атласа, была затверждена и отвечена на экзамене – впрочем, как и остальные аспекты естества человеческого – на "отлично". Кончилось, правда, тем, что в винном угаре после успешного закрытия сессии третьего года Доктор потерял невинность в зареве красных фонарей, и хотя это был единственный опыт столь близкого и столь деликатного сношения с женским полом, вспоминал он его мучительно, со стыдом и даже отвращением, а чаще всего вовсе избегал вспоминать.
А Даша…
Чёрт подери! Он и не думал, что умеет так остро чувствовать присутствие другого человека в своей жизни!
Как будто в один день исчез тот чудесный витамин, что поддерживал его существование, и лишь Дашей могло восполниться отсутствие необходимого вещества. Видеть её, слышать, чувствовать запах её – горьковато-стерильный букет карболки, можжевеловых курений и мятного зубного порошка – вдруг превратилось в насущную потребность, справиться с которой было сложнее, чем с жаждой или голодом, чем с потребностью во сне. Чувствовал Доктор прежде, что война задушила внутри него всё человеческое: способность чувствовать и воспринимать, но к счастью это оказалось неправдой. Когда смерть дышит за плечом, а каждое следующее утро может статься последним, не остаётся выбора – приходится пить жизнь, смакуя каждый глоток и ощущая весь букет пьянящей амброзии.
Уютная Даша была и домашняя…
– Ох, вернусь, и первым же делом сменю эту униформу на новое платье… Сошью себе нарядное, как никогда не носила. Хочу голубое и шампань, вырез-каре, а юбка узкая и небольшой трен из голубой органзы… Понимаешь? Да нет, что это я за глупости болтаю!.. Не обращай внимания, – заулыбалась она чуть виновато и пристроила поудобнее голову на его плече, обтянутом рубашечным полотном.
Доктор дёргал её за кончик упругого локона, выбившегося из-под платка, и тихо улыбался тоже. Но так, чтобы Даша этого не заметила.
Существовали они в безвременьи, здесь и сейчас, где слова были излишни. Дни пролетали в неистовом ритме… Уже стало привычным, что небо может падать и гореть, и даже когда от грохота разрывающихся снарядов закладывало уши, сердце работало ровно, как метроном. Но что бы ни случилось, Доктор не сомневался: они не потеряют друг друга.
– Вместе… И это будут не бомбы, а майская гроза за окном… Когда-нибудь… Ведь правда?
С начала войны госпитальное сестричество пополнялось дамами и барышнями из разных слоёв общества. Сама императрица и великие княжны – все четыре, даже меньшая – Александра, которой в ту пору шёл пятнадцатый год, – в стремлении исполнить свой гражданский и духовный долг, облачились в форму и трудились в лазаретах.
Облачение сестёр по строгости напоминало монашеское, только вместо подрясника надевалось платье простого кроя: зимою тёмно-синее шерстяное, летом – из светлого ситца. Поверх платья – белый передник с карманами и белый же апостольник. В смирении и строгости утоляли сёстры страданиях раненых и зачастую гибли вместе с ними под градом снарядов и пуль.
Пересыпая в памяти песчинки-мгновения, Доктор неоднократно задумывался над тем, каким же мужеством необходимо обладать, чтобы, оставив мирную жизнь, подвергнуть себя опасности во имя служения ближнему. И пускай даже устав ордена не предполагал принесения монашеских обетов – сёстры были вольны в любой момент покинуть общину, Доктор ежедневно видел сам, что такое война, и потому вдвойне преклонялся перед решением сестёр.
