Почему сердце находится слева, а стрелки часов движутся вправо. Тайны асимметричности мира

4. Kleiz, drept, luft, zeso, lijevi, prawy

Армии Российской империи нелегко давалось обучение малограмотных рекрутов-новобранцев, не различавших право и лево. Чтобы научить их правильно ходить строем, командиры придумали привязывать к правой ноге солому, а к левой сено, и выходцы из деревень стали маршировать под команды: «Сено, солома, сено, солома!» Подобная проблема возникала и в отлично подготовленной армии Римской империи, только там вместо «право» было «копье», а вместо «лево» – «щит»^[92].

Сложности с различением левого и правого – удел не только неграмотных. Немецкий поэт Шиллер писал другу, что «целый вечер не мог понять, что есть правое, а что левое». Даже самым образованным людям иногда приходится полагаться на предметы, напоминающие им об этом. Физику Ричарду Фейнману напоминала об этом родинка на тыльной стороне левой ладони, а Зигмунд Фрейд прибегал к знакомому многим из нас способу:

Не знаю, всегда ли другим людям очевидно, что для них левое, а что правое, и что левое и правое для всех остальных. В моем случае (в детстве) приходилось задуматься, что для меня значит правое, никакое внутреннее ощущение не сообщало мне об этом. Обычно я проверял себя, делая несколько движений правой рукой, словно бы пытался что-то написать.

Этот трюк – своего рода прикладной каламбур. Особенно хорошо он работает в английском языке, в котором слова «правый» (right) и «писать» (write) являются омофонами, то есть произносятся одинаково^[93].

В технологическом обществе различать левое и правое – очевидная необходимость, ведь как бы мы тогда могли «поместить правый конец шаробура в самый левый из барахлящих вурцлеров»? Точно так же простые указания всегда требовались, чтобы различать правое и левое («Не ходи в левую пещеру, там живет саблезубый тигр!»). И все равно, левое и правое часто путали, и, по словам лингвиста Джин Эйчисон, «перепутать левое и правое – это, вероятно, самый распространенный семантический сбой; на втором месте идет путаница между вчера, сегодня и завтра»^[94].

Чтобы говорить о правом и левом, необходимы прежде всего слова для их обозначения. Более тонкое требование – нужно, чтобы мозг был асимметричным. И даже в этом случае нам приходится учиться правильно и точно употреблять эти слова. Стоит взглянуть на них более пристально. Откуда они взялись? Английский язык – часть индоевропейской семьи языков, в которых, как видно из табл. 4.1, существует множество слов, обозначающих правое и левое.

Таблица 4.1. Слова, обозначающие «правое» и «левое» в индоевропейских и других языках

Некоторые из этих слов очень похожи – скажем, чешское pravý и польское prawy или sinistro в итальянском и sinister в латинском, но области, где говорят на чешском и польском, соседствуют, а итальянский – современный потомок латыни. Поэтому мы и говорим о языковых семьях, в которых слова похожи, словно кровные родственники. И все же некоторые из этих слов очень отличаются. В самом ли деле они состоят в родстве?^[95]

Одним из блестящих достижений лингвистики стало установление родства языков между собой, что сделало возможным реконструкцию индоевропейского праязыка, прапрапрадеда большинства языков в нашей таблице. Предположение о родстве языков впервые выдвинул в конце XVIII века сэр Уильям Джонс, главный магистрат Калькутты, которая была тогда столицей Британской Индии. Джонс изучал санскрит, древний язык Индии, на котором около 1000 года до н. э. были написаны Веды, и был поражен его «прекрасным строением». Все, кому довелось биться с латинскими спряжениями и склонениями и с еще более сложными греческими, всей душой согласятся с Джонсом, считавшим санскрит «совершеннее греческого и богаче латыни». Но поразила его не только красота языка. В 1786 году он заметил сильные связи санскрита с латынью и греческим, «как в корнях глаголов, так и в грамматических формах, что вряд ли может быть случайностью; это сходство так велико, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих языков, не смог бы не поверить в то, что они произошли из общего источника, которого уже не существует»^[96].

Джонс оказался провидцем, и его идея об общем источнике более чем подтвердилась, несмотря на то что огромное разнообразие современных языков на первый взгляд говорило против этого. Первый прорыв произошел в 1822 году, когда Якоб Гримм, тот, что вместе со своим братом Вильгельмом собрал знаменитые волшебные сказки, понял, что звуки одного языка претерпевают систематические изменения в других языках. Закон Гримма описывает, как слова, в санскрите и латыни начинающиеся на звук /p/, стали в германских языках начинаться звуком /f/ – таким образом латинское pater в английском сделалось father, а piscis (рыба) превратилось в fish. Есть и другие подобные законы, выводы из которых показали, каким образом связаны между собой индоевропейские языки^[97].

Конечно, следует принимать во внимание не только звучание слов, но и грамматику, морфологию, а также массу других моментов. Равным образом необходимо рассматривать не только современные языки, но и их предшественников. Английский вырос из среднеанглийского, родственного англо-фризскому, который состоит в родстве с готским и другими восточногерманскими языками, входящими в германскую ветвь индоевропейской семьи, восходящей к индоевропейскому праязыку. Также удалось расшифровать такие языки, как хеттский, клинописные надписи на котором сохранились на глиняных табличках, найденных археологами в ходе раскопок в Богазкёе в Турции, а также тохарский А и тохарский B, сохранившиеся в рукописях, обнаруженных в пустынях Синьцзяня, на Великом шелковом пути. Все это, замечает лингвист Роберт Бикс, складывалось воедино, словно огромная мозаика-пазл – с той лишь разницей, что никакой картинки на крышке коробки не было^[98].

Итогом этой работы стала реконструкция языка, на котором говорили в Европе примерно до 3000 года до н. э., и на ответвлениях которого в конечном счете заговорила половина населения Земли. Вопрос о том, где жили праиндоевропейцы, все еще остается предметом споров, хотя некоторые тонкие намеки дает сама их лексика. Слова *mori, означающее море или большое внутреннее озеро, и *neh₂us (лодка) указывают на передвижения по воде, а слово *snoig^whos (снег) – что климат был не слишком мягким (астерикс в начале слова говорит о том, что это реконструированное, гипотетическое слово, а такие символы, как h₂ и g^wh, обозначают реконструированные лингвистами древние звуки). В числе кандидатов на прародину индоевропейцев – Южный Кавказ, север Месопотамии, Малая Азия и юг России^[99].

Богатство индоевропейского праязыка наводит на мысль, что в нем неизбежно должны были быть слова, обозначающие правое и левое. Почти невозможно вообразить язык, в котором бы не было этих слов. Как иначе можно было бы распоряжаться во время охоты или возделывая поля, обучать пользоваться инструментом или обсуждать тактику? Из таблицы видно, что многие слова, обозначающие правое и левое, достаточно похожи, чтобы можно было говорить об их общем происхождении. Свидетельства, однако, неоднозначны. В индоевропейском праязыке, несомненно, имелось слово, значившее «правое». Как и во всякой специальной области, эксперты расходятся в деталях и даже в том, как лучше записать это слово, но это было нечто вроде *de^[h]s (i) —, *t’ek^[h]-s-, или *deksinos / *deksiwos / *deksiteros. Общие черты в этих реконструкциях вполне очевидны. Поразительно, однако, почти полное отсутствие в индоевропейском праязыке слова, обозначавшего «левое». В недавней энциклопедической реконструкции индоевропейского праязыка Иванов и Гамкрелидзе высказываются довольно категорично: «Обращает на себя внимание при почти полном единообразии в индоевропейских диалектах для лексемы “правый”, восстанавливаемой для общеиндоевропейского в праформе *t’ek^[h]-s- невозможность реконструкции общеиндоевропейской праформы со значением “левый”». Невозможность – сильное слово, но из уст тех, кто всю жизнь положил на реконструкцию индоевропейского праязыка, такие заявления следует принимать всерьез^[100].

Как получилось, что у древних индоевропейцев было слово, означающее «правое», но не было слова «левое»? Прилагательные и наречия обычно образуют пары противоположностей: если какие-то предметы горячие, то другие должны быть не горячими или холодными и так далее. Если у праиндоевропейцев было слово «правое», следовательно, у них должно было быть представление о правом и левом и соответственно слово, значившее «левое». Так что же с ним случилось? Гамкрелидзе и Иванов говорят об этом предельно ясно: «причина должна лежать в символическом значении «левого» в индоевропейском, его табуировании и частичной замене в отдельных диалектах». Это очень напоминает то, что Герц писал в «Преобладании правой руки»: хотя [в индоевропейских языках] наличествует единый термин, обозначающий «правое», распространенный на очень большой территории и демонстрирующий большую устойчивость, концепция «левого» выражена несколькими различными терминами». Указание на этот факт можно увидеть и в таблице: в большинстве языков понятие «левое» выражено большим числом слов, чем «правое» – так, в латинском существует и sinister, и более старое слово laevus. Но реальное подтверждение – как раз невозможность реконструировать общее происхождение слов, означающих «левое» – они сильно менялись, новые слова для этого понятия брали со стороны или придумывали, так что в результате общие черты между ними исчезли. Тем самым подтверждается догадка Герца о символическом преобладании правой руки: широко распространенная замена понятия «левое» указывает на его стигматизацию. Мы даже можем наблюдать этот процесс в английском, в котором не нашлось современного потомка англосаксонского слова winstre ^[101].

Различный лингвистический статус правого и левого виден и в феномене, который лингвисты называют «маркированностью». Немаркированная форма слова – допустим, «счастливый», маркированная – «несчастливый», где «не-» указывает на отклонение от нормального состояния. Немаркированные слова обычно встречаются чаще, они лингвистически старше и более нейтральны (то есть ответом на вопрос «Он счастлив?» может быть «да» или «нет», тогда как вопрос «Он несчастлив?» подразумевает, что человек и в самом деле несчастлив). Слова со значением «левое», как правило, лингвистически маркированы, правое считается нормой, а левое определяется как «отличное от правого». Правое нормально, левое ненормально и стигматизируется^[102].

Прежде чем отойти от проблемы происхождения слов, означающих правое и левое, стоит задаться вопросом, почему в английском языке правое значит одновременно и «противоположное левому» и «противоположное неправильному», а также несет ряд значений, связанных с обязанностями, ожиданиями и обязательствами. Существует ли какая-то прямая связь между этими разными значениями? На первый взгляд – нет. Конечно, кто-то увидит здесь связь, но большинству покажется, что это просто совпадение. В индоевропейском праязыке есть слово *h3regtos, означающее справедливый, прямой или правильный, но оно явно не связано с *de^[h]s (i) —. От *h3regtos происходит серия слов, в основном через латинский глагол regere – направлять, руководить или править, и даже группа слов, включающая множество индоевропейских обозначений царя или властителя. Совмещение двух значений произошло только в германских языках, и его называют «обратным семантическим смещением». Если несколько значений слова «правое» не эквивалентны, то едва ли нужно упоминать, что тот факт, что англичане пишут правой рукой (write и right звучат одинаково), совсем не относится к делу, это каламбур, не сложившийся ни в одном другом европейском языке (хотя он все же полезен, так как помогает детям сообразить, где у них правая рука)^[103].

Столь эффективная реконструкция индоевропейского праязыка у ряда читателей может вызвать вопрос – а возможно ли восстановить более ранние праязыки, одним из потомков которых стал индоевропейский? Это дискуссионный вопрос. В 1903 году датский лингвист Хольгер Педерсен указал на сходные черты индоевропейских, семитских, уральских, алтайских и эскимо-алеутских языков, предположив, что они могли произойти от общего предка, который он назвал ностратическим языком. С тех пор интерес к этой идее не раз возникал и снова пропадал, и сейчас она снова в моде, и попытки реконструкции ностратического языка продолжают предприниматься. Однако пока в нем не обнаружено слов, означающих правое и левое^[104].

Поскольку левое и правое представляются столь значимыми концепциями и поскольку слова, обозначающие эти понятия, уходят так глубоко в историю языка, удивительно, что столь многие из нас плохо различают левое и правое. Прежде чем поговорить об этом, проделаем небольшой эксперимент с памятью. Посмотрите на рис. 4.1 – изображение британской почтовой марки. На каком из них профиль королевы повернут правильно? Или какой портрет Джорджа Вашингтона на долларовой купюре правильный (рис. 4.2)? Наконец, рис. 4.3, изображающий недавнее впечатляющее событие – комету Хейла – Боппа, которую многие наблюдали в 1997 году. Вы можете вспомнить, в какую сторону был направлен ее хвост? Ответы – в примечаниях в конце книги^[105].

Рис. 4.1. На какой из марок профиль королевы обращен верно?

Рис. 4.2. Какой из портретов Джорджа Вашингтона изображен на долларовой купюре?

Рис. 4.3. Комета Хейла – Боппа при наблюдении из Чендлерс-Форд в Гемпшире, 28 марта 1997 года. На одной фотографии комета изображена так, как она выглядела на самом деле, на другой – зеркально. Какая из двух фотографий верна? Ответы можно найти в примечаниях

Если вы затрудняетесь, не волнуйтесь – вы в хорошей компании. Исследование, проведенное среди студентов Оксфордского университета спустя шесть месяцев после того, как комета Хейла – Боппа скрылась с небосклона, показало, что только 60 % видевших комету смогли вспомнить, в какую сторону она была повернута, налево или направо. И это несмотря на то, что многие наблюдали комету от 2 до 9 раз, а некоторые – еще чаще^[106].

Как мы учимся употреблять слова «правое» и «левое» и почему некоторые, похоже, испытывают трудности с этими понятиями? Как часто бывает в подобных случаях, понять, каким образом взрослые делают что-то правильно, можно наблюдая за детьми, совершающими ошибки при выполнении тех же действий, но в итоге осваивающими их. Понятие о левом и правом формируется у детей далеко не сразу. В романе Себастьяна Фолкса «Шарлотта Грей» семилетний Андре, как и все маленькие дети, сталкивается с этой проблемой: «Когда, запыхавшись, он добрался до дороги, он замер в замешательстве. Налево, направо… Он был еще слишком мал, чтобы понимать разницу, но знал, что школа в той стороне, на холме». Винни-Пух, медвежонок с опилками в голове, тоже никак не мог в этом разобраться: «Пух посмотрел на свои лапы. Он знал, что одна из них правая, другая – левая, и знал, что, когда он решит, какая из них правая, другая окажется левой. Но никак не мог вспомнить, с какой начать». Как и многие из тех, кто путает правое и левое, Пух и читал не очень хорошо: «Винни прочел две записки очень тщательно, сначала слева направо, а потом, на случай, если упустил что-то, справа налево». Насколько дети умеют различать правое и левое, можно проверять систематически с помощью тестов – наподобие того, что изображен на рис. 4.4^[107].

Многие основы современной детской психологии заложил швейцарский психолог Жан Пиаже, который в 1928 году посвятил одну из своих работ тому, как у детей возникает идея правого и левого. Он начинал с самых простых вопросов: «Покажи мне свою правую руку. Теперь левую. Покажи свою правую ногу. Теперь левую». К пяти-шести годам большинство детей отвечали правильно. Это, однако, не значит, что они понимали разницу между правым и левым. Детские психологи, как и все психологи, – люди искушенные и скептичные, а потому часто задаются вопросом, не может ли быть какой-либо сложный навык на самом деле проявлением более простых способностей. Поэтому Пиаже садился напротив ребенка и начинал задавать другие вопросы, очень похожие на предыдущие: «Покажи мне мою правую руку. Теперь мою левую. Покажи мне мою правую ногу. Теперь левую». Большинство пятилетних правильно отвечали на первую серию вопросов, но едва могли справиться со второй. Таким образом, пятилетние не могли в полной мере понять, что значит правое и левое. Фактически дети начинали правильно отвечать на вторую серию вопросов примерно с семилетнего возраста^[108].

Рис. 4.4. Тест на знание левого и правого у детей и подростков, разработанный Соней Офте и Кеннетом Хагдалом. Какая «рука» правая у каждой из этих фигур? Поскольку часть фигур обращены к зрителю лицом, а часть – спиной, а руки у некоторых скрещены, правильно ответить можно, только если в полной мере понимаешь природу правого и левого

Следующий тест Пиаже был несколько сложнее. Ученый садился напротив ребенка, а между ними был стол, на котором лежали карандаш и монета, монета – слева от ребенка, карандаш – справа. Ученый спрашивал: «Карандаш лежит справа или слева от монеты? А монета справа или слева от карандаша?» Хотя эти вопросы кажутся не труднее предыдущих, дети начинали правильно понимать их лишь в возрасте семи с половиной лет. Но критически важным был следующий вопрос, хотя даже сам Пиаже не сознавал этого, когда готовил эксперимент. После первых исследований он отмечал: «Только после окончания эксперимента нам пришло в голову, что нужно было попросить ребенка подойти к противоположной стороне стола после того, как он скажет, что монета лежит слева от карандаша, и спросить: а теперь монета слева или справа от карандаша? Этот вопрос, конечно, сильно усложнял задачу, и дети не справлялись с ней вплоть до девятилетнего возраста. Один мальчик по имени Пай, которому было ровно семь с половиной лет, показал, в чем именно заключается проблема:

– Монета справа или слева от карандаша?

– Слева.

– А карандаш?

– Справа.

[Пай обходит стол и садится рядом с экспериментатором. Монета и карандаш лежат на тех же местах.]

– А теперь монета справа или слева от карандаша?

– Слева.

– Точно?

– Да.

– А карандаш?

– Справа.

– А как ты узнал?

– Просто. Я запомнил, где они были раньше.

Уверенность Пая поражает, хотя и эта ошибка, и подобная уверенность типичны для детей этого возраста. Его ошибка состояла в том, что он принимал правое и левое за постоянные свойства предметов, а не за относительные, зависящие от того, откуда смотрят на предмет»^[109].

Даже к девяти годам ребенок еще не в полной мере понимает природу правого и левого, о чем говорит другой вариант эксперимента. На этот раз экспериментатор кладет на стол перед ребенком три предмета: слева – карандаш, посередине – ключ, а справа – монету. Затем он задает вопросы ребенку, сидящему напротив: «Карандаш лежит слева или справа от ключа? А от монеты? Ключ слева или справа от монеты? А от карандаша? Монета слева или справа от карандаша? А от ключа?» Это сбивает с толку даже взрослого, дополнительная трудность для нас состоит в том, что приходится воображать расположение вещей, но у ребенка все предметы перед глазами. И все же дети начинают правильно все понимать только в возрасте девяти с половиной – десяти лет. В конце концов у них формируется правильное понимание левого и правого, и они убедительно демонстрируют это в завершающем тесте, когда, обойдя вокруг стола, продолжают отвечать правильно.

Почему дети так долго осваивают понятия правого и левого и почему это вызывает такие проблемы? Полное понимание включает в себя координацию трех независимых навыков – понимание правого и левого, умение воспроизводить вращение в уме и способность смотреть на мир с иной точки зрения. Пиаже различал три стадии в детском восприятии правого и левого. На первой стадии дети понимают левое и правое только по отношению к себе. Это то, что Пиаже называл «эгоцентризмом» – видением мира с точки зрения ребенка, а не других людей. Это не нравственная или эгоистическая, но когнитивная проблема – неспособность взглянуть на задачу с другой стороны. Это означает, что понятия левого и правого воспринимаются как абсолютные, сопряженные с левой и правой стороной самого ребенка и затем проецируемые на остальной мир. Этот процесс выражается в небольшом изменении формулировки. На вопрос, находится ли предмет «левее», ребенок часто отвечает «слева», указывая на абсолютную, а не на относительную позицию^[110].

На второй стадии ребенок более социализирован, уже понимает, что его точка зрения на левое и правое может не совпадать с точкой зрения других людей. Ребенок уже отличает свою левую ногу от моей левой ноги. Однако лишь на третьей стадии правое и левое воспринимаются им как свойства отношений между объектами, а не самих объектов. К примеру, относительно ребенка ключ может быть одновременно левее монеты и правее карандаша, но с точки зрения кого-то еще – располагаться совершенно иначе. Только на этой последней стадии, которую Пиаже называл «полной объективностью», достигается зрелое понимание.

Даже несмотря на то что большинство детей примерно к двенадцати годам успешно справляются с проблемами правого и левого, многие сталкиваются с трудностями на протяжении всей жизни. Прежде чем обратиться к фактам, ответьте на простой вопрос, выбрав один из пяти вариантов ответа:

Став взрослым, я сталкивался с затруднениями, когда нужно было быстро отличить правое от левого:

• Всегда

• Часто

• Время от времени

• Редко

• Никогда

Лорен Харрис спросила об этом 364 преподавателя Университета штата Мичиган. Вот как распределились ответы: два процента ответили «всегда», шесть процентов – «часто», одиннадцать процентов – «время от времени», тридцать шесть процентов – «редко» и сорок пять процентов – «никогда». Поразительно, что каждый пятый работающий в университете ученый испытывал проблемы время от времени, часто или всегда. Это не единственное подобное исследование: сходные результаты показали врачи, а еще одно исследование обнаружило наличие таких же проблем у выпускников университетов и членов таких обществ интеллектуалов, как Mensa и Intertel^[111]. Некоторые люди особенно склонны путать правое и левое, и все исследования отмечают, что сильнее этому подвержены женщины и левши. О следующем случае, весьма типичном, рассказывал один левша, практикующий врач-невролог:

«Впервые я обнаружил, что путаю правое и левое, когда был в третьем классе и столкнулся со странным затруднением, когда требовалось сделать что-то в правой или левой части страницы. Чтобы сориентироваться, мне приходилось сначала начинать писать, чтобы определить, какая из моих рук – левая, и задать точку отсчета… Сейчас, в тридцать три года, мне все еще нужно сознательно решать, где правое, а где левое, в уме проверять свое решение, и я до сих пор ошибаюсь, если устал, очень занят или выпил. В других случаях у меня нет проблем с направлением».

Шекспир, как и этот невролог, тоже знал, что алкоголь только усиливает путаницу, и Кассио в «Отелло» подтверждает свою трезвость словами: «Не думайте, господа, что я пьян… вот моя правая рука, вот моя левая рука»^[112].

Даже те, кто, по их словам, никогда не путал правое и левое, сталкиваются с проблемами в ходе эксперимента в лабораторных условиях. Чтобы получить о них представление, взгляните на рис. 4.5 и быстро назовите вслух, куда показывает каждая рука, вверх или вниз. Теперь посмотрите на рис. 4.6 и назовите вслух, куда направлены руки – вправо или влево. Большинство людей выполняют второе задание вдвое дольше первого. А теперь самое трудное испытание. Посмотрите еще раз на рис. 4.6 и скажите вслух, какие из изображенных рук правые, а какие – левые. Это намного труднее, и обычно на это требуется в два с половиной раза больше времени, чем просто сказать, вправо или влево указывают руки^[113].

Даже взрослым определение правого и левого дается куда сложнее, чем определение верха или низа. Чтобы понять, почему это так, психологи разделяют два разных вида объяснений – перцептивное кодирование и вербальное маркирование. Когда мы различаем два объекта, то сначала видим разницу между ними (перцептивная стадия), а затем описываем ее (стадия маркирования). Тонкие эксперименты позволяют заметить эти процессы и применительно к различению правого и левого. Обычно задача состоит в том, чтобы отличить друг от друга символы наподобие <, >, ˄, ˅, стрелок, указывающих вверх, вниз, вправо или влево. Испытуемый видит один из символов, возникающий примерно на одну десятую секунды. Он реагирует словами «вправо», «влево», «вверх» или «вниз». Как правило, ответы «вправо» и «влево» занимают больше времени, чем «вверх» и «вниз», как и в предыдущем эксперименте. Однако в данном случае испытуемый должен и заметить разницу, и описать ее. Но в несколько ином варианте эксперимента, известном как «Ходи/Не ходи», испытуемый просто говорит «ходи» при появлении двух видов стрелок (> или ˅), но ничего не говорит при появлении других (˄ или <). То есть он должен распознать стрелки, но не должен называть их. В точно поставленном эксперименте левые и правые стрелки можно было сопоставить со стрелками вверх и вниз, и обнаруживалась значительная разница с предыдущими результатами. Испытуемые теперь так же быстро и точно реагировали на стрелки > и <, как и на ˄ и ˅, различить правое и левое оказалось не сложнее, чем верх и низ. Поскольку во втором эксперименте стимул был перцептивно закодирован, но вербально маркировать его не требовалось, похоже, проблемы с правым и левым связаны именно с вербальным маркированием^[114].

Рис. 4.5. Тест «Руки» на распознавание правого и левого. Контрольное задание, в котором надо сказать, куда указывает каждая рука, вверх или вниз

Рис. 4.6. Тест «Руки» на распознание правого и левого. Главное задание, в котором нужно сказать, куда указывает каждая рука, влево или вправо

Что-то словно мешает нам произносить слова «правое» и «левое» с такой же легкостью, как, например, «вверх» и «вниз» или «над» и «под», «спереди» и «сзади». Задумаемся вначале о «над» и «под». Чтобы определить, находится ли один предмет над другим, мы сначала должны знать, что значит «вверх» и «вниз». Это просто: возьмите любой предмет в руки и затем отпустите. Направление, куда он падает – это «вниз», сила притяжения заставляет предметы двигаться вниз, а не вверх. Точно так же просто определяются положения «близко» и «далеко», «спереди» и «сзади»: мы можем дотронуться до передней части предмета, которая ближе к нам, но не можем коснуться задней, которая дальше. Но как насчет левого и правого? Мы возвращаемся к проблеме Канта – нет в пространстве ничего явного и очевидного, вроде силы тяготения или длины наших рук, что могло бы указать нам направление вправо или влево. А потому пользоваться этими понятиями труднее.

Весьма любопытно, что даже такие парные понятия, как «над» и «под», употребляются не совсем одинаково. О том, что один предмет находится над другим, испытуемые говорят быстрее, чем если он под другим. «Над» – это немаркированная форма описания, тогда как «под» – маркированная – в конечном счете она означает «не над», и мозгу необходимо больше времени на обработку этой информации. Чтобы выяснить, какое из двух понятий – «правое» или «левое» – маркировано, был поставлен простой эксперимент. Стимул снова появляется на экране на короткое время. В каждом случае испытуемый видит слово в рамке и пятно рядом с рамкой. Испытуемый должен сказать, правильно или неправильно соотносятся слово и пятно, и в том случае, если пятно именно там, где указывает слово, правильный ответ будет «верно». Стимулы и правильные ответы показаны ниже:

В каждом тесте ответы следовали примерно на одну десятую секунды быстрее, если в рамке было слово «справа», таким образом, понятие «правое» не маркировано, а «левое» – маркировано. Если вы попытались выполнить задание, о котором шла речь выше, вы могли догадаться, что есть и другой способ постановки этого эксперимента, то есть можно было определять левое и правое не с точки зрения испытуемого, но относительно рамки. Теперь правильные ответы отличаются от предыдущих.

В среднем в этом варианте эксперимента испытуемые отвечали примерно на одну шестую секунды медленнее. Таким образом, обозначение «правого» и «левого» с точки зрения субъекта более естественно, или лучше выучивается, чем обозначение относительно объекта, и это совпадает с данными Пиаже о том, что дети подходят к понятиям «правое» и «левое» со своей точки зрения и только потом начинают определять их относительно объекта. Несмотря на указанное отличие, результаты этого эксперимента близки к результатам предыдущего: «правое» воспринимается быстрее, чем «левое», что подтверждает маркированность понятия «правое» и немаркированность понятия «левое»^[115].

Если вы левша, то, возможно, вы спросите, остается ли «правое» немаркированным и для леворуких или же для них не маркировано «левое»? К сожалению, эксперименты проводились только с правшами, и, хотя авторы исследований утверждали, что изучали и леворуких, похоже, результаты этих экспериментов так и не были опубликованы. Так что, боюсь, ответа на этот вопрос мы не знаем, хотя узнать его было бы интересно.

Есть, наконец, и еще один вариант проведения этого эксперимента. Мы уже видели, что проблема правого и левого, похоже, связана с вербальным маркированием. Мы можем проверить, так ли это, заменяя слова в рамках стрелками, указывающими вправо или влево, как показано ниже. Теперь перепутать стрелки, указывающие влево или вправо, невозможно. Проблемы возникают только со словами «правое» и «левое».

Очевидно, что людям нелегко отличать правое и левое, что у детей с этим возникает масса проблем, а многие взрослые всю жизнь испытывают затруднения. Если у людей это вызывает трудности, то что же насчет животных? Могут ли они различать правое и левое? Прежде чем отвечать, следует прояснить, что значит «отличать левое от правого». Если кошка чешет левое ухо, когда на него садится муха, это значит не то, что кошка может отличать левое и правое, а лишь то, что она способна реагировать на раздражающий стимул с левой стороны. Настоящее различение левого и правого требует произвольной, несимметричной реакции на зеркально-симметричный стимул, как в предыдущих экспериментах, например, когда при появлении изображений стрелок > и < требовалось произнести вслух «вправо» или «влево», или зеркально-симметричной реакции на произвольные несимметричные стимулы, например поворачиваться направо или налево, услышав произвольные звуки, соответствующие словам «правое» и «левое». Могут ли это делать животные? Обычно ответ на этот вопрос – нет; если же они и проявляют некоторые способности, то с большим трудом. Экспериментаторы проверяли осьминога, золотую рыбку, голубей, крыс, кроликов, морских свинок, кошек, собак, низших обезьян и шимпанзе, и в большинстве случаев не удалось обнаружить, что они как-то различают правое и левое. И хотя люди далеко не всегда успешно справляются с такими задачами, они все же делают это намного лучше животных. Лучшее объяснение такого отличия состоит в том, что человеческий мозг асимметричен, в отличие от симметричного мозга животных, а симметричный мозг не может различать асимметричные стимулы или реагировать асимметрично – впервые эту теоретическую догадку сформулировал австрийский физик Эрнст Мах^[116].