Голые люди

– Почему?

И майор одним логичным ударом разрушил мои надежды на научное открытие.

– Они же голые, – сказал он. – Они не знают одежды.

– И что же?

– Значит, они жители тропического леса.

И я вынужден был согласиться. Не говоря уж о Тибете, где зимы довольно суровы, даже в Южном Китае вы не отыщете племен, которые даже в незапамятные времена обходились без одежды. Зимой там холодно.

Профессор Никольсон, который сидел передо мной рядом с Анитой, достал из своего портфеля большой термос и налил в крышечку кофе. Его редкие седые волосы прилипли к шее. Я подумал, что в таком возрасте следует стричься короче, вообще помнить, что тебе уже семьдесят. Розовая рубашка и длинные седые пряди, прилипшие к шее. Не очень эстетично. Матур сидел по ту сторону прохода. Он извлек из кармана пиджака очень толстую растрепанную записную книжищу, набитую листочками, счетами, записками, и принялся копаться в ней с наслаждением скряги, который пересчитывает свои дублоны. Кожа надутых оливковых щек шевелилась – он жевал бетель.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу пошли предгорья – зеленые лесистые холмы, на крутых склонах которых еще сохранились деревья, давно вырубленные во всех равнинных местах и на склонах, годных для культивации, что ведет, как известно, к эрозии почвы. Из-за этого в долине Кангема большая область стала полупустыней, по которой в сухой период гуляют пыльные бури, а в дожди случаются катастрофические наводнения. Скоро начнутся горы. Нет, еще не те, куда мы летим, а невысокие лесистые горы вокруг Танги, на Фанском плоскогорье, разделенные дикими ущельями. Два года назад здесь со мной и еще двумя присутствующими в самолете людьми – майором и директором Матуром случилось несчастье. Наш самолет сбили контрабандисты, приняв за правительственный патруль. И мы чудом остались живы…

– Ума не приложу, – сказал мне майор Тильви, – как вы будете с этими дикарями общаться?

– А что? – Я с трудом вернулся в сегодняшний день.

– Я жалею, что нашел это племя, – сказал майор и этим отвлек меня от воспоминаний.

– Почему? – не сразу понял я.

– Конечно, я понимаю, наука, приказание правительства. Но у меня собственный командующий округом и ему плевать, простите, на голых дикарей. Я должен был к концу месяца закончить съемку района. А теперь?

– Теперь вы останетесь с нами?

– Вот именно. К тому же вам нужна охрана. Неизвестно, как поведут себя дикари.

– А где ваши солдаты?

– Я приказал им не приближаться к пещерам.

– А вдруг дикари ушли?

– Вряд ли. Я оставил посты на перевале и у выхода из ущелья. А через хребты им, пожалуй, не перебраться… Может, вы управитесь быстрее, чем за неделю?

– Тильви, – сказал я, – к сожалению, я не могу дать вам такого обещания. Факт обнаружения дикого племени – большое событие в мировой науке, и участники конференции намерены специально задержаться в Лигоне, чтобы ознакомиться с первыми результатами наших наблюдений. Вы же интеллигентный человек…

– Но мой командующий округом, – улыбнулся Тильви, – не настолько интеллигентный человек, чтобы понять, как важна для мировой науки дюжина голых дикарей.

– Вот именно! – У директора Матура слишком хороший слух. Оказывается, он подслушивал наш разговор, несмотря на шум моторов. – Мне также совершенно непонятно, что мы там увидим. Увидим жуликов, которые начнут просить у нас бакшиш. Я не представляю, как мне охранять продукты. Ведь растащут.

– Мы не будем останавливаться у самых пещер, – сказал Тильви, обращаясь ко мне и игнорируя директора. – Мы подобрали место у воды, в двух милях от пещеры.

– Правильно, – согласился я.

Но директора Матура слова майора не убедили. Он раскачивал головой, как китайский болванчик, демонстрируя этим неодобрение всей операции. И я снова подумал: а какого черта он с нами увязался? Сидел бы в Лигоне, поил оранжадом делегатов, горя бы не знал.

Директор Матур

Господин Юрий смотрел на меня с подозрением. Мне показалось, что я с моей обычной проницательностью улавливаю в его взгляде вопрос: а зачем вы, господин директор Матур, столь занятый человек, отправляетесь с нами в дикие горы, если не интересуетесь этими дикарями?

Ну что ж, господин Вспольный, ваш невысказанный вопрос справедлив. Давайте, как умные люди и джентльмены, признаем это.

Разумеется, я мог бы ответить господину Юрию, что с детства меня влекут тайны развития человечества, что первобытные народы хранят для меня в себе странные загадки… и это будет неправдой.

Поэтому я вынужден сделать признание, которое мне делать не хотелось, но теперь, когда все уже позади и некоторые обстоятельства, о которых я (о человеческие слабости!) предпочел бы забыть, уже всплыли на поверхность, можно приоткрыть завесу тайны, оставаясь при том честным и чистым человеком. Да, я летел в том самолете, несмотря на то, что не выношу полетов, по причине, не имевшей отношения к голым дикарям.

Вечером того дня, когда на международном конгрессе было объявлено о диких людях, ко мне подошел старший официант и передал мне просьбу моего старого друга, владельца завода прохладительных напитков, господина Сумасвари заглянуть к нему на чашку чая.

Будучи человеком общительным, я всегда с благодарностью принимаю приглашения моих друзей. И на этот раз я поспешил на встречу, рассчитывая провести ее за мирной беседой. Однако мой друг был взволнован. И огорчен. Причина его огорчения заключалась в том, что его близкий друг пропал без вести в районе Гитанского перевала. Узнав, что туда направляется самолет, мой старый приятель умолил меня полететь вместе с профессорами и постараться узнать, не стал ли его друг жертвой голых людоедов^[4].

К счастью, полет до Танги прошел без приключений, и через час мы приземлились на небольшом аэродроме этого тихого горного городка, недавно разрушенного страшным землетрясением. Правда, за два года небольшие дома уже были восстановлены, почти отремонтирована миссионерская церковь. Кое-какие здания еще были в лесах, а на окраине города лежала в развалинах резиденция местного правителя покойного князя Урао Као, где обитала его престарелая мать. Я намеревался нанести ей визит, но не успел, потому что погрузился в дела и заботы.

Анита Крашевская

Город был чудесен. Даже то, что он пострадал от землетрясения, не могло уничтожить его очарования. Поросшие соснами холмы подступали с севера, а на юге плоскогорье, где он расположен, обрывалось уступами к большому небесной синевы озеру, за которым голубыми отрогами поднимались горные хребты.

Здесь, на плоскогорье, весна была не такой раскаленной, сухой и душной, как в долине, с гор дул ветерок, неся по тенистым улицам сухие листья.

Мне очень захотелось побыть здесь одной, чтобы впитать в себя аромат этого затерянного на краю света уголка, и я совершила небольшое моральное преступление – сбежала от милейшего русского Пиквика – Юры Вспольного. Боюсь, ему кажется, что он в меня влюблен. При виде меня он начинает бесконечно говорить, будто опасается, что, как только он замолчит, я исчезну. На конференции он усаживается рядом и просвещает меня по части местных обычаев и древней истории Лигона, бегает за лимонадом и занимает мне очередь в кантине^[5], где мы перекусываем в перерыве между заседаниями. При этом он страшно конфузится и тщательно делает вид, что совершенно мною не увлечен^[6]. В самолете он даже пересилил себя и сел от меня отдельно, но я все равно шеей ощущала его нежный близорукий взгляд. Нет, он в самом деле добрый и милый человек, но я несколько устала от его лекций, и, наверно, придется их как-то прервать, стараясь при этом не оскорбить его чувств.

Я узнала от профессора Мангучока, что мы задержимся в Танги до утра, и, пока Юрий был занят научной беседой с Никольсоном, я спустилась по лестнице деревянной гостиницы, обошла поросшую бамбуком груду щебня и кирпичей, которая когда-то была местным отелем, и углубилась в город.

Я прошла мимо базарчика, где женщины из племени синих фанов в красных тюрбанах и широких коротких ультрамариновых юбках торговали мандаринами и яблоками. Я даже купила фунт мандаринов и потом пожалела, что не купила больше. Крутой извилистой улочкой я поднялась к старой, построенной, видно, в начале прошлого века церкви. Само здание при землетрясении устояло, но колокольня рухнула и теперь стояла в лесах – ее восстанавливали. Оттуда, от церкви я полюбовалась видом на озеро. Я даже залезла на леса и оттуда сделала несколько удачных слайдов. Два пожилых каменщика бросили работать, глядели на меня, не говоря ни слова, и вежливо улыбались.

На зеленой аккуратно подстриженной лужайке у церкви, в тени цветущего алыми цветами дерева я увидела мраморное надгробие с именем местного священника или миссионера и относительно недавней датой смерти – позапрошлым годом. Может быть, этот старый англичанин, отец Фредерик, погиб во время землетрясения?

Затем улица привела меня к небольшому буддийскому монастырю, затаившемуся в тени широких крон манговых деревьев. Между ними бродили, что-то разыскивая в траве, небольшие черные свиньи.

Молодой монашек с бритой головой, читавший в тени книгу в кожаном переплете, раскрыл рот, увидав меня, и что-то сказал по-лигонски. Потом долго глядел мне вслед.

Начались сумерки, и я решила, что пора возвращаться. Сумерки здесь короткие, стемнеет быстро, и я могу заплутаться. Я повернула обратно и решила срезать путь, пройдя по узкой улочке между небольших деревянных домов. На открытых верандах сидели люди в свитерах и вязаных шапочках – видно, для них этот парной вечер казался прохладным. Они пили чай или ужинали. Некоторые мне улыбались и что-то говорили вслед. Но не зло, а так, как глядят на проходящую мимо пушистую кошку.

Улочка уперлась в парк. Может, это был ботанический сад, потому что перед некоторыми деревьями стояли палки с прибитыми названиями по-лигонски и на латыни. Дорожки вились между деревьев и кущ кустарника. Темнело.

Я ускорила шаг. Здесь было очень тихо. Даже птицы замолчали. Вообще-то я не трусиха и мне приходилось попадать в разные переделки, но в той вечерней тишине была какая-то зловещая загадочность, будто природа ждала чего-то.

И тут я услышала тихие голоса.

Если бы те люди говорили хоть чуть погромче, я бы обязательно подбежала к ним и спросила дорогу к гостинице. Но именно потому, что они говорили тихо, не как влюбленные, боящиеся спугнуть тишину, а как люди, обсуждающие что-то плохое, я испугалась и остановилась.

Прямо передо мной, скрытые большим кустом, стояли два человека. Одного я сразу узнала. Это был грузный, вечно жующий бетель снабженец нашей экспедиции. По крайней мере так я поняла его функцию в нашей группе. Кажется, его звали Матур. Я не слышала, о чем они говорят, да и не интересовалась этим. Но идти дальше я не могла, а вернуться обратно тоже боялась. Так что остановилась и ждала, когда они расстанутся.

За это время я смогла разглядеть второго собеседника. Он был невысок ростом, очень худ и оттого подвижен. Маленькие люди обычно подвижнее больших. Я даже успела, помню, подумать, что это общее правило в живом мире. Слон редко бегает. Райская птичка или мышь-полевка всегда в движении. Чтобы прокормить свой маленький организм, у которого нет никаких запасов на случай голода, они вынуждены носиться как угорелые и беспрестанно жрать. Разумеется, к людям это относится лишь в условной степени. Но Наполеоны и Сталины не бывают громоздкими.

Несколько злых комаров выследили меня и стали бросаться на меня со всех сторон, как собаки на медведя. За что они так меня возненавидели? Я даже не смела их прихлопнуть, а бесшумно помахивала ладонями, чем вызывала лишь дополнительную злобу в кровососах. Ну скорее же, умоляла я Матура. Пора ужинать.

Собеседник Матура был главнее. Это было видно по поведению нашего хозяйственника. Его грузное тело все время совершало плавные подобострастные движения, стараясь согнуться в ответ на каждую фразу маленького человека. Маленький человек был одет в европейский костюм и держался прямо, будто помнил об армейской выправке.

И тут мы оба с Матуром испугались. Маленький человек вдруг вытащил из кармана неизвестно как там помещавшийся довольно крупный пистолет. Мы с Матуром решили, что он сейчас начнет стрелять. Матур даже отпрыгнул в сторону и поднес к лицу пухлые лапы.

– Да не бойтесь же! – повысил голос маленький человек. Он говорил по-английски. И тут же снова перешел на лигонский. Матур растерянно улыбнулся и ответил ему длинной тирадой, почти беззвучно. Я поняла, что он уверяет собеседника, что ничуть не испугался.

Маленький человек протянул пистолет Матуру, и тот начал отчаянно трясти головой, отказываясь от такого подарка. Но в конце концов вынужден был согласиться. Он принялся засовывать пистолет поочередно во все карманы пиджака, и пистолет никак не хотел подчиняться ему. И тут маленький человек повернулся и быстро пошел в мою сторону. Я присела за куст и замерла, сжавшись в комок. Он прошел в двух шагах от меня, и ему стоило лишь повернуть голову, чтобы увидеть прекрасную польскую даму в невероятной позе и понять, что дама выслеживала его в безлюдном парке. Что бы он сделал, трудно предположить, но я решила, что у него был запасной пистолет именно на случай такой встречи.

Я просидела, скорчившись, за кустом минут пять. За это время комары сожрали меня до костей, а я была вынуждена терпеть. Я старалась призвать на помощь благородные исторические ассоциации, уверяя себя, что Жанне д’Арк было куда хуже, но на исходе пятой минуты поняла, что с готовностью поменялась бы местами с французской героиней. Но как назло все эти пять минут господин Матур переминался с ноги на ногу по другую сторону куста, ворчал себя под нос, чавкал и переживал. Видно, комары его не трогали. Наконец он тяжело вздохнул и побрел, поскрипывая подошвами, прочь. Я сосчитала до ста и после этого с наслаждением прихлопнула самого наглого комара. Ладонь сразу стала мокрой от крови.

Потом я пошла за ним следом, стараясь его не догнать. Мне почему-то казалось, что господин Матур боится пистолета, врученного ему, больше, чем я. Идет сейчас и думает, не кинуть ли его в кусты. А кинуть тоже страшно. Попадаться на глаза Матуру мне не хотелось. Еще стрельнет с перепугу.

Юрий Сидорович Вспольный

Разумеется, в тот момент, да и позже, я не подозревал, что директор Матур встречался с кем-то в вечернем парке и напугал очаровательную Аниту. Не знал я и о том, что у него есть пистолет. Для меня, как и для всех остальных, наша поездка оставалась чисто научным предприятием, которое могло сулить любопытные открытия и даже приключения, но никаких опасностей. Тем более что нас опекала лигонская армия в лице Тильви Кумтатона.

На следующее утро мы ждали вертолета с оживленным нетерпением. После обильного, сытного завтрака нас отвезли на летное поле на армейских джипах. Утро было легким, свежим, крутые горы со всех сторон ограничивали видимость, и я с нетерпением глядел на север, где находится долина реки Пруи. Правда, я должен сказать, что Матур показался мне удрученным и осунувшимся, что я объяснил для себя его боязнью летать на самолетах и вертолетах.

Из событий, достойных упоминания, я бы назвал лишь одно.

К вертолету майор Тильви принес отпечатанные фотографии. Оказывается, его заместитель лейтенант Мутаран сделал их за два дня до того и прислал с пилотом вертолета. Разумеется, мы с интересом ознакомились с этими фотодокументами. Фотографии, к сожалению, были любительскими, большей частью нечеткими. На первой был виден широкий, высотой метра в два и шириной метров в пять, вход в пещеру, над которым нависала козырьком скала. Масштаб легко угадывался, так как возле входа, не подозревая о том, что за ними наблюдают, стояли два дикаря. Совершенно обнаженные. Один из них держал в руке копье с привязанным к нему наконечником, второй был безоружен. Куда более интересной мне показалась вторая фотография. Лейтенанту удалось подстеречь дикаря, когда он приблизился к зарослям, и потому было видно его напряженное, суровое лицо, лицо охотника и воина. Длинные вьющиеся космы обрамляли его скулы, маленькие глаза из-под нависших надбровных дуг смотрели холодно и жестоко. Должен признаться, что нечто схожее с неожиданным порывом холодного ветра пробежало по моей спине. Лучше с таким дикарем не сталкиваться на узкой лесной тропинке.

Еще больше меня заинтриговала третья фотография. На ней лейтенанту удалось запечатлеть жилистого старика, облысевшего и согбенного, который сидел на корточках перед пещерой, поставив вертикально на землю палочку и вращая ее между ладоней. Я не сразу догадался, что старик добывал огонь. Вернее всего, он был хранителем традиций племени, может, даже первобытным жрецом, чье умение возжечь огонь ставило его над прочими. Рядом со стариком стояла молодая женщина. Когда я разглядывал ее, я услышал сзади чмоканье. Оказалось, что лукавец Матур заглядывает мне через плечо. И его взгляд также задержался на дикарке. Женщина была молода, полногруда, и, если бы не примитивное выражение лица и не низкий лоб, она могла бы показаться красавицей.

– А говорят, что голые, – произнес Матур.

Я понял, что он имеет в виду – на бедрах дикарки была короткая юбочка из стеблей тростника.

– Вы неправы, – сказал я Матуру. – Это естественная женская стыдливость.

– Жалко, что она все-таки не совсем дикая, – нагло возразил Матур, но я не стал ввязываться в спор, а передал фотографии подошедшему профессору Никольсону, который вцепился в них, как умирающий от жажды в стакан с водой. Они тут же вступили в отчаянный спор с профессором Мангучоком, и спор их концентрировался вокруг антропологических проблем, в которых я не весьма компетентен.

Вертолет, как объяснил мне Тильви, был десантным, поэтому мы смогли в нем свободно разместиться, хватило места и для нашего оборудования и запасов продовольствия, тщательно проверенного и пересчитанного Матуром. Сам перелет к месту нашего лагеря занял почти два часа, в ходе которых я имел беседу с Анитой Крашевской, которая обменялась со мной впечатлениями о городе Танги, произведшем на нее благоприятное впечатление своим климатом и растительностью. Я же, со своей стороны, в силу того, что уже бывал в этих краях, смог рассказать моей польской коллеге об этническом составе окружающих гор, а также об истории города и роли его населения в национально-освободительном движении. К тому же я напомнил пани Крашевской, что во время второй мировой войны в этих местах шли упорные бои между английскими войсками и девятнадцатой японской армией генерала Ямаситы, а также о разгроме японских войск летом 1945 года.

– До сих пор, – сказал я, – в джунглях иногда можно встретить остатки дотов и блиндажей, ибо сопротивление японских солдат, отрезанных от моря, было отчаянным и даже известие о капитуляции Японии не завершило боев. Эта земля, эти тихие на вид горы буквально залиты кровью, – закончил я.

Тут вертолет медленно пошел на посадку, как бы разыскивая ту точку в море лесистых отрогов, где можно приземлиться. Я отдал должное искусству лигонского пилота, который не только отыскал лужайку в этом зеленом море, но и смог посадить машину точно посреди нее.

Здесь, на высоте тысячи шестисот метров над уровнем моря (эти данные я почерпнул из географического атласа еще до отлета), было свежо. Наверное, градусов двадцать, не более. Ветер был северным, очевидно, несколько более прохладным, чем в Танги. Ночью, подумал я, здесь бывает совсем прохладно. Надо обладать большим генетическим опытом и привычкой к лишениям, чтобы проводить жизнь в раздетом состоянии в этих местах.

Шум лопастей вертолета стих, наступила тишина. Я подумал, что наша активность – полеты, походы и так далее – должны неизбежно привлечь внимание дикарей и они в любой момент могут сняться со своей стоянки и затаиться в лабиринте горных долин.

Лейтенант Мутаран, командовавший отрядом в отсутствие Тильви Кумтатона, оказался совсем юным офицером, только что из училища. Он подбежал к вертолету и вытянулся, докладывая Тильви Кумтатону. В то же время он не сводил с нас взгляда. Наверное, он впервые в жизни видел такое собрание солидных ученых. Три солдата стояли в отдалении, и, когда мы выгрузились, они принялись таскать ящики и мешки, привезенные нами. Директор Матур остался возле вертолета, чтобы следить за выгрузкой.

Лейтенант провел нас в палатку, которая стояла над высоким обрывом к реке Пруи, в тени высоких сосен. Их иглы усеивали землю густым слоем, и я непроизвольно оглянулся в поисках грибов – я заядлый грибник, и иногда мне снится, как я выхожу в подмосковный лес и вижу колонии боровиков или красные шляпки подосиновиков. Здесь же грибы совершенно незнакомые, и никто их не собирает. Трудно было поверить, что мы находимся в нескольких тысячах километров от дома, в отрогах Гималаев, неподалеку от экватора. Уж очень свежим был воздух и уж очень по-родному шумели сосны.

В большой палатке был накрыт длинный стол – солдаты приготовили для нас чай со сгущенным молоком и с бисквитами, и мы искренне отдали должное их гостеприимству.

Лейтенант любезно объяснил нам, что от палатки до пещеры немногим более двух миль (три километра), так как ближе располагаться к первобытным людям они не решились из опасения, что последние могут испугаться. Лейтенант говорил, поглядывая на своего командира, как отличник, хорошо затвердивший домашнее задание.

Профессор Никольсон, хотя и был старшим среди нас, настаивал на том, чтобы немедленно отправиться к пещерам. Мне было удивительно наблюдать за этим сухим и весьма немолодым джентльменом. Полевая обстановка его буквально преобразила. Я только сейчас пригляделся к его одежде. В Танги он успел переодеться и теперь выступал в шортах и армейской рубахе защитного цвета, а на ногах его были альпийские ботинки и светлые гетры. Профессор на боевой тропе!

Однако Тильви Кумтатон воспротивился немедленному выходу в горы. Время подходило к полудню, и, по наблюдениям военных, в это время мужчины еще находятся на охоте, а женщины занимаются собирательством. Лишь в три часа пополудни они возвращаются в пещеру. Тогда мы сможем поглядеть на первобытных людей вблизи.

Мы вышли через час. К счастью, было нежарко и сухо. Тем не менее путь оказался не таким уж и легким. Грешным делом я даже внутренне укорял Тильви и его сотрудников в том, что они не подбросили нас поближе к стоянке первобытных людей на вертолете, хотя понимал, что такой перелет нарушил бы скрытность нашего приближения. Разумеется, никаких тропинок не было, и приходилось перебираться через корни, обходить заросли кустарников, карабкаться по каменным осыпям, остерегаясь змей или случайного хищника. И главное, выслушивать стенания директора Матура, который зачем-то увязался с нами и теперь стенал, полагая, что живыми нам до пещеры не добраться. Я даже счел необходимым сделать замечание Матуру, суть которого сводилась к тому, что мое телосложение так же, как и его, не приспособлено для хождения по горам, тем не менее я не жалуюсь, ибо сам выбрал себе такую долю.

Обливаясь потом и задыхаясь, я старался не отставать от остальных и держался несколько в стороне от Аниты Крашевской, которая подобно горной серне, легко преодолевала все препятствия, словно гуляла по дорожке парка. Мне не хотелось, чтобы мой потный, раскрасневшийся и взлохмаченный образ запечатлелся в ее сознании.

Наш подход завершился неожиданно, в тот момент, когда я понял, что сейчас упаду и больше не встану.

Шедший впереди солдат поднял руку, сделав нам знак остановиться, и выглянул вперед, раздвинув кущу бамбука. Через минуту он показался вновь, и мы вслед за ним вышли на невысокий обрыв. По другую сторону ущелья ниже нас находился вход в пещеру, которая была видна как на ладони.

До пещеры было примерно двести метров, и, так как мы все были снабжены биноклями, Анита Крашевская и Тильви Кумтатон принесли с собой кинокамеры, а солдаты, шедшие сзади, циновки для того, чтобы нам не сидеть на земле, то условия для наблюдения были прекрасными.

Мы расселись вдоль края обрыва, стараясь не шевелиться, чтобы колебание стеблей бамбука не выдало нашего присутствия. Комаров не было. Солнце стояло над самыми головами, но не жгло. Пели птицы. Было очень приятно.

Площадка перед пещерой, вытоптанная и неопрятная от палок, камней, сучьев и прочих мелких предметов естественного происхождения, валявшихся на ней, была пуста. Если первобытные люди и вернулись с охоты, то они удалились в пещеру для отдыха и усвоения пищи.

Я смотрел на эту площадку и думал, что вот сейчас усталый после долгого дня охоты там появится первобытный человек, которому в ближайшем будущем мы отыщем какое-нибудь более ученое название. Его мир – это долина мало кому известной за пределами округа реки Пруи. Горы – предел известного мира. И он, и его прадеды, и пращуры обитали в этих или схожих местах, насколько тянется вглубь их коллективная память. И хозяева в этом мире они – Люди. А с другой стороны, это не так. Потому что люди – это Человечество, это миллиарды подобных существ, которые связаны между собой видимыми и невидимыми нитями общности. Вот мы здесь, на обрыве, с биноклями и камерами в руках, пришли подивиться на потерянных братьев наших, потому что существование вне человечества нам мыслится как ненормальное, достойное удивления и изучения. И какая пропасть пролегла сейчас между нами! Пропасть взаимного незнания, непонимания, могущая привести к трагедии…

– Интересно, – прошептала рядом со мной Анита Крашевская, которая удобно устроилась на циновке и разглядывала в бинокль вход в пещеру. – Они утром ушли из пещеры и, наверное, рассказывали друг другу анекдоты или ссорились из-за плохо поджаренной яичницы. А мы на них смотрим, как на муравьев.

– Вы неправы, Анита, – ответил я, удивляясь тому, как схоже и в то же время несхоже мы с ней только что размышляли. – Они вряд ли умеют жарить яичницу. К тому же наверняка не знают анекдотов. Их слишком мало.

Анита промолчала, и я не понял, осознала ли она, что я шучу, или нет. Поэтому я счел нужным добавить:

– Как вы понимаете, это шутка.

– Понимаю, – сказала Анита.

Я с такими подробностями описываю минуты, в течение которых ничего не происходило, по той причине, что субъективно они тянулись подобно долгим часам.

– Странно, – услышал я негромкий голос профессора Мангучока. Это слово он произнес по-лигонски, и потому только я его понял.

– Что вас удивило, профессор? – спросил я тихо.

– Неужели, – продолжал Мангучок по-английски, – у них на стойбище совсем нет детей?

– В этом нет ничего удивительного, – послышался сварливый и слишком громкий голос профессора Никольсона. – Они вырождаются. Я убежден, что мы увидим целый ряд генетических уродств – следствие инбридинга.

– Судя по фотографиям, этого не происходит.

– Мы видели лишь три особи, а их, по словам наших военных друзей, более дюжины.

– Торгуют они детьми, вот что, – нетактично вмешался в разговор директор Матур. – Продают за перевалом. Потому что это типичные работорговцы.

– Какие у вас основания нести подобную чепуху? – возмутился профессор Никольсон.

– Вместо того, чтобы сидеть в чаще, где нас может ужалить любая змея, – проворчал Матур, – надо было совершить налет на их пещеру. Там у них и одежда, и деньги, и ручное стрелковое оружие. – Голос его звучал настолько убежденно, что, когда в тот момент из леса на площадку настороженно, словно чувствуя недоброе, вышел один из охотников, мне в первое мгновение показалось, что у него в руке не дротик, а автомат.

Появление первобытного человека немедленно прервало все разговоры. Над обрывом наступила мертвая тишина. И щелчок магнитофона, который включил профессор Никольсон, хотя вряд ли на таком расстоянии можно было бы разобрать хоть слово, показался мне выстрелом.

Дикарь оглянулся. Прислушался. Я затаил дыхание. И уверен, что моему примеру последовали все остальные.

Видно, он решил, что опасности нет. Он издал короткий отрывистый звук, схожий с лаем собаки. И почти мгновенно в отверстии пещеры показался старик, тот самый первобытный жрец с фотографии, который умел с помощью палочки разводить огонь. Охотник снял с плеча привязанную лианой крупную рыбину, которую я раньше почему-то не заметил, и кинул ее старику. Старик подхватил рыбину на лету и даже покачнулся, потому что она весила, наверное, не меньше трех килограммов. Старик понюхал рыбину, его лицо озарила робкая улыбка, и я понял, что этот жрец – не глава племени. Да, его искусство добывать огонь может показаться волшебным необразованным и темным соплеменникам, но в то же время основным критерием полезности в этом маленьком обществе остается умение добывать пищу, в котором старик ограничен. Мне хотелось поделиться своим наблюдением с кем-либо из антропологов, и я даже обратился к Аните, но она, заметив мое нечаянное движение, приложила палец к губам, останавливая готовую сорваться с моих уст фразу.

Старик исчез в пещере, а охотник присел на корточки и, положив дротик на истоптанную площадку, подобрал острый камень. Оглядел его и начал что-то чертить на земле. Мне представилось, как под неумелой еще рукой охотника рождается грубый силуэт оленя или быка, которого он сегодня увидел в чаще, но не посмел на него напасть. Может, он сейчас проткнет стрелой этот силуэт в надежде на то, что в следующий раз охота будет удачнее.

Тут из зарослей появились две молодые женщины. Они несли охапки зелени. Я сразу мысленно прокомментировал то, что увидел, а именно: зарождение сельского хозяйства и медицины. Собирательство диких злаков и съедобных трав предшествовало началу сельского хозяйства.

В одной из женщин я угадал пышноволосую красавицу в травяной юбочке, которую видел на фотографии. Ее дикая первобытная красота, детали которой не просматривались с нашей позиции, чем-то взволновала меня, цивилизованного жителя городов. Какой контраст она представляла изысканной красоте Аниты Крашевской!

Увидев женщин, охотник поднял голову, но не встал, чтобы им помочь. Впрочем, вряд ли можно было ожидать галантности от дикаря.

Старик вышел из пещеры с двумя палочками в руках. За ним последовала пожилая женщина, которую мы раньше не видели. Она тащила охапку сухих веточек и щепы, которую сложила на открытом месте. Остальные с интересом наблюдали за тем, как старик составил две палочки вместе, уперев конец одной в кучку растопки, а вторую, потоньше, начал крутить между ладонями, стараясь трением вызвать огонь.

Крутил он долго, несколько минут. У меня затекла нога, и я переменил позу. Анита не отрывалась от бинокля. Никольсон склонился к своему магнитофону, хотя я совершенно не понимаю, что тот мог уловить. За то время, пока старик, обливаясь потом, трудился, из леса вышли еще три охотника разного возраста. Один из них тащил за задние ноги зайца, двое других вернулись с пустыми руками. По тому, как открывались и закрывались рты присутствовавших, я мог догадаться, что они давали советы старику. И тут меня осенило!