Кронштадт. Город-крепость. От основания до наших дней

«Новый Кроншлот»

Однако кроме шведов «Кроншлоту» доставляли неприятности наводнения, случавшиеся регулярно. Но перестройка первого форта крепости назрела давно и не только из-за наводнения. Требовалось увеличить гавань форта, так как количество прибывающих торговых судов возрастало с каждым годом. Судно голландского шкипера Выбеса стало первым, в ноябре 1703 г. оно доставило в Санкт-Петербург вино и соль, за что шкипер получил 500 золотых – награду, назначенную Петром еще в мае 1703-го. А 22 июня 1715 г. в Кронштадте Петр устроил торжественную встречу 45 голландских и английских судов.

В 1719 г., когда военные действия Северной войны еще продолжались, в Кронштадтский порт пришло более 100 иностранных судов. При этом уже началось разделение порта на Котлине на торговый и военный. Хотя Петр утвердил порт еще в 1704 г., а в 1722-м учреждена должность главного командира военного порта, но числилась она в штатах флота и на нее назначали флагманов флота. Эта должность существовала до 3 июня 1917 г.

Генерал-адмирал Ф.М. Апраксин

О начале работ на «Кроншлоте» капитан Э. Лейн доложил адмиралу Ф.М. Апраксину 4 декабря 1715 г. Форт «Новый Кроншлот» представлял собой «вытянутый пятиугольник бастионного начертания. Башня, расположенная в юго-восточном углу, была окружена анвелопой ^[70] на срубах. Все фронты – рубленые стенки на ряжевых основаниях с брустверами и батареями – образовывали просторную внутреннюю гавань с тремя воротами для входа кораблей»^[71]. По данным РГАВМФ, которые приводятся в книге Б.А. Розадеева и др. («Кронштадт. Архитектурный очерк»), первоначально имелись только одни ворота, еще двое ворот сделали позднее.

Строительством «Нового Кроншлота», как и других сооружений на Котлине, руководил Э. Лейн. Начать работы планировалось 5 декабря 1715 г., но зима в тот год выдалась теплой, и лед у «Кроншлота» был еще недостаточно толстым. В начале января 1716 г. Э. Лейн докладывал Апраксину: «Нового Кроншлота срублено выше воды восемь аршин, и ныне оные срубы всеми людьми и лошадьми возят на лед». Здесь Лейн приводит другой способ установки ряжей, который также применялся при строительстве фортов: ряжи рубили не на льду, а на берегу, и к месту установки подвозили «всеми людьми и лошадьми». К лету 1716 г. между будущими бастионами форта построили куртину, обращенную к морю. Работы продвигались крайне медленно из-за нехватки людей, большая часть которых трудилась на строительстве гаваней. Лишь в мае 1724 г. стольник М.М. Самарин, назначенный главным распорядителем работ на Котлине, сообщил царю, что «боль-верки в Кроншлоте и линии все сделаны».

В дополнение к крепости Св. Александра 22 июля 1717 г. заложили новый редут. Комендант Котлина бригадир Порошин писал А.Д. Меншикову: «А помянутого редута сделано мерою сажень с 30, а в вышину от земли выкладено дерном в 1 ¼ аршин, а для работы людей дано драгун и солдат 80 человек».

Однако ситуация на «Кроншлоте» оказалась непростой. Остро не хватало не только артиллерийских обер-офицеров, но и унтер-офицеров. В апреле 1717 г. Брюс послал на остров майора Витвера, заведывающего^[72] Петербургской гарнизонной командой, и с ним штык-юнкера, капрала и 14 человек канониров и фузилеров. При этом он просил Порошина подчинить Витверу всех артиллерийских служителей, находившихся на Котлине и Кроншлоте, а также задействовать на работы арестантов. Витвер очень много сделал для восстановления боеспособности Кроншлота и всех батарей на косе, которые к тому моменту находились в плохом состоянии. Причем все работы ему приходилось выполнять с ограниченным числом помощников. Он докладывал, что «двое умерли, один артиллерийский ученик отпущен по болезни, а штык-юнкер отпросился на три дня в Петербург и не возвратился, говоря, что генерал-фельдцейхмейстер не отпускает». Вот еще одно свидетельство тяжелых условий, в которых создавался Кронштадт: «Кронштадтского гарнизона пушкари, которые ныне у нас есть, и у оных никакого ружья и мундиров нет, и ходят как мужики».

В начале 1720-х гг. сформировались правила для всех судов, находящихся в гаванях: «Огонь решительно запрещается на всех судах и разрешается только с позволения командира брандвахты, притом выдается в фонаре с особенным караульным из так называемых „огневых“ под расписку шкипера судна или его помощника. Огонь на судне разводится и тушится в присутствии „огневого“, который должен доложить командиру брандвахты, когда огонь потушен. Так что на брандвахте во всякое время имеются точные сведения о всех судах, на которых дозволен огонь. За самовольное разведение огня со шкипера судна взимается штраф от 60 до 150 рублей, который удваивается в случае повторения.

Кушанье для команд и капитанов судов, находящихся в гавани, варят в особой устроенной городом кухне, находящейся в гавани под надзором огневого и под присмотром командира брандвахты и его помощников.

Курить дозволяется только в караульном доме на брандвахте и за гаванью, у бочек, поставленных на рейде. Ни на судах, ни в гавани курить нельзя под опасением штрафа. При взимании штрафа одна четверть выдается доносителю»^[73].

Такие строгости были вызваны тем, что все строения на острове были деревянными, как и флот, поэтому опасность пожаров присутствовала постоянно, и принимаемые превентивные меры далеко не всегда помогали избежать последствий.

Например, загадочная история произошла с 64-пушечным линейным кораблем «Нарва» в 1715 г. Корабль, построенный в Санкт-Петербурге, готовился к походу в Балтийское море, но в ночь с 9 на 10 июля полностью оснащенный корабль неожиданно взорвался и почти мгновенно затонул^[74]. Причиной взрыва в исторической литературе называется молния, попавшая в крюйт-камеру, но это ни одним документом не подтверждается, и если это так, то надо заносить «Нарву» в книгу рекордов Гиннесса как единственный в мире подобный случай. В результате взрыва носовая часть корабля была полностью разрушена, а кормовая утонула, и над водой остался «только виден от сломанной бизань-мачты с сажень и немного с верхнего каюта».

Для подъема «Нарвы» в Голландии наняли трех водолазов. Петр писал об этом К. Крюйсу: «Наняты здесь голанцов 3 человека, которые обязались карабль „Нарву“ вынять. А договоренось с ними, дать за то тысячю двести гульденов, которые им здесь уже выданы. И когда оные к вам прибудут, тогда определите их к той работе немедленно, придав им потребные к тому припасы, гинсы и протчее и несколько работников. И что они вынут из воды от того карабля, то все им отдать надлежит (по учиненному с ними договору, с которого при сем копию присылаем). Только вычтите у них и с той их добычи вышеупомянутые тысячю двести гульденов назад. Петр»^[75].

Водолазы работали на «Нарве» весь 1718 г. Так, К. Крюйс 31 мая 1718 г. писал Ф.М. Апраксину об определении «государственных» людей для приема спасенного груза^[76]. Однако пушки и другое имущество извлекали из несчастной «Нарвы» крайне медленно, аж до 1724 г. Всего за семь лет водолазы извлекли лишь два 200-килограммовых якоря, одну 12-фунтовую пушку, две 24-фунтовых и девять пушечных лафетов и кое-какие мелочи. Известно, что три иностранных водолаза – Баренс, Классен и Доус – получили в качестве процента от стоимости поднятого имущества 1681 руб. 54 коп., а учитывая стоимость судна, совсем немного. Разломанный корпус «Нарвы» был занесен грунтом, который в условиях Финского залива является хорошим консервантом.

Прекрасно понимая сложности плавания по Финскому заливу, Петр 13 ноября 1718 г. сделал два рисунка: один с обозначением места расположения маяка на самой оконечности Котлинской косы^[77], второй – изображение маяка, «колма с фонарем-фейербаканом»^[78].

Но флоту угрожали и другие опасности. Так, в 1719 г. Балтийский флот потерял сразу два линейных корабля – 54-пушечные «Лондон» и «Портсмут». Первый построили в Англии, второй – в Голландии. Купленные Россией, они под видом торговых судов пришли в Ревель (ныне – Таллин). В том же 1719 г. Англия, Австрия, Саксония и Ганновер заключили в Вене договор, направленный против России. Русские корабли еще не были готовы к противоборству с Англией, и Петр 5 октября отозвал в Кронштадт три корабля: «Лондон» (командир – англичанин, капитан 2-го ранга Роберт Литль), «Портсмут» (командир – шотландец, капитан-поручик Адам Уркварт) и «Девоншир» (командир – англичанин, капитан 3-го ранга Джон Ден). 12 октября корабли находились на подходе к Котлину. «Лондон» шел первым, за ним – «Портсмут», последним – «Девоншир», в двух милях от «Портсмута».

Непонятно, почему англичане не воспользовались услугами лоцманов. Ведь официальное образование лоцманской службы Петербургского порта относится к 16 апреля 1709 г., почти одновременно появились лоцманы и в Кронштадте^[79]. Ранее из командиров этих кораблей кронштадтским фарватером проходил только командир «Девоншира», служивший в России с 1712 г. В полдень на траверзе поселка Лебяжье «Лондон» и «Портсмут» наскочили на мель. Причем «Портсмут» получил существенный крен, и, чтобы выровнять корабль, пришлось срубить мачты. «Лондон» засел в грунт так, что стащить его с мели не представлялось возможным, не помог и шторм с сильным северо-западным ветром, наоборот, продвинувший корабль еще дальше на мель. «Портсмут» же перенесло на другую мель, ближе к берегу. «Лондон» потерял в этот шторм все мачты, а «Девоншир» уцелел только чудом.

Петр смог прибыть на место гибели кораблей 18 октября 1719 г. Он приказал снять все ценное и назначил следственную^[80] комиссию для выяснения причин катастрофы. Работа комиссии результата не дала, но есть предположение, что английские командиры кораблей действовали вполне сознательно, то есть были заинтересованы в том, чтоб их корабли до Кронштадта не дошли.

Корпус «Портсмута» унесло в море, но недавно удалось его обнаружить и поднять некоторые фрагменты. Сейчас в Музее истории Кронштадта создается экспозиция, посвященная подводной археологии, в которой будут выставлены и эти фрагменты, разумеется, после соответствующей консервации.

«Лондон» же, точнее то, что осталось от его корпуса, весной Э. Лейн использовал для маяка на этой опасной мели, которая и получила название Лондонской.

18 мая 1920 г. В том же мае, 18-го числа, Петр подписал три указа об обороне крепости. Задачи флота он сформулировал в указе Сиверсу, в шестом пункте говорилось: «Оборону флота и сего места держать до последней силы и живота, яко наиглавнейшее дело». Эти слова будут выбиты на постаменте памятника Петру Великому в Петровском парке Кронштадта. Второй указ предназначался гвардии майору М.А. Матюшкину, который командовал сухопутными силами и галерами. Третий – командовавшему всей артиллерией В. Корчмину. Ему предписывалось, кроме всего прочего, «стрелять как можно скоро, однако ж с доброй прицелкой, дабы действительно были выстрелы, а не гром».

Док-канал

Активно пополнявшийся Балтийский флот требовал и соответствующих условий для ремонта кораблей. Корабли строились в спешке, и иногда срок службы без ремонта составлял всего несколько лет. Сказывались и «невыдержанные материалы», и резкие перепады температуры воды в Балтийском море. В частности, неоднократно отмечалось, что «в Кронштадтской гавани вода пресная и кораблям вредительная».

Наличие докового ремонта позволило бы значительно продлить жизнь кораблей.

Ремонт кораблей в Кронштадте был значительно удобней, так как позволял избежать необходимости проводить корабли в Петербург через мелководный невский бар. Поэтому еще 26 июня 1714 г. Ф.М. Апраксин приказал строить на Котлине казармы для рабочих, верфи для моряков, а затем и мастерские: столярные, резную, бочарную, парусную, компасную, оконничного и медного дела, сарай для блочного дела, а кроме того, распорядился добавить в кузницу восемь горнов^[81].

Для этого в Кронштадте создали уникальный комплекс «док-канал». Идея Петра заключалась в том, что корабль, предназначенный к ремонту, вводился по каналу в док, вода из которого выкачивалась бы в бассейн, но для ускорения откачки глубина бассейна должна значительно превышать глубину дока. Таким образом, вода вытекала бы из дока сама собой. Из бассейна воду должны были откачивать ветряные мельницы. По каналам удобно было бы доставлять и необходимые для ремонта материалы.

Указ о его строительстве датирован 18 мая 1719 г., и в том же году на южном берегу Котлина началась работа по его сооружению. Согласно проекту 1719 г., канал прорезал остров одной линией с юга на север и поворачивал на восток двумя параллельными линиями. Его западные рукава должны выходить в море, юго-восточный рукав с тремя доками к северу от него и тремя к югу намечалось завершить огромным бассейном для слива в него воды из доков. Именной указ Петра от 8 мая 1719 г. гласил: «…начать канал близ соборной церкви Св. Андрея Первозванного от берега морского до доков, и доки, также и со стороны у канала отделать»^[82].

Однако на том месте, где должен был проходить канал, находилось около 140 деревянных домов. Их снесли, людей переселили, но работа продвигалась очень медленно. Тогда к этому делу подключился комиссар^[83] Петр Никифорович Крекшин – личность необычайно интересная. Он именовал себя на заглавных листах своих многочисленных литературных произведений обычно «новгородским дворянином»^[84]. Вот что пишет о нем известный историк П.А. Кротов: «Новгородский дворянин П.Н. Крекшин явно имел склонность к занятию предпринимательской деятельностью, ростовщичеству, увеличению собственных поместных владений. Выявленные разрозненные бумаги из его семейного архива дают некоторое представление о его деятельности такого рода»^[85]. Такого рода деятельность иногда связана с конфликтами, так, в 1714 г. Крекшин подозревался в растрате казенных денег, когда служил смотрителем строительных работ на Котлине, но его оправдали и определили к должности комиссара по приему разного рода материалов, подряженных для котлинского строительства.

И вот – доки. Главный надзор за строительством канала осуществлял стольник М.М. Самарин, непосредственное управление работами – инженер Э. Лейн, тогда еще капитан 1-го ранга. Но вся финансовая сторона дела находилась в руках Крекшина. Именно он распоряжался огромными суммами казенных денег, которые отпускались по именным указам «за подписанием Его Величества собственной руки». Первый платеж состоялся 25 мая 1719 г., а всего до декабря 1721 г. перечислили 586 000 руб.

Самарин с подозрением относился к Крекшину, распоряжавшемуся столь крупными суммами, и периодически их отношения обострялись. Так, 12 декабря 1720 г. Крекшин угрожал задержавшему выдачу денег Самарину, «ежели он… будет чинить отговорки, изобличить… явно». И Крекшин подал на Самарина донос. Петр поручил расследовать это дело генералу М.М. Голицыну: «Пишете вы, что комиссар Крекшин подал доношение на Михайла Самарина о похищении, также и он, Самарин, против оного Крекшина подал доношение, что во исправление работ он, Крекшин, не исправен. Того для в том розыщите сами и смотрите того, чтоб в котлинской работе не учинить остановки»^[86]. Самарин обвинял Крекшина в том, что он на казенные деньги покупал различные материалы и даже драгоценные камни и перепродавал это, разумеется, с выгодой для себя. Следствие затянулось, и, по одним данным, после смерти Петра I Крекшин вышел в отставку, по другим – состоял на государственной службе до 1727 г.

Одновременно Крекшин собирал материалы о жизни и деятельности Петра Великого и в 1742 г. завершил и представил императрице Елизавете Петровне свой труд «Краткое описание блаженных дел великого государя императора Петра Великого, самодержца всероссийскаго, собранное чрез недостойный труд последнейшаго раба Петра Крекшина, дворянина Великого Новгорода», который хранится в Эрмитажном собрании Отдела рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге.

В 1719–1721 гг. канал выкопали на участке от гавани до первой крестовины. Петр контролировал эти работы и периодически вносил изменения в проект. Так, 17 октября 1724 г. на план строительных работ на Котлине он наложил уточняющую резолюцию: «О канале. Зделать два дока […] из оных один для троепалубных кораблей. Другой для двухпалубных. А именно 66- и 54-пушечных, а третьем месте зделать гелинг […] Сии доки делать деревянными, понеже оные на время»^[87].

Северная война близилась к завершению. Весной 1721 г., почти за четыре месяца до подписания Ништадтского мира, к Петру на Котлин прибыл чрезвычайный посол Швеции генерал-адъютант Марке. Царь с гордостью, не скрывая ничего, показывал представителю противника возведенные укрепления. «Хотя и не обычай между воюющими показывать крепости неприятельскому офицеру, однако же ему то учинено: не надобно им денег на шпионов терять, понеже он все видел» – эти слова Петра I точно характеризуют его твердость и уверенность в силе своих войск.

Известие о подписании Ништадтского мира застало Петра на пути из Кронштадта в Дальние Дубки^[88]. Отмечали это событие торжественно. После молебна и трехкратного орудийного салюта на Троицкую площадь Санкт-Петербурга выкатили бочки с вином – началось народное гулянье.

Основание Кронштадта

Гавани

Как уже упоминалось, строительством гавани вместо Крюйса с 1713 г. руководил капитан Э. Лейн. Англичанина Эдварда (Идверда) Лейна (Лайна) Петр I принял на русскую службу в 1702 г. Ему присвоили морское звание «поручик», что соответствовало тогда сухопутному званию «капитан». Петр поручил ему строительство гавани, так как учитывал глубокие познания Лейна в строительстве гидротехнических сооружений. И уже в следующем году первая гавань была в основном готова, и корабли Балтийского флота могли зимовать на Котлине, а не в Петербурге.

Но уже во время строительства первой гавани стало очевидно, что ее размеры недостаточны, так как флот стал постоянно получать новые корабли. Поэтому в 1713 г. начинается строительство комплекса новых крупных гаваней, вскоре получивших названия Военной, Лесной, Средней и Купеческой. Основная идея их расположения принадлежит Петру, но вполне можно считать ее соавтором капитана Э. Лейна. В процессе строительства он вносил существенные поправки и изменения в формы и размеры гаваней, которые в окончательном виде затем включили в генеральный план Котлина, утвержденный Петром I в 1721 г.

Первоначально с объемом работ справлялись гарнизонные полки, вольнонаемные рабочие, пленные шведы и каторжники, но вскоре стал ощущаться явный недостаток рабочих рук.

1 января 1715 г. «за особливую его службу у гаванского дела» Лейна произвели в капитаны 1-го ранга.

Перестройка гаваней по новому проекту началась в 1717 г. Периодически работам мешали шторма и наводнения. По данным С.П. Луппова, «за 22 года – с 1703 по 1725 г. – в Петербурге было 11 больших наводнений»^[89]. Однако имеются данные и о наводнениях, случавшихся в допетровскую эпоху и существенно осложнявших жизнь прибрежных селений и Ниена. В весеннее половодье и в осенние шторма вода поднималась здесь на 2–2,5 м выше ординара. Шторма, наводнения и лед разрушали берега и укрепления Ниеншанца, все «крушилось, смывалось прочь под ударами волн, так как валы были сделаны из земли, смешанной с глиной и песком, и не могли противостоять водной стихии».

Нас же больше интересует, как наводнения сказывались на жизни Кронштадта. К сожалению, данных этих не много. Об одном из них Р.В. Брюс докладывал А.Д. Меншикову феврале 1711 г.: «По ведомости полковника Островского, что прошедшаго 1710 году декабря в 10 день от болшой воды окола Кроншлота быки изломаны, и бойницы во многих местех повредила, и пристани поломало, також на Котлине острову Ивановскую батарею повредило, а меншую батарею розбило и лес весь рознесло, а пристань, которая на Котлине острову против Кроншлота, сажен на десять розбило»^[90]. Наводнения будут сопровождать Кронштадт, как и Петербург, на протяжении всей его истории.

А.Д. Меншиков

В феврале 1718 г. стенки Военной (Корабельной) гавани (кроме западной) возвышались над водой на 1,5 м. В 1726 г. Кронштадт пострадал от двух наводнений: 18 сентября и особенно сильного 1 ноября. Адмирал Ногаев писал об этом: «…на карауле в Кронштадтской цитадели, вода, выгнав их из караульного дома, сгоняла их с банкета на банкет, потом покрыла все пушечные платформы и принудила отсиживаться на пушках, где они, окачиваемые морскими волнами, пребывали до полуночи».

К 1720-му Военная и Купеческая гавани были готовы, одновременно формировались очертания Средней гавани. Старую гавань начали разбирать в 1720 г. – освобождающиеся камни пошли на строительство стенки, соединяющей Военную гавань с берегом и служащей границей между Военной и Лесной гаванями.

В первых числах января 1717 г. Сенат поручил А.Д. Меншикову осмотреть стройку. Александр Данилович нашел старую гавань недостаточной и приказал удлинить ее еще на 106,7 м к востоку. К концу зимы приказ Меншикова выполнили.

Вооружение на стенах гаваней Петр осматривал 25 апреля 1720 г. На стенках Купеческой гавани он приказал установить 100 пушек, а на стенках Военной – 80. Эту работу он получил шаутбенахту (контр-адмиралу) П.И. Сиверсу. Для выполнения этой задачи Сивере распорядился расширить батарею на юго-восточном углу Военной гавани почти на 42 м, чтобы получить место для установки дополнительных орудий. На северо-западном углу Военной гавани батарею срубили от самых ворот до угла. 6 мая 1720 г. Сивере доложил Петру: «По ныне по тем батареям поставлено 80 пушек, а торговом гавану 41»^[91].

Объективные причины и наводнения не позволяли ускорить строительство гаваней, и Петр, не скрывавший своей нетерпеливости, передал все руководство этими работами под начало сенатора М.М. Самарина, при этом строго наказывая ему: «Ведать и надсматривать дело гаванное, чтоб, кроме боль-верков, сей зимы кончено, в чем неусыпно радеть и делать и понуждать, чтоб конечно было сделано, несмотря ни на кого делать прямо под потерянием живота». С приходом М.М. Самарина работы пошли более организованно и немного быстрее. Но перебои в поступлении денежных средств и периодическая нехватка лесоматериалов сдерживали ход работ.

Необходимо отметить, что Петр I, строго оберегавший леса и сам посадивший огромное количество деревьев, своими указами ограничивал вырубку лесов в окрестностях Петербурга. Однако ради скорейшего окончания гаваней ему пришлось решиться на крайнюю меру – в 1719 и 1721 гг. он издавал указы, по которым «велено лес, где годный к тому сыщется, рубить и гавань достраивать».

Начиная с весны 1719 г. и почти до конца навигации на отдельных готовых участках гаваней стали устанавливать пушки. 27 января 1720 г. Петр, находясь на Котлине, приказал М.М. Самарину строить в гавани западную Купеческую стенку, а существующую старую стенку разобрать и оградить ею Лесную гавань от берега до угла Военной гавани.

Чистовая отделка последней гавани – Военной – завершилась в 1723 г., и ее полное вооружение составили 72 орудия. Под стать этой мощной гавани более активно продолжилось оборудование гаваней для приема и обслуживания военных и торговых кораблей. Однако деревянные гавани и молы в условиях балтийских штормов да и просто со временем требовали ремонта и частичного восстановления. Эти работы продолжалась вплоть до строительства гранитных гаваней, но деревянные молы этих гаваней будут сопутствовать им на всем протяжении их существования.

Строительство в начальный период велось «нарядом рабочих от губерний» на основании изданного в январе 1712 г. сенатского указа, в котором говорилось: «Для строения на Котлине фортеции и жилья положить на все губернии ныне 3000 человек, чтобы губернаторов держали по два безсменных надзирателя и работу начали в это лето». Но людей постоянно не хватало, и К. Крюйс неоднократно писал об этом, отмечая, в частности, что рабочие уже два месяца соли не получали.

Одновременно началась усиленная постройка казарм для сухопутных и морских команд. Лес готовили на «Дудоровой стороне», то есть на южном берегу Финского залива. Строить надо было как можно скорее, так как больных «из гарнизона и рабочих было 500 чел.»^[92].

Стоит еще раз напомнить о тех условиях, в которых существовали «работные» люди того времени. Почему-то особенный упор в этих действительно ужасных историях делается на положение в Петербурге и Кронштадте. Патриарх отечественной истории В. Ключевский писал: «Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте». Мне кажется, что здесь прежде всего слышна нелюбовь к Петербургу и Кронштадту. Как там у Пушкина? «Жестокий век – жестокие сердца». Жизнь человеческая тогда стоила меньше копейки. Чуть провинился – вырвать ноздри или сечь кошками. А вешали и рубили головы довольно часто. А сколько погибло людей на строительстве Ладожских каналов? А вспомните Некрасова с его железной дорогой. Да, условия были ужасные, но это характерно для всей России того времени. Характерно и подметное письмо какого-то солдата, в котором между жалобами и выражением боязни житья на острове есть страшная фраза «а уж Котлин ад злой».

Реально помочь больным и увечным стало возможно начиная с 1717 г., когда по указу Петра в Кронштадте основали Николаевский морской госпиталь. Первоначально он располагался в нескольких деревянных казармах, построенных в 1714 г. на средства одной из губерний. Госпиталю несколько раз пришлось менять прописку, в том числе и из-за пожаров, пока в 1724 г. ему не выделили каменный дом, построенный Азовской губернией. В 1730-м – снова переезд, опять в деревянное, но совершенно новое строение в северо-восточной части острова, которое сгорело в 1748 г. Через год здание восстановили, но в 1761-м – новый пожар. Пока разрабатывался проект нового здания, в 1764 г. случился еще один пожар, уничтоживший в Кронштадте 1300 домов. Пожары будут сопровождать всю историю деревянного Кронштадта, да и не только деревянного.

Для прикрытия гавани и каменных построек с сухопутного направления пришлось возводить укрепление в виде «шанца кругом новопостроенных каменных палат». Это укрепление послужило началом центральной крепости.

Вернемся немного назад. Важной вехой Северной войны стал 1714 г. Решив перенести боевые действия подальше от острова Котлин, Петр в конце мая отправил 15 000 человек на 99 галерах в финские шхеры с задачей прорваться к крепости Або (ныне – Турку). Через месяц, добравшись до полуострова Гангут (ныне – Ханко), русские галеры встретили шведский флот. 27 июля 1714 г. русский флот одолел шведов в тяжелейшем сражении, захватив фрегат «Элефант», шесть галер и три шхербота^[93].

Эта победа имела огромное значение, став переломным моментом в борьбе со Швецией и обеспечив «окончательный и прочный выход к берегам Балтийского моря.

Тем не менее Петр справедливо считал, что вооружение крепости недостаточно, и в 1719 г. количество орудий на Котлине увеличилось до 450, в том числе и за счет того, что из Москвы доставили 156 орудий. Тогда же на остров Котлин направили 120 артиллеристов из полевой артиллерии и 930 солдат для усиления гарнизона.

Ништадтский мир, закрепивший победное окончание Северной войны, заключен 30 августа 1721 г. Долгожданный мир позволил больше внимания уделять гражданскому строительству, но Петр не забывал и крепости. В декабре 1721-го западнее «Кроншлота» начали строить еще один форт – «Цитадель», позднее получивший имя «Император Петр I». «Сторона форта, обращенная к рейду, состояла из двух бастионных фронтов протяженностью 170,6 м, составляющих тупой угол. На этом укреплении было установлено 106 орудий»^[94]. «Цитадель», как и «Новый Кроншлот», построят в 1724 г.

Однако одновременно с фортами и доками надо было озаботиться и строительством собственно города, где могли бы жить люди, служившие и работавшие на острове. Все строения первых лет – казармы, магазины, дома начальства, вельмож, моряков и других, пока малочисленных жителей – деревянные или мазанковые. По мнению авторитетных историков, эти дома ничем не отличались от первых петербургских домов. Подтверждением служит первое на Котлине жилище самого царя: «Этот домик – почти близнец знаменитого домика в Петербурге. Первый отличается только большими размерами»^[95].

Первым городским зданием, построенным около 1706 г., стал дом вице-адмирала К. Крюйса. Дальнейшие постройки «возникали сами собой», и к 1710 г. на острове насчитывалось около 80 домов, принадлежавших в основном военным. Для строительства домов был необходим кирпич, поэтому на южном берегу залива и на Котлине основали кирпичные заводы, но работы продвигались очень медленно, так как основная рабочая сила была занята на строительстве гаваней. Так как численность войск постоянно увеличивалась, появилось немало жалоб на тесноту помещений. Например, в 1714 г. капитан командор Шельтинг, остававшийся старшим на острове, «поставил» пришедший батальон «по квартирам только в домах русских матросов и пушкарей, а по домам иноземческим ставить не велел». В результате приходилось жить в тесноте, но далеко не всегда не в обиде. Из приведенной выше цитаты ясно, что на острове было немало и домов, принадлежавших «иноземцам».

Как уже упоминалось, в 1712 г. Петр издал указ о губернских домах: «Объявить шляхетским тысячи домам, купетским лучшим пятистам, средним же стам, рукомесленным всяких дел тысячи домам (из которых половина те, которые заводы имеют, яко кожевенники и проч.), что им жить им на Котлине острове по окончании до сей войны, и даны им будут дворы готовые за их деньги, а шляхетству дворы и земли под деревни (последние без денег) и кой час будет, даст Бог, мир, тотчас будут переведены и для того сказывают заранее, чтоб никаким неведением не отговаривался […] и сей выбор людей надлежит без поманки выбрать под потерянием живота, чести и пожитков, кто недостойных в сей перевод напишет»^[96].

4 августа того же года Сенат утвердил список, содержащий 1212 лиц, намеченных к переселению на остров Котлин. Тогда же Сенат объявил: обязать письменно разных частных людей «строить дома на острове Котлине […] жить им на Котлине острове по окончании до сей войны».

Эти указы дали повод доктору исторических наук С.П. Луппову высказать мысль о намерении Петра I перенести на Котлин если не всю столицу, то, во всяком случае, ее центральную часть^[97]. Однако надо признать, что это была скорее idee fix, чем реальный проект.

Через два года, 10 марта 1714 г., еще один указ предписывал начать подготовку к возведению на Котлине каменных домов. Предполагалось, что эти губернские дома образуют на южном берегу острова парадную набережную будущего города. В западной части эти расположенные «скобой» дома сформировали площадь, открытую в сторону моря.