Битва за Рим

– Этим народным трибуном буду я, – твердо заявил Друз.

– Превосходно! Тебя-то никто не сможет обвинить в демагогии и в заискивании перед третьим и четвертым классом. Ты уже вышел из возраста, в котором рвутся к этой должности, ты – человек зрелый и ответственный. Ты – сын консервативнейшего цензора, и единственный либеральный грешок, который за тобой водится, – это твоя хорошо всем известная симпатия к италикам, – с довольным видом проговорил Марий.

– Но пока повременим! – одернул его Рутилий Руф. – Сперва мы должны набрать сторонников, обеспечить себе поддержку во всех слоях римского общества. На это уйдут годы! Не знаю, обратил ли ты внимание, но сегодняшняя толпа перед Гостилиевой курией лишний раз подтвердила мое предположение: против италиков настроена не только верхушка. Это – один из вопросов, по странной прихоти судеб объединяющих Рим сверху донизу, включая неимущих, причем, если я не ошибаюсь, латиняне и те на стороне Рима.

– Все дело в чувстве исключительности, – согласился Марий. – Каждому нравится ставить себя выше италиков. Думаю даже, что это чванство больше распространено среди простонародья, чем среди знати. Нам стоит завербовать Луция Декумия!

– Кто это такой? – нахмурился Друз.

– Некто из низов, мой хороший знакомый, – усмехнулся Марий. – Однако среди себе подобных он пользуется авторитетом. Притом беззаветно предан моей свояченице Аврелии. Надо будет привлечь Аврелию, а уж она-то обеспечит его поддержку.

Друз нахмурился еще пуще.

– Сомневаюсь, чтобы тебе повезло с Аврелией, – буркнул он. – Ты заметил наверху, среди преторов, ее старшего брата, Луция Аврелия Котту? Он хлопал вместе с остальными. Как и его дядя – Марк Аврелий Котта.

– Не тревожься, Марк Ливий, она не так узколоба, как ее родственники-мужчины, – сказал Рутилий Руф с блаженной улыбкой. – У этой женщины своя голова на плечах, к тому же через мужа она связана с самой свободомыслящей ветвью Юлиев Цезарей. Не бойся, Аврелия будет с нами. А значит, и Луций Декумий.

Раздался негромкий стук в дверь. Перед мужчинами предстала Юлия, одетая в тончайшую ткань, приобретенную на Косе. Она, подобно Марию, выглядела загоревшей и стройной.

– Марк Ливий, дорогой! – Подойдя к Друзу сзади, она обняла его за шею и поцеловала в щеку. – Не стану усугублять твою скорбь своими слезами, но верь мне: я очень опечалена! Не забывай, что здесь тебе всегда рады.

Ее появление и искренняя симпатия, которую она испытывала к Друзу, принесли ему облегчение; ее соболезнования не бередили рану, а утешали. Он поймал ее руку и припал к ней губами:

– Спасибо, Юлия!

Она опустилась в кресло, с готовностью подставленное Рутилием Руфом, и приняла из рук супруга чашу со слегка разбавленным вином, ничуть не сомневаясь, что ее присутствие среди мужчин будет кстати, хотя она еще с порога смекнула, что они обсуждают нечто важное.

– Lex Licinia Mucia, – догадалась она.

– Совершенно верно, сердечко мое, – кивнул Марий, глядя на супругу с обожанием; сейчас он любил ее даже больше, чем в первые годы, когда только женился. – Мы как будто все обсудили. Но все равно мне нужна твоя помощь – чуть позже мы вернемся к этой теме.

– Я сделаю все, что смогу, – ответила Юлия. Хлопнув Друза по руке, она с улыбкой добавила: – А ты, Марк Ливий, сам того не желая, испортил нам путешествие!

– Как же это меня угораздило? – Друз уже улыбался.

– Это моя вина, – сознался Рутилий Руф.

– Ты уже получил заочно причитавшуюся тебе порцию лестных эпитетов, – молвила Юлия, окинув его негодующим взглядом. – Представляешь, Марк Ливий, твой дядя отправил нам в январе письмо в Галикарнас, где написал, что его племянница развелась с мужем, обвинившим ее в измене, и поделом: она родила рыжеволосого сына!

– Все так и было, – отозвался Друз, улыбаясь все шире.

– Да, но, видишь ли, у него есть еще одна племянница – Аврелия! Возможно, ты этого не знаешь, но одно время ходили слухи о ее связи с неким рыжеволосым мужчиной, который состоит сейчас старшим легатом при Тите Дидии в Ближней Испании. Прочтя это таинственное сообщение твоего дядюшки, мой муж вообразил, что речь идет об Аврелии. Тогда я настояла на немедленном возвращении, ибо поклялась собственной жизнью, что Аврелию с Луцием Корнелием Суллой может связывать разве что дружба. Вернувшись, мы узнали, что испугались не за ту племянницу. Публий Рутилий обвел нас вокруг пальца. – Она рассмеялась.

– Просто я по вам соскучился, – ответил Рутилий Руф без тени раскаяния.

– Родственники иногда причиняют ужасное беспокойство, – ответил Друз. – Но должен признаться, что Марк Порций Салониан оказался куда симпатичнее Квинта Сервилия Цепиона. С ним Ливия Друза обрела счастье.

– Вот и хорошо, – молвила Юлия.

– Да, – отозвался Друз, – еще как хорошо.

За время, прошедшее между первым чтением lex Licinia Mucia и его почти единогласным утверждением в трибах, Квинт Поппедий Силон ни единого дня не сидел на месте. О новом законе он узнал от Гая Папия Мутила в Бовиане.

– Значит, война, – сказал он невозмутимо.

– Боюсь, что так, Квинт Поппедий.

– Мы должны созвать на совет всех вождей.

– Они уже предупреждены.

– Где назначен сбор?

– Там, куда римлянам не придет в голову сунуться, – в Грументе. Через десять дней.

– Отлично! Внутренняя Лукания – как раз то место, о котором не помыслит ни один римлянин. Там на расстоянии целого дня пути нет ни римских землевладельцев, ни латифундий.

– Как и римских граждан, что еще важнее.

– Но как избавиться от случайных римлян, если таковые объявятся? – спросил Силон, нахмурившись.

– Марк Лампоний все продумал, – ответил Мутил, чуть заметно улыбаясь. – Лукания – разбойничий край. Случайных римлян станут отлавливать тамошние разбойники. После завершения совета Марк Лампоний покроет себя славой, добившись их освобождения без выкупа.

– Неглупо! Когда отправляешься туда ты сам?

– Через два дня.

Мутил с Силоном рука об руку прошествовали в сад-перистиль большого и богатого дома Мутила: подобно Силону, Мутил был человеком состоятельным, прекрасно образованным и обладал хорошим вкусом.

– Расскажи-ка мне, Квинт Поппедий, как прошло твое путешествие в Италийскую Галлию.

– Я удостоверился, что Квинт Сервилий Цепион воплотил в жизнь свои планы, которые он излагал в моем присутствии два с половиной года назад. Россыпь чистеньких городков в верховьях реки Медоак за Патавием и вдоль рек Сонтий и Натизон за Аквилеей. Часть пути из Нореи, что в Норике, железо доставляется по суше, но в основном по воде – по одному из рукавов Дравы, а потом волоком на Сонтий и Тилиавент, откуда вновь по воде до места назначения. Я выдавал себя за римского praefectus fabrum и платил наличными, которые все буквально рвали у меня из рук. Я не скупился, но и работали мастеровые без отдыха, торопясь выполнить заказ. Я оказался для них первым крупным заказчиком, и они будут счастливы и впредь изготовлять оружие и доспехи для меня одного.

Мутил насторожился.

– Ты уверен, что не переборщил, изображая римского префекта? – спросил он. – Что, если за тобой следом явится настоящий префект? Он поймет, что идет по пятам самозванца, и уведомит Рим.

– Не беспокойся, Гай Папий, я умело замел следы. Пойми, благодаря мне этим новым поселениям нет нужды искать заказчиков. Римские заказы распределяются в проверенных местах – Пизе, Популонии. Из Патавия и Аквилеи наше оружие может попасть по Адриатике в италийские порты, которыми не пользуются римляне. Римляне ни за что не пронюхают о наших грузах и не узнают, что восточная часть Италийской Галлии занимается изготовлением оружия. Римляне действуют на западе, на Тусканском море.

– Может ли восточная часть Италийской Галлии произвести еще больше оружия?

– Вполне! Чем больше они будут его производить, тем больше кузнецов устремятся туда. Надо отдать должное Квинту Сервилию Цепиону: его проект блестяще удался.

– Кстати, как насчет Цепиона? Ведь он италикам не друг!

– Слишком себе на уме! В его планы не входит оповещать о своих делишках Рим – ведь так он пытается распихать по углам золото Толозы! Он умело оградил себя от сенаторского любопытства и не станет изучать ничего, кроме бухгалтерских книг. На своих предприятиях он нечастый гость. Я был поражен, когда в нем проявился этот талант: в остальном он, несмотря на благородную кровь, вовсе не блещет умом. Нет, Квинт Сервилий Цепион не доставит нам хлопот. Пока ему в карман падают сестерции, он будет покоен и счастлив.

– Значит, основная наша цель – добыть побольше денег! – Мутил скрипнул зубами. – Клянусь всеми богами Италии, Квинт Поппедий, я и мои соплеменники испытаем огромное удовлетворение, когда сотрем Рим и римлян с лица земли!

Однако уже на следующий день Мутилу пришлось мириться с присутствием римлянина: в Бовиан прибыл Марк Ливий Друз, напавший на след Силона и желавший сообщить ему свежие новости.

Разговаривая с Силоном, Друз все же ощущал себя не в своей тарелке: Бовиан был известен как гнездо бунтарей. Оставалось надеяться, что его появление здесь не будет замечено недругами.

– Сенат назначает судей для особых комиссий.

– Неужели они всерьез задумали претворить в жизнь положения lex Licinia Mucia? – спросил Силон, отказывавшийся верить в худшее.

– Задумали, – мрачно ответил Друз. – Я прибыл, чтобы предупредить: у тебя остается шесть нундин, чтобы постараться смягчить удар. К лету комиссии начнут работу и повсюду появятся объявления, расписывающие выгоды доносительства. Алчные людишки смогут заработать по четыре, восемь, двенадцать тысяч сестерциев; кто-то основательно разбогатеет. Я согласен, что это позор, но весь народ – да-да, и патриции, и плебс! – утвердили проклятый закон почти единогласно.

– Где будет ближайшее место заседания суда? – спросил Мутил, скривившись.

– В Эсернии. Местами заседаний назначены римские или латинские колонии.

– Еще бы, куда же им еще сунуться!

Повисло молчание. Ни Мутил, ни Силон ни словом не обмолвились о войне, что встревожило Друза гораздо сильнее, чем если бы они обсуждали ее не таясь. Он знал, что вокруг плетутся заговоры, и угодил в безвыходное положение: Друз был слишком предан Риму, чтобы не выдать мятежников, прознай он о них, но одновременно дружба с Силоном препятствовала ему выпытывать что-либо о заговоре. Приходилось тщательно следить за каждым своим словом.

– Что ты нам предлагаешь предпринять? – спросил у него Мутил.

– Я уже сказал: приложить максимум усилий, чтобы смягчить удар. Убедить всех жителей римских и латинских колоний, безосновательно объявивших себя гражданами, в необходимости спасаться бегством. Им не захочется покидать обжитые места, но вы должны использовать всю силу убеждения! Если они останутся, их ждут бичевание, штраф, поражение в правах и выселение.

– Но это же чушь! – вскричал Силон, сжимая кулаки. – Пойми, Марк Ливий, так называемых лжеграждан слишком много! Риму придется прикинуть, сколько у него объявится врагов, а уж потом действовать согласно новому закону. Одно дело – задать кнута италику здесь, италику там, и совсем другое – подвергнуть экзекуции целые деревни, не говоря уже о городах! Это безумие! Страна не покорится, клянусь!

Друз зажал ладонями уши и в отчаянии покачал головой:

– Не произноси таких слов, Квинт Поппедий! Умоляю, ни единого слова, которое я мог бы расценить как измену! Ведь я не перестал быть римлянином! Я здесь с одной целью – помочь тебе по мере сил. Не втягивай меня в дела, которые, как я искренне надеюсь, не принесут плодов. Лучше заставь всех лжеграждан покинуть те места, где их ждет разоблачение, если они не уйдут сами. Причем сделай это немедленно, пока они могут спасти хоть какие-то средства, вложенные в римском или латинском поселении. Не важно, что о причине их отъезда будут знать все до единого: главное, чтобы они оказались достаточно далеко, там, где до них не доберутся. Вооруженных ополченцев слишком мало, к тому же они будут заняты охраной судей; им недосуг кидаться в погоню. Тебе есть на что уповать – на всегдашнюю нерешительность, которая охватывает сенат всякий раз, когда речь идет о тратах. В сложившейся ситуации это тебе на руку. Уведи своих людей! И позаботься, чтобы италики заплатили Риму все подати. Никто не может быть освобожден от уплаты податей на основании подложного гражданства.

– Мы так и поступим, – молвил Мутил, который, будучи самнитом, знал, как беспощадно мстят римляне. – Мы уведем людей на родину и станем приглядывать за ними.

– Хорошо, – успокоился Друз. – Уже одно это уменьшит число жертв. – Он опять заерзал на стуле. – Мне нельзя здесь оставаться, я должен уехать до полудня и добраться до наступления темноты до Касина, где пребывание Ливия Друза вызовет меньше подозрений, нежели в Бовиане. Там у меня, по крайней мере, есть земля.

– Так торопись! – воскликнул Силон. – Не хватало только, чтобы тебя обвинили в измене! Ты поступил с нами как истинный друг, и мы очень ценим это.

– Сейчас исчезну. – Друз нашел в себе силы улыбнуться. – Сперва дайте мне слово, что не начнете войну, пока есть иные пути. Я еще не утратил надежду на мирное решение проблемы, тем более что в сенате у меня нашлись могущественные единомышленники. Гай Марий вернулся из далекого путешествия; мой дядя Публий Рутилий Руф тоже принял вашу сторону. Клянусь, вскоре я постараюсь занять должность народного трибуна и уж тогда проведу через народное собрание закон о предоставлении равных прав всем жителям Италии. Сейчас из этого ничего не вышло бы: сперва надо заручиться поддержкой влиятельных людей в Риме, особенно в среде всадников. Возможно, lex Licinia Mucia еще сослужит вам добрую службу. Разобравшись, к каким последствиям он ведет, многие римляне станут относиться к италикам с большей симпатией. Конечно, путь этот болезненный и дорогостоящий, однако на этом пути среди вас появятся герои, которыми вы будете гордиться. Поэтому я голосую за.

Силон проводил его до коновязи. Друз сел на свежего коня из конюшни Мутила; тут выяснилось, что он путешествует в одиночестве.

– Марк Ливий, ехать одному очень опасно! – всполошился Силон.

– А иметь попутчика, даже раба, и того опасней, – возразил Друз. – Люди любят судачить, а я не могу дать Цепиону повод обвинять меня в плетении заговоров в Бовиане.

– Даже притом что никто из нас, предводителей италиков, не зарегистрировался как гражданин, я не смею сунуться в Рим, – проговорил Силон, глядя снизу вверх на Друза, голова которого, подсвеченная сзади солнцем, украсилась нимбом.

– Вот и не суйся, – усмехнулся Друз. – Ведь в нашем доме засел соглядатай.

– Юпитер! Ты распял его?

– На беду, мне приходится делить с ним, то есть с ней, кров: это моя девятилетняя племянница Сервилия, дочь Цепиона, – вся в отца! – Друз залился краской. – Выяснилось, что, когда ты гостил у нас в последний раз, она зашла в твою комнату, – вот почему у Цепиона появились основания назвать Гая Папия одним из инициаторов массовой лжерегистрации! Можешь сообщить ему об этом, чтобы и он знал, как италийский вопрос разделил Рим. Нам следует добиться мирного объединения всех народов, населяющих полуостров. В противном случае ни Рим, ни италики не смогут двигаться вперед.

– А ты не можешь отослать эту негодницу к ее папаше? – спросил Силон.

– Он знать ее не желает – даже за такое вероломство по отношению к моим гостям, – хотя она, наверное, надеялась, что после этого подвига он сменит гнев на милость. Я засадил ее под замок, но она все равно может сорваться с поводка и броситься к своему родителю. Так что лучше не показывайся вблизи Рима и моего дома. Если тебе понадобится срочно увидеться со мной, пошли записку, и мы встретимся в укромном месте.

– Согласен. – Уже занеся ладонь, чтобы хлопнуть скакуна Друза по спине, Силон вспомнил, что хотел сказать еще кое-что. – Передай от меня сердечный привет Ливии Друзе, Марку Порцию и, разумеется, дорогой Сервилии.

Друз посерел. Конь, повинуясь шлепку, поскакал прочь. Друз успел крикнуть через плечо:

– Она умерла! О, как мне ее недостает!

Quaestiones – специальные комиссии, созданные в соответствии с lex Licinia Mucia, – начали работать в Риме, Сполетии, Косе, Фирме-Пиценском, Эсернии, Альбе-Фуценции, Капуе, Регии, Луцерии, Пестуме и Брундизии; предполагалось, что, покончив с делами там, суды переберутся в другие центры. Комиссии не было только в Лации.

Вождям италиков, собравшимся в Грументе спустя неделю после встречи Силона и Мутила с Друзом в Бовиане, удалось вывести почти всех лжеграждан из римских и латинских колоний. Некоторые, разумеется, отказывались верить в худшее; другие, все понимая, просто не могли помыслить об отъезде из обжитых мест. На них-то и обрушились quaestiones.

Помимо председателя-консуляра и двоих сенаторов-судей, в каждой комиссии имелись писцы, по двенадцать ликторов (председатель был равен проконсулу) и по сотне вооруженных конных ополченцев из отставных кавалеристов и бывших гладиаторов, способных управлять лошадьми, пущенными в галоп.

Отбор судей происходил по жребию. Ни Гай Марий, ни Публий Рутилий Руф не попали в их число, чему не приходилось удивляться: видимо, их деревянных шариков даже не оказалось в закупоренном кувшине с водой, так что они никак не могли вылететь наружу через дырочку, когда кувшин встряхивали.

Квинт Лутаций Катул Цезарь вытянул Эсернию, великий понтифик Гней Домиций Агенобарб – Альбу-Фуценцию; принцепс сената Скавр не попал в число «счастливчиков» – в отличие от Гнея Корнелия Сципиона Назики, которому достался Брундизий, что повергло его в уныние. Метелл Пий Свиненок и Квинт Сервилий Цепион оказались среди помощников, равно как и шурин Друза – Марк Порций Катон Салониан. Сам Друз тоже остался без должности, что несказанно обрадовало его, ибо в противном случае ему пришлось бы взять самоотвод, поскольку этого требовала его совесть.

– Кто-то не побрезговал сплутовать, – поделился с ним догадкой Марий. – Если бы у них была голова на плечах, то им следовало бы, наоборот, сделать так, чтобы ты вытянул жребий и был вынужден сам разоблачить себя. В нынешней ситуации это не пошло бы тебе на пользу.

– В таком случае я рад, что они безголовые, – весело отозвался Друз.

Цензору Марку Антонию Оратору выпало председательствовать в quaestio в самом городе Риме. Это пришлось ему по душе, поскольку он знал, что найти нарушителей здесь будет куда труднее, нежели в провинции, где наблюдалась массовая подложная регистрация, а он любил головоломки. Кроме того, он предвкушал, как заработает на штрафах многие миллионы сестерциев; осведомители уже сбегались к нему со всех сторон, волоча длинные списки.

Количество уличенных зависело от места. Скажем, Катулу Цезарю очень не понравилось в Эсернии – городе, расположенном в сердце Самния, где Мутил уговорил бежать почти всех, не считая горстки самых недоверчивых, и где римские граждане и латиняне не могли сообщить ему никаких сведений. О том, чтобы самниты выдавали соплеменников, даже за большие деньги, не могло идти и речи. Поэтому с оставшимися пришлось расправиться в показательном порядке (во всяком случае, как это понимал Катул Цезарь): председатель суда нашел среди охранников особенно жестокого человека, которому и поручил наказывать виновных кнутом. Но даже такое развлечение не сделало пребывание в Эсернии менее скучным, поскольку закон предписывал разбираться с каждым новым «гражданином» по отдельности. Время чаще всего тратилось впустую: оказывалось, что очередной вызванный более здесь не проживает. Ответчик появлялся перед судом всего раз в три-четыре дня – встречи, которых Катул Цезарь просто жаждал. Трусость не была в числе его недостатков, и он не обращал внимания на гневный ропот и злобное шипение, встречавшие его повсюду, а также на открытые проявления ненависти, обращенные не только против него, но и против его судей, писцов и ликторов и даже людей из охраны. Всадники то и дело оказывались на земле из-за оборванных постромок, питьевая вода портилась, все насекомые и пауки Италии собрались в одном месте – там, где квартировали члены суда с присными, змеи облюбовали их сундуки и постели. Повсюду находили кукол, обернутых в окровавленные, вывалянные в перьях тоги, а также дохлых цыплят и кошек. Пищевые отравления стали случаться настолько часто, что председатель суда ввел обычай насильственно кормить рабов за несколько часов до того, как принимал пищу сам, а также выставлять при съестном караул.

Иначе сложилось у великого понтифика Гнея Домиция Агенобарба в Альбе-Фуценции: он оказался весьма мягкосердечен. Этот город был, подобно Эсернии, оставлен жителями, виновными в подлоге, поэтому минуло шесть дней, прежде чем перед судом предстала первая жертва. На этого человека никто не доносил, однако он был достаточно состоятельным, чтобы уплатить штраф, и стоял с гордо поднятой головой, когда великий понтифик Агенобарб отдавал распоряжение о конфискации всего его имущества в Альбе-Фуценции. Стражник, которому был вручен кнут, слишком рьяно взялся за дело, и бледный как полотно председатель распорядился прекратить избиение, когда все на расстоянии десяти шагов от распластанной жертвы было забрызгано кровью. Следующему виновному повезло больше: его бичевал уже другой стражник, и так осторожничал, что даже не рассек ему кожу. Великий понтифик, помимо прочего, обнаружил неприязнь к осведомителям, каковой не подозревал в себе прежде. К счастью, таковых оказалось не много, но все – возможно, именно из-за малой численности – были ему отвратительны. Не платить награды он не мог, зато подвергал осведомителей столь пространному и въедливому допросу относительно их собственного гражданского статуса, что те вскоре сочли за благо не высовываться. Как-то раз обвиненный в подлоге оказался отцом троих детей-уродцев, страдавших к тому же умственной отсталостью. Агенобарб сам тайком уплатил за него штраф и категорически запретил изгонять беднягу из города, где его детям жилось все же лучше, чем в сельской местности.

Итак, при одном упоминании Катула Цезаря самниты гневно плевались, зато великий понтифик Агенобарб заслужил в Альбе-Фуценции уважение, так как к марсам относились доброжелательнее, чем к самнитам. В остальных судах все складывалось по-разному: одни председатели были беспощадны, другие – снисходительны, третьи – под стать Агенобарбу. Однако ненависть к римлянам зрела повсеместно, и жертв преследований оказалось предостаточно, чтобы сцементировать желание италиков сбросить римское иго, невзирая на смертельную опасность. Ни одна из комиссий не решилась послать своих вооруженных охранников туда, где скрылись бежавшие из городов.

Единственным судьей, у которого возникли проблемы с законом, оказался Квинт Сервилий Цепион, направленный в Брундизий, под начало Гнея Сципиона Назики. Этот изнывающий от зноя, пыльный портовый городок так мало пришелся по душе Гнею Сципиону, что, не пробыв там и нескольких дней, он под предлогом недомогания (как потом оказалось, вызванного геморроем, что изрядно развеселило местный люд) заспешил обратно в Рим на лечение. Свою комиссию он оставил на Цепиона, исполнявшего без него обязанности председателя, и Метелла Пия Свиненка. Здесь, как и повсюду, виновные разбежались еще до того, как суд приступил к работе, а осведомителей нашлось не много. Людей из списков нигде не могли разыскать, и дни проходили без малейшего смысла. Наконец перед скучающими римлянами предстал-таки осведомитель, огорошивший их доносом на одного из самых уважаемых в Брундизии римских граждан. Его имя не значилось в списке новоиспеченных обманщиков, поскольку, как утверждал доносчик, он подделал гражданство еще двадцать лет тому назад.

Дотошный, как пес, вырывающий из земли тухлятину, Цепион вцепился в это дело, решив использовать его в назидательных целях. Он не погнушался применить пытки на допросе. И отказался прислушаться к испугавшемуся и протестовавшему Метеллу Пию, ибо не сомневался, что выданный ему на растерзание столп местного общества виновен. Однако затем были добыты доказательства, устранившие даже тень сомнения в том, что бедняга – именно тот, за кого себя выдает, то есть достойный уважения римский гражданин. Оскорбленный решил не давать обидчику Цепиону спуску и подал на него в суд. Цепион бросился в Рим, где лишь вдохновенная речь Красса Оратора спасла его от неприятностей. Путь обратно в Брундизий был ему отныне заказан. Гнею Сципиону Назике, изрыгавшему проклятия и призывавшему громы и молнии на голову всех до единого Сервилиев Цепионов, пришлось возвращаться туда вместо него. Для Красса же, вынужденного защищать человека, к которому он не испытывал ни малейшей симпатии, выигрыш дела не послужил утешением.

– Иногда, Квинт Муций, – сказал он своему кузену и коллеге-консулу Сцеволе, – мне хочется, чтобы в этот проклятый год консулами были кто угодно, только не мы с тобой!

Публий Рутилий Руф засел за ответное письмо в Ближнюю Испанию Луцию Корнелию Сулле. Соскучившийся по новостям старший легат умолял Рутилия Руфа не скупиться на подробности, что вполне отвечало наклонностям последнего. Он писал:

Клянусь, Луций Корнелий, никому из моих друзей, занесенных судьбой в дальние края, я не написал бы и строчки. Но ты – другое дело: переписываться с тобой – одно удовольствие, и я обещаю, что ничего не упущу.

Начну с особых quaestiones, учрежденных в соответствии с самым знаменитым законом текущего года — lex Licinia Mucia. Они столь мало популярны и причиняют такой вред самим судьям, что к концу лета все как один просто мечтали свернуть расследование под любым предлогом. И предлог не заставил себя ждать: салассы, бренны и реты начали тревожить набегами Италийскую Галлию в нижнем течении реки Пад, создав хаос между озером Бенак и долиной салассов – то есть в средней и западной частях Заальпийской Галлии. Сенат поспешил объявить чрезвычайное положение и свернуть законные репрессии против незаконных граждан. Все новоиспеченные судьи слетелись назад, в Рим, радуясь, как дети. Видимо, в отместку за свои страдания они скоренько проголосовали за то, чтобы отправить к месту событий самого Красса Оратора, дабы он и его армия усмирили восставшие племена или хотя бы выбили их из цивилизованных краев. Красс Оратор менее чем за два месяца добился поставленной цели.

Несколько дней назад Красс Оратор вернулся в Рим и привел армию на Марсово поле, поскольку войско провозгласило его императором и он хотел отпраздновать триумф. Двоюродный брат Красса, Квинт Муций Сцевола, правивший в его отсутствие один, получив депешу от вставшего лагерем полководца, немедленно созвал в храме Беллоны заседание сената. Однако о запрошенном триумфе речи не шло.

«Ерунда! – сразу сказал Сцевола. – Это же смехотворно! Разве разгон дикарей дает право на триумф?! Пока я сижу в консульском курульном кресле, этому не бывать! Как мы можем, почтив двух заслуженных военачальников калибра Гая Мария и Квинта Лутация Катула Цезаря одним триумфом на двоих, так же славить человека, победившего в какой-то стычке? Он не дал ни единого сражения! Нет, он не достоин триумфа! Старший ликтор, ступай к Луцию Лицинию и скажи ему, чтобы он расквартировал войско в капуанских казармах и явил свою жирную тушу в границах померия, где от нее может быть хоть какая-то польза!»

Вот так! Наверное, Сцевола встал не с той ноги или его выпихнула из постели жена, что, в общем-то, одно и то же. Так что Красс Оратор распустил войско и явился туда, куда требовалось, однако пользы так и не принес. Своему кузену Сцеволе он высказал все, что о нем думает, хотя ничего этим не добился.

«Глупости!» – прервал его Сцевола. (Знаешь, Луций Корнелий, порой Сцевола напоминает мне принцепса сената Скавра в его молодые годы.) «Как ты ни дорог мне, Луций Лициний, – продолжал он, – но одобрить лжетриумф я не могу!»

В итоге кузены друг с другом не разговаривают. Это не делает жизнь сената легче – они все же консулы. Впрочем, знавал я пары консулов, которые ладили еще хуже, чем Красс Оратор и Сцевола. Со временем все утрясется. Я лично сожалею, что они не поссорились до того, как изобрели lex Licinia Mucia.

Поделившись с тобой этой безделицей, я прямо не знаю, о чем бы еще рассказать. Форум в эти дни дремлет.

Однако тебе стоит узнать, что в Риме тебя не забыли. Тит Дидий – я всегда знал, что он достойный человек, – все более лестно отзывается о тебе в своих посланиях сенату.

В этой связи я бы настоятельно советовал тебе вернуться в Рим под конец следующего года, чтобы выставить свою кандидатуру на преторских выборах. Метелл Нумидийский Свин давным-давно мертв. Катул Цезарь, Сципион Назика и принцепс сената Скавр погрязли в попытках претворить в жизнь закон Лициния – Муция, хотя от него одни неприятности. Гаем Марием и всем, что его касается, мало кто интересуется. Избиратели созрели для того, чтобы проголосовать за достойного кандидата, тем более что таковых сейчас явный недобор. Луций Юлий Цезарь в этом году без всякого труда стал praetor urbanus, а брат Аврелии, Луций Котта, – pretor peregrinus. Полагаю, что ты превосходишь обоих. Тит Дидий вряд ли воспрепятствует твоему отъезду, ведь ты пробыл при нем дольше, чем это принято у старших легатов: к осени следующего года исполнится как раз четыре года, в самый раз!

В общем, поразмысли над этим хорошенько, Луций Корнелий. Я переговорил с Гаем Марием, и он встретил эту идею с воодушевлением, и не только он, но и – поверишь ли? – принцепс сената Марк Эмилий Скавр! Рождение сына, похожего на него, как маленькая капля воды на большую, совсем вскружило старику голову. Впрочем, не знаю, почему это я назвал человека одного со мной возраста стариком.

Сидя в своем кабинете в Тарраконе, Сулла смаковал каждую фразу из письма своего словоохотливого корреспондента. Сперва всеми его помыслами завладело сообщение о том, что Цецилия Метелла Далматика родила Скавру сына, и Сулла не обращал внимания на прочие, не менее важные новости и соображения, содержащиеся в письме Рутилия Руфа. Долго сидел он, горько усмехаясь и вспоминая о Далматике, но постепенно мысли Суллы переключились на преторскую должность, и он пришел к выводу, что Рутилий Руф прав. Следующий год – самое подходящее время, лучшего не предвидится. Он тоже не сомневался, что Тит Дидий не станет препятствовать его отъезду. Более того, Тит Дидий снабдит его рекомендательными письмами, которые еще больше повысят его шансы. Нет, он не завоевал в Испании венец из трав, этого знака отличия добился Квинт Серторий; однако заслуги Суллы не стали от этого меньше.

Неужели это лишь мечта? Маленькая злорадная стрела, выпущенная из лука богини Фортуны через посредство бедной Юлиллы, которая сплела для него веночек из травы, растущей на Палатине, и водрузила ему на голову, не зная о воинском смысле этой награды… Или Юлилла оказалась провидицей? Возможно, венец из трав все еще ждет своего обладателя. Только в какой войне он его завоюет? Ничего серьезного не происходит и даже не назревает. Да, обе провинции Испании по-прежнему бурлят, однако обязанности Суллы здесь не таковы, чтобы он мог претендовать на corona graminea. Тит Дидий ценит его как незаменимого специалиста по части снабжения, оружия, стратегии. Однако Титу Дидию и в голову не приходит доверить ему командование армиями. Ничего, став претором, Сулла добьется и этого и, пожалуй, сменит Тита Дидия в Ближней Испании. Богатая возможностями должность наместника – вот то, что требуется Сулле!