Друзья и незнакомцы

Секс с Клайвом был совершенно другим. Он знал, что делать. Его уверенность опьяняла.

Сэм выбралась из постели, чтобы воспользоваться ванной, и на цыпочках прошлась по квартире. В гостиной повсюду лежали книги – громоздились стопками на каминной полке, на полу, занимали каждый сантиметр кофейного столика. Она посмотрела на корешки. Имена авторов были ей знакомы, но сами романы девушка не читала. Борхес. Пинчон. Кафка. Эмис.

Сэм присела на диван, представляя, что живет здесь.

Потом вернулась в кровать.

– Ты для меня слишком стар, – поприветствовала она Клайва, едва тот разлепил глаза.

– Я?

– Не могу себе представить, что встречаюсь с кем-то за тридцать.

– Хорошая новость заключается в том, что именно с кем-то за тридцать ты и собираешься встречаться, – заявил он. – Ну а если нет, то я смогу тебя убедить.

– Каким же образом?

– Ты явно взрослее своих лет. Скажем, я немного инфантилен, так что мы встретимся где-то посередине. Что-нибудь в этом роде.

– Звучит как рецепт катастрофы, – сказала она.

До ее отъезда каждую ночь они проводили вместе.

Весь оставшийся второй курс они созванивались в скайпе как минимум трижды в день. Они забирались в постель с ноутбуками и так и засыпали. После того, как Клайв проваливался в сон, Сэм еще занималась. Она смотрела на него спящего и чувствовала такую тоску, какую не испытывала никогда прежде. По утрам она приходила работать на кухню, и Габи, оглядывая с усмешкой ее всклокоченный вид, говорила: «О, да ты попала».

Когда Клайв, этот мужчина, которого она видела пять раз за жизнь, сказал Сэм, что любит ее, ей показалось естественным ответить: «Я тебя тоже». Когда он предложил ей приехать к нему на лето, Сэм знала, что поедет, даже когда говорила:

– Я никак не могу.

– Почему нет? – допытывался он. – Моего соседа не будет до конца июля.

– Я не смогу работать, – приводила она аргументы.

– Мы тебе что-нибудь найдем, – уговаривал он. – Просто скажи «да». Это будет потрясающе.

С самого детства Сэм была очень рассудительной. Ко всему относилась ответственно, опасаясь, что иной подход испортит ей жизнь. Но сейчас речь шла не о ее жизни. Только об одном лете.

Ее мать была в ярости. Сэм понимала, что за гневом скрывается страх.

– Если ты уедешь, ты уже не вернешься, – протестовала она. – Сначала тебе нужно закончить колледж.

– Я вернусь, – успокаивала ее Сэм.

– Мы даже не знаем, кто он такой, – упиралась мать. – И ты собираешься жить с ним?

Сэм стало ее жалко. Три года назад во власти ее родителей было запретить ей приводить Санджива в спальню и закрывать дверь или идти на вечеринку, пока они не поговорят с семьей приглашающего. Теперь Сэм сама решала, может ли она пересечь океан, чтобы жить с парнем.

– Мы не будем жить прям вместе. Его соседа по комнате не будет, и это квартира с двумя спальнями, так что…

Она не договорила, позволяя матери самой додумать окончание фразы.

Клайв снимал первый этаж дома в Уолтемстоу со старым другом по имени Йен, чей акцент Сэм разбирала только примерно в сорока процентах случаев. В первый месяц пребывания Сэм Йен жил на Ибице. Пока его не было они дурачились, готовили и танцевали на кухне; ходили по дому голыми; читали колонки «Гардиан», валяясь на диване.

Он показал ей свои любимые британские комедии: Peep Show, Spaced и The Inbetweeners. Когда Клайв ее обнимал, его подбородок идеально ложился ей на макушку.

За домом был небольшой сад. Предыдущий жилец посадил там тимьян и орегано. Сэм поливала их и срезала в салат, чувствуя себя более взрослой, чем когда-либо прежде. Она задавалась вопросом, может ли человек, уже живущий одной жизнью, просто переехать в новое место и начать там другую. Как-то раз в дверь позвонила соседка. «Я нашла этот журнал у себя в почтовом ящике, но, думаю, это вашего мужа», – сказала она.

Сэм была поражена. Женщина, ясное дело, видела их вместе и решила, что они женаты. Год назад соседка по дому приняла Сэм за ее сестру Кейтлин, которой в то время исполнилось двенадцать.

Было невозможно отделить ее чувства к Клайву от чувств к самому городу. Сэм была влюблена в обоих. Уолтемстоу был так далек от Лондона Изабеллы, насколько это только возможно. Впервые Сэм почувствовала, что принадлежит к тому месту, о существовании которого ее подруга даже не подозревала, а не наоборот.

На главной улице находился рынок под открытым небом, ряды палаток ломились от фруктов и овощей, платьев и сумок, банок с орехами и специями размером с барабан. В пределах одного квартала она видела женщин в бурках, женщин в сари, женщин в рваных джинсах – всех сразу. Она могла остановиться и услышать, как говорят на полдюжине языков одновременно.

Выполнение повседневных задач в чужой стране казалось достижением. Маленькими победами было сесть на нужный поезд или запомнить непривычные названия в продуктовом магазине.

Сэм ходила во все музеи и трепетала перед городом, чувствовала себя младенцем, открывающим для себя мир. Иногда она ходила на экскурсии Клайва и притворялась кокетливой незнакомкой.

Сэм фотографировала Лондон, а затем, оставшись одна дома, рисовала по фото открытки. Она никогда не была одной из тех художников, которые могут поставить мольберт на улице и писать, пока незнакомцы заглядывают через плечо.

Девушка нарисовала старую церковь в Хэмпстеде, заколоченную, почерневшую от грязи и времени, со ржавыми неподвижными стрелками часов на фасаде. Изобразила бездомных, спящих под навесом, их набитые красные челночные сумки, выстроившиеся в одну линию. Она изобразила настоящую англичанку в шубе и шляпе, выгуливающую бигля с сорванным цветком в пасти. И нарисовала витрину шоколадной лавки и двухэтажные автобусы на Оксфорд-стрит.

Все открытки она отправила домой родителям.

Через три недели после приезда Сэм друг Клайва нашел ей подработку в юридическом бюро в Ковент-Гардене. Она должна была подменить чью-то заболевшую секретаршу. Замена нужна была всего лишь на день, но друг Клайва сказал, что если Сэм справится, это может привести к чему-то большему.

Весь день она сидела за столом простудившейся женщины, рассматривала фотографии ее детей в рамках и отвечала на звонки.

Офис Сейнт Джона Фостера. Нет, извините, его нет.

Офис Сейнт Джона Фостера. Могу я узнать ваше имя и номер телефона?

Парень за соседним столом дождался обеда, вскинул голову и заявил:

– К твоему сведению, это произносится как «Синджин».

Сэм рассказала об этом Клайву, когда вернулась домой. Они оба, вспоминая «Синджина», весь вечер заходились хохотом.

Еще один знакомый Клайва устроил Сэм интервью в агентстве по подбору нянь.

Она заполнила длинное заявление, отрицательно ответив на вопросы вроде «Трясли ли вы когда-нибудь ребенка от отчаяния?», «Нравится ли вам огонь?».

Собеседовавшая ее женщина рассказала о семье неподалеку. Они приехали из Торонто из-за работы отца, в Англии им оставалось пробыть еще два месяца. У них были полуторагодовалые мальчики-близнецы. Мать со дня на день должна была родить третьего, а их предыдущая няня уволилась без предупреждения.

– Мама там немного… сложная женщина, – сказала интервьюер.

У нее были кудрявые крашеные волосы цвета баклажана, и прямо во время разговора она ела чипсы со вкусом креветок, что Сэм находила отталкивающим.

– Позвольте мне перефразировать. Мама потрясена. Сможете ли вы встретиться с ними завтра?

Сэм ответила, что сможет.

* * *

Близнецы спрятались за матерью, когда она открыла Сэм дверь следующим утром.

– Эллисон, – представилась женщина, протягивая руку.

Сэм пожала ее, попутно останавливаясь взглядом на коврах. Интересно, как Эллисон удавалось сохранить их такими белоснежными?

Они прошли в гостиную, полностью обставленную белой мебелью.

Уже через несколько минут Сэм оказалась на полу с обоими мальчиками, играя с ними в кубики. Эллисон наблюдала за ними, сидя в кресле. Ее живот был таким идеально круглым, а сама она такой стройной, что казалось, будто в любой момент залезет под рубашку и вытащит оттуда баскетбольный мяч.

– В Канаде я руководила отделом из пятидесяти человек, – сказала она. – И тем не менее, я не могу справиться с этими двумя в одиночку.

Сэм ответила ей сочувственным взглядом и подумала, зачем же тогда было заводить третьего ребенка.

– У них трудный возраст, – поддержала разговор она. Сэм заметила, что матери говорят так о любом возрасте.

– Спасибо за поддержку, – поблагодарила Эллисон. – Иногда я чувствую, что схожу с ума. Я не то чтобы от природы хорошо лажу с детьми. Вот ты, например – строишь с ними башню из кубиков. Мне бы это никогда в голову не пришло. Ну что ж, ты будешь заниматься, главным образом, близнецами. С новорожденным большую часть времени я буду проводить сама. Я не даю им сахара, кроме фруктов. И предпочитаю, чтобы они не пачкались снаружи, потому что…

– Потому что здесь все белое, – закончила Сэм таким тоном, будто считала, что это было самой разумной вещью на свете.

– Совершенно верно, – сказала Эллисон с облегчением. Сэм раздумывала, хочет ли она вообще эту работу, когда Эллисон продолжила:

– Что касается заработной платы… – и назвала сумму, которая была почти вдвое больше той, что Сэм получила прошлым летом.

Работа организовывала ее день. Заставляла Сэм почувствовать, будто она и правда живет в Лондоне, а не просто приехала на лето. Каждое утро, открывая дверь, девушка видела на кухне близнецов, сидящих на своих высоких стульчиках в ожидании завтрака. Малыши всегда ели одно и то же: половинку тоста с сыром чеддер и половинку с джемом.

Когда в конце июля вернулся сосед Клайва, Йен, до Сэм дошло, что они до этого никогда не проводили время вместе в компании других людей.

Квартира в присутствии Йена выглядела для нее иначе. На кофейном столике он держал пепельницу, набитую окурками. И любил притаскивать бездомных кошек.

– Не только кошек, попрошу заметить, – сказал Клайв. – Однажды он принес сюда лису.

– Лисенка, – поправил его Йен, как будто это что-то меняло.

Дом пах сигаретами и мужчинами. На полу лежал оранжевый ворсистый ковер. Кухня была тесной, раковина была забита посудой.

Когда приходили друзья Клайва, она терялась. Некоторые из них были женаты; кто-то даже успел развестись. Они работали в рекламе, IT или занимались связями с общественностью. Один парень был фармацевтом. Сэм подозревала, что все они относились к ней как к малолетней дурочке, и, к своему большому раздражению, она так себя и вела в их присутствии, по большей части храня молчание.

Ей нравились брат Клайва Майлз, его жена Никола и их двое детей. Никола была из тех женщин, которым нравились другие женщины. Она сказала Сэм: «Я так рада, что рядом есть еще одна девушка!» Она отправляла ей ссылки на лондонские распродажи, приписывая: «Как бы я хотела пойти!»

Но они жили далеко за городом. Сэм и Клайв их почти не видели.

Мать Клайва напугала ее. Она оказалась почти старушкой. Руки у нее были морщинистые, волосы совсем седые. Она так смотрела на Сэм, что та краснела от стыда, как будто у матери Клайва стояла камера в его спальне, и она видела все, чем они занимались.

Но когда они оставались одни, это было волшебно.

Клайв показывал ей Лондон, места, до которых туристы никогда не добирались. Они прошли весь лес Эппинг, и хотя тот и располагался совсем неподалеку от кафешек с курицей навынос, магазинов замороженных продуктов и выброшенных матрасов – все-таки это было похоже на побег в страну грез.

Они гуляли, держась за руки, по каналам Маленькой Венеции. Клайв указывал на белые особняки с лепниной, в которых когда-то жили Энни Леннокс, Пол Маккартни и Зигмунд Фрейд. Он сфотографировал ее перед плавучим домом Ричарда Брэнсона. На другой лодке, в плавучем кафе, они остановились выпить чаю со сконами.

Он отвез ее в Лиссабон, Дубровник и Берлин, в города, где они могли снять дешевый номер в отеле или остановиться в свободных спальнях с его друзьями или друзьями друзей. Сэм иногда предлагала более традиционные направления – Париж, Рим. Но, как объяснял Клайв, эти места были слишком переоцененными и дорогими.

– Ну увидишь ты Эйфелеву башню вблизи, и будет она выглядеть точно так же, как на пяти тысячах фотографий, которые ты уже видела, – говорил он.

Не проходило ни дня, чтобы Сэм не замирала, изумляясь этому восхитительному моменту своей жизни.

Клайв любил ее картины, развешивал их по всей квартире.

Он водил ее по всем галереям. Ее любимой была галерея Матильды Грей в Мэйфэре, где выставлялись картины женщин-художниц.

– Это место, где я чувствую себя счастливой, – призналась Сэм. Они возвращались туда снова и снова.

Однажды, когда Клайв был на работе, Сэм болтала с Изабеллой по скайпу, подруга спросила:

– Ну хоть что-то в нем должно быть не так? Обычно мы жалуемся на парней, с которыми встречаемся, но у Клайва, такое ощущение, нет никаких недостатков.

– Так и есть, – подтвердила Сэм.

Она вспомнила о своей недавней находке, но теперь та не казалась достойной упоминания. В самом деле, сама виновата, что подсматривала за ним. Это было дурной привычкой Сэм с тех пор, как ей исполнилось семь и она прочла «Шпионку Гарриет». В детстве ей пару раз здорово досталось из-за того, что она читала дневник своей сестры, Молли. В те крайне редкие моменты, когда ее оставляли дома одну, Сэм рылась в шкафу матери. И нашла старую черно-белую книгу «Радость секса» с десятью страницами фотографий обнаженных мужчин и женщин в разных позах. К ужасу и восторгу ее друзей, она пронесла эту книжку в школу.

Однажды вечером, исподтишка наблюдая за Клайвом, Сэм увидела, как он, просматривая почту, хмуро изучает большой коричневый конверт, а затем сует его на верхнюю полку шкафа. Она не стала задавать вопросов, и вместо этого достала его, когда парень вышел в магазин. Конверт Клайв еще не открывал. Отправителем значился секретарь суда. Возможно, Клайв задолжал – Сэм слышала, как он жаловался Йену на то, насколько он на мели. Она припомнила тот случай, когда его племянник, Фредди, ляпнул: «Папа говорит, что дядя Клайв совершил огромную ошибку, когда он…» – но Никола зажал ему рот ладонью.

Сэм не могла перестать думать о том, что было в конверте. Каждый раз, когда она лезла проверить, Клайв его все еще не открыл. К тому моменту, как она решила подержать его над паром, как в старом фильме, конверта уже и след простыл.

Вскоре после этого она залезла в электронную почту Клайва в поисках подсказок. Она мало что нашла. Была папка с названием «Лора», но сообщений в ней не было. Сэм долго не спала, раздумывая об этом.

До этого она спрашивала Клайва о предыдущих отношениях. Он сказал, что у него никогда не было ничего серьезного.

– А что насчет тебя? – задал он встречный вопрос.

Сэм рассказала ему о Сандживе, как они встречались на протяжении трех лет, как она ладила с его сестрами и родителями и иногда скучала по ним.

– Разве это серьезные отношения? – заявил Клайв. – Вы учились в старшей школе.

Он так сказал, как будто это было сто лет назад, хотя на самом деле с того момента прошло всего три года.

На следующее утро после того, как она обнаружила папку «Лора», Сэм задумчиво произнесла, пока они еще валялись в постели:

– Лора – хорошее имя. Я всегда думала, что однажды назову так дочь – Лора. Красиво, правда? Как Лора Линни.

Сэм подумала, что он может сказать: «Так звали мою бывшую девушку». Или что выражение лица его выдаст.

Но Клайв только сказал:

– Понятия не имею, кто такая Лора Линни, но как скажешь, – и притянул ее, обнимая, целуя все ее лицо, от чего она вскрикнула от удовольствия.

Они занимались сексом каждый день, хотя бы один раз. Казалось, это сглаживало любую напряженность, любые сомнения.

* * *

Сэм и Клайв почти все вечера ужинали в парке. Пусть это были всего лишь бутерброды с сыром, салат и бутылка дешевого белого вина, но все же было романтично сидеть рядышком на одеяле, расстеленном на траве.

Она старалась не думать об отъезде. Мысль об этом казалась невозможной. Ей придется вернуться к своей школьной жизни и засыпать без него в постели, просыпаться, не слыша, как он насвистывает какую-то мелодию в душе. Запаха кожи Клайва было достаточно, чтобы ей захотелось плакать, представив, что больше она его не услышит. Когда Сэм строила с друзьями планы на следующий год, то видела, что никто из них не ожидал, что они с Клайвом продолжат встречаться. Из-за этого ей еще сильнее захотелось держаться за эти отношения. Ей вспомнилось предостережение матери, о том, что уехав, она уже не вернется. Часть ее хотела остаться.

Как-то вечером в конце лета, наблюдая, как Клайв скорчил рожицу, вгрызаясь в багет, Сэм расплакалась.

– Я не знаю, что буду делать без тебя, – выдавила она.

– Тогда выходи за меня замуж, – предложил он. – Тогда и узнавать не придется.

Сэм рассмеялась сквозь слезы.

– Мама убьет меня, если я не вернусь и не закончу колледж.

– Это всего девять месяцев, – заметил Клайв. – Ты вернешься, закончишь обучение, мы будем летать друг к другу в гости, а потом ты приедешь сюда, и мы поженимся. Что скажешь?

Все это время ее жизнь шла в определенном направлении. Но теперь она увидела, что ей не обязательно было продолжать следовать ему. Все могло измениться. Все должно измениться.

– Хорошо, – ответила она, чувствуя нервное возбуждение.

Он поцеловал ее и перекатил на одеяло.

В следующую субботу Клайв сказал Сэм, что они идут выбирать кольцо. Она представила их двоих в ювелирном магазине, с обращенными на них взглядами, гадающими, что же эти двое тут делают вместе. Представила, как Клайв морщится, глядя на ценники, как он иногда делал, когда читал меню в ресторане.

– Полеты туда и обратно в течение учебного года и так влетят в копеечку, – заметила она. – Может, нам стоит подождать с кольцом и сэкономить деньги. Если честно, не так уж мне оно и нужно.

– Так практично, – улыбнулся Клайв. – Ну хорошо. Но кольцо мы все-таки купим при случае. Я тебе это обещаю.

Сэм почувствовала облегчение при мысли, что уедет она без кольца. И решила не задумываться о причинах этого ощущения.

С того момента Клайв представлял ее всем как свою невесту. Она рассказала друзьям, что они вроде как помолвлены. Но родителям сообщить эту новость она не посмела, и это казалось плохим знаком. Но Сэм никогда не делилась с Клайвом своими сомнениями. Она уехала из Лондона, зная, что их разлука временна.

Сэм любила его. Правда любила. Но иногда, задумываясь о своем будущем, она видела себя замужем за кем-то более подходящим. Или то был ее страх? Чужие голоса в ее голове? Все твердили, что нужно слушать свое сердце, но Сэм так и не смогла услышать, что оно ей говорило.

6

Когда Клайв написал, что его самолет приземлился, Сэм стояла у выхода из зала прибытия, чувствуя, что ее сейчас может стошнить.

К тому моменту, когда она его увидела, девушка уже вся извелась, не зная, как ей встать и что сказать.

– Малышка! – окрикнул он ее, подходя и сразу же притягивая к себе для поцелуя, что казалось уместным, но все-таки Сэм почувствовала смущение и неловкость, как будто это была первая встреча двух незнакомцев, вступающих в брак по расчету.

– Как прошел полет? – сухо спросила она, пытаясь вести себя естественно.

– Хорошо, – ответил Клайв и с любопытством посмотрел на нее. – Ты в порядке?

– Ага. Я так рада, что ты здесь.

Когда они подошли к машине, сразу стало понятно, что им срочно надо залезть на заднее сиденье и заняться сексом прямо здесь, на многолюдной автостоянке. Сэм запомнила вид голой задницы Клайва и его бледных ног на синем виниловом сиденье, спущенные, болтающиеся у щиколоток штаны. Сэм села на него сверху, в своем летнем платье, на виду у снующих путешественников.

После секса ей полегчало. Они ненадолго прилегли прямо в машине, и она рассказала ему о вечеринке, о пьяной истерике Изабеллы из-за парня, чье имя та даже не помнила.

По дороге он подмечал все, что отличалось от Великобритании, точно так же, как делала она, впервые оказавшись в Лондоне.

Клайв рассказывал ей о книге, которую начал читать в самолете, об истории лейбористской партии. Сэм пыталась следить за его мыслью, но она ничего не знала ни об их истории, ни о ключевых политиках. Он был такой умный. Ему нравились документальные фильмы о природе, и он никуда не ходил без книги в рюкзаке. Клайв заставил ее задуматься об американской системе образования. Он был более начитан, чем любой выпускник колледжа, которого она знала.

Сэм иногда привирала, чтобы создать лучшее впечатление о Клайве. Резюме не отражало его.

Когда они подошли к общежитию, она услышала, что в столовой вечеринка еще в самом разгаре, и потащила Клайва наверх.

В коридоре на их этаже было пусто, на полу валялись красные пластиковые стаканчики и бумажные тарелки. Сэм испытала облегчение. Им не придется пройти через толпу любопытных пьяных девушек, как она боялась. По крайней мере, не сегодня вечером.

Мусорное ведро лежало на боку, сангрия тонкой струйкой вытекала на зеленый ковер.

Сэм зашла в свою комнату. Изабеллы не было, ее кровать была аккуратно заправлена.

– Я узнаю это место, – заметил Клайв.

Сэм не сразу его поняла, но потом вспомнила их видеозвонки.

– Никогда раньше не видел эту половину комнаты, – продолжил он.

Она представила, как они пойдут прогуляться, хотя смотреть в округе было не на что. Клайв сказал, что устал. Они забрались в постель, и он прижал ее к себе, моментально засыпая.

Сэм лежала в его объятиях, вдыхая знакомый запах мыла, исходящий от его кожи, пораженная тем, что он действительно здесь.

Обычно в такой час она представляла, чем он сейчас занимается. Скорее всего, спит. Если бы это была суббота, Клайв бы танцевал с друзьями в клубе. Когда они жили вместе летом, Сэм никогда не ходила с ним. Он часто приходил домой в четыре или пять утра. Однажды она спросила его соседа Йена, как им удается столько не спать.

– Экстази, дорогая, – ответил тогда Йен. Увидев выражение ее лица, он добавил: – Прости, я все забываю, какая ты неиспорченная.

Иногда Сэм просматривала отзывы на экскурсии туристической компании, где работал Клайв, в поисках упоминания о нем, хотя потом всегда жалела об этом.

«Мы с подругами трижды были на экскурсии “Привидения Лондона” – главным образом, из-за красавчика-гида», – написала одна женщина.

Другая ей вторила: «Мы были на прогулке по Хайгейт-вилладж в воскресенье. Небольшой размер группы. Интересный взгляд на район, о котором я ничего не знала. Мой муж сказал, что наш сексуальный гид излагал факты быстро и небрежно, но я думаю, он просто завидует».

Сэм встала с кровати и села за стол. Она зажгла лампу и начала читать свое задание по истории искусств. «Это мило», – сказала она себе. Ведь этого ей и хотелось. Клайв был здесь, и она жила своей обычной жизнью рядом с ним.

Она попыталась сосредоточиться на книге. За выходные нужно было прочесть триста пятьдесят страниц, что казалось невозможным, но Сэм знала, что так или иначе справится.

До колледжа она ходила в государственную школу. Учителя обычно любили ее, потому что Сэм вела себя хорошо и ничего от них не требовала. Хорошо училась, хотя и не старалась специально. А еще она была известна своими картинами, которые всегда получали награды на школьной художественной выставке.

В девятом классе ее лучшая подруга Мэдди отправила на конкурс молодых художников, спонсируемый Лигой искусств Новой Англии, одно из полотен Сэм – парусные лодки в гавани Кейп-Код. Сэм выиграла. Она поехала на прием к губернатору, ей вручили чек на триста долларов. В тот момент она ужасно любила Мэдди. Сама Сэм никогда бы не решилась поучаствовать в конкурсе. Но с тех пор серьезно занялась живописью.

Когда-то она мечтала стать художником. Но теперь, благодаря словам сокурсников и профессоров, знала, что недостаточно талантлива.

«Работа уверенная, но не слишком оригинальная», – так одна преподавательница отозвалась о ее выпускной работе. Во время разбора одноклассница, глядя на одну из картин Сэм, заметила: «Есть в ней что-то, не знаю, от картин в гостиничных номерах».

Сэм любила писать пейзажи, портреты и вазы с фруктами. В ее полотнах не было надрыва, и это казалось скучным. Но надрыва не было и в ней самой.

Попав в колледж, она почувствовала, что и академическая успеваемость становится для нее проблемой. Такого она не ожидала. После того как Сэм получила первую и единственную в своей жизни тройку, она поняла, что ей придется работать усерднее, если она хочет не отставать от девочек, которые посещали подготовительные школы Новой Англии и проводили свои летние каникулы в поездках по Европе.

Она обнаружила, что при определенных усилиях получает удовольствие от учебы и преуспевает. С момента поступления Сэм ни разу не пропустила занятия. На первом курсе она подсчитала, сколько в конечном итоге будет должна по студенческим кредитам, и разделила эту сумму на количество часов, необходимых для получения диплома, а потом – на количество пар по каждому предмету. Когда ей хотелось пропустить «Историю европейского декоративно-прикладного искусства XV–XIX веков» или «Создание современной визуальной культуры», Сэм напоминала себе, что таким образом пустит на ветер пятьдесят семь долларов.

Ее подруга Шэннон рассказала ей о показателях академической успеваемости. Сэм никогда раньше не думала о каких-то наградах, но теперь хотела получить их любой ценой. Иногда ей казалось, что они с Шэннон соревнуются, но то была здоровая конкуренция. Как выразилась Изабелла, им обеим было суждено победить на Олимпийских играх для ботаников, вопрос заключался только в том, кто выиграет серебро, а кто золото.

Изабелла и Лекси периодически пропускали целые учебные дни. Изабелла называла это «днями психического здоровья» и смотрела телевизор, не вылезая из кровати.

Лекси удочерили из Кореи, когда ей был год. Ее мать была четвертой женой отца. Лекси была единственным ребенком матери и пятым ребенком отца. К тому времени, как она пошла в детский сад, они развелись. С тех пор они с матерью жили в роскошной двухэтажной квартире в Чикаго с видом на озеро Мичиган. Лекси посещала среднюю школу для девочек, обучение в которой стоило столько же, сколько в колледже.

– Там все либо страдали от булимии, либо были клептоманками, – поделилась однажды Лекси. – Полная глупость.

Сэм тогда задумалась, к какой категории относилась сама Лекси.

Три поколения женщин из семьи Изабеллы учились в этом колледже, она была четвертой. Подруга хвасталась, что поступила бы, даже если бы подожгла библиотеку во время собеседования. Французское отделение носило имя ее бабушки. (Сэм не очень понимала, что это значило. Где-то на двери кафедры висела мемориальная табличка или что? Она решила, что, наверное, имелось в виду нечто большее, но спрашивать не хотела.)

Сэм думала, что ее взяли из-за ее эссе. Речь в нем шла о президенте Вашингтоне – о Ширли Вашингтон, президенте колледжа. Когда она его писала, то понимала, что тема рискованная и граничит с подхалимажем. Но все написанное было правдой: когда Сэм училась в старшей школе, президент Вашингтон произнесла речь, которая потом разлетелась по всему Интернету. Она рассказала о том, как была первой в своей семье, кто получил высшее образование, о том, что для учебы не должно существовать препятствий, что все женщины достойны первоклассного образования, независимо от их расы, возраста или платежеспособности. Когда Сэм посмотрела это видео, то как будто очнулась ото сна.

Поступив в колледж, Сэм узнала, что не была одинока в своей любви. Президент Вашингтон была знаменитостью. Ее улыбка, брошенное на ходу приветствие – студенты говорили об этих знаках внимания от нее неделями. Когда она выступала в Дрисколл-холле, все скандировали ее имя: «Шир-ли! Шир-ли! Шир-ли!» Они топали ногами так, что казалось, балкон рухнет, не выдержав их энтузиазма.

Сэм попыталась вернуться к чтению, но не смогла сфокусироваться на словах на странице. Она продолжала бросать взгляды на Клайва, словно желая убедиться, что этот парень действительно спит в ее постели.

В последнее время девушка боролась с ощущением, что ее жизнь в Америке была лишь подобием ее настоящей жизни в Лондоне. Но теперь он был здесь, и Сэм чувствовала себя странно. Ей нужно было проветриться.

Она спустилась по черной лестнице и через столовую прошла к выходу на улицу. Пахло потом и дезодорантом. Ей казалось, что она оказалась в какой-то иной вселенной.

Столы и стулья отодвинули вплотную к стенам, чтобы освободить место для танцпола, который был заполнен младшекурсницами со всего кампуса, флиртовавшими с парнями, которые уверяли, что они из универа, хотя половина из них, скорее всего, еще училась в старшей школе.

Сэм не увидела в толпе никого из своих друзей. Вероятно, они стояли где-то в углу и разговаривали между собой. Два или три года назад кто-то из них еще мог флиртовать, пытаясь с кем-нибудь познакомиться, но теперь они хорошо знали, что здесь ловить нечего. Если парень пытался завязать разговор с одной из них, остальные обступали ее, давая понять, что все попытки напрасны.

Двое юнцов стояли у стола, что-то обсуждали, время от времени толкая друг друга. Подойдя поближе, Сэм увидела, что коротышка в коричневой куртке водил открывашкой для бутылок взад и вперед по столешнице, корябая дерево.

– Можешь перестать? – спросила она. – Здесь вообще-то люди живут.

Он посмотрел на нее и сунул открывашку в карман.

– Извини, – сказал он.

Сэм была поражена своей же прямолинейностью. Даже впечатлена. Ей не терпелось рассказать об этом Габи.

Ее друзьям с кухни придется убирать весь этот беспорядок утром. Мария часто говорила, что вырастила двоих мальчишек, но и представить себе не могла, насколько отвратительными могут быть студентки колледжа. После каждой субботней вечеринки на полу в столовой оставались лужи рвоты.

Каждую весну в кампусе устраивали бои с едой. Похоже, никого не интересовало, кто будет убирать последствия, но это были они, друзья Сэм, а также обслуживающий персонал из других общежитий. Она всегда приходила им помочь, хотя они и отказывались.

Габи, Мария и Делми жили в Уивервилле, городе в тридцати милях вверх по шоссе, о котором Сэм слышала, но никогда там не была. Каждый день они по часу добирались до кампуса на автобусе. Работая в утреннюю смену, усталая или с похмелья, Сэм всегда старалась не жаловаться. Ей-то достаточно было только встать с постели, умыться и спуститься вниз, чтобы приступить к работе.

Когда она только начала работать с ними, женщины общались, в основном, между собой, не обращая внимания на студентов на кухне, только изредка указывая им, что делать. Почему-то Сэм захотелось тоже участвовать в разговоре. В какой-то момент она услышала, как они шепчутся о брате Делми, которого ранило на стройке.