Читать книгу: «Школьные тайны и формула нелюбви. Из-Вращение Чувств», страница 4
Глава 7. Вечер того же дня. Слёзы Клоуна и Кровавый зонт
Клоуну не спалось. Да он и не пытался. В таких случаях он с радостью выполнял инструкцию доктора Хата. А она была предельно ясной:
– Если спать не хочется, то заставлять себя не надо. Надо заняться чем-нибудь таким, от чего устанет либо тело, либо глаза. Тогда и сон подберётся ласково и незаметно.
Клоун решил сделать привычный обход больницы. Ему это разрешалось. Больше всего ему хотелось навестить новую пациентку. Девушку с большими карими глазами, за привычной печалью которых зачастую хитро пряталась насквозь бесхитростная, детская улыбка. Совсем, как у них, клоунов. Или наоборот? Да… Наоборот! У клоунов за ребячьей улыбкой привычно прячется влажная паутина печали…
Клоун вспомнил свой любимый номер.
Он выглядывает из-за тяжёлых штор закулис и видит на манеже прелестное создание:
юная барышня в пышной, похожей на розовый пион юбочке и такой же шляпке, кого-то ожидает.
– Вы ждёте меня? – громко кричит клоун. И тут же в смущении прячется за штору.
– Может быть и Вас, – ангельским голоском отвечает девушка.
Клоун выбегает на манеж, неся в руках зонтик и букет цветов. Но в этот момент арена заполняется рабочими. Они скатывают ковёр и прогоняют девушку с её места. Рабочие манежа строят ей глазки, отпихивают клоуна и, наконец, один грубо взваливает несчастного клоуна на плечи и уносит прочь. Чтобы не путался под ногами.
Клоун ждёт следующего перерыва и, видя девушку, решительно направляется к ней… Откуда-то сверху вдруг льётся вода, и клоун бурно радуется. Ведь он может защитить очаровательную незнакомку от дождя! У него с собой яркий, разрисованный шариками и колокольчиками зонтик. Клоун бодро его открывает и, напевая что-то романтичное, приближается к девушке.
– Ах! – говорит та и идёт ему навстречу.
В этот момент на манеж выскакивает лошадь, и начинается номер, известный как цирковой вольтиж. Всадник, проделывающий эффектные трюки, немедленно завоёвывает внимание девушки, и, видя, что клоун пытается к ней подойти, наклоняется, подхватывает несчастного влюблённого обеими руками и бросает поперёк крупа лошади. Тот некрасиво и беспомощно болтается, девушка смеётся, показывает на него пальцем и посылает воздушные поцелуи бравому наезднику. Наконец, всадник бросает клоуна в публику, где сидят «подсадные» зрители. Те умело принимают невезучего шута в свои руки.
Девушка ловко вскакивает на скачущую лошадь. Гордый собой вольтижировщик описывает победный круг по манежу и скрывается с «добычей» через услужливо распахнутые шторы артистического выхода.
Клоун, роняя огромные слёзы, горюет так сильно, что у него нет сил перелезть через манежный барьер, и он идёт прямо по нему… Его зонтик уныло висит в руке… Остриём вниз.
И вдруг! Откуда-то подбегает ребёнок и кладёт в зонтик конфету. Тут же начинают подниматься со своих мест другие зрители и несут плачущему клоуну кто яблоко, кто шарик, кто сувенир на память. Клоун сквозь слёзы виновато улыбается. Сгибается в благодарных поклонах… И под шквал аплодисментов, с помощью зрителей, настоящих, не подсадных, одолевает барьер и покидает манеж.
Клоун вздохнул и почесал рыжим париком лысую голову. Ему хотелось, чтобы у новой девочки был такой же волшебный зонт. А он положил бы в него золотистый, пахнущий жарким солнцем апельсин. Этот фрукт источал такой счастливый и непокорный аромат, что мигом разрушал больничную унылость.
Клоун вдруг замер и прислушался. Стерильную тишину Центра нарушил какой-то звук. Что-то ехало. Или ползло. Что само по себе было странным. В двенадцать часов ночи в таком заведении, как это, где большинство пациентов вынужденно пребывали в глубоком, липком, как, запутавшаяся в волосах жвачка сне, подобного быть просто не могло. Потому что в следующую секунду Клоун узнал этот звук. На второй этаж с хрипами и ворчанием заползал старый лифт. Тот самый, на дверце которого висела табличка: «Не пользоваться! Опасно для жизни!»
Двумя прыжками Клоун пересёк вестибюль и оказался у шахты старого подъёмника. Так и есть! Кто-то в одежде католического священника, с зонтом в руке, неприязненно смотрел на замершего у решётки шахты Клоуна.
– Ты кто? – тихо спросил тот, не дожидаясь остановки кабины.
Незнакомец молчал и пытался спрятать зонт. Он шустро убрал его за спину. Кончик зонта жалобно царапнул о металлическую стену, и нежданный гость быстро выдернул руку из-за спины и суматошно стал подпихивать длинный старомодный зонт под то, что выглядело полами сутаны.
– Пытаешься выглядеть больничным шутом? – неестественно мягко спросил ночной визитёр.
– Допустим… А ты стараешься выдать себя за священника?
– А я и есть священник. Смиренный служитель церкви.
– Это ты-то?! Священник?! У меня сейчас нос отвалится от твоего гнусного запаха! Ты пахнешь дьявольским зловонием распутства…
Незнакомец вздрогнул всем телом, попытался взглянуть на клоуна, но не смог. Чёрные зрачки пустились в бесовскую пляску панического ужаса.
– Что за ужасные вещи ты говоришь, сын мой? – голос полночного гостя дрожал и звучал с фальшивой, тонко продуманной приторностью. – Я пришёл, чтобы осенить благодатью отца нашего небесного одну заблудшую душу… Я смиренно выполняю свою миссию…
– И кто же тебя на неё благословил? Кто стопы направил в наши унылые стены?
Клоун напялил на лицо глупейшую улыбку, от чего его красный рот подпрыгнул к носу и хищно растянулся к ушам, и сделал шаг навстречу чёрной сутане. Посетитель поспешно отскочил назад. От клоуна не укрылся быстрый жест незнакомца: тот порывисто сжал ручку зонта, который он спрятал под сутану. Движение было настолько безотчётным, что отдавало смертельным страхом быть пойманным и разоблачённым.
– Ты принёс заблудшей душе волшебный зонт? Для ловли солнечных брызг?
Лицо над чёрным католическим воротником напряглось, силясь сменить выражение угрюмого страха на благодушие трепетной души.
– Зонт мой. Я ловлю в него слишком горделивые души. Тут главное – не промахнуться. Гордыня ум грешника так далеко возносит, такой жаркой кровью сердце наполняет, что он уже и любить никого не может. И прощать у него не получается. А простить и с обидчиком примириться – это же главная христианская добродетель. Я тебе больше скажу, сын мой…
– Нет, не скажешь! – клоун сделал ещё один шаг к говорящему, и тот в испуге отскочил, упершись спиной в дверь лифта. – Ты сейчас мудрствовал… Как по писанному говорил. Что твой дьявол… Тот всегда говорит заумно. Витиевато… Потому что у самого ум тонкий и острый, как нож брадобрея. Всякую щетину непокорности под корень режет, а потом обритого под свою опёку берёт. Куда легче смиренными душами править! Вам, служителям церкви, это хорошо известно!
Сутана задрожала всеми складками. Незваный посетитель ослабил хватку, и зонт стал выползать наружу.
– Откуда у тебя такие злые мысли, шут?
– Оттуда… Из католического интерната, куда меня мамаша в девять лет сдала.
Чёрная фигура как будто посерела. Мертвенно бледное лицо превратилась в карнавальную маску страха.
– А в каком интернате ты пребывал? – холодные губы священника с трудом подчинялись рту. Незнакомец слова не выговаривал, а с натугой выталкивал из пересохшего горла.
– А тебе какое дело? Ты-то чего так испугался! Того и гляди, от страха лужу под себя надуешь! Небось, вспомнил все свои грешки? Как мальчишек невинных гаденьким взглядом облизывал? Да на беседы о прощении в свой кабинет зазывал? Вас хлебом не корми… Дай волю, так научите любое зло прощать… Да ещё каяться… Не обидчика, нет! А того, кому кротости не хватило обиду и боль с покорностью принять. Я и сам…
Громкий звук удара прервал Клоуна. Он удивлённо огляделся. Незнакомца не было. А прямо перед ним лежал большой зонт. Со странно заточенной металлической макушкой над ярко-красным полотнищем купола.
В следующую секунду Клоун вспомнил недобрую дрессировщицу из школы, которая пыталась проникнуть к нему в палату при помощи почти такого же зонта. В тот раз он вовремя заметил зонтичную макушку в стене и вызвал врача.
Сейчас же он с ужасом и страхом смотрел на кроваво-красное пятно на полу и не понимал, куда исчезла чёрная фигура его владельца…
Снизу донёсся ржавый скрип открывающейся двери лифта. Затем звук убегающих ног.
– Доктор! На помощь! Ловите дьявола!
Клоун кричал, плакал, с отвращением пинал ногами зонт. В таком состоянии и застали его санитары и прибывший вслед за ними доктор Хат. Врач заглянул в испуганную, но ясную голубизну глаз пациента и твёрдо его обнял.
– Мы сейчас спрячемся от дьявола в секретной комнате, и Вы мне всё расскажете. А кричать не надо. Всех больных разбудим.
Как бы в ответ на его слова больничный коридор отозвался глухим топотом чьих-то быстрых ног.
– Что случилось? Клоуну плохо?
К ним подбегала Лия. Чёрные глаза смотрели на группу не со страхом, а сочувствием и нескрываемым, почти детским любопытством.
– Он приходил за ней! Я знаю! За ней!
Клоун тыкал пальцем в сторону девушки и испуганно повторял:
– Я знаю, знаю! И зонт у него злой! Кровавый! На нас зонты сейчас охотятся…
Клоуна увели. Лия смотрела на распластанный кроваво-красный кусок материи, ощерившейся спицами и слишком длинным наконечником причудливой формы.
– Я где-то видела точно такой зонт! – тихо сказала она и задумалась.
– Конечно, видела!
Медсестра мягко взяла её под руку и попыталась увести в палату.
– Таких зонтов в любом супермаркете пруд пруди… Пойдём, Лия. Тебе нужен покой.
– Нет! Именно таких зонтов мало. Я хочу посмотреть, что за буквы написаны на его ручке. Пожалуйста! Ну, пожалуйста! Давайте посмотрим…
– Ладно, давай глянем.
Медсестра подняла зонт, не забыв привычным жестом натянуть на руку резиновую перчатку. Затем присмотрелась к деревянной, в форме хоккейной клюшки, массивной ручке.
– Какие-то буквы… Дер. А дальше, похоже, год:1993.
– Так ведь это год моего рождения! И зонт я этот где-то точно видела…
– Пойдём, пойдём, дорогая. Вот ляжешь в свою кроватку, успокоишься… Может, и вспомнишь что-то.
Лия дала себя увести, но спать и не думала. Она закрыла глаза и попыталась вспомнить то мгновение своей недолгой печальной жизни, когда глаз удивился яркой, как расплавленная капля полуденного солнца, ткани. К утру она точно знала, откуда взялся этот необычный предмет.
Глава 8. Излечение от «невинных забав» и Институт Всемирного Прощения
Брат Лии пребывал в ярости. Его душила злоба.
– Как ты мог уйти! Сбежать, как крыса! Да ещё и зонт оставить? Тебе надоел твой маленький приход?
– Он меня узнал! Узнал и стал издеваться! Припоминать мою невинную любовь к воспитанникам…
– Это кто тебе сказал, что твоя любовь была невинной? Сам себя убедил? Или доктор в Институте Жизни во всю эту чушь заставил поверить?
– Но ведь «Нет ничего невозможного для того, кто живёт с богом в душе!» Значит, и излечение моё от слишком сильной любви к подопечным душам возможно… Возможно, произошло…
– Так какого чёрта ты так перепугался? Если весь из себя «излеченный» и праведный?
– В Институте Всемирного Прощения нас предупреждали об опасностях…
– Это что ещё за богадельня? Похлеще «Института Жизни» звучит.
– Они вместе грешными душами и заблудшими умами занимаются. И нам в Институте Всемирного Прощения говорили, что для таких, как мы, самыми страшными врагами являются те, кто в добро прощения не верит. А этот клоун как раз и завопил… Дескать, церковникам выгодно непокорных к рукам прибирать и учить жертв своих злодеев прощать. И про любовь наставников к юным отрокам с такой злобой говорил… Как будто меня узнал!
– Да не мог он тебя узнать! Пока ты здесь, в Южной Калифорнии, в интернате Святого Патрика проказничал, Клоун на восточном побережье с передвижным цирком выступал. В самом Нью Йорке про этого лысого пятнадцатилетнего шута газеты писали.
– А он что, лысый от рождения?!
– Ну да… Его мамаша, по прозвищу Свистулька, которая в дешёвых мюзиклах ногами перед публикой трясла, стеснялась своего яйцеголового сынка больше, чем целлюлита на толстых ляжках…
Молодой человек закинул свою красивую голову с волчьими, тесно посаженными злыми глазами назад и утробно расхохотался. От его рокочущего смеха клирику и вовсе поплохело. Он боялся этого взявшегося из ниоткуда красавчика больше, чем всех бессердечных психиатров и приторно вежливых психоаналитиков, которые долгие три года окружали его в Институте Жизни, пытаясь «убить в нём любовь». Именно так он назвал для себя курс лечения, на которое его принудительно направил Бишоп Сан Диего. Поводом к заключению в этом стерильно безжизненном «Институте Жизни» была его бесхитростная, сродни детской, любовь к учащимся. Особенно к кучерявым, востроглазым, с пухлыми ротиками и по-детски сдобными щёчками. Почему-то его вполне невинные игры с подопечными в личном офисе, – а был он деканом и имел право на свой кабинет – не понравились нескольким родителям. И они затеяли шумиху, которая, впрочем, не имела ни малейшего шанса выйти за пределы школы: позора и скандала не хотела ни одна из сторон.
– Чего ты рассиропился? Даже глаза умаслились… Об интернатских забавах вспоминаешь? Тебе сейчас о том, чтобы живым из этой переделки выйти, думать надо. Весь план провалил. Наш хозяин, который на благотворительность не скупится и за то глубоко уважаем Бишопом, тебя из полного дерьма вытащил. Ты хоть соображаешь, какие деньги отвалил твой начальник за твоё «лечение»?
Человечек в сутане скромно опустил глаза долу и виновато молчал.
– Тебя о пустяковой услуге попросили! Уколоть зонтиком, как бы невзначай, мою одолеваемую демонами сестру. А в случае опасности смиренно молитвы над ней почитать. Душу потерянную из ада заблуждений, якобы, попытаться вызволить…
– Откуда ты слова такие знаешь? Говоришь, как будто сам в семинарии духовной учился.
– У меня учителя покруче и поталантливей будут. В нашем деле войти в доверие и заставить человека уверовать в тебя, а ещё лучше, тебя полюбить и за тобой на край света отправиться, – это главное умение. И никаких нынче модных компетенций не требуется! Связи, деньги и талант оглупить и очаровать любого… Вернее, любую. На этом весь наш бизнес держится.
– А сестра чем тебе помешала?
– Говорю же! Демоны в неё вселились! Когда женщина спорит и в тайны мужского бизнеса своим коротким женским умом влезть пытается, – это одержимая бесами ведьма, а не смиренная католичка! Разве не так?
– Так-то оно так… Да вот не опасно ли покушаться на жизнь молодой, крепкой девушки в стенах больницы? Ведь никто не поверит, что она вдруг ни с того ни с сего взяла и померла.
– А кто тут про смерть говорит? Кончик зонта был ртутью нашпигован… А зонтик-то, между прочим, её отцом был подарен. Да не кому-нибудь, а бабушке, которая в сестрицу слишком много норова заселила своими рассказами. Так что, если что, – весь спрос с них!
– Так ведь отравить её должен был я, а не бабуля! Прямо в палате. Сам мне говорил, чтобы себя случайно этим зонтом не ткнул.
– Как ты дело выполнил, так лучше бы себя и ткнул! А через пару недель назад, в любимый Институт Жизни попал бы. Только уже с другим диагнозом.
Хозяин зловещего, обставленного в тяжёлых свинцовых красках офиса, опрокинулся назад всем туловищем и рассмеялся с угрюмой, нескрываемой враждебностью.
– Ртуть – хитрая баба! Перво-наперво, она вызывает нервное расстройство. А сестрица с похожим диагнозом в этот центр как раз и попала. Так что, если бы у неё вдруг слабость, головокружения и галлюцинации начались, никто бы и не удивился. А там бы и слюна начала изо рта вытекать, диарея, одышка и сильный кашель на нервной почве мучить. И пары недель не прошло бы, как наша «правдолюбка» впала бы в такую депрессию, из которой не выходят. Пальчики бы начали дрожать… Головка дёргаться… Всякая уверенность в себе, которой у неё слишком много для доброй, безропотной католички, бесследно в ртутных парах растворилась бы.
– А дальше?
– А дальше, даже в случае лечения, её бы с сильным эмоциональным и умственным расстройством перевели совсем в другую клинику. В одну из тех, из которых не выходят. Мы с нашими друзьями об этом уже побеспокоились. Да вот ты все планы нам попутал.
– И что теперь со мной будет?
– Сегодня вечером отправляешься в Мексику.
– Но я по-испански ни гу-гу…
– Значит, выучишься и загугукаешь! Выбора у тебя нет.
– И что я буду там делать? Мне хороший приход дадут?
– Шикарный! Большой, зелёный, чистый… Вся сельва будет твоя!
Посетитель не верил своим ушам. Опадая и духом, и щуплым телом, он вдруг вернул себе пасторский голос и закричал:
– Но кого я там буду наставлять на путь истинный? И откуда в сельве доход от прихода?!
– Наставлять ты будешь молодых барышень. Тех, кого мы в дело берём, светлое будущее обещаем. Потом вывозим их в это самое будущее и… Остальное не твоего ума дело…
– Так в каких наставлениях их души нуждаются?
– В наставлениях христианского смирения, безропотности, кроткого нрава, подчиняющегося мужчине, и радостной покорности обстоятельствам. Одним словом, —послушанию…
– Ну… Это мы умеем! А деньги от кого получать буду?
– Ты задаёшь опасные вопросы! Ты их просто будешь получать. И денег будет много. Разговор окончен. Наш водитель ждёт тебя у входа. Испанским можешь прямо с ним начать заниматься. Он по-английски и слова не знает. Так безопаснее. Всё. И не забывай! Девки должны подчиняться нам, их хозяевам, с радостью! Без бунта в душе.
Священник коротко кивнул и поспешил убраться из пахнущего грозовыми тучами кабинета. На пороге он внезапно остановился:
– А полиция мной не будет интересоваться? После случая в больнице?
– Будь спокоен. Ваши «священные» грехи в руках вашей же братии. А те будут помалкивать. В этом я уверен.
Глава 9. Любовь, капризы и демоны
Социология была последним уроком в двенадцатом классе. В том самом, где миссис Ти была «наставником». Несмотря на тяжёлые предчувствия и тесноту в сердце, Тина начала урок с большой улыбкой на лице. И прошёл он быстро, легко и весело. Ребята разговаривали о счастье. Но так как день был не совсем обычный – у старосты Джесса был День рождения – то разговор получился несерьёзным и шутливым.
– Итак… Что вам нужно для счастья?
Поднялся лес рук.
– Крутая машина!
– Стипендия в хорошем колледже! В том, который выберу.
– Прикольная подружка!
К этому времени Тина уже поняла американскую систему поступления в Вузы. Ежемесячные результаты тестов учащихся старших классов отсылаются во все высшие учебные заведения. Так что к двенадцатому классу выпускники получают приглашения из тех университетов, которым они «приглянулись». Иногда взаимной любви не случается. Студент хочет в один колледж, но там ему не предлагают ни стипендии, ни работы, чтобы оплачивать образование. Обещают только дешёвый кредит, который он или она будут выплачивать двадцать пять – тридцати лет, за которые многое может случиться. В том числе, и самое неприятное: человек вдруг теряет работу. Тина встречала таких людей. Они продают всё, чтобы расплатиться с банком: дома, машины, мебель. Потом начинают с нуля. И даже не жалуются. Говорят, что это возможность почувствовать себя молодым, голодным студентом и предпринять «свежий старт». За это миссис Ти американцев очень уважала. Но своей семье такого не желала.
– А как насчёт любви? Вам же уже восемнадцать. Даже жениться можете…
Желание быть счастливым в любви оказалось на седьмом месте. После мечты разбогатеть, стать известным и засветиться на голубом экране. Любом. Хоть телевизионном, хоть Ю – Тюбовском. О своей семье, как о возможном центре счастья, пока не мечтал никто. Американцы задумываются об этом после тридцати пяти – сорока. Может быть, по этой причине большинство американских пап казались Тине слишком взрослыми, скучными и «погруженными»: в бизнес, работу, банковские долги и счета. Многие из тех, кого Тина встречала, были неприступны для детей и почти всегда недоступны для жён.
Была, правда, одна девушка в этом классе, для которой любовь, и только любовь, казалась единственным правильным местом, где люди находят и своё счастье, и себя самих, настоящих, – но этой девушки на уроке не было. Это была Лия. И в данный момент Центр Коррекции Умственного здоровья как раз занимался тем, что корректировал эту её «наивную, эмоционально незрелую и по сути опасную» веру в целительную силу любви.
Тина вспомнила о Лии и непроизвольно вздрогнула. К этой девушке у неё было особое отношение. Из тех, которые педагогу иметь не полагается: она была её любимицей. Всё началось пару лет назад. После урока Лия задержалась в классе и, извинившись, попросила разрешения задать вопрос. Миссис Ти кивнула, и девушка робко спросила:
– Это правда, что Михаил Лермонтов написал поэму «Демон», когда ему было шестнадцать лет?
– Правда.
– Значит… То есть… Ну, в общем, ему было столько же лет, сколько мне сейчас?
– Получается, что так…
Тина ответила машинально, не задумываясь. Но в следующую секунду замерла, осознав необычность вопроса.
– А почему ты об этом спрашиваешь? Ты Лермонтова читаешь? В переводе?
– Да. Он мой любимый поэт. Да и прозаик тоже. Он самый умный… Нет! Он – мудрый. Вот я и думаю… Как можно в шестнадцать лет так хорошо понять и объяснить любовь и нелюбовь? Никто о любви так честно не пишет… И так… так непонятно. Сложно. Особенно в «Герое нашего времени» и «Демоне».
– Но, если непонятно, то почему тебе именно его стихи, поэмы и повести нравятся?
– Потому что любовь – самая непонятная вещь в мире… Мне, например, одни только «демоны» и попадаются… А ещё он так необычно Кавказ описывает! Так красочно! Саният, она ведь оттуда родом, тоже Лермонтова часто читает. Хотела бы я там побывать… Эльбрус увидеть. Пожить в горном селении…
Лия подняла на учительницу выразительные глаза, которые были почти что чёрными, но никогда пугающе тёмными. Скорее, светлыми… Глядящие в мир естественным любопытством молодости, они будто приглашали в них заглянуть и, к сожалению, не умели отталкивать слишком бесцеремонные и подчиняющие душу взгляды.
– Ты сама, как демона представляешь?
– Как мужчину, который свою независимость ценит больше всего в жизни. Кто между любовью и одиночеством всегда выбирает одиночество. А ещё он умеет так искусно и лукаво изображать любовь, что жертвы сами готовы ему свою жизнь вручить.
– Лия! Знаешь, я думаю, что для того, чтобы так понять Лермонтова, читатель тоже должен быть не просто умным, а мудрым, с тонкой душой человеком.
Так вот и получилось, что Тине пришлось открыть факультатив по русской и советской поэзии. Из огромной школы набралось лишь пять желающих его посещать. Тина нехотя прервала ненужные в данный момент воспоминания и прислушалась к тому, что говорили ребята.
Они поздравляли Джесса и были готовы отпустили его к отцу. Тот позвонил Тине рано утром (он был уважаемым шерифом их округа) и попросил об одолжении: сказать Джессу, что его срочно хочет видеть отец, но не говорить, почему. Миссис Ти догадалась, что речь шла о каком-то необычном подарке такому прекрасному, правильному, всегда ответственному сыну, каким был бессменный староста двенадцатого класса. Так что, когда отличница Софья вышла к доске и попросила желающих сказать пару добрых слов о Джессе, от желающих не было отбоя.
– С ним все считаются: и учителя, и тренер бейсбольной команды, и мы – твёрдо сказал единственный чёрный мальчик в классе по имени Роб. Его умные глаза светились добрым уважением.
– Он всегда выручит, – добавил Фанки.
– Он лучший питчер в округе. Только он может заставить команду бегать десять раз по лестницам трибун на стадионе, когда воздух такой горячий, что вздохнёшь – и как крапивой по горлу полоснули.
– Он не употребляет грязных слов в разговоре с девочками.
– Он умный и много знает. Правда, списать ни за что не даст, но помочь эссе по-честному написать – не откажется.
– Он в нашей бейсбольной команде лучший! Сколько раз игру спасал! Даже когда уже никто не наделся.
– Он симпатиичный, – лукаво подмигнув Джессу, пропела Тришка.
Тут Тина вспомнила, что пару раз видела Джесса, прикрывающего лицо капюшоном и чёрными очками, на последних скамейках спортзала, когда там проходили соревнования девочек по боксу. Ей показалось, что его глаза были замагничены на крепкой фигурке Тришки: каждый её пасс, каждый выпад, подскок и оборот мистическим образом управляли головой Джесса. Она, голова, вдруг толкала челюсть вперёд. Или неожиданно резко дёргалась назад, как будто уворачивалась от удара. Иногда всё тело старосты подпрыгивало, и было видно, каких усилий ему стоило не броситься на арену и не «вырубить» окончательно соперницу Тришки.
При словах Тришки Джесс пошёл розовыми пятнами. Миссис Ти решила его спасти и сообщила, что его срочно ждёт отец.
– Увидимся! – широко улыбнулся всем Джесс и поспешил к своей машине. Ездил он на стареньком Форд Фокусе. Его родители старались не баловать своего «успешного» сына и поощряли все его попытки начать зарабатывать деньги самому. Три раза в неделю Джесс развозил газеты. Ему приходилось вставать около часа ночи, чтобы до двух успеть в редакцию и забрать свежие пачки популярных изданий: ведь подписчики привыкли находить свежие новости под своей дверью к четырём-пяти утра. По воскресеньям он подрабатывал промоутером. Одетый в костюм Микки Мауса, он приглашал детей на детские сеансы, в кафе мороженное или просто фотографировался с малышами и туристами. Один раз в неделю он работал волонтёром в школьной библиотеке. Ему там не платили, но в его характеристике, знал Джесс, будет подробно написано, как профессионально он помогал иностранным учащимся работать с каталогом и находить нужную информацию в интернете. Джесс действительно был замечательным парнем.
Некоторые, правда, думали, что дружить с ним не получается. И никогда не получится.
Как говорила другая «звезда» школы Софья, он был слишком, даже чересчур правильным. А, значит, скучным и нудным.
В своей повести «Записки из подполья» Ф. М. Достоевский заметил, что общество, любое общество, никогда не будет полностью хорошим, благополучным и правильно организованным. Причина в том, что каждый отдельный человек имеет право на «каприз». На что-то, что государство не приветствует, люди вокруг тебя не понимают, а общественная мораль осуждает.
Но вот беда! Без этого «каприза» каждый, по отдельности, чувствует себя несчастливым. Капризы у всех разные. Значит, и тащат эти капризы граждан в разные стороны. Какое уж тут общественное согласие.
Так вот… Когда эту проблему обсуждали на уроке, Софья заметила:
– Это Достоевский погорячился…. Насчёт того, что каждый свой каприз имеет. Он нашего Джесса не знал! Если бы общество состояло из таких, как Джесс, мы бы точно умерли со скуки в «раю всеобщего благополучия и единства».
– А ты что, считаешь, что надо поощрять всякие капризы? Все беспорядки с них начинаются. А заканчивается всё анархией и бунтом.
– А чем всё заканчивается, если наши капризы и маленькие прихоти насильно в себе прятать и подавлять? – не сдавалась Софья.
– Депрессией… – поддержала подругу Тришка.
– Иногда стрельбой по одноклассникам и учителям, – вставил своё слово Фанки.
– Нацией, сидящей на таблетке счастья, – прогнусавил Боб.
– Наркотиками, – тихо, но очень жёстко сказал черноглазый, чернокожий, очень яркий в своей небесно голубой парке с капюшоном Роб.
Миссис Ти вспомнила эту дискуссию, провожая взглядом скрывшегося за дверью Джесса.
Вечером ребята готовились устроить «surprise party» в его доме. Вернее, во дворе. Мама Джесса идею поддержала: она тоже переживала из-за того, что её хороший, но слишком серьёзный мальчик не имел настоящего друга. Поэтому она приветствовала всякие розыгрыши и шутки, надеясь, что Джесс хоть на время забудет о том, как надо и как правильно, и будет веселиться, как получится и как захочется.
Винсия и Саният, которые тоже учились в этом классе, извинились за то, что не смогут помочь в организации вечеринки, и поехали с мамой Саният в больницу к Лии. У неё накануне случился нервный срыв после посещения матери и брата. Как выразилась Тришка:
– Когда у тебя нарыв, легче станет только после того, как он прорвётся. А у Лии мамаша с братцем – это особый вид нервного вируса. К кому прилепится – у того и «нервный гнойник». Естественно, что он прорывается наружу! Нервная система так себя защищает. Ведь от яда надо очищаться. Вы там Лию не журите за её срывы. И передайте ей, что мы её понимаем и любим.
Девочки ушли. Тина принялась за проверку эссе. Читать, что думают её взрослые ученики о любви, было так интересно, что она забыла о времени.
