Читать книгу: «Мирное небо», страница 2

3
Кусок печени

Николай Семенович, директор Лейпцигского университета, сказал, что примет Еву на стажировку без экзаменов и даже на стипендии, то есть платили бы за стажировку не мы, а нам. Но при одном условии. Я один учебный год, тот, что Ева будет на стажировке, буду преподавать у них немецкий язык для иностранного населения.

В университете были подготовительные курсы для тех, кто намеревался поступить туда, но многим требовалось подучить язык, так как все тесты на немецком, все преподавание и книги на немецком, вообще все на немецком. А преподаватель их в декрете, и им сложно найти квалифицированного специалиста на эту должность, тем более на временную работу. Сейчас у них работает один профессор, но как раз через год он уходит на пенсию, и им придется искать человека.

Я действительно была идеальным кандидатом на эту должность. Во-первых, я свободно владела девятью языками, и еще на шести могла более или менее изъясняться и понимать собеседника. Во-вторых, у меня был преподавательский опыт, так как после окончания университета я три года работала в Санкт-Петербурге преподавателем английского и французского языков. В-третьих, мне не нужна была постоянная работа, и я не стремилась бы занять эту должность на постоянной основе.

Если бы я была нормальным человеком, как мечтала моя мама, я бы до потолка прыгала от такого предложения. Но я не была нормальным человеком, и эта перспектива не представлялась мне радужной.

Я привыкла к свободе, и последние семнадцать лет работала сама на себя. Я переводчик, и работаю дома, перевожу на разные языки разную литературу, в основном научные труды, учебники, иногда художественную литературу и сценарии, пьесы.

Я, как и папа, сова, вообще я сильно на него похожа, начиная от внешности, талантов и заканчивая режимом дня. Мой режим это ночь. Я могу сидеть неделями за работой, обложенная всякими выписками, книгами, переводами, пустыми тарелками, сидя на диване в крошках от позавчерашней булки и фантиках от конфет. Когда Ева начинает раздевать меня, потому что я три дня подряд не переодевалась, я понимаю, что пора сделать перерыв и ложусь спать. Я могу спать сутки, а потом помыться, переодеться и опять засесть на свой уже вычищенный диван за работу.

Я работаю тогда, когда у меня есть для этого настроение и вдохновение, так как я все же творческий человек (как ни старалась мама из меня выбить это). Я не привыкла работать из-под палки и каждый день по определенному графику, с двумя выходными в неделю. Я содрогнулась при мысли об этом. А потом содрогнулась при мысли о том, что Николай Семенович хоть и хорошо ко мне относился, но все же мог принять мой отказ за личное оскорбление, и не принять Еву на стажировку. Мне пришлось согласиться.

– Мам, ты будешь нормальной?! – с удивлением спросила меня Ева, когда я рассказала ей итог моей беседы с директором.

– Да, котенок, для тебя я даже готова быть нормальной.

Ева прижалась к моему плечу как-то грустно и уставилась в окно. Мы возвращались на поезде из Лейпцига в Берлин. На одной из остановок зашла девушка с маленьким ребенком. Ребенок начал капризничать, а потом заревел во всю глотку. Я наблюдала за мамашей и поражалась этим немцам. Мамаша была готова сквозь землю провалиться, так ей было стыдно. Что она только ни делала, чтобы успокоить ребенка, и все время извинялась. В Германии не принято доставлять окружающим беспокойство, там даже мыться после девяти вечера нежелательно, дабы не нарушать тишину, и не мешать тем самым соседям.

– Господи, как же я буду здесь жить? – тихо сказала я сама себе, и не заметила, что сказала это вслух.

– А может все-таки поговорить с ним? – спросила Ева, печально глядя на меня. – Может он и не подумает не брать меня если ты откажешься у них работать?

– Нет. Мы не будем рисковать. Не переживай, это всего десять месяцев, я как-нибудь выдержу. Только убираться будешь ты, я не понимаю, как можно пылесосить днем, – с улыбкой сказала я.

Вся моя жизнь была по большей части ночью, и мои соседи привыкли к тому, что иногда по ночам я шумлю. Хотя звукоизоляция в нашем доме хорошая. Мы с Евой живем в шикарной (по моему мнению) четырехкомнатной квартире, в сталинском доме с лепниной, на Соколе. Эта квартира была главным и самым ценным приобретением моего отца.

После смерти своих родителей, которые жили в Австрии, он продал все имущество и купил эту квартиру и много всего еще. Его родители были зажиточными людьми, а зажиточных людей в революцию раскулачивали, и те, кто успел, убрались из России в другие страны.

Мой дед, которого я никогда не видела, очень любил Россию-матушку, но и деньги свои тоже очень любил, он привил любовь к России, к родной земле моему отцу. Папа был их с бабушкой единственным ребенком, и того бабушка родила в сорок два года, когда они уже и не мечтали иметь детей. Дед постоянно говорил о России, и отец влюбился в страну, в которой никогда не бывал.

Дед умер от рака, и бабка пошла вслед за ним через два месяца. Раньше говорилось, что человек умер от тоски по другому. Интересно, от чего же они умирали в действительности? После похорон матери, мой отец решил съездить в Россию, там и познакомился с моей мамой, влюбился и через месяц женился на ней. Вот так мы с Евой получили нашу шикарную квартиру.

Я обожаю архитектуру, и наш старый дом обожаю. От него пахнет историей. Одну комнату, которая служила раньше папиным кабинетом, гостиной и библиотекой одновременно, я оставила в неизменном виде. Теперь это мой кабинет, Ева, шутя, называет его моей помойкой.

В какой бы замечательной стране я ни была, в каком бы райском уголке нашей великолепной планеты мы с Евой не отдыхали, я всегда скучала по дому. По приезде домой я первым делом всегда вхожу в свой кабинет и вдыхаю запах старых книг.

– Я познакомилась со своим будущим куратором, – сказала Ева, когда девушка с орущим ребенком вышла на очередной станции. – Представляешь, он русский, и очень симпатичный.

– Я его не видела, но могу слету придумать ему какой-нибудь недостаток, – с улыбкой сказала я.

– А давай теперь играть в другую игру, я буду показывать на мужчин, а ты будешь называть их достоинства, а не недостатки?

– В такие игры я играть не умею.

– Ну ведь ты же любила раньше? Расскажи про кого-нибудь.

– Хочешь, давай расскажу про твоего мудака отца? Ты же ничего кроме его имени не знаешь о нем.

– Ты говорила, что не любила его.

– Да, не любила, мы с ним просто трахались. А почему ты, кстати, никогда о нем не спрашивала?

– Мне дедушка рассказывал, и тетя Даша. Боюсь, если ты начнешь о нем рассказывать, то захлебнешься собственным ядом.

Мы с Евой одновременно громко рассмеялись. На нас обернулась тетка лет пятидесяти. Она одарила нас таким взглядом, что мы с Евой тут же заткнулись.

– Привыкай, – сказала я Еве, – мы в гребаной Германии.

– Ты ненавидишь его, моего отца?

– Нет. Мы просто разные люди. Но он бросил меня, когда был мне так нужен, когда был тебе нужен, за это я ему спасибо не скажу. Но в общем, он человек неплохой.

После многих любовных разочарований, укрепившись в той мысли, что все мужики козлы и слабаки, я перешла с ними на отношения чисто интимного характера. Секс, сходить в кино, возможно выпить вместе, это то, что я могла предложить мужчинам, не более. Отношения в нормальном их понимании были для меня обузой. Все мужики как дети, только взрослые, а я не готова была слушать вечное нытье, готовить завтраки и гладить рубашки. Мне с лихвой хватало секса и кино.

В один прекрасный зимний день я забеременела от очередного своего любовника, звали его Леша. Он был веселый и целеустремленный карьерист. Серьезных отношений ему так же не хотелось, так как заниматься ими ему было некогда, а слушать вечные упреки о том, что его никогда не бывает дома, ему не хотелось. Но никто не отменял здоровую потребность в сексе. С такими мужчинами я легко шла на контакт, так как знала, что они не будут посягать на мою свободу. У нас был частый бурный секс и редкие веселые вечера за стаканчиком горячительного. Он не лез в мою жизнь, а я в его, и все было отлично. Если бы я не забеременела, мы наверно не один год так провели бы. Но я забеременела спустя полгода наших отношений.

В раздумье, что же делать с такой неожиданностью, я приняла решение оставить ребенка. Мне было почти двадцать восемь лет, замуж я категорически не собиралась, а у Леши была хорошая наследственность. Он был очень умен, красив, имел хорошие здоровье и вкус, не имел наследственных болезней и не претендовал бы на отцовство. На всякий случай я решила ему ничего не говорить о ребенке. Сказала, что помирилась с бывшим и схожусь с ним. На этом наши отношения закончились.

Когда Еве было два с половиной года, у нее обнаружилась острая печеночная недостаточность, и ей необходима была пересадка печени. Несмотря на то, что маму и ее медицинские заслуги помнили, и многие ее бывшие коллеги старались мне помочь, очередь на пересадку подвинуть не удавалось. Мне было предложено пересадить ей не целую печень, а ее часть. Такие операции в России начали делать совсем недавно, и это меня ужасно пугало. Идеальными донорами были родители, и по каким-то медицинским показателям Леша подходил Еве больше чем я.

Возвращаясь в тот прекрасный зимний день, когда я узнала о том, что во мне бьется новая жизнь, я вспоминаю, как изменилась моя собственная жизнь. Она поменялась совершенно. Я как будто остановилась и оглянулась вокруг. Все было как в замедленной съемке, и звук почему-то выключили. Никогда в своей жизни я не задумывалась о том, что буду чувствовать, когда забеременею. Это было удивительно.

Шел снег, я сидела на лавке возле женской консультации и просто смотрела вперед. На улице почти не было людей. В какой-то момент мне вдруг показалось, что я сижу верхом на земном шаре. Я вдруг почувствовала себя богиней. Во мне новая жизнь, и я даже десять минут назад слышала звук часто бьющегося крошечного сердечка. Это чудо. Что может быть удивительнее возникновения жизни? Что может быть удивительнее возникновения этой жизни в моем собственном животе? Да, каждый день зачинаются и рождаются дети по всему миру, и мы привыкли к этому словно к простуде. Каждый день кто-то рождается, и каждый день кто-то умирает, это круговорот жизни, ничего особенного. Так думала и я, до того момента, как эта жизнь возникла во мне.

Мне казалось, я чувствую, как моя кровь протекает сквозь непонятный комочек, который скоро станет походить на головастика, а потом и на человечка. С каждым вздохом мне хотелось вдохнуть больше кислорода, чтобы хватило нам на двоих. Меня вдруг охватила такая радость, я сидела и улыбалась.

А потом включился голос разума. Я недолго взвешивала все «за» и «против». Спустя пятнадцать минут сидения на лавке я вскочила с нее, боясь простудить мою крошечку. Еще месяц назад я не могла и подумать о том, чтобы стать матерью, а сейчас не могла уже помыслить мою жизнь без этого божественного создания в моем животе.

– Пап, лучше сядь, – сказала я отцу, вернувшись домой, он был в кабинете.

– Твоей матери уже шесть лет как нет в живых, а ты все вытворяешь чудеса? – с улыбкой спросил он. – Ты давно уже не удивляла старика, должно быть у тебя что-то важное.

– Очень важное, ты станешь дедушкой.

Отец так и открыл рот.

– Раз ты мне об этом говоришь, значит решила оставить ребенка. И замуж ты конечно не собираешься?

– Да, ты хорошо меня знаешь.

Папа сел в кресло и задумчиво тер подбородок. Я села на стул стоящий рядом со столом и ждала, пока он переварит новость. Минут через пять он расплылся в улыбке.

– Ну что ж, значит будет внук, или внучка. Я думал, что не доживу до этого момента. Надо же как получается, дожил. – Он помолчал с минуту, а потом добавил, – не хочешь замуж, значит не пойдешь, вырастим малыша сами, да?

С того момента, как я вернулась в Москву из Питера наша жизнь стала другой, мы с отцом сблизились, он наконец-то проявил свое родительство и очень помог мне пережить ужасную историю в которую я попала в Питере. Вот уже на протяжении двух с лишним лет мы жили с ним душа в душу, и проживем так еще четырнадцать замечательных лет.

Когда мне сказали, что отец Евы вероятно больше подходит для пересадки, я незамедлительно отправилась к нему. Был разгар рабочего дня, недавно он получил новую должность, и уже стремился к следующей ступеньке карьерной лестницы. Он был очень удивлен, увидев меня в своем новом кабинете. Никогда раньше я не была у него на работе. Ему я тоже предложила сначала присесть. У него не было времени, вот-вот должно было начаться какое-то важное совещание. Но я не могла ждать, моя дочь умирала, и я вывалила на него все разом. Он сидел как громом пораженный, переваривал новость о том, что у него есть двухлетняя дочь.

– Послушай, давай ты потом переваришь это. Сейчас мне нужен всего лишь кусок твоей печени. Просто скажи да.

– Ты с ума сошла, Вера?! Просто кусок печени? Ты вообще понимаешь, что говоришь? О чем меня просишь?!

– Понимаю. И понимаю, что нельзя делать вот так, как я. Ты бы никогда не узнал о том, что у тебя есть ребенок, если бы не крайняя необходимость.

У него зазвонил телефон, его присутствия требовали на совещании.

– И как теперь прикажешь мне работать?

– Как-нибудь отработаешь, ты же умный, – с улыбкой ответила я. – Мне нужен ответ, подумай до конца дня. Если откажешься, я отдам ей часть своей печени, но лучше твоя, меньше вероятности что ее организм отторгнет ее. Операция будет в любом случае в ближайшие дни, потому что у нее просто нет времени. Я не прошу тебя быть отцом, мне просто нужна человеческая помощь, моему ребенку нужна помощь.

Он удалился на совещание, а вечером позвонил домой. Папа подошел к телефону, полминуты он кивал головой, а потом положил трубку.

– Он не может, – сказал отец.

– Он что, даже не позвал меня к телефону?

– Нет. Он сказал, что у него нет времени на объяснения и разговоры, просто просил передать тебе, что он не может, что почитал об этой операции, а ее мало кому делали, и он боится, и все в этом духе. Извинялся.

– Пусть в жопу засунет себе свои извинения!

– Ну а чего ты ждала, дочь? Если бы у вас хотя бы были нормальные отношения, а так… он ведь даже не знал, что у него есть ребенок.

– Не защищай его! Он трус и слабак!

В заботе о своем здоровье все мужики делятся на две категории. Первые, это те, которые с температурой сорок идут на работу и говорят «херня, само пройдет». Этих даже рак не пугает. Я не знаю глупость это или просто наплевательское отношение к своему здоровью, но Леша к этой категории не относился. Он относился ко второй категории, к тем, кто кидается писать завещание с температурой тридцать семь и два, кто кричит, что он смертельно болен, если его вдруг прохватил понос. Эти бегут к врачу по поводу и без, на них платные клиники делают немалые деньги.

Леша был не прочь помочь мне и нашей дочери, но как представил, что его самого разрежут, откромсают у него долю его родной и горячо любимой печенки, его кинуло в дрожь. Нет уж, видимо подумал он, раз я сама могу сделать это, то он никогда не пойдет на такие рискованные авантюры.

Я не знаю, на что рассчитывала, когда шла к нему, я просто должна была сделать это и все. Но его отказ сильнее укрепил мой растущий цинизм и отвращение к мужскому полу. Он даже не смог мне лично сказать нет. А если бы трубку взяла я, он что, бросил бы ее? Фу. Мужская слабость вызывала у меня рвотный рефлекс, да и до сих пор вызывает.

Все в своей жизни я делала сама. Никогда и никто мне ни в чем не помогал, за исключением одного случая, но мне пришлось очень дорого заплатить за это, своей жизнью. Но это было всего раз и давно, и кажется уже не со мной. Я выросла с осознанием того, что помощи ждать неоткуда, и если я сама не сделаю, то за меня никто не сделает.

Переведя на разные языки не один научный труд по психологии, я начинала понимать суть всех своих проблем – это моя семья. Мать, которая не дала мне ничего кроме чувства неполноценности и синдрома отличницы, и отец, пример мужчины, который не участвует в твоей жизни, и никогда тебе не поможет. Мужчина в моих глазах был просто пресмыкающимся.

Однажды я шла из магазина, в обеих руках тяжелейшие пакеты с продуктами, я как всегда не рассчитала свои силы. Вдруг, проходящие мимо меня два молодых парня предложили мне помочь донести пакеты. Первое, что пришло мне в голову, это то, что они сейчас возьмут мои продукты и убегут с ними, украдут их. Помню, я одарила их таким взглядом, что они от меня аж отпрянули. А потом, придя домой, я думала о том, до чего же я дошла. Эти мальчики просто хотели мне помочь! У какого нормального человека возникнет мысль о том, что у него хотят украсть продукты??? Да, мама, я же ненормальный человек. Я не могу положиться на другого человека, особенно, если это мужчина. Это дикое недоверие к людям удивляет меня саму, я как Маугли в джунглях, как дикий забитый звереныш, привезенный в зоопарк.

Я делала сама исключительно все. И не принимала никакой помощи. Я не допускала даже мысли о том, чтобы ее принять. Просить помощи??! Да я лучше съем свои ботинки. Как-то у меня телефон упал за диван, и я непременно должна была его достать. Диван я отодвинула, телефон достала, но вот назад диван я задвинуть не могла, у меня просто не хватало физической силы. Это надо было видеть, как я пыталась его задвинуть назад. Оказалось, что ножка дивана зацепилась за трещину в старом паркете. Я билась над диваном почти час. Я прервалась на слезы от бессилия, сидела и кляла на чем свет стоит всех ублюдско-уродливых мужиков за то, что их нет рядом, чтобы помочь мне. Наревевшись, я встала и все же сдвинула диван с места, вырвав с нутром паркетину.

Я была мужиком в юбке. Все мужчины казались мне слабыми, даже действительно сильные не были сильнее меня. Я со всеми мерялась яйцами, и у меня они всегда оказывались больше. Мне казалось, что я смогу ужиться только с тем мужиком, который будет сильнее меня. Но я ошибалась. Я смогла бы ужиться только с тем мужиком, с которым я просто не захотела бы бороться и соперничать, доказывать, что я круче.

Мне было противно слушать женский бред о принце на белом коне, который прибежит, убьет дракона, и спасет тебя из башни. Я сидела в своей башне и пила с драконом на брудершафт, говоря ему «фас», и он дышал огнем на любого осмелившегося посмотреть в мою сторону мужчину. Я могла сигануть в окно этой самой башни, и приземлиться на четыре лапы, как кошка, отряхнуться и пойти в вольное путешествие. Но в башне мне как-то уютнее, тут все родное и привычное, и дракон всегда на подхвате.

Через два дня Еве сделали операцию. Я помню, как эти два дня ей становилось все хуже и хуже. Она постоянно плакала. Наперекор рекомендациям врача не двигать ее, и вообще по минимуму менять положение в котором она лежит, я брала ее на руки. Я ложилась на кровать, клала ее к себе на живот и гладила по спинке. Она поджимала под себя ножки и ручки, принимая позу эмбриона, и тогда она замолкала, так ей было легче. Я боялась шевелиться и могла пролежать в такой позе долгие часы.

Помню, как лежала в холодной операционной и думала о том, как Еве должно быть страшно в соседней, такой же холодной операционной, среди чужих людей и жуткого больничного запаха.

Когда я очнулась в палате, я увидела рядом с кроватью отца, он сидел на стуле, и тихо молился вслух с закрытыми глазами. В тот момент я испытала безграничную, всеобъемлющую благодарность к нему, потому что папа не верил в бога.

Я посмотрела в окно, было темно.

– Пап, сколько времени?

– Пятый час, операция еще нескоро закончится. Поспи.

Отходя от наркоза, я то проваливалась в сон, то просыпалась, хватая отца за руку и спрашивая, не закончилась ли еще операция Евы. Я так боялась пропустить этот момент. Я должна была быть рядом с ней, когда она очнется. В виде исключения, благодаря знакомствам мамы и крупной суммы денег нас с Евой поместили в одну отдельную палату, с нами первые сутки постоянно была медсестра.

Очнувшись в очередной раз, я не увидела отца возле своей кровати. Я оглянулась и увидела его возле соседней кровати, он сидел рядом с Евой.

– Почему ты меня не разбудил?!

– Ее только что привезли, буквально пять минут назад, сказали, что она еще несколько часов проспит.

Отец лег на маленький диванчик в углу палаты и в ту же минуту заснул. Операция Евы длилась шестнадцать часов, ровно столько же, сколько я рожала ее. Отец не спал последние сутки, и провел их в больнице возле нас с Евой.

Через три недели нас выписали. Все обошлось, мою печень ее организм не отторг. Это было так давно, что теперь нам с Евой об этом напоминали только похожие шрамы.