Привет из прошлого

Я потупилась. Не люблю, когда на меня вот так откровенно глазеют.

– Не надо… – Горло всё ещё щекотал невольный смех, поэтому говорила я сдавлено и несколько натянуто. Пришлось прокашляться и начать заново: – Не надо никого задерживать. Я отправилась в путь с этими господами сама, добровольно и без принуждения.

Двин изогнул одну бровь. Недоверие читалось и во взгляде его, и в вопросительной полуулыбке, и даже в морщинах на лбу. Ну да, конечно. Совершенно добровольно чернокнижница в путь-дорогу с паладинами пустилась. И от души побиты-поцарапаны все трое исключительно из-за этой добровольности. А верёвка – так это для безопасности. Вдруг из лесу медведь аль волк кинется, а воин света – р-р-раз! – и выдернет меня из его клыков-когтей за верёвку-то.

В общем, одна сплошная забота да предусмотрительность.

Пресветлый Арвин и его милый ученик вновь воззрились на меня, изображая вытащенных из воды сомов, – глаза круглые, рты раскрываются, звука нет. Я же, не дожидаясь, пока они прокашляются и всё-таки выразят своё бесценное мнение по данному вопросу, вышла вперёд, загораживая их собой от вил и прочих малоприятных предметов. Не то чтобы я так уж уютно себя чувствовала в такой позиции или страстно мечтала оборонить паладинов от агрессивно настроенных селян, но массовой драки допустить было никак нельзя – уж слишком хорошо я представляла себе её исход. Крестьяне, если не дрогнут перед магией, наверняка одержат верх – никакие воинские умения и паладинские навыки не спасут, когда на одного пара десятков противников приходится. Но какой ценой достанется их победа? Арвин будет биться не на жизнь, а на смерть, его ученичок, даром, что бестолковый, тоже кое-что способен… Да тут ведь больше, чем полдеревни, на кладбище отправится после такой стычки!

– Я еду добровольно. Освободите дорогу, – тихо сказала я, наклоняясь к Двину. Староста недоверчиво покачал головой.

– Я еду добровольно. Освободите дорогу, – вновь повторила я злобным шёпотом. – Вы что, не понимаете, к каким жертвам приведёт побоище? Это настоящий паладин с учеником на подхвате. Моя свобода не стоит стольких жизней достойных людей.

– Ваша свобода, пресветлая госпожа, стоит дороже, – громко, во весь голос заявил старик, явно ища поддержки односельчан. – О позапрошлом годе вы не допустили до деревни мёртвую чуму. Мы вымерли бы от неё все. А вы не только спасли Клёнушки, вы остановили эпидемию, она не пошла дальше по провинции. Сколько жизней вы сберегли?

Общественность ответила неровным гулом. Первый запал уже сошёл на нет, и крестьяне крепко призадумались. А и впрямь, стоит ли ради чернокнижницы на рожон переть, на клинки паладинов кидаться? Нет, эпидемию в своё время я действительно остановила. Но лишь потому, что разносили заразу крысы-умертвия. Будь зверьки живыми – я смогла бы лишь беспомощно наблюдать за агонией населения провинции, а то и сама бы подхватила болезнь и отошла в объятия Прекраснейшей.

– А Онька, что по зиме под лёд провалился да утоп, а как ледоход начался, так он и домой вернулся?! – возвысил голос Двин.

Мужики начали переглядываться. Да, с Онькой тем скверная история вышла. Жена его родами умерла, и остался мужик вдовцом с тремя детишками мал мала меньше. Волей-неволей пришлось к бабьим делам прилаживаться. Пошёл он как-то раз бельё на речку состирнуть, да так больше и не вернулся той зимой. Видать, в воду с непривычки соскользнул. А река тут хоть и узкая, да глубокая, течение быстрое. Может, унесло его от полыньи далеко под лёд сразу, может, в коряге тулупом запутался, да только сгинул мужик, поминай как звали. В общем, утонул. Да хорошо если б с концами. Детей его сердобольные соседи разобрали по хатам, по весне хотели Онькиной сестре в соседнее село везти. Вот только он в конце концов сам за своими мальчишками явился. Как солнышко припекло и лёд весь растаял, так и вылез утопленничек на берег и, как был, – в мокром тулупе, в треухе, раками да рыбой пообъеденный, – так и побрёл по деревне. Нет, не за детьми он, конечно, на самом-то деле пришёл, а просто жрать хотел, только скрестись по странной прихоти судьбы начал именно в ту хату, где сынка старшего его приютили. Бедный мальчишка с тех пор заикой сделался: сначала ведь обрадовался, на двор кинулся: «Батька вернулся!», а как разглядел, что от батьки там уже немного осталось, так и рухнул, где стоял – ноги отказали. Хорошо, мужики сообразили, что к чему: сразу за вилы – и на мертвяка. Отогнали кое-как сталью да огнём тварь ожившую, пацана подобрали и вновь по хатам попрятались. А Онька целые сутки всю деревню в страхе держал: шатался по улице, во дворы забредал, если где калитка или ворота открыты оказывались, заглядывал в окна с надеждой на поживу, в двери пытался войти. Загрыз двух цепных кобелей. Двин тогда лично на свою кобылёнку взгромоздился и за мной поспешал. Хорошо хоть, до человеческих жертв не дошло. Хотя и собак, если вдуматься, жалко – они свою службу справляли верно и неприятного гостя, без приглашения во двор проникшего, успели, помнится, изрядно искусать.

Мрачная история, что и говорить. И, как всё мрачное и недоброе, она очень хорошо запомнилась людям. Тем самым, которые теперь в благодарность за упокоенного мертвяка собирались отбить меня у паладинов, невзирая на возможные жертвы.

Меня сия идея по понятным причинам не вдохновляла совершенно.

– Хватит! – Я тоже уже едва не кричала. – Пропустите! Я сама хочу ехать с ними!

– А наши дети?! – внезапно проверещал откуда-то из задних рядов высокий бабий голос.

– А что ваши дети? – стушевалась я, искренне не понимая сути претензии. Оппонентка, сообразив, что ей удалось меня смутить, начала активно проталкиваться вперёд. Была это молодая, незнакомая мне бабёнка из тех, что называют здесь «в самом соку» – дородная, волоокая, с косой толщиной в две мои руки и здоровым румянцем во всю щёку. Короткая юбка (крестьянские девки и бабы редко шьют длинные платья, но отнюдь не из кокетства – они просто экономят ткань) открывала ладные крепкие ноги, вышитый фартук с трудом сдерживал натиск внушительного бюста и не менее внушительного живота.

– Как вы смеете бросать наших детей? А ну как эпидемия опять начнётся? Или мертвяк придёт? Или ещё какая напасть? – грозно поинтересовалась молодуха. В руках она сжимала деревянный валик, каким после стирки бельё выколачивают, и, если раньше собиралась лупцевать им паладина, то теперь явно примеривалась уже к моей спине.

Ну надо же, с виду селянка сиволапая, а слова-то какие знает! «Эпидемия», поди ж ты, а! Похоже, тенденция на образование для всех и каждого докатилась уже и до наших дремучих краёв. Вот даже не знаю, одобрить это или нет.

Высокое собрание загомонило с явным одобрением и выжидательно уставилось на меня. Идея с боем вырывать чернокнижницу из лап паладинов крестьянам не особенно нравилась, но они готовы были претворить её в жизнь, причём, как запоздало сообразила я, вовсе не из благодарности к моим прошлым заслугам и не от любви лично ко мне. Просто чернокнижник, живущий рядом, – это гарантия спокойствия и отсутствия многих напастей для его соседей. И лишаться этой гарантии никому не хотелось.

– Беда… – одними губами прошептала я, глядя в упор на Арвина. Тот всё понял – давно уже, наверное, понял, в отличие от меня, наивно лелеющей мысль о безмерно признательных мне крестьянах, готовых рискнуть жизнями ради моей свободы – и страдальчески прищурился.

– На лошадь, живо, – вполголоса бросил он мне. Кинул свой конец верёвки мне в ладони, резко выдохнул и воздел правую руку над головой. В ней мгновенно материализовался уже знакомый мне молот, оросивший наших оппонентов ярко-жёлтыми, тёплыми и таким страшными для меня бликами.

Толпа ахнула и попятилась. Ослепительные пятна света ползали по ней, как живые, пугая крестьян и заставляя их отступать перед столь явным магическим превосходством Арвина. Да уж, первосортная паладинская магия – это вам не чих кошачий, её ни вилами, ни валиками для белья не напугать.

Вэл, поняв, что со связанными руками наездник из меня никудышный, подскочил сзади, с неожиданной ловкостью закинул меня на лошадиную спину и, намотав на своё запястье поводья, прыгнул на другую кобылу.

«Интересно, если я сейчас пришпорю эту клячу, мальчишка вылетит из седла или отделается только вывихом?» – меланхолично подумала я, но проверять не стала. Вещи мои остались на лошади Вэла, в том числе посох и сумки с драгоценными книгами, и бросить их в руках паладинов я никак не могла.

Арвин тем временем наступал на толпу, угрожая ей своим молотом, и люди пятились, не сводя глаз с изумительного сияния магического оружия. Поняв, что крестьяне вряд ли соберутся ударить в спину, мужчина решился: быстро повернулся, подбежал к лошади и во мгновение ока взобрался в седло. Мельком глянул на мальчишку, одобрительно кивнул, увидев, что тот держит поводья и моей, и своей кобылы, и сорвался в галоп. Мы полетели следом.

На привале, устроенном на какой-то полянке (от Клёнушек Арвин почёл за лучшее удалиться вёрст на тридцать, так что останавливались на ночлег мы уже в кромешной мгле) мы смущённо молчали.

Мне было стыдно. Святая простота, вообразила себя великой защитницей несчастных крестьян, готовых и в огонь и в воду ради своей благодетельницы кинуться, и у паладинов её отбить, невзирая на возможные жертвы и потери! Какая потрясающая глупость и изумительная наивность, и это в мои-то годы! Тьфу!

Паладины, настоящий и будущий, тоже прятали глаза. Они, похоже, точно так же, как и я, мнили себя отважными заступниками местных жителей от паскудной чернокнижьей магии, и теперь стеснялись собственной неискушенности, бесхитростности и простосердечия.

Ведь жизнями своими готовы были рискнуть, дабы избавить добрых людей от чёрного ига злобной поганки!

Ан не получилось.

Обидно.

Понимаю.

И иго-то не иго вовсе вышло, и люди не такие уж добрые оказались.

Времена меняются, что и говорить. Некогда селяне сами чернокнижников на кострах палили, а теперь гляди ж ты – с дрекольем наперевес на паладинов выступили. И их бы сожгли, думаю, если б я, оставшись на селе, пожелала на большой костёр полюбоваться. А что? Попёрлись два дурака высокородных в Отдалённые провинции, да там и сгинули. Кто что докажет? Кто разбираться станет? Можем, медведь их заел или пауки лесные сожрали? Здесь ещё и не такое бывает: зверьё в местных чащах непуганое, и его много. Бывает, зимними ночами, ничего не боясь, прямо по селу шастает, чуть ли не в хаты за поживой лезет.

Перед тем, как разложить костёр, Вэл под присмотром Арвина развесил на ветвях деревьев маленькие комки света. Это, конечно, не факелы и не королевские люстры, но в дороге и такие сгодятся. Какое заклинание полезное, надо же. Я при необходимости тоже могла сотворить свет, но у меня он выходил ещё более тусклым, да к тому же и зеленоватым. Люди при этаком цвете освещения казались страшнее восставших мертвяков.

– Так. Давай, укладывайся. – Арвин, наскоро перекусивший какой-то краюшкой (ни мне, ни ученику не предложил!), подступил ко мне с верёвкой в руках.

Я вежливо от него отодвинулась. Эта верёвка мне совсем не понравилась, равно как и идея её использования по назначению. Остаётся только удивляться, как этот припасливый перестраховщик не захватил ещё с собой собачью цепь да ошейник.

Да и руки у меня до сих пор связаны, и уже даже затекли, между прочим, от долгого нахождения в одном и том же положении.

– Укладывайся, я сказал. Своим поведением ты ещё не заслужила свободы.

Я всё-таки встала. Нарочито медленно (а кто будет ловок и скор со связанными руками?) расстелила на земле одеяло, пристроила в качестве подушки свитер. Сверху положила второе одеяло – укрыться.

Всё это время мужчина не сводил с меня тяжёлого немигающего взгляда. Чувствуя себя весьма неловко, я расшнуровала сапоги, разулась и залезла в импровизированную пародию на кровать. Под прикрытием одеяла расстегнула штаны и верхние пуговицы на рубахе и кое-как улеглась. Ох и задаст же мне спина жару завтра в благодарность за такую ночёвочку! Она и так уже ныла угрожающе – как ни крути, а беготня, драки с паладинами, валяние в беспамятстве в погребе, шатание пешком по дорогам и убегание верхами от разъярённого крестьянства не способствуют хорошему самочувствию позвоночника.

Арвин решил проблему моей стыдливости очень просто. Он не стал задирать одеяло. Паладин попросту замотал мои ноги поверх него. Ещё и узел затянул здоровенный, и одеяло этак заботливо обжал, чтобы не топорщилось под верёвкой.

Молодец, что и говорить.

Я, ощущая себя жирной неуклюжей гусеницей, с трудом повернулась на бок, закрыла глаза и вздохнула. Сон не шёл.

Паладины улеглись быстро – у них опыт подобный ночёвок явно был немалым. Затоптали костёр, завернулись в дорогие походные одеяла – такие и весят мало, и места почти не занимают, зато тёплые и мягкие – и уснули почти сразу. Дрожащие шарики света так и остались на деревьях охранять наш покой.

Дорогу паладины знали плохо. Это я поняла на следующий же день по тому, как Арвин привстаёт в стременах, оглядываясь по сторонам словно в надежде силою своего сурового взгляда разогнать деревья в стороны и узреть долгожданный тракт. Вэл суматошно тряс картой, до невероятности замызганной и потёртой на сгибах. Рассмотреть хоть что-нибудь на ней не представлялось возможным. Разве что фирменная печать типографии в самом углу было яркой и сочной, словно только что из-под печатного станка. Увы, никакой полезной информации она не несла.

– Ты знаешь дорогу? – наконец не выдержал паладин, когда тоненькая стежка, по которой неспешно переставляли ноги лошади, совсем потерялась в цветущем разнотравье. Сосновый бор, в котором мы плутали уже битый час, был пронизан солнцем от верхушек деревьев до самой земли. Напоенный запахами смолы и каких-то лесных цветов воздух сохранял вязкую неподвижность; ни один вздох ветерка не тревожил спокойствие ветвей и травы. Казалось, всё, включая деревья, цветы и облака на небе, спит в этой облитой солнечными лучами пряной, немного душной атмосфере, и лишь где-то вдалеке неспешно, словно бы исключительно из чувства долга, отсчитывала кому-то отведённые богиней годы кукушка.

– А где ты тут видишь дорогу? – хмуро поинтересовалась я. В макушку припекало. Тут бы мне и платок на голову накинуть, чтобы солнечного удара не приключилось, но паладин, видно, опасающийся какой-нибудь выходки с моей стороны, вновь навертел верёвки и навязал кучу узлов у меня на запястьях. На лошадь сначала посадил хоть, и то хорошо.

– Но как-то же мы сюда заехали? – в свою очередь удивился Вэл. Мальчишка уже откровенно паниковал, и Арвин поглядывал на него едва ли не с большим беспокойством, чем на меня.

– С божьей помощью. С ней же и выбираться будем, – просветила я. А и в самом деле, что ещё остаётся? Карта – это, конечно, хорошо, только вот сомневаюсь я, что по ней в лесу можно сориентироваться – сколь бы подробной она ни была, вряд ли на неё нанесена, например, вот эта застилающая ветвями небо сосна или тот кривобокий валун.

– Да что ты несёшь? – взвился Арвин. – Мы же и впрямь как-то сюда добрались! Ничего, наткнёмся на какое-нибудь село или хутор и спросим у хозяев, в какой стороне большая дорога.

Я от души расхохоталась:

– Да в своём ли ты уме, паладин? Это Отдалённые провинции! В местных лесах можно плутать неделями и в конце концов наткнуться не на жильё людское, а на медведя или паучье логово! Тьфу, умники столичные!

– А всё ты! – напустился на враз побледневшего мальчишку Арвин. – Из-за тебя с дороги на эти тропы нехоженые съехали. «Так быстрее будет! Большак крюк огроменный даёт! Времени сколько сэкономим!», – передразнил он Вэла. – Вот, пожалуйста! Сэкономили! Только чернокнижниц нам по лесам и катать!

Я лениво повела плечами, зевнула и прикрыла глаза. День обещал быть долгим.

Он и впрямь выдался долгим, этот день. Утонувший в солнечных лучах сосновый бор постепенно уступил место мрачному древнему лесу. Стволы деревьев здесь сплошь покрывали длинные бороды седого мха, под ветвями царил полумрак и прохлада. Нам пришлось спешиться и идти медленным шагом – то и дело попадались то корчи да пни, то ямы, прикрытые палой листвой и потому незаметные. Никому не хотелось, чтобы лошади поломали себе ноги (да и собственных конечностей было, честно говоря, очень жаль), поэтому скорость наша упала до совсем незначительных значений. Никаких намёков на дорогу или хоть сколько-нибудь нахоженную тропку не было и в помине.

Несмотря на весьма невысокий темп передвижения, я невыносимо устала. Очень болела спина, ныли плечи. Из-за чужой непривычной обуви начало ломить и сводить судорогами ноги. Да и пятку эти проклятые вэловы сапоги мне натёрли… Хотелось пить, но пресвятые паладины и не думали предложить мне воды.

Я кое-как ковыляла в середине. Первопроходцем сам себя назначил Арвин, сзади горестно сопел окончательно раскисший Вэл. Лошадь моя, флегматичная гнедая кобыла, не проявляла ни норова, ни характера, и я мысленно от всей души благодарила за это и её, и Луноликую. Ещё и с капризами животного справляться – на это меня точно не хватит.

– Паладин, а паладин?

– Чего тебе? – мгновенно обернулся он. Рука уже бдительно подрагивала – мужчина готов был в любой миг материализовать свой молот. Но мне не хотелось нападать – я прекрасно понимала, что бой в лесу закончится не в мою пользу: у Арвина имеется группа поддержки в виде не слишком умного, зато весьма усердного ученичка, а вот для меня поблизости не найдётся ни трупов, ни костей, ни чего другого, пригодного для атаки или обороны. Да и руки связаны, причём в самом прямом смысле этого выражения.

– А куда мы едем? – вкрадчиво поинтересовалась я.

– В Арнехельм. Я же говорил тебе.

– Ага. А зачем?

– Я же говорил тебе, – с неудовольствием повторил мужчина, вновь начиная идти. Я послушно зашагала следом, за спиной прерывисто вздохнул Вэл. – В королевстве неладно. Ни друиды, ни паладины не понимают, что происходит.

– Ну да, в королевстве неладно. Я это и сама знаю. Но почему мы едем разбираться с этим «неладным» в столицу? Можно начинать с чего угодно, вот хотя бы с Отдалённых провинций.

Арвин обернулся. В его глазах блеснуло что-то недоброе.

– Там эпицентр, – хрипло сказал мужчина.

– Что?

– Эпицентр. Проблемы расползаются оттуда, я чувствую это. И другие паладины чувствуют. И друиды тоже.

Арвин вновь пошёл вперёд. Значительно медленнее, чем раньше.

Я даже была благодарна ему за эту заминку. Слишком уж ошарашили меня слова паладина.

– В столице… совсем худо? – Я не узнала своего голоса. Я не была в Арнехельме долгие годы. Но очень любила этот город и не хотела даже представлять, что на его улицах творится что-то дурное.

Паладин снова обернулся. Пристально посмотрел на меня, видимо, ища в моих глазах следы насмешки или издёвки. Я ответила ему серьёзным взглядом без тени ехидства.

– Не то чтобы… – Мужчина тщательно подбирал слова. – Я не знаю. Мы пытались понять. И не смогли. Что-то не так. Вроде бы и не заметно. Но мы чувствуем. И ты почувствуешь. Сразу же.

– Там стало меньше воздуха, – неожиданно подал голос Вэл. Я ахнула и поперхнулась очередным вопросом.

Паладин, поняв, что в ближайшем времени не дождётся от меня новых уточнений, продолжил неспешный путь сквозь лесную чащу. Я бестолково засеменила следом, пытаясь переварить услышанное.

Итак, что мы имеем? А ведь толком ничего. Да, в Отдалённых провинциях не всё спокойно. Покойнички встают почём зря, птицы дохнут. Мошкары тучи развелись. Яблони не родят, опять же. И что? А ничего. Люди живут себе спокойно и знать ничего не хотят. А может, и не могут просто. Всё-таки расстояния здесь большие, порой можно в седле неделю провести и не наткнуться ни на деревню, ни на хутор, особенно если ума хватит с наезженного тракта в глухомань какую-нибудь свернуть. Газет тут никто не выписывает, а и выписывали б – так кто бы их развозил в такую даль, и в какие деньги бы встала такая перевозка? Золотые газетки вышли бы, брильянтовые. Ну ладно я, я чувствую неупокоенников, да ко мне, к тому же, в силу моего рода деятельности подобные новости стекаются. Поэтому я в курсе более-менее. А остальные? Знают ли они вообще про вот это расплывчатое паладиново «неладно»?

Я запрокинула голову и тупо уставилась в небо, вернее, в ветви и листья, прикрывающие его от моего взгляда. Вряд ли богиня расщедрится на совет. А если и ниспошлёт какой знак прямо сейчас, так я ж, ничтожная, просто не увижу его из-за этих деревьев.

В груди что-то сжалось. Кровь предков, веками опекавших эту землю и людей, её населяющих, заговорила во мне громко и властно. Когда-то я уже сбежала от проблем. Имею ли я право сделать это вновь?

«Мой отец был королём. И дед. И прадед. И прапрадед», – мысленно напомнила я сама себе. Да, они были государями. Сильными и мужественными, встречавшими любые неприятности лицом к лицу. А я – всего лишь слабая женщина, малодушно от этих неприятностей бегущая. Или уже не бегущая? А может, сбежать всё же стоит и на этот раз?

Я вперила в спину паладина лихорадочный взгляд. А что, если…

– Э! Я всё вижу! – тут же заголосил из-за моего плеча бдительный Вэл. – Эй, ты! Даже и не думай! Слышишь?!

– И в мыслях не было, – обернувшись, кое-как улыбнулась ему я. Получилось, видимо, не очень хорошо – мальчишка аж остановился, не иначе как до столбняка сражённый моей лучезарной усмешкой.

Я вновь уставилась под ноги. Луноликая, пошли мне верное решение! Да ещё, желательно, такое, чтоб не вышло боком лично мне!

Через пару часов (мы два раза делали привал, но короткие передышки, казалось, только отнимали у меня силы) наш первопроходец резко остановился.

– Что случилось? Мы совсем заблудились, да? – засуетился сзади Вэл. Надо же, то есть мы уже почти целый день шарахаемся по лесным чащобам и это, в его понятии, называлось, видимо, «не совсем ещё заблудились»! Ну а теперь, похоже, уже заплутали окончательно, ага!

– Нет. Там, впереди, забор!

– Богиня направила нас на верную дорогу! – шумно возликовал бестолковый мальчишка.

Я, наоборот, насторожилась.

– Погоди-ка. Что там за забор?

Из-за спины паладина видно было плохо. Я, перебросив поводья Вэлу, с трудом протолкалась между Арвином и его лошадью и недоверчиво воззрилась на открывшуюся моим глазам картину.

Н-да, не забор это, я бы сказала, а заборище! Остаётся только догадываться, скольких усилий стоило сложить это сооружение из камней разного размера. Поднималась кладка в три с половиной человеческих роста, и за ней не было видно ни крыш, ни шпилей.

– Однако ж, – крякнул Арвин. – Негостеприимные люди здесь живут. Ну ничего. Нам тут не зимовать. Сейчас найдём ворота, спросим, как выбраться на большак, да и пойдём своей дорогой. На постой напрашиваться не будем, но, если предложат…

– Погоди, – перебила я. – Подумай сам. Лесная чащоба, высокий забор, никакого намёка на дорогу или хоть тропку какую… Я не слышу ни собачьего лая, ни детского смеха, ни голосов. Тебе ничего не кажется подозрительным?

– А ведь верно, – неожиданно поддержал меня Вэл. – Странно оно всё тут как-то.

– Вот-вот, – обрадовалась я неожиданному гласу разума из уст мальчишки. – Предлагаю сразу перейти к пункту «пойдём своей дорогой» и не соваться за забор.

– Глупости. – Арвин смерил нас презрительным взглядом. – Ну ладно трусливая чернокнижница. Но ты-то, Вэл! Ты будущий паладин! Неужели ты боишься какого-то забора?

– Да не в заборе ж дело, а в том, что скрывается за ним, – безнадёжно зашипела я, уже понимая, что проиграла: чего-чего, а намёка на трусость ни один мальчишка в этом мире не потерпит.

И верно: Вэл приосанился, демонстративно устыдился своего секундного малодушия и изъявил готовность хоть ворота искать, хоть через забор лезть. Ну-ну.

Я с трудом подавила глубокий вздох. Ничему-то эти месяцы, проведённые в поисках чернокнижников, моих доблестных паладинов не научили. Просто удивительно, как они, при таком-то раскладе, свои буйные головы не сложили где-нибудь до сих пор. Ибо это вам не столица! В Отдалённых провинциях до сих пор есть места, которые лучше обходить десятой дорогой. И, кажется, Луноликая как раз вывела нас к одному из них.

Идти вдоль забора пришлось довольно долго. Я, дивясь на качество кладки и величину камней, обратила внимание, что многие валуны блестят. Словно бы случайно провела по одному такому кончиками пальцев, перетёрла их, потом поднесла к лицу и глубоко вдохнула. Масло. М-да, негостеприимный народ здесь живёт, раз аж растительного масла не жалеет, лишь бы кладку скользкой сделать. Зимой, поди, ещё и водой обливают, чтоб заледенело. Хотя, с другой стороны, мало кто будет рад гостю, явившемуся не в калитку, как все добрые люди, а через забор. Я вот, например, от таких совсем не в восторге.

Мы, видимо, вышли к самому глухому уголку поселения, вплотную примыкавшего к чаще. Чуть дальше деревья оказались вырублены, на аккуратных делянках колосились какие-то злаковые культуры да буйно зеленела густая картофельная ботва.

– Не такие уж и дикари тут живут, – снисходительно сообщил мне Арвин, широким жестом обводя эти посадки. – Вон, видишь, землю возделывают, хлеб растят.

Я промолчала. Ах, если бы все, растящие хлеб, были добрыми и милыми!

Темно-алое пятно среди, виднеющееся среди растительной зелени, привлекло моё внимание, и я невольно упёрлась в него взглядом. Оказалось, что оно не одно: то тут, то там среди посадок были воткнуты невысокие шесты, обвязанные красными тряпками. Я сощурилась и покачала головой. Ох, нехороший это знак. Такие тряпочки не отпугнут ни птиц, ни других каких вредителей, это понимает даже такой далёкий от крестьянского труда человек, как я. Значит, повязали их туда с другой целью. Но какой? Ответ напрашивался сам собой.

Религиозной.

Культу Прекраснейшей в Осигоре уже немало лет – великой богине поклоняются без малого одиннадцать веков. До этого, как гласят хроники, на этих землях царило многобожие – едва ли не каждое племя (а они тогда не были ещё объединены в одно государство) имело свой пантеон. Луноликая сначала смотрела на это снисходительно, тем более что у неё тоже хватало почитателей, но потом, когда ложным божкам начали приносить слишком богатые или кровавые жертвы, разгневалась и изволила спуститься с небес на нашу грешную землю. Жрецы её, узрев божественный лик, преисполнились и религиозного рвения, и силы убеждения, и просто силы, благодаря которой где веским словом, а где и острой сталью сумели насадить истинную веру диким племенам. Прекраснейшая же, со свойственным женщинам легкомыслием, сразу после своего явления верующим отправилась странствовать по свету и вернулась лишь к развязке: все инакомыслящие к тому времени были или перебиты, или со слезами на глазах славили её, как единственное божество. Ужаснувшись такой жестокости своих жрецов, Луноликая немедленно вознеслась обратно на небеса, да так больше и не спускалась к нам, недостойным, и, кажется, в последние десятилетия вообще оставила своей милостью.

Вот только такую вещь, как вера, пусть даже ложная, невозможно искоренить окончательно. Особенно тут, в Отдалённых провинциях. Некоторые культы остались лишь в виде суеверий – так, местные женщины, например, никогда не стоят подолгу на пороге при распахнутой двери, считая, что это прямое приглашение для Наайю, злобного духа вредительства и склок. И в ясные лунные ночи некоторые до сих пор наливают в мисочки молоко и выставляют их на подоконниках, чтобы побаловать Звёздного Кота, некогда покровительствовавшего добрым хозяйкам, и призвать его милость на свой дом. Жрецы Прекраснейшей смотря на подобные суеверия сквозь пальцы; в конце концов, хуже они никому не делают. Те же хозяйки, что кормят по вечерам Кота, утром торопятся в храм и не забывают опустить медную монетку в тамошнюю копилку при дверях.

Но некоторые верования не столь невинны. Поэтому красные тряпки, будто пропитанные жертвенной кровью, на полях, да ещё и сочетании с таким монументальным забором, возведённым в жуткой лесной глухомани, мне очень не понравились. Будь у паладинов в голове не только благость Прекраснейшей и мысли о свете, они бы тоже засомневались в разумности своего решения. Но увы.

Ворота вполне соответствовали забору. Их с успехом можно было бы навесить на городские стены – выдержали бы любой таран любых захватчиков. Ни колокольца, ни била какого при них не имелось.

– Очень мило. И как нам внутрь попасть? – озадачился Арвин. Коновязи здесь, разумеется, предусмотрено не было, поэтому повод лошади мужчина легкомысленно выпустил из рук. К счастью, кобыла была поумнее хозяина, потому в бега не бросилась и даже не побрела в сторону посадок, лишь опустила устало голову. После некоторых сомнений я последовала его примеру и разжала пальцы. Надеюсь, моя гнедая будет столь же благоразумна; в крайнем случае, попытки потравить огород можно будет пресечь. Посох и сумки остались при седле, но если снимать их и взваливать на себя – времени потеряю уйму, а случись драпать со всех ног – они меня только стеснят.

– А ты уверен, что тебя там ждут? – нарочито наивным шёпотом поинтересовалась я из-за спины Арвина. Впрочем, о чём это я? Пресветлых паладинов ждут всегда и везде. И рады им все без исключения. А кто не ждёт и не рад – тот мерзкий еретик и греховодник. На костёр его! – Послушай, я понимаю, что до моего мнения тебе дела нет, но… Давай пройдём мимо, а?

Но разве ж мужчины слушают женские советы, а паладины – советы чернокнижниц?! Вот и Арвин не стал.

И от души бухнул по воротам ногой.

– Эге-ге, добрые люди! Выгляните за забор, сделайте такую милость!

Я б на месте «добрых людей» такому гостю, что ворота пинает да орёт под ними дурниной, ни за что бы не открыла. Но у обитателей этих чащоб было, очевидно, иное мнение: на той стороне залязгали замки и щеколды, что-то грохнуло, створки слегка приоткрылись, и в образовавшуюся щель выглянул бдительный глаз. К глазу (я привстала на цыпочки и бесцеремонно вытянула шею, чтобы разглядеть) прилагались сухие губы, надменно сложенные куриной попкой, широкий нос, расшитый головной убор, скрывающий лоб и волосы, и веснушчатые пергаментные щёки. Рука, держащаяся за створку, была очень загорелой и сморщенной, вся в пигментных пятнах, и я мысленно подивилась недюжинной силе этой старушки: такие ворота сдвинуть в одиночку – это надо очень хорошо кашу кушать!

Бабка молча обозрела нашу компанию и так же молча посторонилась.

– Эээ… Добра вам, хозяюшка, и всяческого благоденствия! – Паладина явно смутил такой странный приём, но говорил он громко и уверенно: – А не подскажете ли заплутавшим путникам…