Читать книгу: «Призраки, которых мы скрываем», страница 3

Бракованная птица и золотая клетка

Анета Вуйчик

Прага, Чехия

Нежная мелодия эхом разносилась по выложенному мрамором простору, олицетворяющему собой дом, который я так любила. Медовые ноты, звенящие в воздухе, отражающие всю глубину классической музыки стиля импрессионизма. Мои пальцы танцевали по полированным черно-белым клавишам, сплетая истории о радости и боли, плавно переходящие в эхо тишины моего одиночества.

– Понимаешь, Бьянка, – обратилась я к своей постоянной слушательнице, прекрасной белоснежной кошке, свернувшейся калачиком на бархатном табурете рояля подле меня, – Дебюсси ведь понимал безмолвные крики души, как считаешь?

Бьянка лишь пошевелилась в уютной дреме, лениво помахивая хвостом в знак согласия. Дождь мрачно отражался в больших окнах зала особняка, как в зеркале моей затянувшейся меланхолии.

Отполированная белая поверхность рояля отражало два улыбающихся лица, застывших на фото в позолоченной рамке на стене. Сияя под теплым солнцем Монако, мы с мужем выглядели просто восхитительно. Но это была всего лишь фотография – застывший фрагмент времени, лишенный подлинных эмоций.

Иржи Вуйчик, мой муж, который был скорее моим трофеем, и я, жена, которая была скорее его экспонатом, позировали вместе идеально, наш смех с фото звучал так же звонко, как и фужеры с шампанским, которые мы держали в руках. Кадр был не просто сувениром медового месяца, а фасадом соответствия общественным нормам – двумя галочками в инструкции по идеальной жизни.

Мой взгляд переместился на Иржи. Он выглядел… счастливым. Искренним или нет, я до сих пор не могла сказать, даже после семи лет супружеской жизни. И все же во мне всколыхнулась обида. Неужели мое счастье было не более чем рамкой на стене? Видела ли я себя по-настоящему, не будучи женой лучшего в Праге хирурга-трансплантолога, вечно послушной девочкой, закованной в кандалы общественных норм?

Перспектива была пугающей: рискнуть войти в мир, от которого я была отчуждена – в свое Я. Гораздо проще и не так страшно было потерять себя среди великосветских разговоров о том, кто приобрёл самый шикарный загородный дом в Карпатах, самую перспективную роль на работе, самую изысканную жизнь… Болезненным, однако, было осознание того, что мои юношеские мечты канули в Лету, а гротескная победа непрошеной жизни над моей идентичностью. Под слоями притворных улыбок и пустых обожаний скрывалась та самая мятежная девчонка из Калининграда, которая мечтала о полуночных сонатах и свободе.

Европейское гражданство, ради которого я и связала себя узами брака с Иржи, той душевной свободы не дало. На то брак и зовётся браком, наверное. Ибо я оказалась в прекрасной ловушке позолоченных стен, которые отражали мое разочарование своей жизнью. Мои мечты и желания играть в оркестре были потеряны в постоянной серой карусели жизненных фривольностей. Как мурлыкающая во сне Бьянка, я тоже спала в этой так называемой "идеальной жизни".

За каждой "успешной" женщиной стояла невидимая история капитуляции – капитуляции перед социальными нормами, перед желаниями других, перед цепями поверхностного величия сильного пола. Не стала исключением и я, отказавшись от мечты играть на клавишах сердца многих под прикрытием высокой конкуренции на это место. На самом же деле, все в этом доме делалось так, как скажет Иржи. Жена – домохозяйка. Я ею и притворялась.

Каскад нот заполнил дом, наполнив пространство ритмом непокорности, зажег искру внутри. Мое прикосновение на инструменте ослабло, мелодия оборвалась.

«Разве мы не счастливая семья?» – эта мысль эхом отдавалась в голове, тяжелым грузом ложась на сердце.

Показной особняк в пригороде столицы теперь казался клеткой, в которой были потеряны мечты, а счастье – лишь иллюзия.

Глубоко заложенная мелодия пульсировала внутри, шепча слова неповиновения, призывая меня вырваться на свободу. Освободиться от пустого смеха и бросить вызов мужу, поросшему в снобизме с его дружками.

Мягкое мурлыканье кошки на моих коленях успокаивало, напоминая о забытом мире за этими высокими стенами. Мир, где мечтам было позволено жить и дышать, где я снова смогу быть собой.

Пока ливень бил по окнам, рисуя серый шедевр, я поняла, что жить так… я больше не могу.

В конце концов, в отчаянной симфонии, как и в дожде, есть своя поэтическая красота. И самое время сыграть эту симфонию вслух.

…

Каждое утро Иржи непременно целовал меня в лоб, когда я надевала свою форму для йоги – живую смесь обтягивающего мою стройную фигуру спандекса и телесных цветов, которые его завораживали. Чех был чересчур примерным мужем, уважительным и всегда поддерживающим меня. Он твердо верил в мою любовь к йоге и в то, что она приносит мне не только физическую пользу, но и духовную.

Когда он поцеловал меня в лоб на прощание сегодня утром, я мило улыбнулась, и как примерная жена, сонно промурлыкала: – Не забудь свой зонтик, милый!

С этого ритуала начиналось мое каждое утро. Но как только белая Тесла мужа исчезала из виду, я сбрасывала с себя образ йогини и обретала совершенно другую личность. Мое перевоплощение начиналось за закрытыми дверями гардеробной, где среди сумочек «Биркин», всевозможных туфель и дизайнерской одежды лежал мой заветный скейтерский наряд и потрепанный скейтборд. Мой восторженный подросток выныривал из глубин скучной взрослой жизни. Затем я отправлялась в просторный пригородный скейтпарк – мир, далекий от моего глянцевого утреннего фасада, где я 'занималась' йогой.

Именно там, в разрисованной граффити бетонной траншее, мое колотящееся сердце находило успокоение в безрассудстве ситуации. Я выпрямлялась и делала глубокий вдох, впитывая в себя все острые ощущения и адреналин от поездки на скейте.

Утром в парке было многолюдно – разношерстная толпа увлеченных скейтеров и любопытных зрителей. Сердце заколотилось в предвкушении, доска пронеслась по ветру, но тут произошло резкое и неожиданное столкновение.

Я врезалась в крепкую фигуру бесспорно красивого молодого человека в неприметной черной толстовке. В последовавшей за этим растерянности я прижалась к нему, словно ища защиты, и взаимное недоумение было замаскировано молчаливой паузой.

– Аккуратней, слэчно… – пробормотал парень, назвав меня незамужней девушкой.

Неловко обхватив руками чуть выше моей талии, он попытался восстановить наше равновесие.

Взглянув в лицо сбившего меня юноши, я приятно осознала, что он был очень похож на тех подростков, которых показывали в популярных сериалах для девчонок по телевизору в моем отрочестве.

Спустя некоторое время после моего шквала извинений за дилетантство на скейте и тихого смеха парня, я обнаружила, что сижу на прогретой солнцем бетонной горке вместе с этим молодым незнакомцем. Он был остроумен и обаятелен, и я поразилась тому, как легко напряжённая неловкость нашей встречи переросла в смех и рассказы о его студенческой жизни.

– Похоже, Анета, я должен перед тобой не только извиниться, за то, что не словил тебя более мягко, но и поблагодарить за прекрасное времяпровождение! – рассмеялся он, завязывая разговор с такой легкостью, какой я не знала уже много лет.

Болтовня, скейтпарк, интересная компания – на мгновение я снова стала семнадцатилетней, живущей жизнью неизведанных приключений и первых влюбленностей.

Когда солнце зашло за облака, очарование утреннего неожиданного события стало омрачаться реальностью. Погрузившись в ностальгическую эйфорию юности, я теперь испытывала чувство вины жены, втянутой в импровизированное рандеву.

– Если бы только Иржи видел меня сейчас… – бормотала я про себя с ухмылкой.

Тайная жизнь, которую я вела, заключалась не в занятиях йогой и не в безмятежности контролируемой асаны, а в раскрепощающем безумии скейтпарка и компании молодых людей, которых я едва знала. Это был непонятный мыльный пузырь, в котором я существовала уже несколько лет. Напоминание о том, что даже перед лицом безупречной взрослости, подросток внутри нас никогда не взрослеет. Возможно, именно поэтому я дорожила своей личиной скейтера, находя утешение в диссонансе между жизнью, которую я так и не прожила в юношестве, как хотела, и воспоминаниями о тех годах, которые так и не угасли.

…

В моем кабинете было тихо, если не считать скрипа офисного стула и периодических вздохов высокого долговязого подростка, развалившегося в моем самом удобном кресле у окна с видом на Карлов мост – главный символ Праги. В воздухе висела мягкая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене. Его звали Ладвик Горак, ему было всего девятнадцать лет, но на его плечах уже лежала ноша чувств к женщине, старше его почти на десять лет. Наши терапевтические сеансы всегда были более чем профессиональными и терапевтическими.

Ладвик неловко взъерошил свои непокорные брюнетистые кудри назад, ерзая на своем сиденье.

– Я не понимаю, почему психическое лечение должно быть таким дорогим, когда психическое разрушение раздается всем миром совершено бесплатно. Это как-то фигово и несправедливо, – пожаловался он, его глаза цвета темного мёда сузились от разочарования.

– Ну, Лад… – оторвалась я от своих записей, усмехнувшись его замечанию, – наверное, ты прав. Это все вполне фигово.

Его лицо мгновенно озарилось мальчишеской ухмылкой. – Спасибо, пани Вуйчик, – хмыкнул он, вальяжно вставая с кресла.

Я рассмеялся, наблюдая за тем, как он непринужденно приближается ко мне, в его походке чувствовалась странная решимость. Внезапно парень опустился на корточки, положив руку на мои обнаженные колени под короткой юбкой, и от этого прикосновения по телу пробежала электрическая дрожь.

Не обращая внимания на непрофессионализм, я пригладила его тёмные кудри назад, чувствуя, как густые пряди переплетаются между моими пальцами. Юношеское тело напряглось, когда я прикоснулась к нему, глаза прикрылись, и он блаженно выдохнул.

– …Анета, катаешься на скейте ты, как моя пятилетняя сестра, но, как психотерапевт, тебе нет равных во всем мире.

Он поцеловал меня в колено, и от его смелости у меня слегка закружилась голова. С трудом подавляя растущее во мне желание поскорее притянуть его к себе, я заикнулась.

– Лад, как долго мы будем это продолжать?

Почувствовав мое беспокойство, он поднял невинные глаза, и его губы растянулись в жеманной ухмылке.

– Тебе не нравится играть в непрофессионального психолога? – его пальцы скрылись под моей юбкой, и я с трудом сдержала вздох наслаждения.

– Нет… дело не в этом. Но я подумала… если бы мой муж, Иржи… – начала я, потянувшись к его щеке.

Резкий, мрачный взгляд окинул меня. Ладвик прошипел: – Никогда не упоминай о своем муже, когда мы вместе, Анета. Поклянись мне!

Я заставила его замолчать, наконец-то притянув к себе в желанном, пламенном поцелуе.

Мне нравился наш тайный роман, окутанный страстными стонами в моем кабинете, пронизанный нотками опасности быть пойманными. С ним я снова чувствовала себя живой. Как тринадцать лет назад, дома, среди дюн и криков чаек. Где у меня была первая искренняя влюблённость и настоящие друзья.

Двойная жизнь ночного химика

Илья Савицкий

Москва, Россия

Непрерывное тиканье часов эхом разносилось по стерильным коридорам лаборатории, подстраиваясь под синкопированный ритм моего сердцебиения. Я, Илья Альбертович Савицкий, был не более чем лабораторной крысой, запертой в рутинном цикле, из которого, казалось, выхода не было. Мои мечты, навеянные МГУ, не знали, что реальность имеет отчетливый привкус горечи.

Моя работа в качестве практикующего микробиолога в небольшом колледже современных технологий и медицины, заставляла меня трудиться весь день, иметь дело с болезнетворными микроорганизмами, экспериментами, любопытством и иногда вялостью студентов. Страницы моего дневника были исписаны молекулярными структурами и химическими уравнениями, отражающими бесславную сторону формального образования.

Вселенная не всегда была повёрнута ко мне пятой точкой. Я находил утешение в своей маленькой, уютной квартирке на Басманном переулке, доставшейся мне по наследству от бабули. Утешение было и в компании Матроскина, моего серого кота, которого я подобрал с помойки, когда переехал сюда. Квартира, с ее старомодными обоями и потрепанной мебелью из тёмного дерева, дореволюционной давности, была поэтической эмблемой моей жизни; побитая, но устоявшая.

Для общества я был интровертом, апатичным лаборантом. Для меня же этого определения было достаточно. Ведь после работы я всегда сидел в своем кресле в гостиной с детективными романами и Матроскиным. Однако выживать и жить – это две разные вещи. Пронзительное спокойствие обыденности было необходимо, ведь моя ночная жизнь была маяком среди тумана рутины.

Как только солнце опускалось за горизонт, я превращался в ночного безумного ученого, смешивая и придумывая сыворотки, приносящие сладкое облегчение и эйфорию многим. Покинув обшарпанную клетку своей квартиры, плотно застегнув черную кожанку, я ринулся в вечно бодрствующий городской пейзаж центра Москвы.

Пары машин и производств, огненные цвета витрин и вывесок, в край расшатанные нервы – ночами я воскресал, превращаясь в дилера, торговца сложных химических утешений по завышенным ценам из-за уникальности продукта. Мои коктейли вызывали привыкание, как мед на языке медведя, и богатенькая андеграундная публика столицы с готовностью отдавала в залог свой рассудок. Я был кукловодом, их потребности были моими нитками, законы спроса и предложения сценой в двусмысленном мире грехопадения.

Шепчущие напоминания о морали морщились от этого зрелища, но мое собственное выживание не знало этики. Каждая красная купюра была ступенькой на лестнице, приближающей меня к расставанию с нынешним существованием и мечте о чем-то лучшем. И у мечты было имя. И имя это было – комфортабельная вилла в джунглях Коста-Рики с бассейном и террасой с видом на океан. Да, я не хотел умереть в проперженной квартире, пока буду сводить концы с концами, получая копейки, которые такие горе ученые, как я, получают, работая целыми днями напролёт ради того, чтобы какой-то юный говнюк наконец отличил периодическую таблицу от плана эвакуации.

Эта двойная жизнь была не выбором, а горнилом, в котором принятие встречалось с амбициями. Мои дни, проведенные в чашках Петри и микроскопах, и ночи, утонувшие в опасных связях и варке волшебных зелий для укрепления этих же связей, были, по сути, обыденными. Однако они сулили надежду. Обещание возмездия, которое было не за горами, светлого будущего на берегу океана, которое я осмелился прочертить между серыми линиями морали.

…

Я опустился на диван, уставший после долгого рабочего дня. Матроскин тут же запрыгнул ко мне на колени, удовлетворенно мурлыча. Я рассеянно потрепал его за ушами, перебирая пальцами его мягкую серую шерсть. Мой взгляд переместился на ключи от квартиры, лежащие на журнальном столике, на них висела металлическая стрелка. Брелок. В ее состаренной патине отражался полуденный солнечный свет, льющийся из окна.

Сердцебиение участилось, и я погрузился в водоворот воспоминаний, связанных с этим брелоком, возвращаясь к загадочной истории, которая произошла тринадцать лет назад в захолустном городке Кранц, как мы его всегда звали на старый лад.

Тринадцать лет назад я был таким же молокососом, которым сейчас преподаю элементарную химию, книжным ботаником с обыденной жизнью в семье докторов. Мои лучшие друзья Дамиан, Милай, Кира и Дарья были моим единственным спасением. Дамиан всегда был невозмутимым мрачным парнем, которого опасалась вся школа, а Милай – спокойным в любой возможной ситуации. Кира всегда жаждала приключений, устраивая наши вылазки на Куршской косе, а Дарья была воплощением смелости.

В выпускном классе я стал одержимо работать над тем, чтобы получить почти идеальные оценки в конце семестра и обеспечить себе бюджетное место в главном университете страны – МГУ. Мои родители, трудолюбивые врачи, мечтали, чтобы я добилась успеха и уехал с полуострова в столицу. Их самопожертвование отражалось в моем желании побеждать на каждом экзамене. И да… Экзамены, тесты – не проверка знаний. Для меня, это были самые настоящие "голодные игры". Не иначе.

Но ещё там была Анета. Школьная принцесса… Ее глаза сверкали, как звезды на фоне ночного неба пляжа, куда мы так часто выбиралась. Я хотел стать тем парнем, который сможет исполнить любое её желание. Но среди этих мечтаний и стремлений мы с друзьями наткнулись на тайну, которая была важнее любого экзамена или школьного задания.

Наш городок имел гнусную историю бесследного исчезновения людей на Куршской косе на протяжении многих веков. Когда мы погрузились в архивы довоенного Кранца, школа отошла на второй план. Надвигался выпускной экзамен по химии, который был ужасно важен, но я никак не мог найти время для занятий.

Моя банда друзей, всегда проницательная, поняла мое затруднительное положение и предложила помощь. Кира с мастерством организатора придумала план проникновения в дом нашего учителя по химии – Василия Игоревича, чтобы украсть заготовленные ответы на тесты. Их смелый поступок ошеломил меня. Они были готовы рискнуть всем, лишь бы я успешно сдал экзамен.

Когда ребята передавали мне драгоценные ответы, Кира предложила идею: «Только Илья может оставить их себе. Нам они не нужны. Нам просто нужно, чтобы наш безумный ученый поступил в МГУ».

Дарья одобрительно закивала. Милай и Дамиан тоже одобрили идею, хотя Дам и закатил глаза.

Их бескорыстный жест наполнил мое сердце теплом и благодарностью.

– Целься прямо в МГУ, Илья! Как эта стрела, – объявила Анета через неделю после экзамена, когда мой результат оказался лучше всех по классам. Принцесса торжественно вручила мне металлическую безделушку, которая впоследствии стала моим талисманом по жизни.

Крошечный кусочек металла нес в себе её надежду о моем светлом будущем…

Я снова посмотрел на брелок. Те прекрасные дни давно прошли. Некоторые тайны были раскрыты, а некоторые запутались в лабиринтах мрачной истории Кранца. Но чувство привязанности к друзьям, к Анете и к нашим общим воспоминаниям никогда не исчезало.

Ледяной принц и его похищенная принцесса

Дамиан Новак

Кранц, 8 лет назад

Это была непритязательная встреча, неожиданная. Соня была девушкой без осложнений – легкой и плавной, как легкий летний день. Она несла с собой атмосферу ликования, куда бы ни шла, напоминая о милой простоте жизни среди беспорядка Кранца. Мы встретились на заправке в тот день, когда я окончательно решил отправиться за Кирой.

Была середина зимы, холод был такой пронизывающий, что дыхание превращалось в ледяной пар. Я помню, как снег, белый и неумолимый, падал вокруг, пока я заправлял свой внедорожник. Шёл 2010 год. Прошло уже пять лет с той чертовой октябрьской ночи. Кира давно уже уехала с полуострова, в этом я был уверен, и мне нужна была каждая капля топлива в пустом баке для недолгого путешествия до заснеженного аэропорта в Храброво. Как только я приготовился к одинокой поездке, метель усилилась. Кранц научил меня одной вещи: никогда не противиться гневу природы, будь то ненастный морской шторм или необычная для полуострова метель с похолоданием. Я смирился и стал пережидать бурю на маленькой АЗС, окружённой лесом.

И тут в дверях появилась она – Соня Крушицкая, с белокурыми кудряшками и ярко-вишневой помадой. Ее появление контрастировало с белой безмятежностью за окном. Пряди обесцвеченных волос прилипали к ее покрытым инеем щеках, а испуганные глаза девушки искали хоть кого-то, кто бы мог ей помочь. Я оказался единственным мужчиной в этой кафешке на заправке, который что-либо смыслил в ремонте машин. Дама, попавшая в беду, и рыцарь в заснеженных доспехах, опоздавший на свой рейс до Ванкувера.

Я задумчиво вертел в руках заветный билет на самолет. Вылет из Храброво был в пять, а посадка через девять часов в аэропорту Коал-Харбор. Для парня, никогда не покидавшего полуостров за двадцать три года жизни, это было все равно что полёт на Луну. А рождённый ползать, как говорится, летать не способен. И что я вообще ей скажу, если мне посчастливится как-то отыскать ее в многомиллионном городе, куда она всегда мечтала сбежать отсюда?

Было уже половина восьмого, и Соня с извиняющейся улыбкой протянула две чашки ароматного кофе в знак благодарности. Я наспех скомкал билет в кулаке и выбросил его в ближайшую мусорную корзину.

Так начался наш пылкий и недолгий роман.

три года спустя

Когда мы лежали на полу, на мягком ковре моей гостиной, и смотрели какой-то дурацкий западный фильм, Соня заговорщически повернулась ко мне с полуулыбкой.

– Ты будешь любить меня вечно, Дам? – спросила она. Её голос был тихим, почти заглушенным гулом телевизора, но все же он пробивался сквозь шум. Ее голубые глаза невинно смотрели на меня, и в этих озёрах с длинными ресницами, подведенными тушью, проскальзывал намек на волнение.

Вопрос застал меня врасплох. Я почувствовал, как мой взгляд переместился с экрана на облупившуюся краску на стене.

Любить ее? Да ещё и вечно?… Нет. Мое сердце принадлежало другому человеку, воспоминаниям, зеленоглазому призраку. Я никогда не смогу дать Соне то, что она заслуживала, – безусловную любовь и постоянные отношения. Но я также не хотел терять это утешительное общение, которое было у нас в этом проклятом городе. Я мудак и поступаю с ней ужасно. Я знаю это.

– Насколько получится, детка, – это было все, что я смог выдавить из себя.

Я пригладил ее волосы, жеманно улыбаясь. Кранц всегда был и остается красивым парадоксом, наполненным историями о тоске и неутолимом желании сбежать отсюда на материк, как что идёт не так. И я… ну… я ничем не отличался здесь от других.

Мой разум был заполнен тайнами девушки, которая когда-то была погребенной под нашей мимолетной интрижкой, которая обещала большее, но закончилась меньшим. Кира была моим прошлым. Вряд ли она вообще когда-либо была моей, но оказалось, что этого 'ничего' было достаточно, чтобы постоянно помнить о ней спустя восемь лет. Соня – мое настоящее. И, возможно, будущее. И все же воспоминания о той зеленоглазой бунтарке казались более реальными, чем об этом мнимом настоящем, как томительный аромат давно увядшего цветка.

несколько месяцев спустя

– Вы позвонили её родителям?! Нет??!… Я что, должен сам заниматься всей вашей грёбаной работой полиции?! – кричал я в трубку, с трудом скрывая ужас, который начинал проступать в моем голосе.

Какая-то часть меня понимала, что обвинять мента на другом конце провода было бессмысленно, но логике, охваченной паникой, было на это наплевать.

Соня не вернулась домой после занятий сегодня. В любом другом городе на это можно было бы закрыть глаза, как на то, что девушка просто прогуливает вечер где-нибудь в другом месте. Но только не в нашем городе – мрачном, уединённом месте, где трезвость была скорее исключением, чем нормой. В таком месте трудно было думать оптимистично.

С того момента, как Соня исчезла, меня охватило необъяснимое чувство вины. Я должен был приложить больше усилий, принять больше мер предосторожности, чтобы уберечь её. Двадцать один год – слишком юный возраст, чтобы быть поглощённой ужасами, которые таил в себе Кранц на своих с виду очаровательных улицах, когда-то запятнанных кровью.

Когда от полиции не поступало никаких вестей уже двое суток, мне пришлось взять дело в свои руки. Я пересилил себя и позвонил ее родителям – они не были моими самыми большими поклонниками. Предки Сони невзлюбили меня с того момента, как она представила им меня; они громко перешептывались за моей спиной тем вечером, что я плохо влияю на их дочь, что я помешаю ее многообещающему будущему в Польше.

В конце концов, ситуация достигла точки кипения, когда их дочь поставила перед ними ультиматум: либо они смиряются с нашими отношениями, либо теряют общение с ней. Как ни больно, наверное, это было делать им, они выбрали первое, предпочтя погрязнуть в своих предрассудках, но уже молча. И теперь, даже в бешенстве от этой ситуации, я уже ожидал услышать их молчаливые обвинения в трубке в мой адрес.

Я затаил дыхание, набирая в очередной раз хорошо знакомый номер родителей своей девушки. От безразличного холода ответа её отца у меня в жилах застыла кровь.

«Нет. Мы не знаем, где она», – отрывисто сказал он и резко повесил трубку.

Какого черта??! Разве вы не её родители, чтобы хотя бы немного побеспокоиться о местонахождении своей единственной дочери?!!

Не обращая внимания на их тотальный игнор, я решил найти её сам. Она была где-то там, возможно, напуганная и одинокая, и я не успокоюсь, пока снова не заключу её в свои руки.

Для выполнения этой задачи я обратился к руководству колледжа КСТ «Колледж сервиса и туризма», где она училась гостиничному делу, затем связался с друзьями Сони – никто из них не располагал никакой информацией, нужной мне. Каждый тупик был жестоким ударом по параноидному разуму. Последний раз её видели, когда она выходила из областной научной библиотеки в шесть часов вечера. После этого она для всех превратилась в призрака – исчезла, не оставив после себя никаких следов.

Все, начиная с запаха арбузной жевательной резинки в машине, ее дешевого слащавого аромата духов, который все еще оставался на подушке кровати, и заканчивая ее расческой, в которой до сих пор были её белёсые обесцвеченные пряди, – все с болью напоминало мне о ней. Каждая из этих вещей рассказывала свою собственную историю Сони – слайды её яркого присутствия в моей квартире когда-то на фоне зияющей пустоты её отсутствия в моей жизни уже несколько недель.

Каждый день без нее был ужасным круговоротом злости, в первую очередь на себя, и постепенно угасающего отчаяния, сменявшегося бесполезными телефонными звонками и рутинными допросами поздно очухавшихся полицейских. Хмурая осень Кранца удушающе набросила тень на мою жизнь, отказываясь вновь ослабить свою хватку.

Соня найдётся. Я найду её… Неважно, какой ценой.

Дарья Азарова

Кранц, наше время

Мои темно-красные выпрямленные волосы, тщательно уложенные в блестящий высокий хвост, переливались под флуоресцентными фиолетовыми лампами помещения. Я досконально изучала свой вид в узком зеркале гримерки, расположенной за главной сценой ночного клуба «Никс».

– Дарья! Скоро твой выход! Живей, живей! – крикнул Андрей, менеджер клуба. Его обветренное лицо, наполненное неуместным беспокойством за выход каждого артиста, просунулось в дверь гримерки. – У тебя нет времени на всю ночь!

Быть танцовщицей Гоу-Гоу – не совсем то, о чем я мечтала, когда переезжала из родительского дома с большими грезами о столице полуострова и рюкзаком, полным одних надежд и амбиций. Только надо было сразу учесть, что пребывание в Кранце не принесет мне ничего перспективного без должного образования. А чего я ожидала?… И все же соблазн ярких огней ночного клуба и постоянного жирного оклада было достаточно для того, чтобы я застряла в этой гавани бессонных ночей и блестящих блесток.

Я натянула свой провокационный наряд – гламурный костюм, вдохновленный эпохой диско, с ослепительной короткой юбкой с блестками, сверкающими белыми сапогами на платформе и неоновыми аксессуарами, дополненный ярким макияжем для создания завораживающего образа на сцене. Этот образ часто вызывал множество непрошеных комментариев от пьяных мужиков. Но меня беспокоил не наряд и даже не пошлые подвыпившие клиенты, которые всю ночь на меня пялились. С ними я могла справиться и сама. По-настоящему меня пугала мысль лишь о том, что я могу застрять в этой обстановке еще лет на десять или более.

Подрисовав в последний момент пухлые губы карандашом и подведя глаза, я уверенно направилась к главной сцене с колотящимся о грудную клетку сердцем. Мечтательные и атмосферные ритмы клуба с завораживающими отступлениями и неземным вокалом на заднем плане, всегда успокаивали, отгоняя назойливые мысли о моем неопределенном (или дотошно определенном) будущем.

В то время как в Никсе царила оживленная атмосфера, под его блеском и гламуром сине-неоновой дымки от кальянов, то тут, то там слышались переговоры теневых встреч и загадочных сделок в вип-зонах. Завсегдатаи с опаской поглядывали друг на друга через оправу черных солнцезащитных очков. Незнакомцы, ускользающие в ночь. Слишком многое скрывалось под поверхностью, не попавшей в ослепительный свет сцены.

…

Когда последний клиент наконец-то вышел из моего зала обслуживания, где я каждый вечер разносила напитки и подрабатывала танцовщицей на шесте, я облегченно вздохнула и закрыла малый зал клуба, переходя в главный. Там все ещё была небольшая тусовка, но моя смена, к счастью, уже закончилась. Я рухнула на один из высоких табуретов у барной стойки, попросив стакан воды у Олежки – юного бармена Никса.

Это была долгая ночь, полная легкомысленных туристов, готовых спустить все на разноцветные шоты и развлечения, и потных купюр, переданных через стойку. Громкая поп-музыка теперь звучала лишь приглушенно, танцующие огни постепенно потухали до успокаивающего свечения, и наконец-то наступало чувство покоя.

Из затихающей толпы гуляк внезапно возникла высокая фигура Дамиана Новака, его всегдашняя аура беззаботности нарушила мое долгожданное спокойствие, как сигнал тревоги перед штормом. Дамиан, как он был известен мне ещё со школьной скамьи, был загадкой. Его ледяные серо-голубые глаза и необычный темно-пепельный оттенок волос, который был у него всегда, сколько я его помню, придавали ему особо притягательный вид в неоновых огнях. Но его грубый язык порой пробирал сильнее, чем самый суровый Балтийский ветер.

Я, естественно, приятно удивилась, заметив его в качестве посетителя нашего клуба, но сильно засомневалась, что он пришел сюда поболтать со мной о жизни, особенно после того, как он залпом осушил бокал водки с содовой.

Мы дружески завели беседу на некоторое время, пока натянутый разговор не зашел в тупик от моего вопроса из далека о его личной жизни.

– Я не строю отношений, – хмыкнул Дамиан, и его тон похожий на удар пустой бутылки из-под виски об асфальт, почему-то расстроил меня.

Я молча наблюдала за ним, ощущая горечь на языке, напоминающую о том, как спиртное проникает в мое горло.

– А почему нет? Одиночество – это… отстой, – мой голос был едва слышен за заключительными битами последнего трека ночи.

Мужчина тяжело взглянул на меня, и его взгляд заставил меня внутренне содрогнуться.

– Втягивать людей в свой бардак – еще больший отстой, – отрезал он, допивая второй бокал.

Я смотрела, как он стремительно направляется к выходу, и его аура таинственности тянулась за ним, как тень, ускользающая от меня.

В течение следующих нескольких дней слова Дамиана бесконечно прокручивались в моей голове. Что он имел в виду, говоря о "своём бардаке"? Что он скрывал?… Может быть, речь шла о Соне Крушицкой и её таинственном исчезновении пять лет назад? Я слышала, что они вроде как были парой, когда она исчезла без вести…