Читать книгу: «Хозяйка Хмурых пустошей»

Часть 1. Проигранная девица

1.

Монастырь подковой лежал на холме. Стены поднимались с одной стороны, ограждая от злых океанических ветров, захватывающих долину и узкую изогнутую щель фьорда с первых еще солнечных сентябрьских деньков. С другой стороны над ним нависал черный камень скал, вытесанный в колонны теми же самим ветрами. Между столбами тянулась невысокая поросль низеньких, придавленных к земле деревцев. Снег еще не сошел везде, кое-где лежала белыми пластами пелена, не тающая даже летом.

И над всем этим белела громада льда, рассеивая вокруг себя стужу. Монахи и местные не боялись ее – она служила им щедрым местом, дающим прокорм на самые долгие и студеные зимы, когда ни камень, ни дерево, ни огонь не могли защитить достаточно. По крутым ступеням, вырубленным прямо во льду, охотники поднимались ранней весной и поздней осенью на ледяное плато и отправлялись на дальние фермы для охоты на моржей, медведей и всякую мелкую живность, выживающую вопреки всему. Еще дальше жили коренные народы, с которыми местные иногда вели торговлю, иногда дрались за крохи пропитания, иногда женились вопреки всему и братались до первых оттепелей. От коренных жителей монахи и жители фьордов почерпнули знания про вывод оленей и правильную засолку рыбы так, чтобы не травиться ею каждый сезон.

К этому монастырю граф Йолокуна, последний из семейства Зегнардов, Мирон, направил коня. С монахами нужно было договориться о молениях на грядущий год: осветить заново несколько полей, которые еще давали скупое зерно; намолить на дальние склоны урожай овощей и выпросить у сурового к ним Бога хоть немного фруктов в этом году: к концу зимы у некоторых его людей с дальних ферм, где урожай был особенно скуден, стали выпадать и гнить зубы, а кости крошиться от голода и мороза.

Зима забрала много жизней в этом году. Долгая и беспощадная, она добралась даже до его замка: от коровников почти ничего не осталось и нужно было уходить в дальние земли по океану, чтобы привести и нового скота, и новых людей. Отчаянных охотников, жадных до наживы в виде моржовых клыков, медвежьих когтей и шкур, мягких мехов снежных зайцев и куниц.

Зегнард ехал по подернутым зеленью лугам, легкий ветерок трепал выбившиеся из-под повязки волосы, дышалось легко и спокойно, хотя на сердце и сидела гнетущая тоска. Эти земли, какими бы прекрасными они ни были, сейчас мечтательно раскинувшие перед ним готовящиеся к цветению луга, были суровы и не терпели ни лодырей, ни слабаков, жадно забирая лучших людей, если они были хоть немного не подготовлены физически. Тут выживали или гиганты, перемалывающие мясо вместе с костями, или коренастые жилистые пройдохи, умеющие найти себе местечко в любом случае.

Легче всего было хоронить народившихся по голодной зиме младенцев – для них нужны были совсем крохотные ямки и совсем немного ткани на саваны. В прошлом году монахи освятили для этого целый кусок Серого кладбища – знали, что предстоящую зиму не пережить большинству из них. В одной из таких лежал и его поздний сын, а рядом с ним лежала молодая жена, взятая из слабых дочерей погибающего графства соседнего фьорда, расположенного севернее, а потому более холодного и бедного.

Зегнард был истинным сыном Йолокуна, наследником еще тех первых мореплавателей, которые осваивали все доступные территории, рассыпая тут и там горстки людей, входящих в землю и становящихся ее частью.

Высокий и могучий, он был страстным охотником, спокойным и мудрым правителем, а еще имел слабость, за которую над ним втихоря посмеивались за спиной – он собирал собственную библиотеку, чтобы суровыми зимними ночами греться в скудном огне очага и погружаться разумом куда-то в дальние места и дальние заботы, забывая о собственных. Его лицо с крупными правильными чертами было изуродовано когтями медведя, а кусочек носа отнял коновал, когда тот почернел от мороза. Тело отличалось силой и мощью, только по руке иногда проходила дрожь – болела старая рана, полученная им во время неожиданной стычки с коренными жителями; да нога иногда подгибалась там, где была сломана и не ровно срослась кость. Зегнард предпочитал простую одежду удобную одежду, больше похожую на одежду коренного населения, той, что носил весь местный двор, явно подражающее двору южан с континента.

Конь легко преодолел распахнутые ворота; Зегнарда не остановили трудящиеся возле них монахи. Они тоже ожидали его визита. Внутри крепость наполняли запахи животных и отходов, неприятно забивающих нос после свежести лугов.

Зегнард привычно соскочил с коня, опираясь на правую ногу, пока руки уже выуживали из седельной сумки тяжелую трость. Мальчишка – худой и лупоглазый, подхватил поводья и повел скакуна к монастырскому хлеву. Зегнард покачал головой, глядя на торчащие сквозь грубую холстину рубахи лопатки и постриженные кругом белые волосы. Мальчишка, наверняка, был отдан родителями в монастырь, потому что нечем было его кормить.

Во дворе было прохладней, чем на холмах: камень верно держал холод уходящей зимы. Над широкой мощеной площадью, сейчас пустеющей, высилась громада собора. Башня с колоколом осуждающе смотрела на Зегнарда, когда он минуя ее направился к корпусам монахов. Эти каменные здания были больше похожи на сундуки с высокими скатными крышами, покрытыми тяжелой черепицей. Их узкие окна-бойницы перемежались с крохотными квадратами форточек. Все здесь хранило дух Йолокуна – такое же мрачное, тяжелое, но крепкое, способное сопротивляться ветрам и морозам.

Настоятель встретил его на пороге главного корпуса. Коренастый, облаченный во все черное, он носит строгий простой крест, словно в противоречие тем изукрашенным крестам, что столетия украшали местные соборы. У отца Феодора были серые чуть на выкате глаза; густые русые волосы с жилками седины он тщательно зачесывал в низкую косицу, а бороду постригал, пусть и не коротко, но аккуратно. Светлые ресницы набрасывали тень-поволоку на глаза, словно пряча постоянное глубокое страдание в них, маленький красный рот хранил обычно строгое выражение, но всегда с готовностью расходился в мягкой приветливой улыбке. Вот и сейчас настоятель как-то почти нежно улыбнулся графу, протягивая ему руку.

Мирон склонился перед рукой, целую церковный перстень, и тут же ощутил небольшое пожатие и касание затылка благословением.

– Ну что расскажешь, дорогой? – в противоречие устоявшимся традициям настоятель редко обращался к прихожанам, как к чадам, оставляя это на особенные воскресные службы.

Они неспешно двинулись по монастырскому двору.

– Весна, отец, – отозвался Йолокун, хотя превосходил настоятеля на добрый десяток лет и на две головы роста. Он старался приглушать голос, но могучая грудь и огромное горло рождали такой громкий и широкий бас, что вздрагивал всякий непривычный. – Поля пора осветить, пастбища. Скоро ли святое Восхождение?