Читать книгу: «Мёд жизни»

Шрифт:

Твой день

…Мальчик-врач цеплялся за неё – может, ему просто было скучно этой ночью, может, он ещё не привык к благоговейному вниманию родственников, а может, он поддался силе её мольбы; она наплакалась, глаза её набухли, лихорадочно горели.

Мальчик всё говорил и говорил, серьёзно, внушительно, она половину не понимала, потому что выпила много валерьянки, отупела и отяжелела от неё, она, когда выходила из дома, бросила в сумку молитвослов, валерьянку и планшетник.

Мальчик был высокий, хорошо сложенный, в голубой врачебной робе и синей шапочке, в белых докторских бахилах с завязочками, у него были большие умные глаза, карие, внимательные, у него были длинные руки с длинными чистыми пальцами (руки он скрестил на груди), у него был чёткий, с хорошей дикцией, голос. Было два часа ночи, но мальчик – дежурный врач – был свеж, полон сил и здоровья. Она смотрела в его глаза, она кивала его словам, а сама почему-то вспоминала, как ехала сюда на метро и, чтобы отвлечься, читала с планшетника материал к работе.

Потом она вышла на улицу, спустилась с метромоста, бежала к пазику-маршрутке, водители были кавказцы. Потом они ехали по Можайскому шоссе, тут всегда были пробки, потому что на разделительной полосе что-то строили, ночью тут горели огни, а днём забивали сваи; днём сияло солнце, из ТЭЦ белыми клубами поднимался дым, и звонко ухали металлические механизмы, разнося по округе тяжелый, нутряной звук прессуемой земли.

Она увидела его в приёмном отделении, в самом конце длинного тусклого коридора, в одиночестве сидящим на банкетке, и в первые секунды не узнала его – лицо было кирпичного цвета, состарившееся, с чуть изменёнными чертами (в них читалось что-то безумное), и в ответ на это безумие (она уже узнала его, но как бы «отказалась» от него в эти секунды) в ней шевельнулось инстинктивное отвержение, она, видевшая его только в ореоле торжества, силы и красоты, не желала признавать в нём того, кого любила.

Но он уже узнал её, и сквозь черты, искаженные безумием, вдруг проступила изумлённо-жалкая улыбка, как будто ему, обречённому, находящемуся по ту сторону жизни, вдруг блеснула надежда на спасение.

(«Какие друзья? – скажет он ей потом. – Все последние годы, всё своё свободное время я только с тобой; друзья все отпали, они перестали звонить, чего звонить, если я не с ними?»)

Он не любил мобильный, выключал его – «он мешает мне думать, я словно на привязи, когда телефон включен, в любой момент меня могут дёрнуть».

Впервые за всё время их знакомства она увидела его полностью разоружённым и обессиленным, и она горько заплакала.

Она не то чтобы поняла или почувствовала, она увидела, что он – на краю смерти, у пропасти, и она не знала, как его спасти. Она плакала, а он, он пытался её утешать!.. По правде говоря, у него не было на это сил, и, понимая это, она пыталась сдерживаться. Она стала кидаться к врачам, звала их к какой-то работе, побуждала, просила; они были как сонные мухи, как механизмы, как автоматы, и ей никак не удавалось их растормошить.

Позже, в другие дни, когда она вечерами выходила из больницы через приёмное отделение (центральный вход уже был закрыт), она ни разу не видела такого горя и такого отчаяния, как тогда у неё; всё шло деловито, своим чередом, привозили молодежь с травмами, стариков и старух в окружении родственников, да, было беспокойство, участие, переживание, но была и молчаливая покорность, готовность к любому развитию событий. А может, они, эти сдержанные люди, так верили в исцеление?

– Что с ним?

– Ну, пытаемся понять… ОРЗ, наверное… Температура…

Терапевт на приёме была ласковая, миловидная, но совершенно бестолковая.

– Я, конечно, не врач, не могу вам советовать, но он на адскую головную боль жалуется…

Терапевт, видя её рыдания, вздохнула и снизошла – назначила компьютерную томографию мозга.

Она сама, вместе с женщиной-санитаркой, завезла его на каталке к аппарату-капсуле, сняла ботинки, уложила на холодное клеенчатое ложе. Черты лица его заострились, отяжелели. Смерть была рядом. Она уже распахнула свои холодные чертоги, манящую бездну, путь в пустоту, туда, где не будет страданий, отчаяния, жизненной мелкоты.

Исследование затянулось, она попыталась подсмотреть в щелочку.

– Закройте дверь! – рявкнула врач при капсуле. – Ждите результат на каталке! Не поднимать голову! – это Ване.

«Во! Он два часа у вас в приемном покое просидел, никто ничего не делал, а теперь, оказывается, и вставать нельзя!»

Наконец каталку вывезли из кабинета.

Она держала его пальто в руках, пакет с обувью. Слёзы всё текли и текли у неё по лицу.

– Не плачь… – Видно было, как тяжело ему говорить.

– Это так… Не обращай внимания… Нервы просто…

Уже был вечер, за окнами темно. Шла рутинная работа – писались бумаги, вызывались в кабинеты пациенты, бестолково толклись родственники.

– Скорей бы лечь…

– Потерпи… Ты ведь лежишь на каталке, всё лучше, чем сидеть.

Пришла женщина-санитарка – высокая, с крашеными в шоколадный цвет волосами, с вишнёвой помадой на губах, с подведёнными чёрным глазами. Ухоженная, внимательная. Махнула рукой:

– Вези сюда.

Она неумело, торопясь, закатила каталку в узкую комнату.

Санитарка наклонилась и громко спросила:

– Вы доверяете этой женщине свои вещи?

– Что?

– Вещи, говорю, ей доверяете? Она вам кто? Вещи либо она заберёт, либо в подвал сдадим.

– Я заберу, заберу, – засуетилась Женя.

– Снимаем всё. Рубашку, брюки, носки (снимите ему носки), часы, трусы.

– Да трусы же зачем? – Он стал слабо сопротивляться.

– Затем, так положено.

– А куда, куда его?

– В палату, – неласково отвечала санитарка.

«В палату? – Она плохо соображала. – Но зачем всё снимают, если в палату?»

– Вы сейчас с нами пойдёте, а вещи соберите. У вас есть пакет?

– Нету.

– Я вам дам. – Видя её отчаяние, санитарка смилостивилась, вынесла ей огромный чёрный чехол – для трупов.

– А что с ним?

– У врача спросите.

Она побежала к ласковой, миловидной терапевтке.

– Извините, я по поводу Рязанцева… Что с ним?

Терапевт смотрела в бумаги. Ответила сухо, совсем нелюбезно, без всякой ласковости:

– Инсульт.

– Инсульт? – Она охнула.

– Да, обширный инсульт, – зло добавила терапевт и отвернулась.

«Она его похоронила», – мелькнуло у Жени.

Санитарка везла его к лифту на каталке, он весь был в кипенно-белой простыне, как в облаке, как на небе.

Неужели Бог заинтересован в том, чтобы мы страдали, умирали, мучились?

«Почему мне так хорошо с тобой?» – много раз спрашивала она его.

«Потому что за нами стоит красота».

Лифт. Очень раздумчивый, с западающими кнопками. Бесполезно его торопить, жать на «закрытие дверей» – он живёт своим ритмом. Больше четырех человек не берёт, независимо от комплекции.

– Не трогайте его, он сам знает, когда ехать, – мудро посоветовала Жене медсестра, когда она стала нервно жать на кнопки.

Через день Женя, уже сама в белом халате, советовала новичкам-посетителям как завсегдатай: «Не трогайте, он знает, когда ехать».

Лифт, как путь в рай или в ад. Как переправа через Лету. Лифт, как обновлённый чёлн Харона. Седьмой этаж, дальше только небо.

Бело-голубая вывеска «Нейрореанимация», граница между жизнью и смертью. У дверей кнопка – для вызова врачей. Угрожающая надпись: «Посторонним вход строго воспрещён» – с тремя восклицательными знаками.

Увозили как в облаке – в белоснежной пене простыней. Он, на порожке, где санитарка с коляской запнулась, слабо махнул ей рукой. Створки двери сомкнулись.

«А если бы я не приехала?»

«А если бы я не рыдала, не кидалась к врачам в приёмном?»

Она сидела на банкетке совершенно обессиленная – от пережитого потрясения, валерьянки, слёз. Слёзы бежали ручьём, она их вытирала бумажными носовыми платками, упаковка уже кончалась. Она не могла остановиться, собраться, сосредоточиться. 19.50 на часах.

Вышел врач в голубой униформе, высокий серьёзный мальчик с умным, строгим лицом. В руках у него – история болезни.

– Вы – родственница? – участливо глядя в её зарёванное лицо, спросил мальчик.

– Нет, я коллега Ивана Сергеевича, – твёрдо сказала Женя.

– А родственники где?

– Жена – дома, она больна. А сын – в другом городе.

– Могу ли я вам доверять? – задумался мальчик.

– Так всё равно больше некому! – воскликнула она.

– Я тогда запишу ваш телефон. – И мальчик вписал его в историю болезни. – И вот что я вам скажу: ситуация критическая, в ближайшие часы нам может потребоваться человек, который даст санкцию на нейрохирургическую операцию.

Ужас, видимо, так явно отразился на её лице, что мальчик поторопился её успокоить:

– Вы не думайте, мы всё делаем, что нужно, помощь пациенту оказывается.

– Да он у вас два часа в приемном просидел!

Мальчик поморщился:

– Это непорядок, конечно. Но мы отвечаем за него с момента поступления в отделение, видите, в истории болезни записано: 19.50. – И мальчик показал ей строчку с датой и цифрой. – Так вот, я вызвал мобильную нейрохирургическую бригаду для консультации, если они скажут, что нужно немедленно оперировать, мне будет необходимо письменное разрешение родственника.

– А вы сами как считаете, потребуется операция? – Женя заглядывала в его глаза, и, наверное, была в эту минуту очень жалкой.

Мальчик задумался.

– Понимаете, любая операция на мозге – это огромный риск для пациента… Но иногда приходится выбирать из двух зол меньшее.

– А когда будет бригада?

– Не могу сказать! Может, через 15 минут, а может, через 6 часов! Они же и по другим больницам смотрят пациентов. В общем, ищите родственников, а я пойду посмотрю, что там…

Она включила мобильник Вани, пролистала телефонную книжку, нашла номер сына. Вот, через минуту в его жизни всё изменится. «До» и «после»…

Она набрала номер со своего телефона. Трубку взяли, раздраженно сказали «да». Слышно было, как рядом плакал ребёнок.

Она начала издалека:

– Здравствуйте! Я коллега Ивана Сергеевича…

Там, в другом городе, взрастала новая жизнь, плакал ребёнок, а тут, возле голубой вывески «Нейрореанимация», она тоже плакала, по-детски, не зная, как победить беду…

– Вы только маме ничего не говорите, домой не звоните, ладно? У мамы сахарный диабет, ей нельзя волноваться, она, если узнает, что отец в реанимации, не представляю, что с ней будет… Пусть думает, что в терапии, я сейчас ей позвоню, скажу, что всё нормально, что я с отцом говорил.

– Да, да, конечно.

– Я сейчас еду на вокзал, беру билет, я утром буду!

– Я вам позвоню, как бригада приедет, какой вердикт.

– Да, да, я буду ждать! И – спасибо вам огромное, что вы сейчас там. Пожалуйста, не оставляйте отца!

– Ну что вы! Иван Сергеевич столько для меня сделал…

«Пусть он лучше погибнет, чем потеряет разум», – вдруг смирилась Женя. Представить его сумасшедшим, парализованным, его, такого победительно-сильного, могучего и красивого?!

«Господи, сделай так, как лучше для него! Если ему легче будет от смерти, то я согласна. Пусть даже я останусь одна, пусть я буду страдать и мучиться, но только бы ему было лучше!»

Никогда она не подозревала в себе такой самоотверженности и смирения!

Мобильная бригада нейрохирургов состояла из трех человек – усатого матёрого мужика с чемоданчиком, женщины пенсионного возраста с седыми волосами и хмурого парнишки-студента. Они появились из лифта внезапно, уверенно распахнули дверь со строгой надписью и двинулись в глубь отделения, оставляя грязные следы на линолеуме.

Дверь захлопнулась.

Она ходила как заведенная – туда-сюда, и механически, будто выполняла незримый урок, твердила «Отче наш».

Бригады не было долго – наверное, минут сорок.

«Бумаги пишут», – догадалась она.

Наконец они вышли.

Женя бросилась к матёрому:

– Что там?

– Операцию делать не будем – может не пережить.

– А прогноз?

– Тут вам никто не скажет. В любой момент давление может подскочить, повторный инсульт, и…

– Он в сознании?

– Сейчас спит. Третий и пятый день станут решающими.

Она оделась, взвалила на плечо огромный черный мешок с вещами, вышла на улицу. Было около трех ночи, но ей совершенно не хотелось спать. Она поймала частника на новенькой белой иномарке, и он повёз её домой, на другой конец Москвы. Играла бойкая музыка. Водитель, молодой кавказец, развлекал её разговором, она поддакивала, понимая, что беседа ему нужна, чтобы не клонило в сон. Он рассказывал историю про кредит, на который он взял эту машину (это была редкая и дорогая марка, она тотчас забыла название), кавказец не бил машину в пробках, берег от кучной езды и выезжал на промысел ночами, когда пустые дороги и щедрый клиент.

Это был какой-то иной, параллельный её бытию мир, она ехала в роскошном авто с погребальным мешком, в котором были сложены – кое-как – вещи Вани: пальто, брюки, кепка, шарф, рубашка в крупную клетку – она ему очень шла, впрочем, ему всё шло; и часы – её всегда возмущало, зачем он носит такие тяжелые, «брутальные» часы, а он ими дорожил – подарок сына…

Водитель уже нахвастался и даже из вежливости спросил, почему она возвращается так поздно и что в мешке. Она ответила уклончиво, без подробностей, не желая сбивать его с весёлого настроя. «Ещё настрадается, молодой…»

Она проснулась, будто от толчка, рано. «Что же вчера было плохого?» И тут же воспоминания вчерашнего дня и ночи вернулись к ней, и она даже застонала от боли…

Дверь в отделение была приоткрыта. Женя заглянула в щель, пытаясь прислушаться к разговору в ординаторской. Кажется, говорили о Ване, но ей ничего не удавалось разобрать. Тогда она выдвинулась чуть сильней, и в этой позиции её застал вышедший из палаты врач.

– Что вам? – Он спросил неласково, почти грубо.

– Я вот… к Рязанцеву… вечером поступил. – Она с ужасом чувствовала, что сейчас, против своей воли, разрыдается.

– Пройдите, – кажется, чуть смягчаясь, сказал врач, – в 14-й палате он.

(Что значит это разрешение? Он так плох, что мне разрешают на него взглянуть? И почему «пройдите», если написано «посторонним вход воспрещен»?)

– Халат только наденьте, – приказал врач.

(За дверью на гвоздике висело несколько халатов.)

Она робко толкнула дверь.

Ваня лежал к ней лицом на высокой, как трон, кровати, весь опутанный проводами, с раскинутыми («как на распятии» – ужаснулась она) руками.

Он спал.

– Здравствуй, сынок. – Он слабо шевелил губами. И то, что они с Колей вошли вместе, его не удивило.

– Может, мне выйти? Вы что-то хотите обсудить?

– Нет, будь на месте, – даже такой, беспомощный, весь перевитый проводами, прикованный к реанимационной кровати, он управлял ими.

– Что ты сказал Коле?

– Он сам мне всё сказал. «Пап, ты не волнуйся. Я всё понимаю. Я маме ничего не скажу».

– А ты…

– А я сказал, что я без тебя умру. И что пусть нас Бог судит, Он нас соединил.

У каждого свои возможности для отвлечения от главного, от сути жизни. У кого-то – лишняя тряпка, лишняя тарелка супа, поездка в Дубай… У неё была новая работа. Она ею увлекалась, а жизнь проходила мимо, мимо. А главное, они с Ваней стали реже видеться. Он не протестовал. Он просто попал в реанимацию.

– Спасибо вам. – Коля смотрел на неё мученически-благодарно. – Я, знаете ли, отцу хочу сиделку нанять…

– Нет-нет! Я всё сделаю!

Коля ничего не ответил, только махнул рукой и отвернулся.

Это самое трудное: оправдать свою любовь, когда она со всех сторон грех. (Как будто жизнь вообще – не грех! Но зачем же тогда все эти копошения, если с самого начала всё – грех?!)

Дело было не в том, что он был лучший для неё, это понятно, без этого никакой любви не бывает, а в том, что он был лучший вообще. Лучше всех.

(Потом она у него спросит: «А тебе встречались в жизни мужчины сильнее тебя духом?» И он, после раздумья, отрицательно покачает головой.)

Да, всё дело в нём, в его исключительности! Женя впадала в самоуничижение. Но и тут Ваня всё выравнивал и приводил к гармоническому виду:

– Если бы дело было только во мне, то, выходя, допустим, на луг, где пасутся козы, коровы, я бы чувствовал то же самое, что и в твоих объятьях…

Женя хохотала – так наглядно и точно он объяснял.

Она ещё не готова была понять, что и она, соединившись с ним, уже не такая, как все, а избранная. Пусть и светящая отраженным светом, но – его светом.

– Ты знаешь, сколько женщин признавались мне в любви?! Я ни одну из них даже не помню. А с тобой я всё время в мыслях…

«Как же я пойду на работу?» Заплаканные глаза, набухшие веки. В подземном переходе она нашла ларёк с оптикой, но тёмных очков от солнца почти не было – не сезон. Она выбрала с широкими стёклами, чтобы максимально закрывали лицо. Очки были не по размеру, сдавливали голову. Она поразилась, каким тёмным стал мир (день и так был пасмурный, без солнца). «Мир без Вани, наверное, будет для меня только таким».

Она зашла в храм в неурочный час. В огромном пространстве бродили неприкаянные фигуры. Она купила свечей и попыталась найти «знакомых» святых, но слёзы так лились из глаз, что она почти ничего не видела.

– А вы поставьте свечу к этой иконе – 12 святых целителей – и половина ваших бед уйдет.

(Наверное, это был ангел-хранитель в образе сердобольной, интеллигентной женщины.)

Она поставила свечу, и её пронзила такая боль, что она невольно вскрикнула и разрыдалась. О чем она молилась? Не о себе. О нём. Пусть ему будет легче!

(И эта же амплитуда – между силой воли и чуткостью, ранимостью – только много больше – была в нём.)

Сердце её плавилось как воск, плакало свечою в высоченном, величественном храме, где она была так мала.

Как знать, может быть, они последние настоящие влюблённые на всей Земле? Может быть, на них-то и держится весь мир?

Циммер куражился. Самовыражался, самовозбуждался, лил потоки словесной патоки, расцветал, вдохновляясь собственной демагогией. А то вдруг приходил в себя и говорил вполне трезвые вещи, но тут режиссёр Игорь, пытаясь «завязать диалог», простодушно высказывал дельные предложения, и тогда грязевой поток открывался у Циммера с новой силой.

«Пропади ты пропадом», – с отчаянием думала Женя, украдкой поглядывая на часы.

Она вспоминала, что в тот самый день, когда с Ваней случилась беда, они не смогли встретиться – Циммер вызвал съемочную группу на внеплановое совещание и три часа, не замолкая, нёс полную ахинею, глумился над ними. Зато встречаясь с руководством, их начальник истекал подобострастием, волшебно преображаясь в саму любезность.

Работа – продюсер на телевидении – ей очень нравилась. Найти её было большой удачей.

– Зачем мы всё это слушаем? – вскинулся Игорь.

Женя апатично пожала плечами.

– Терпеть ваши оскорбления мы больше не намерены. Вы абсолютно непрофессиональный человек. Мы увольняемся.

Она внутренне ахнула: рафинированный атеист сделал то, на что она, наверное, никогда бы не решилась! Унижение так и длилось бы, высасывая из неё силы, делая её недостойной Вани.

– Да пожалуйста! – истерически вскричал Циммер. – Скатертью дорожка. Видали мы таких!

Она потеряла престижную работу с хорошей зарплатой, и с какой радостью!..

Дома она сказала сыну, что уволилась. Костя кивнул. Он, такой чуткий и ревнивый, ничего не спрашивал: где она бывает, уходя с утра и возвращаясь ночью, почему так похудела и почему у неё тревожные, исплаканные глаза.

Женя поняла, что значит «ослепнуть от горя» – у неё резко упало зрение. Сидела, подшивала домашние брюки. Тыкала ниткой в иголку – наугад, не видя. «Возьми, не пожалеешь, – убеждала её торговка. – Я тебе со скидкой продам, потому что с манекена. У меня и зять носит, и муж. В них не только по дому, но и по улице можно ходить. Российского производства!»

И действительно, Ване полюбились эти брюки, понравились. Вот что значит, когда с хорошим сердцем проданы.

Одежду она выбирала с большим тщанием, и ложки – чайную и столовую, и вилку (потом докупила). «Столовое серебро» для больницы.

Она всё время теперь ставила себя на место других, тех, кому было ещё хуже, и ужасалась. На банкетке у входа в нейрореанимацию плакали молодые женщины – Лейла и Роза, жена и сестра. У Тимура обширный инсульт, «на полголовы».

– Он выздоровеет! Он справится, он сильный! – уговаривали они друг друга.

Через сутки врачи нашатырем приводили в чувство упавшую в обморок Лейлу. После, прибитые горем, в черных платках, женщины приходили в отделение за справкой.

Она шла по коридору нейрореанимации, стеклянная стена отделяла её от пациентов: бесформенные тела в памперсах, старухи с обнажёнными сумками грудей, испитые небритые мужчины, покалеченные в авариях парни, перекошенные инсультами старики, синюшные женщины с бессмысленными лицами; они были опутаны трубками, подключены к мерцающим огоньками аппаратам, они походили на гигантских, прикованных к опорам осьминогов, они стонали, хрипели, испражнялись, кто-то кричал в безумии…

«Да это же ад, страшный суд!» – ужаснулась она.

Заведующий отделением оказался душевным, улыбчивым мужчиной средних лет. «Ему бы психотерапевтом работать!» – подумала Женя, робко вглядываясь в ясные глаза в опушке из густых ресниц. Павел Николаевич сидел в своём светлом, уютном кабинетике за компьютером и деловито, двумя пальцами, печатал врачебную бумагу.

– Я вам разрешаю бывать в отделении, ухаживать за пациентом. Мы его отдельно положили, а то ему будет со всеми шумно, видите, какой у нас контингент…

– Спасибо вам огромное!

– Если будут какие-то проблемы, сразу зовите дежурного врача.

Ваня лежал в палате с глухой, а не стеклянной перегородкой, через стенку от ординаторской. Над кроватью – номер «16». Это была заброшенная палата-кладовка, огромная комната с высоченными потолками. За ширмой в обилии громоздились ящики с физрастворами, медоборудованием, рядом стояла заправленная чистым кровать.

Места было много и воздуха много, и было огромное окно с жалюзи. Днём, когда в него било солнце, Женя закрывала створки. Присмотревшись к действиям врачей, она научилась мерить давление на огромном аппарате, где бойко бежали кривые сердечного ритма. («Вы аккуратней только, – сказала медсестра, – аппаратура очень дорогая, не расплатитесь, если поломаете».)

Но Женя ничего не поломала. Здесь, в реанимации, она сама возвращалась к жизни, к тому высокому напряжению, в котором жила их любовь, к сверхчувству, имевшему свои права – поверх жизненных предписаний и законов.

Жизнь шла своим чередом, и она изумилась, что в метро много молодых, здоровых, весёлых лиц, что тут деловой и чуть разгульный настрой. Жизнь, оказывается, шла и за пределами реанимации; а она не видела, не слышала ни зимы, ни оттепели, всё проходило мимо, ухало в бездонную гать, которую ей следовало замостить, проложить через неё дорогу на сухой берег, к живой жизни.

В метро крепкие, широкоплечие парни хохотали (она поймала себя на чувстве, что смотрит на них осуждающе), девчонки в модных шубках стреляли глазками, притворяясь, впрочем, что им нет никакого дела до грубых мужланов.

Да, шла жизнь, которая прекрасно будет идти и без них, без их любви. Значит, любовь нужна, прежде всего, им самим – для спасения.

В ту зиму – первую зиму их любви – тоже шел снег, стоял жуткий мороз – как сейчас, только тогда зима была ещё дольше, казалось, что ей не будет конца.

У неё было бедное пальто на «рыбьем меху», но длинное, в пол, как шинель, они ходили по паркам и целовались в мороз.

– А давай помечтаем… Как я выздоровею, и мы с тобой будем ходить по бульварам. Потом посидим в кафе, потом я тебе буду играть…

Женя кивала. Нет, она ни о чём не хочет мечтать! Она хочет прожить этот день благополучно, а что будет завтра? Она даже думать не хочет про завтра, она живёт одним днём, одной заботой, одной надеждой, одной молитвой.

В лифтовое зеркало на неё смотрела красивая молодая женщина. «Возьми меня с собой», – твердила она.

Отодвинув смерть, они были счастливы, может быть, так счастливы, как в первые дни их любви.

Стояли немыслимые, чудовищные морозы, но она их не чувствовала – стужу она переносила легко. И бессонницу, и бескормицу – легко. Тяжело она переносила только его страдание.

На Крещение, 19-го утром, она всё прикидывала, где взять святой воды. И путь всё не вырисовывался, получалось долго, неудобно. Как вдруг, уже подъезжая к «Театральной», она вспомнила о храме на Ильинке, прямо у метро «Площадь Революции», куда они однажды заходили вдвоем.

Она побежала туда, и всё устроилось – очередь была совсем небольшая, потому что на разливе стояло несколько женщин; она и свечи успела поставить, и помолиться.

Потом она смачивала его святой водой, поила его, не особо, впрочем, веря в чудо, не надеясь.

И только через год, когда она увидела колокольню этого храма в морозном небе, она вдруг вспомнила, что на следующий день ему стало сильно лучше, он почувствовал себя почти здоровым… А тогда она даже не поняла, не оценила чуда.

Поздней ночью она вышла из метро и вдруг почувствовала, что страшное напряжение последних дней её отпустило, что в мире что-то изменилось, «сдвинулось», и что она, похоже, вырвала его у смерти; что сейчас будет передышка, и оттого ей стало даже чуть скучно, чуть обидно, и каким простым и ординарным показался мир вокруг!

Произошел перелом. Она будто бы вышла из шахты, тяжелого забоя, усталая и отупевшая.

И она даже пожалела, что эти несколько дней в реанимации миновали. Они снова вернули, возвратили её к первым дням их любви, к первородному высокому чувству.

– Вам, конечно, фантастически повезло, что удар обошелся без фатальных последствий – мозг не пострадал. Кровоизлияние обширное, величиной с яблоко. Чудо, что кровь ушла в желудочек. Но слабость, головные боли, проблемы с координацией ещё будут долго.

Если у любви есть крылья, то они несли её в этот день, поднимая, как птицу, над землёй. Они ведь были созданы друг для друга изначально, но что-то сбилось в настройках истории – их жизни развели по параллельным орбитам. А любовь поломала всю «астрономию» судеб, и они всё равно встретились, всё равно, назло козням и несовершенствам мира.

– Хоть посмотреть на мозг великого человека, – говорил Миша Корнеев, рассматривая у окна снимки компьютерной томографии и качая головой.

В аду – в реанимации – у них был райский уголок – отдельная палата, где стараниями черноглазого ангела – мальчика-врача (всё решалось в первые сутки!), Ваню вернули к жизни.

– Ещё хоть денёк полежать бы здесь, – просил он заведующего.

– Мы и так вас держим нелегально, у нас больше трех суток нельзя – либо на поправку, либо на тот свет… А вы у нас пятые сутки… Нам отчитываться надо за место, понимаете?

(В реанимации их любили – Женя чувствовала. Потому что врачи, наверное, понимали, что тут не просто «медицинский случай», а другое, редкое, про которое в книгах пишут или в кино показывают.)

Их перевели в отделение неврологии. Вот где было по-настоящему страшно: в шестиместной палате четверо сумасшедших.

– Кваску! Катя, кваску! – кричал и рвался привязанный к кровати здоровенный малый в памперсах. Он не различал день и ночь, медиков и пациентов. В минуты просветления он угадывал лишь Катю и тогда плакал, скулил от боли. Полупарализованный, дергался левой стороной тела, отказываясь ходить на судно – стеснялся. Рвался в туалет. Он жутко кричал ночами, никому не давая спать.

«Бедная Катя! – Она видела покорную спину несчастной женщины. Катя приходила после обеда, кормила больного, ухаживала за ним. – А ведь на её месте могла быть я!»

– Не имей сто рублей, а имей… Что имей? Рубанов, думаем, думаем!

Врач-педагог учила говорить лысого, усатого мужика. Он мычал, глупо улыбался.

– Вспоминаем! Не бездельничаем! Без труда не выловишь и рыбку… Откуда тащим рыбку? Рубанов, в чём проблема? Ну, откуда рыбка?

– Так, всё ясно, думать не получается. Повторяем за мной: не всё коту Масленица.

Рубанов, потея, краснея и заикаясь, выдавливает из себя слоги.

– Молодец! И дальше: не всё коту Масленица, будет и Великий пост…

На фоне общего безумия Миша Корнеев смотрелся совершенно нормальным.

– Вы чего здесь? – изумилась Женя.

– После инсульта – адские боли. Боюсь, что с ума сойду. Лечусь.

– Помогите Ивану Сергеевичу, если что попросит, ладно? Мне домой надо.

С Мишей они подружились (вот и «друг семьи» у них появился!). Корнеев приглашал: «Как выздоровеете, приезжайте ко мне в Можайск на лошадях покататься. У меня ферма своя».

В неврологии они пролежали недолго. Врач, похожая на студентку-отличницу из сериалов (в круглых очках, с круглой же головой), перевела в терапию: «Там поспокойней».

Если Ваня начинал жаловаться, мол, его шатает, нет сил, и когда же станет легче, Женя напоминала ему про палату безумных: «Не всё коту Масленица…» или «Катя, кваску!».

Не дай нам бог сойти с ума, уж легче посох и сума…

Любовь была разлита в мире, любовь решала всё: видя её самоотверженность, таяли самые холодные сердца, врачи, медсёстры, все они жили привычкой, очерствели душой – без этого можно сойти с ума от страдания, а любовь – она ведь редкость в больницах; в больницы попадают нелюбимые, любимые счастливы и не болеют, нелюбимым выказывают жалость, участие, внимание, а вот любовь – это редкость… Любовь даже в книжках теперь редкость, чего ж говорить про жизнь!

В больнице смиряются с обстоятельствами; ну, мало ли, «все умрём…». И когда сталкиваются с любовью, это редкость, исключение, это удивляет!..

Может, и у Жени её любовь ослабела, если Ваня попал сюда?

Игорь (режиссер) звонил ей, сочувствовал. Говорил: «Ну найми сиделку». (Он был в курсе, что у неё родственник в больнице, не знал, правда, какой родственник.) Она не понимала: что может дать сиделка? Вынести судно, покормить с ложечки? (Всё это и она делала.) Но сиделка не будет тащить человека с того света, не будет переливать ему свою силу, не будет говорить сто раз на день «люблю» – каждый раз с новой интонацией, то с восторгом, то со слезами на глазах, не будет целовать его руки, исколотые иголками капельниц. Сиделка не будет мысленно молиться у дверей ординаторской, ожидая вердикта лечащего врача, нет, зачем сиделка, если есть Женя?!

Была стужа, морозы, потом с неба летели «куры» (огромные, растрепанные хлопья снега), потом пришла оттепель. Были отдельные палаты и «общежития», была реанимация и терапия, неврология и гастроэнтерология. Были депрессии и подъемы, был встрепанный, озабоченный сын Коля, были паровые котлеты из индюшатины, белорусский творог, ряженка из Тверской области… Была золотая хурма, бананы и гранатовый сок. Была любовь, была их «семейная жизнь» на виду у всех, в больничных палатах.

Как примирить их грех с жизнью? Вся жизнь, вообще говоря, есть нарушение правил (правила – это «средняя температура по госпиталю»). Весь вопрос в том, для чего ты нарушаешь предписанное? С каким сердцем?

Их встреча не была «счастливым случаем», удачей. Случай возносит на вершину власти и могущества бездарностей и ничтожеств, а талантов и трудяг загоняет в забвение; случай дарит внезапное богатство и фантастическое везение, случай – игрушка, которую подбрасывают людям языческие боги.

Бесплатно
199 ₽
Возрастное ограничение:
12+
Дата выхода на Литрес:
02 апреля 2020
Дата написания:
2019
Объем:
360 стр. 1 иллюстрация
ISBN:
978-5-4484-8194-9
Правообладатель:
ВЕЧЕ
Формат скачивания:
Текст
Средний рейтинг 4,9 на основе 27 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,6 на основе 30 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 5 на основе 5 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,6 на основе 53 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 5 на основе 7 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,9 на основе 35 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,7 на основе 18 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,6 на основе 18 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,8 на основе 38 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,6 на основе 14 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 5 на основе 4 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,8 на основе 4 оценок
По подписке
Текст, доступен аудиоформат
Средний рейтинг 4,8 на основе 8 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
По подписке
Аудио
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
По подписке
Текст
Средний рейтинг 4,6 на основе 10 оценок
По подписке