Эмоциональность. Как чувства формируют мышление

Определяя реакцию на эмоцию, наш мозг учитывает множество факторов; в приведенном примере – остроту голода, нежелание отправляться на поиски другой пищи и прочие обстоятельства. Вот тут в происходящее вмешивается разум: после того, как возникла эмоция, наше поведение вытекает из умозрительных расчетов, основанных на фактах, целях и логике, а также на эмоциональных факторах. В сложных обстоятельствах именно сочетанием эмоций и рациональности определяется наиболее действенный путь к оптимальному ответу.

У высших животных эмоции играют и другую важную роль: они позволяют возникать отсрочке реакции на событие, вызвавшее ту или иную эмоцию. Благодаря этой отсрочке мы успеваем применить рациональное мышление и стратегически умерить свою инстинктивную реакцию на событие или же отсрочить ее, подождать более подходящего времени. Допустим, вашему организму требуется питание. Вы видите упаковку «Доритос». Рефлекторная реакция – сожрать их не раздумывая. Но поскольку эволюция добавила в этот процесс дополнительный этап, когда организму нужна еда, вы не поглощаете автоматически любое съестное в поле зрения. Вы сперва ощущаете эмоцию голода^[30]. Эта эмоция подталкивает вас к тому, чтобы приняться за еду, однако теперь вы реагируете на ситуацию не автоматически. Вероятно, вы осмыслите свои обстоятельства и откажетесь от «Доритос», чтобы за ужином осталось место для двойного чизбургера с беконом.

Или вспомним, как вы поступаете, если представитель компании кабельного телевидения ведет себя чрезвычайно непокладисто, когда вы звоните с каким-нибудь вопросом в службу поддержки. Если бы люди действовали рефлекторно, вы, быть может, вышли бы из себя и сказали что-нибудь вроде «да пошел ты к черту, идиот». На самом же деле поведение представителя компании побуждает вас пережить некоторую эмоцию – гнев или раздражение. Эта эмоция окрашивает то, как ваша психика отображает ситуацию, однако позволяет вашей рациональной самости внести свой вклад. Возможно, вы все равно выйдете из себя, однако это действие не будет автоматическим. А быть может, пренебрежете этим импульсом и скажете, глубоко вздохнув: «Я понимаю, что у компании такая политика, но давайте я объясню, почему она в моем случае неприменима».

Эмоции способны действовать так же и у нечеловекообразных животных, особенно у приматов. Обратимся к книге «Политика у шимпанзе. Власть и секс у приматов» этолога Франса де Вааля. Если вы шимпанзе, книга покажется вам жуткой. В ней де Вааль описывает, как юный самец, возбужденный восприимчивой к нему самкой, будет выжидать, а затем, с ее помощью, найдет способ спариться не на виду у доминирующих самцов, способных его за это наказать^[31]. Вместе с тем, если альфа-самец, занимаясь дежурным обыскиванием шерсти своих сторонников, сталкивается с вызовом от самца помоложе, он способен запросто пренебречь им и нанести ответный удар назавтра. А мать-шимпанзе, если какая-нибудь обезьяна-подросток отберет у нее малыша, будет преследовать ее, пока не выдастся возможность отобрать ребенка без риска его поранить.

Вот что говорит Дейвид Эндерсон, профессор Калифорнийского технологического института, член Национальной академии наук: «В рефлекторном действии на очень конкретный стимул возникает конкретная реакция – и возникает сразу же. Это хорошо, если приходится иметь дело только с такими стимулами и никаких других реакций, кроме этих, не требуется. Но в некоторой точке эволюции организмам потребовалось большая гибкость, и для этого развились эти строительные элементы – эмоции»^[32].

Плачут ли плодовые мушки?

Неудивительно, что Эндерсону интересна роль эмоций не только у людей, но и у эволюционно примитивных организмов. Его первый исследовательский проект, выполненный еще в вузе в 1970-е, был посвящен молекулярным сигналам у гребешков при столкновении с их заклятыми врагами – морскими звездами^[33]. Для Эндерсона ключ к пониманию эмоций – как раз в таких исследованиях. Он пытается объяснить, почему биологические обработчики информации (то есть живые организмы) развили у себя способность к эмоции и как эмоция влияет на эту самую обработку информации (то есть «мышление»).

Многие замечают, что их собаки или кошки наделены эмоциями, а как дела обстоят у животных попроще? «Когда я рассказываю о своей работе в этом направлении, – говорит Эндерсон, – меня считают сумасшедшим». Говоря это, он вскинул бровь, словно приглашая меня самого осмыслить сказанное. Эндерсона я сумасшедшим не счел, однако сказать то же о его работе я с ходу готов не был. Эндерсон исследует эмоции плодовых мушек.

Я поинтересовался, много ли можно узнать о человеческих эмоциях, изучая малюсеньких существ, склонных к самоубийственным пике в мой винный бокал. Эндерсон хихикнул – да, плодовые мушки, как и многие люди, любят вино и иногда платят за это жизнью. Слово за слово, разговорились о барах. Я рассказал ему об одном недавнем случае, когда шел ночью по улице на Манхэттене, услышал музыку, и она меня заманила в бар. Я вошел, и меня поразило обилие посетителей, все примерно в возрасте студентов колледжа. Музыка, громкая снаружи, оказалась неприятно громкой внутри. «Вредно для ушей», – сказал я громадному вышибале. Он ощерился и ответил: «Если бы вам в вашем-то возрасте суждено было оглохнуть, вы б разве уже не оглохли?»

Я ушел, но потом рассказал о том баре своему сыну Николаю. Типично, отозвался он. Идешь с парой друзей, берешь выпить, и вы треплетесь, при этом обозреваете публику. Когда цель определена, подходишь поболтать. Если после нескольких слов вроде бы возникает связь, вы отправляетесь на танцпол, где пытаетесь наладить физический контакт. Если все удается, уходите вместе и спариваетесь (Николай тут употребил другое слово). А иногда нет. Иногда у человека уже кто-то есть. «И что тогда?» – спросил я. «Чувствуешь себя отвергнутым и идешь выпить», – ответил сын.

Особенности этого ритуала – смесь старого и нового, на протяжении веков такое направляло человеческие чувства похоти и любви. Действительно ли можно понять что-то о подобных изощренных человеческих страстях, спросил я Эндерсона, изучая плодовых мушек? Очевидно, я сыграл прямиком ему на руку: как выяснилось, плодовые мушки следуют брачному ритуалу, поразительно похожему на тот, какой описал Николай.

В мире плодовых мушек самец инициирует ритуал, приближаясь к самке. Никаких зачинов к разговору у него в запасе, конечно, нет. Вместо этого он трогает самку передней лапкой. Играет и музыка: самец производит ее, трепеща крылом^[34]. Если самка принимает ухаживания, она продолжит бездействовать, а самец примется за дело. Но не все плодовые мушки такие покладистые: если у самки уже есть приятель – то есть если она уже спарилась с другим самцом, – она отвергнет ухаживания. Отвергает самка ухажера, либо лупя его крыльями или ногами, либо убегая от него. А теперь соль анекдота: как я уже сказал, плодовые мушки любят алкоголь, и если самца отвергают и рядом обнаруживается источник алкоголя, самец, как и Николай, скорее всего решит выпить^[35].

Итак, у плодовых мушек и Николая много общего. Но управляют ли ими эмоции, как управляют они Николаем? Или же мушки действуют рефлекторно, согласно программам, вписанным в их брачное поведение? И какие эксперименты можно поставить, чтобы определить это? У Эндерсона не было задачи установить, все ли животные проявляют эмоции, или показать, что никакое животное поведение не рефлекторно (как я уже говорил, даже люди иногда ведут себя рефлекторно), – Эндерсону было попросту интересно, могут ли эмоции играть важную роль даже у «низших» животных.

Это всё трудные вопросы, поскольку у исследователей эмоций нет ни добротного, ни даже общепринятого определения понятия «эмоция». Более того, одна группа ученых написала статью, целиком посвященную категоризации различных отдельных определений эмоции, применяемых учеными^[36]. Их насчиталось девяносто два. А потому Эндерсон вместе со своим коллегой по Калтеху Ралфом Эдолфсом решил предпринять современное исследование определяющих черт эмоций – во всем животном мире, своего рода обновление первопроходческих трудов Дарвина. Эндерсон и Эдолфс определили пять наиболее значимых параметров: валентность, устойчивость, обобщаемость, градуальный характер и автоматичность.

Пять свойств эмоциональных состояний

Вообразите нашего древнего предка посреди африканской саванны. Он (или она) слышит, как ползет змея, и отскакивает в сторону. Если бы рефлекторные реакции управляли всеми аспектами жизни, тот древний человек продолжил бы идти, не принимая во внимание то, что, раз попалась змея, вероятность того, что вокруг могут быть и другие змеи, повысилась.

Благодаря эмоциям и наши реакции, и реакции других животных – вплоть до плодовых мушек и пчел – бывают сложнее просто рефлекторных. Если вы в походе улавливаете приближение змеи, сердце у вас продолжает колотиться по крайней мере еще несколько минут после того, как вы отпрыгнули. В это время вы, вероятно, вздрогнете, даже услыхав какого-нибудь грызуна, шуршащего в кустах. Это иллюстрирует два первых свойства эмоций, выявленных Эндерсоном и Эдолфсом: валентность и устойчивость.

Эмоции определяются некоторым качественным значением: они положительные или отрицательные, они подталкивают вас приблизиться или отпрянуть, к переживанию благополучия или неблагополучия. В нашем примере вы отскочили подальше. Это отталкивание, или отрицательная валентность. Устойчивость описывает тот факт, что после того, как вы отпрыгнули, возникший страх не исчезает мгновенно. Он сохраняется – и держит вас в сверхбдительном состоянии. Поскольку, если вы приняли грызуна за змею, отрицательные последствия будут минимальными, а вот слишком медленная реакция на других притаившихся змей может оказаться смертельной, устойчивость эмоции оказалась для наших предков полезной: она позволила им засекать опасности во внешней среде и избегать их. Более современный пример – из жизни моей подруги Джун: как-то раз она, потратив уйму сил и нервов, провела битый час, пытаясь устранить серьезный компьютерный сбой. Вскоре после того, как сбой был устранен, ее десятилетний сын, играя в доме с баскетбольным мячом, разбил вазу. Поскольку отрицательные эмоции никуда не деваются мгновенно, то, что могло бы свестись к мелкой выволочке, вылилось в громогласный нагоняй.

Третье повсеместное свойство эмоции, по Эндерсону и Эдолфсу, – обобщаемость. В рефлекторной реакции точно определяемые стимулы ведут к тем или иным определенным реакциями. Говоря, что эмоциональные состояния обобщаемы, мы имеем в виду, что целый диапазон стимулов может вести к одной и той же реакции, и, наоборот, на одни и те же стимулы от раза к разу могут возникать неодинаковые реакции.

Примитивная лабораторная медуза, если в нее тыкать, всегда подбирается и ныряет на дно лабораторной емкости. Это рефлекторное поведение. Медуза, прежде чем отреагировать, не остановится поразмыслить, кто это в нее тыкает и зачем – и сообразно ли сейчас сидеть на дне емкости. Джули же, когда начальник критикует ее не по делу, может отреагировать по-разному. Возможно, она отстранится, а может, «даст сдачи». Возможные реакции зависят не только от самого события, вызвавшего эту реакцию, но и от множества других факторов, которые ее мозг принимает к сведению, высчитывая реакцию. Хорошо ли она последнее время выполняла свою работу? В каком настроении сегодня начальник? Как вообще складываются у них отношения?

Градуальный характер – четвертый аспект, отличающий эмоциональное состояние от простого рефлекторного поведения. В рефлекторном поведении, после того как возник стимул, вы демонстрируете четко определенную реакцию. А вот эмоциональные состояния и реакции, возникающие из них, бывают разными по силе.

В зависимости от того, что еще происходит в вашей жизни или в это самое время, тот или иной инцидент может вызывать в вас легкую грусть, от которой у вас опустятся уголки рта. А может огорчить вас сильно, и тогда у вас, возможно, из глаз польются слезы. Эмоциональные состояния предполагают шкалу силы реакции на один и тот же стимул в зависимости от целого спектра других относящихся к делу факторов. Странный шум с нижнего этажа, когда вы считали, что находитесь в доме одни, может вызвать небольшой страх, если дело происходит днем, а вот ночью вы испугаетесь сильно. Разница в реакциях – полезное различение, основанное на ваших знаниях о мире (в этом конкретном примере – на вашем знании, в какое время суток обычно могут происходить ограбления). Так по-разному мы способны реагировать благодаря градуальному характеру эмоций, и это не свойственно для рефлекторной обработки информации, где масштаб реакции один – универсальный.

И наконец, Эндерсон и Эдолфс определяют эмоции как автоматические. Это не означает, что эмоции нам не подвластны. Это значит, что эмоции, как и рефлексы, возникают без нашего намерения или усилия. Однако, пусть и возникают автоматически, они, в отличие от рефлексов, не порождают автоматической реакции.

Когда вас подрезают на дороге, гнев у вас возникает автоматически, однако поскольку вы не желаете устраивать сцену (или потому что человек за рулем намного крупнее вас), вы, вероятно, гнев постараетесь не выражать. Если вы на званом обеде и поедаете нечто, в чем вдруг распознаете почки – а вы терпеть не можете блюда, приготовленные из субпродуктов, – отвращение рождается автоматически, но вы приложите все усилия, чтобы вас не стошнило и вы тем самым не обидели хозяев. Такого рода управление эмоциями лучше всего проявляется у взрослых человеческих особей. Человеческие детеныши управляют своими эмоциями куда хуже, поскольку эта способность связана со зрелостью мозга. Вот поэтому на то, чтобы приучить их не выплевывать все, что им не нравится тут же без раздумий, уходит некоторое время.

Лабораторные эксперименты с эмоциями

Один из приятных аспектов описания эмоций по Эндерсону – Эдолфсу состоит в том, что любой аспект из их списка можно проверить в лаборатории, даже у примитивных животных. Это возвращает нас к плодовой мушке. В серии хитроумных экспериментов Эндерсон с коллегами смогли показать, что плодовые мушки в разных ситуациях реагируют, исходя из эмоциональных состояний с их валентностью, устойчивостью, обобщаемостью, градуальным характером и автоматичностью, а не исключительно рефлекторно.

Например, в определенных обстоятельствах плодовые мушки способны оторопеть – когда вдруг на них падает тень или когда воздух вдруг приходит в движение: и то и другое, видимо, дает им знать, что где-то неподалеку может быть хищник. Рефлекс это или мушки действительно переживают состояние страха? Чтобы разобраться в этом, ученые создали обстановку, в которой можно пугать плодовых мушек, пока они кормятся. Так у мушек возникает важный выбор. Если мушка убегает или улетает, а хищника на самом деле нет, насекомое зря тратит время и силы и вынуждено вернуться позже и восполнить сожженные калории. Но если мушка не прячется, а хищник все-таки есть, мушка рискует быть съеденной.

Эндерсон обнаружил, что мушки, когда в эксперименте впервые вводится тень, спрыгивают с пищи и возвращаются на нее через несколько секунд. Если следом показывали вторую тень, реакция у мушек была несколько иная: они вновь спрыгивали с пищи, однако теперь не возвращались подольше. Поскольку триггер – тень – был в обоих случаях один и тот же, а реакции разные, они явно не рефлекторные.

Более того, у реакции плодовой мушки наблюдалась и валентность, поскольку насекомые старались избегать тени. Обнаружились в этой реакции и черты устойчивости и градуальности: первый случай поверг мушек в страх, и страх этот длился некоторое время, а затем, когда повторно возникла угроза, страх увеличился.

Подобные изощренные реакции, основанные на эмоциях, более действенны и плодотворны, чем простое рефлекторное поведение, которое могло бы заставить мушку отпрыгивать при виде тени или скрываться некий определенный промежуток времени, но никак не учитывало бы, что вероятность угрозы из-за повторного появления тени увеличивается.

Плодовые мушки, выказавшие предпочтение алкоголя после отставки от потенциальной половой партнерши, тоже, судя по всему, переживают устойчивую эмоцию – отвержение – и ищут устранения этой отрицательной эмоции, употребляя алкоголь, что, как показывают эксперименты, приносит им внутреннее удовлетворение (чтобы получить доступ к алкоголю, мушки готовы производить некоторые действия)^[37]. Как и у людей, у отдельных плодовых мушек перечисленные качества эмоциональных состояний проявляются по-разному. В исследованиях эмоционального интеллекта выяснилось, что осознание динамики наших эмоциональных состояний – важная составляющая успеха в жизни. Это помогает нам мотивировать самих себя, сдерживать порывы и управлять настроениями, а также сообразно реагировать на окружающих.

В мозге плодовой мушки сто тысяч нейронов (половина – зрительная система), в человеческом же мозге их приблизительно сто миллиардов. У мушки одна миллионная доля того, что есть у человека, однако плодовая мушка способна производить поразительные аэродинамические маневры, она умеет ходить, она обучаема, выполняет брачные ритуалы и, что самое поразительное, выказывает страх и агрессию – показатель того, что эмоции играют сущностную роль в усвоении информации у всех животных.

Эмоциональная сторона человеческой психики проявилась гораздо позже психики мушиной, сложившейся примерно сорок миллионов лет назад. Но наша эволюция в основном состоялась задолго до того, как мы осели в городах. Это означает, что, пусть эмоции и развились, чтобы содействовать мозгу при расчете возможных реакций, сами черты, которые сделали эмоции полезными сотни тысяч лет назад, способны порождать поведение, не соответствующее нашему нынешнему цивилизованному бытию. Обобщаемость может приводить к тому, что мы реагируем так, как было бы полезно, чтобы отогнать хищника, но не при взаимодействии с автомобилистом, который нас подрезал на шоссе. Градуальный характер позволяет подкручивать силу реакции, однако это же означает, что мы иногда «срываемся с цепи». Устойчивость способна удерживать вас в сверхбдительности день-деньской, с чрезмерными реакциями на события, происходящие гораздо позже того, когда вы уже и забыли об исходном инциденте, из-за которого разум начал бдеть.

В детстве я смотрел старую программу «Нэшнл Джиогрэфик» – наблюдал, как ученые исследуют животных. Задолго до первого опыта секса я посмотрел подробную съемку того, как совокупляется пара богомолов. Во время спаривания самка откусила самцу голову. Для ребенка, еще не вступившего в подростковый возраст, это был переизбыток данных. Я задумался, нет ли в этом какой-нибудь скрытой метафоры. Но правда состоит в том, что исследований ни человеческой сексуальности, ни даже вообще человеческих эмоций в ту пору почти не велось. Казалось, мы гораздо больше понимаем о поведении животных, чем людей. В те дни даже среди психологов было принято считать, что эмоций лучше избегать – даже эмоции материнской любви. Как говорится в одном методическом пособии по уходу за детьми: «Пусть природа мудро снабдила мать всеобъемлющей любовью к своим детям, лучше бы природа оснастила мать так, чтобы та способна была управлять своей любовью посредством разума»^[38].

Аффективная нейронаука преподает нам другой урок: эмоции – это дар. Они помогают нам быстро и действенно осмыслять обстоятельства, в которых мы оказываемся, чтобы нам удавалось реагировать в соответствии с ними; эмоции подкрепляют рациональную мысль и в большинстве случаев позволяют нам принимать лучшие решения, а еще они помогают нам устанавливать связи с другими людьми и общаться. Понимание целей и функций эмоций не принижает той роли, которую они играют в обогащении нашей жизни: это понимание позволяет нам полнее постичь, что это такое – быть человеком.

Глава 3. Связь «психика – тело»

Шимон был одним из лидеров антинацистского подполья в польской Ченстохове. Еврейское гетто, в котором он жил, было окружено стенами и заборами, которые жестко определяли границы этого района, а также с немалой вероятностью – и судьбу его обитателей. Тем не менее бойцы изо всех сил старались держать сопротивление.

Время от времени, когда тьма окутывала город, кто-нибудь из них выскальзывал наружу раздобыть еды, устроить саботаж или что-нибудь украсть. Как-то раз ночью Шимон с тремя соратниками подобрался к забору из колючей проволоки, тянувшемуся по немощеной территории в тихом уединенном квартале. Там они сделали подкоп, чтобы можно было проползти на другую сторону. Шимон держал проволоку, пока остальные пролезали. Затем последовал за ними.

В ста метрах от той точки их ждал немецкий солдат на грузовичке. Ему заплатили, чтобы он отвез их в запланированное на ту ночь место. Пока товарищи Шимона крались к грузовику, сам Шимон протискивался под забором. Он зацепился одеждой за острые колючки. Когда выбрался наконец, остальные уже были в грузовике и нетерпеливый шофер трогался.

Шимон оказался перед выбором, и времени на решение у него был всего миг. Если побежать к грузовику, вероятно, удастся успеть. Но так есть риск привлечь к ним внимание, и тогда все могут погибнуть. Если же дать уехать без него, им придется решать поставленную задачу силами, уменьшенными на одного человека, – вариант тоже опасный. В таких обстоятельствах ни действие, ни бездействие Шимону не нравились. Но грузовик отъезжал, и Шимон понимал, что промедление равносильно выбору остаться. Он быстро взвесил «за» и «против» и решил догнать грузовик.

Сделал первые шаги – и тут вдруг замер. Он не понимал, что же его остановило. Не страх, рассказывал мне Шимон. Он уже много раз участвовал в подобных вылазках – опасность стала привычной, – да и заминка, по сравнению с другими, была невелика. И все-таки тело на что-то отреагировало. Немцы вынудили их жить по-звериному. Не подключилось ли тут звериное начало? Не уловили ли глаза и уши Шимона какую-нибудь подозрительную особенность среды, слишком подспудную, чтобы обратить на себя его осознанное внимание? Он так и не распознал, что именно сообщало ему тело, однако импульс замереть определил его действия: он пригнулся к земле и смотрел, как грузовик удаляется.

Тот не успел отъехать далеко: словно из ниоткуда возник транспорт СС – гитлеровского вооруженного формирования, созданного для убийства, – и пошел на обгон грузовика. Эсэсовцы перехватили его – и миг спустя расстреляли всех, кого в грузовике нашли. Если бы Шимона не задержала его первобытная животная реакция, его бы убили вместе с остальными. Если бы это случилось, я не писал бы эту книгу: через десяток лет у Шимона, в ту пору – уже беженца Саймона, жившего в Чикаго, родился второй сын, я.

Отца, рассказывавшего мне эту историю десятки лет спустя, захлестывало эмоциями. Оказавшись так близко к гибели, он осмыслял собственное выживание. Сказал, что страха не было. Однако он помедлил. Что же его спасло? Что заставило задержаться, когда в бесчисленных подобных ситуациях он всегда бросался вперед? То не было осмысленное решение, основанное на чем бы то ни было, что он сознательно заметил. Обстоятельства ему казались рядовыми. Разум велел ему побежать за грузовиком, воссоединиться с товарищами. Но тело решило по-другому – задержало его.

Если вам когда-нибудь доводилось заходить в тупик, размышляя над некой трудностью, загадкой или задачей, а затем ответ вдруг возникал у вас в голове, когда вы занимались чем-то совершенно отвлеченным – бегали трусцой или принимали душ, – значит, вам на собственном опыте известно, что ваше бессознательное способно обрабатывать информацию «в фоновом режиме», то есть так, что вы этого не осознаёте. В наши дни мы знаем, что, когда тело находится в состоянии повышенной бдительности, бессознательный ум занят подобным же решением задач – в случае с Шимоном задачи безопасности. Бессознательный ум становится сверхчувствительным к состоянию тела и к угрозам, исходящим от окружающей среды, и принимается рассчитывать, в опасности ли выживание человека, и если в опасности, что необходимо предпринять в связи с этим. От такого взаимодействия психики, тела и органов чувств возникает интуиция или импульс, направленные на самосохранение.

Вот что заставило моего отца пренебречь решением сознательной воли – решением воссоединиться с соратниками: пока сознательный разум осмыслял один набор фактов и целей, бессознательное анализировало дополнительные сведения, подспудные знаки об окружающей среде и телесное состояние, – все то, что не добралось до уровня сознания. Происхождение этой первобытной чувствительности к угрозе – своего рода сенсор, встроенный нам в мозг, он отслеживает наше телесное состояние и опасности среды. Эту сенсорную систему психолог Джеймс Расселл назвал ядерным аффектом.

Ядерный аффект

Ядерный аффект – отражение вашей физической жизнеспособности, своего рода термометр, показывающий ваше общее благополучие на основе данных о системах организма, информации о внешних событиях, а также ваших мыслей о ситуации в окружающем вас мире. Как и эмоция, ядерный аффект – психическое состояние. Он примитивнее эмоции и на эволюционной линии времени возник гораздо раньше. Но он влияет на развитие эмоционального опыта человека, обеспечивая связь между эмоцией и телесным состоянием. Связь между ядерным аффектом и эмоцией по-прежнему неясна, однако ученые полагают, что это один из важнейших факторов или ингредиентов, из которых состоят наши эмоции.

Тогда как у эмоции есть пять ключевых характеристик, описанных Эндерсоном и Эдолфсом, – и эмоции имеют множество конкретных форм, в том числе печали, счастья, гнева, страха, отвращения и гордости, – у ядерного аффекта всего два аспекта. Первый – валентность, и она либо положительная, либо отрицательная и описывает состояние нашего благополучия; второй – возбуждение, то есть насколько выражена валентность. Положительный ядерный аффект означает, что организму, похоже, хорошо; отрицательный ядерный аффект – сигнал тревоги, а если возбуждение сильно, это сигнал громкий и безотлагательный, и пренебрегать им трудно.

В принципе ядерный аффект представляет собой отражение вашего внутреннего состояния, но вместе с тем на него влияет и ваше физическое окружение. Ядерный аффект откликается на искусство и развлечения, на забавные или трагические сцены в фильме. На него впрямую воздействуют лекарства и химические вещества, и бодрящие, и подавляющие, – и эйфорические наркотические препараты. Более того, свойства многих наркотиков менять ядерный аффект – та самая причина, почему люди их употребляют: бодрящие увеличивают возбуждение, подавляющие – уменьшают, а иные, от алкоголя до «экстази», помогают создать позитивные переживания.

Ядерный аффект есть всегда – так же, как у тела всегда есть температура, – однако осознаём мы его лишь когда на нем сосредоточиваемся, то есть когда кто-нибудь спрашивает нас, как дела, или когда мы сами уделяем этому внимание и задумываемся над этим. Ядерный аффект иногда сильно меняется чуть ли не ежеминутно, однако бывает и подолгу более-менее постоянным. Для психологов валентность как сознательный опыт – степень удовольствия или неудовольствия, ощущаемого человеком в то или иное время. Именно это вы переживаете, и когда чувствуете себя бодро, поскольку здоровы, день складывается удачно и вы хорошо поели, – и когда вам уныло, потому что вы ужасно простужены и голодны.

Возбуждение как осознаваемый опыт характеризуется тем, сколько энергии вы ощущаете в себе: энергичность на одном конце спектра – возможно, от того, что вы послушали музыку, и она вас встряхнула, или же поучаствовали в политической демонстрации, которая вас взбудоражила; вялость или сонность – на другом конце спектра, возможно, потому, что вы слушали лекцию, которая показалась вам скучной (хотя вообразить такое на моих лекциях я не в силах).

Считается, что в порождении эмоции ядерный аффект – вклад тела, который, в сочетании с теми обстоятельствами, в каких вы находитесь, с контекстом этих обстоятельств и с вашими накопленными знаниями, произведет переживаемую вами эмоцию. Ядерный аффект можно мыслить как своего рода базовое состояние, способное влиять на эмоции в любой конкретной ситуации и на решения, которые мы в результате принимаем, – решения, зачастую списываемые на интуицию, подобные тому, какое мой отец принял, бросив догонять грузовик. Вот какова важнейшая связь между телом и психикой, соединяющая наше физическое состояние с мыслями, чувствами и решениями.

Выиграв десять тысяч долларов в лотерею, вы после этого будете в счастливом настроении, вероятно, много дней подряд. Между тем ваш ядерный аффект, возможно, покажет всплеск и положительной валентности, и интенсивности: как ни крути, гора денег – это хорошо для вашего выживания в целом. Однако ядерный аффект крепче завязан на ваше физическое, а не финансовое благополучие, и поэтому вопреки хорошим новостям он сделается отрицательным, если вы пропустите обед и проголодаетесь, и уменьшит возбуждение, когда вы устанете, – и резко рухнет, если ударитесь головой о дверной косяк, а восстановится после этого лишь через несколько минут.

Чтобы понять действие ядерного аффекта – и значимость связи психики и тела, – полезно вернуться к трудам нобелевского лауреата по физике Эрвина Шрёдингера: тот в 1940-е годы определил жизнь как противостояние законам энтропии^[39].

Этот закон описывает свойство природных физических систем стремиться с течением времени ко все большей разупорядоченности. Например, если капнуть чернилами в стакан с водой, капля эта недолго сохранит свою округлую форму – совсем скоро она расплывется и распространится по всему объему воды. Подобная участь постигает едва ли не все природные объекты, даже самые высокоорганизованные. Однако рост энтропии, или беспорядка, безусловен только для изолированных систем, а вот для систем, взаимодействующих с окружающей их средой, есть оговорки. Живые организмы – как раз такие системы: они взаимодействуют с окружающей средой, поглощая пищу или солнечный свет, что позволяет им сопротивляться энтропии. Если предоставить брикет кристаллической соли воле стихий, рано или поздно он развалится и растворится в дождевой воде. Живой организм деятельно воспротивится собственному разрушению. Таково определяющее свойство жизни, как сказал Шрёдингер: жизнь есть материя, деятельно противостоящая природному стремлению к увеличению энтропии.