Читать книгу: «Иностранная литература №04/2012»

Ежемесячный литературно-художественный журнал

До 1943 г. журнал выходил под названиями “Вестник иностранной литературы”, “Литература мировой революции”, “Интернациональная литература”. С 1955 года – “Иностранная литература”.

Журнал выходит при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации, Министерства связи и массовых коммуникаций Российской Федерации и фонда “Президентский центр Б. Н. Ельцина”

© “Иностранная литература”, 2012

Алан Беннетт

Голы и босы
Роман

Перевод с английского Т. Казавчинской

Reprinted by permission of United Agents Limited on behalf of:

Alan Bennett

©Alan Bennett, 1996, 1998

© Т. Казавчинская. Перевод, 2012

Рэнсомов обокрали. “Ограбили”, – сказала миссис Рэнсом. “Нет, обокрали”, – поправил мистер Рэнсом. Помещение грабят, если застают людей. Как поверенный он полагал, что у каждого слова есть точное значение и употреблять его следует в точном с ним соответствии. Впрочем, обокрали ли их, ограбили ли – значения не имело. Воры обычно не берут все подряд – одно уносят, другим пренебрегают. Да и не все можно унести: кресла, к примеру, уносят редко, кушетки и того реже. Но – не на сей раз. На сей раз унесли всё.

Рэнсомы в это время были в опере на “Cosi fan tutti”¹ (на “Cosí”, как выучился с недавних пор говорить мистер Рэнсом). Для их супружеского союза Моцарт значил немало. Детей у них не было, и, если бы не Моцарт, брак их, надо думать, давно бы распался. По возвращении с работы мистер Рэнсом всегда принимал ванну, после чего ужинал. И уж тогда совершал еще одно омовение – на этот раз музыкальное. Он погружался в Моцарта, нырял в него, позволяя маленькому вёнцу смыть со своего тела всю грязь и мерзость, которыми оно пропитывалось за целый день в конторе. В тот вечер, однако, он направился в купальню общественную – в Ковент-Гарден, и место у него было сразу за министром внутренних дел, который тоже принимал тут ванну, желая смыть нынешние заботы, среди которых – если оценивать их количественно – были и заботы Рэнсомов.

Обычно мистер Рэнсом предавался подобному омовению в одиночестве: Моцарт являлся к нему сепаратно – через наушники и махину сложной и тонко настроенной стереосистемы, к которой миссис Рэнсом не дозволялось даже прикасаться. В этой-то стереосистеме миссис Рэнсом и усмотрела причину ограбления, заподозрив, что за ней в первую очередь, должно быть, и охотились воры. Но кража стереосистемы – дело обычное, а вот кража сорванного с пола ковролина – нет.

– Может, они завернули в него стереосистему? – высказала предположение миссис Рэнсом.

Пожав плечами, мистер Рэнсом возразил, что для этого, надо думать, воспользовались ее шубой. В ответ она снова залилась слезами.

“Cosí” их тоже не слишком порадовала. Миссис Рэнсом запуталась в сюжете. Мистер Рэнсом, никогда в него и не вникавший, счел, что постановка не идет ни в какое сравнение ни с одной из имевшихся у него четырех записей. Исполнители всегда только отвлекали его. “Не знают, куда руки деть”, – буркнул он в антракте. Миссис Рэнсом подумала, что, пожалуй, не в одних руках тут дело, но промолчала. Мысли ее были поглощены духовкой, в которой она оставила доходить мясную запеканку с картошкой: эх, надо было поставить регулятор на тройку, а не на четверку. И верно, на тройку было бы лучше. Жаркое и в самом деле пересохло. Но об этом не стоило беспокоиться, потому что воры увезли с собой и духовку, и жаркое, а заодно и форму, в которой оно доходило.

Рэнсомы жили в буро-красном эдвардианском многоквартирном доме неподалеку от Риджентс-парка. До Сити было рукой подать; правда, миссис Рэнсом предпочла бы что-нибудь менее центральное: ей смутно виделось, как она стоит в собственном саду с плетеной корзинкой в руках. Впрочем, по части цветоводства таланта ей Бог не дал. Африканская фиалка, которую на Рождество презентовала уборщица, как раз в то утро окончательно испустила дух, и пришлось засунуть ее в шкаф – с глаз долой от миссис Клегг. Можно было и не прятать. Шкаф ведь тоже исчез.

Соседей у них, можно сказать, не было, даже словом редко с кем случалось перемолвиться. Изредка им попадались в лифте какие-то люди, и тогда обе стороны начинали напряженно улыбаться. Как-то раз Рэнсомы пригласили новых соседей по этажу заглянуть на шерри, но муж оказался, как он сам себя аттестовал, фанатом бигбэнда, а жена – регистраторшей у стоматолога с таймшером в Португалии; короче говоря, прием не удался, и больше подобных попыток они не предпринимали.

В последнее время жильцы в доме сменялись все чаще, а встречи в лифте становились все более непредсказуемыми. Люди – нередко арабы – то и дело вселялись и выселялись.

– По-моему, – сказала миссис Рэнсом, – у нас тут прямо как гостиница.

– Я бы просил тебя обходиться без выражения прямо как, – сказал мистер Рэнсом. – Слова-паразиты ничего не прибавляют к смыслу.

С него хватало того, что он называл этой расхлябанной манерой выражаться, на работе; он полагал, что просит малого: хотя бы дома слышать правильную речь. Посему миссис Рэнсом, которая и так нечасто роняла слово-другое, отныне старалась делать это еще реже.

Когда Рэнсомы переезжали в Нэсби-мэншнз², жильцы могли похвастать собственным швейцаром в форме под цвет зданию. Но швейцар умер в 1982 году в полдень, как раз когда ловил такси для миссис Брейбурн с третьего этажа, которая, дабы отправить его в больницу, уступила машину. Никто из его преемников подобного рвения не выказывал и не гордился формой так, как он, и в конце концов обязанности швейцара перешли к сторожу, которого никто никогда не видел – и не только у дверей, но и вообще где бы то ни было, кроме его логова: перегретого чулана рядом с котельной, где он целыми днями спал в кресле, за ненадобностью выставленном кем-то из жильцов.

Тот вечер сторож тоже проспал в кресле, но, против обыкновения, не в своем, а в театральном. Желая подцепить девицу покруче, он надумал посещать курсы для взрослых, где остановил свой выбор на английской литературе, чтобы, как заявил он преподавателю, в таких подходящих условиях заделаться страстным читателем. У преподавателя бродили в голове волнующие, но не вполне ясные мысли о взаимосвязи труда и искусства, и, узнав, что новенький – сторож, он вручил ему билеты на пьесу с таким же названием³, посчитав, что озарение, которое непременно воспоследует, подействует оживляюще на всю группу. Вечер этот доставил сторожу не больше удовольствия, чем “Cosí” – Рэнсомам, а проблески самоузнавания он счел не стоящими упоминания: “По сравнению с настоящим охранным делом, это все мура”. Преподаватель же успокоил себя тем, что спектакль, возможно, еще принесет плоды и распахнет створки сторожевой души. Тут он не ошибся: спектакль себя оказал, и створки распахнулись – правда, не в душе сторожа, а в квартире Рэнсомов.

Со временем прибыли полицейские, хотя вызвать их было непросто: снять трубку и позвонить не представлялось возможным. Воры и об этом позаботились: телефонный аппарат, вернее, три телефонных аппарата были аккуратно отрезаны от проводки ровно в том месте, где она уходила под плинтус. Соседей дома не оказалось. (“Наверное, их черед в Португалии, – сказал мистер Рэнсом. – А может, концерт биг-бэнда”.) Пришлось ему брести на поиски телефона-автомата. “Непростая задача, – как сообщил он потом миссис Рэнсом: – В наше время телефонные будки используются как общественные туалеты”. В первые две мистер Рэнсом даже не стал соваться – писуары да и только, трубки давно выдраны с мясом. Конечно, мог бы выручить мобильник, но мистер Рэнсом не признавал этого новшества (“Следствие плохой организации труда”), как отвергал почти все новшества, кроме тех, что появлялись в области стереозаписи.

Он брел по пустынным улицам, удивляясь, как это люди выкручиваются из таких переплетов. Все пабы закрыты, светится только прачечная самообслуживания с платным телефоном в окне. Мистер Рэнсом счел это добрым знаком; не зная нужды в подобных учреждениях, он и понятия не имел, что стирка белья дошла до таких технологических высот; но как человек новый не знал и того, дозволяется ли сторонним лицам, не стирающим белье, пользоваться всем этим великолепием. К тому же телефон был сейчас занят единственной посетительницей заведения – пожилой особой в двух мужских пальто, явно не стиравшей свое белье ни сейчас, ни когда-либо ранее, поэтому мистер Рэнсом решился и вошел.

Она стояла, прижав трубку к своему немытому уху, не говорила, но и не слушала.

– Поторопитесь, пожалуйста, – сказал мистер Рэнсом. – Мое дело не терпит отлагательств.

– Вот и мое тоже, – ответила она. – Я звоню в Пэдстоу, только они не отвечают.

– А я – в полицию, – сообщил мистер Рэнсом.

– На вас напали, да? – заинтересовалась особа. – На прошлой неделе на меня тоже напали. Обычное дело в наше время. Причем малец-мальцом. Звонок-то проходит, но у них там коридор очень длинный. В это время они любят выпить чего-нибудь горяченького. Монахини, понимаете ли, – добавила она, чтобы было понятней.

– Монахини? – переспросил мистер Рэнсом. – Да они наверняка давно спят!

– Нет, всю ночь на ногах. Помогают людям. Кто к нам только не заявляется.

При этом она продолжала прижимать трубку к уху: слушала Корнуолл.

– А это ваше дело не может обождать? – спросил мистер Рэнсом, который видел внутренним взором, как его имущество уже отмахало половину шоссе М1. – Главное тут – не упустить время.

– Понимаю, – отозвалась пожилая особа. – Да и монахиням торопиться некуда. У них впереди вечность. Я собираюсь к ним в мае – отдохнуть.

– Но сейчас ведь только февраль! – вскричал мистер Рэнсом. – Мне…

– У них мало места, – объяснила пожилая особа. – Никаких тебе бесед, трехразовое питание, чего ж удивляться? Это дом отдыха для служителей церкви обоих полов. Кто бы подумал, что монашкам тоже нужен отпуск. Молитва не утомляет. Это вам не автобус водить. Все еще звонит. Наверное, допили и пошли на перерыв в часовню. Я, пожалуй, могу позвонить и позже, только… – она уставилась на монеты на ладони мистера Рэнсома, – я свои уже опустила.

Мистер Рэнсом дал ей фунт, она взяла лишние пятьдесят пенсов со словами:

– Для 999 монет не нужно.

Она положила на рычаг трубку, и ее деньги тут же вывалились обратно, но мистер Рэнсом так спешил позвонить, что не обратил на это внимания. Лишь позже, сидя на полу комнаты, прежде служившей ему спальней, он подумал вслух:

– Помнишь, были кнопка А и кнопка В? Их больше нет. А я и не заметил.

– Ничего больше нет, – отозвалась миссис Рэнсом, не уловившая направления его мыслей, – ни освежителя воздуха, ни мыльницы. Это не люди – польстились на туалетный ерш, подумать только!

– Пожарных, полицию, “скорую”? – спросил женский голос.

– Полицию, – ответил мистер Рэнсом. Последовала пауза.

– Мне лучше этот бананчик, – послышался мужской голос. – Слушаю? – Мистер Рэнсом принялся объяснять свое дело, но дежурный перебил:

– Угроза для жизни? – слышно было, как он жует.

– Нет, – сказал мистер Рэнсом, – но…

– Угроза насилия?

– Нет, – признался мистер Рэнсом, – но…

– У нас тут небольшой сбой, шеф. Не кладите трубку, перевожу вас в режим ожидания.

На мистера Рэнсома хлынули звуки штраусовского вальса.

– Они там, небось, чай пьют, – высказала догадку пожилая особа, все еще стоявшая рядом, – он чувствовал по тяжелому запаху.

– Извините за задержку, – прорезался голос пять минут спустя. – Будем писать на машинке. Компьютер завис. Чем могу быть полезен?

Мистер Рэнсом объяснил, что совершена кража, и указал адрес.

– Вы на телефоне?

– Разумеется, – отозвался мистер Рэнсом, – но…

– Записываю номер.

– Телефон украли…

– Обычное дело, – вздохнул голос. – Радиотелефон?

– Нет, – оживился мистер Рэнсом, – проводной. Один аппарат в общей комнате, второй – рядом с кроватью в…

– Без лишних подробностей, – остановил его голос. – Да и кража телефона – еще не конец света. Так какой все-таки номер?

Мистер Рэнсом вернулся домой после часа ночи. Миссис Рэнсом, которая начала было осваиваться с создавшимся положением, он застал там, где недавно была ее спальня, – она сидела, прислонившись к стене в том месте, где лежала бы в постели, будь у нее постель. Она от души поплакала в отсутствие мистера Рэнсома, но теперь утерла слезы, решив, что придется принять неизбежное.

– Я думала, ты умер, – сказала она.

– Почему вдруг?

– Беда не приходит одна.

– Пришлось воспользоваться одной из прачечных самообслуживания, если хочешь знать. Это было ужасно. Что у тебя во рту?

– Пастилка от кашля. Нашла у себя в сумке.

То была одна из пастилок, без которых, по настоянию мистера Рэнсома, она не бывала в опере с тех самых пор, как однажды прокхекала все представление “Фиделио”, от начала и до конца.

– У тебя есть еще?

– Нет, – сказала, не прекращая сосать пастилку, миссис Рэнсом. – Эта была последняя.

Мистер Рэнсом отправился в туалет, слишком поздно сообразив, что грабители были столь предусмотрительны, что унесли оттуда не только бумажный рулон, но и держатель.

– Тут нет бумаги! – завопил мистер Рэнсом.

Единственной наличествующей в доме бумагой была театральная программка “Cosí”, и, просовывая ее в дверь, миссис Рэнсом не без злорадства подумала, что мистеру Рэнсому предстоит подтереться портретом Моцарта.

Но негнущийся, жесткий глянец брошюрки (выпущенной при поддержке банка “Барклиз Пи-эл-си”⁴) был малопригоден для дела и не желал смываться: несмотря на троекратный слив бачка, сэр Георг Шолти⁵ все так же яростно косил глазом на овал унитаза.

– Получилось? – спросила миссис Рэнсом.

– Нет, – ответил муж, располагаясь у стены рядом с ней. Но тут миссис Рэнсом, ощутив, что плинтус врезается ей в спину, изменила положение тела и легла под прямым углом к мужу, так что голова ее покоилась теперь у него на бедре, чего с означенными органами не случалось уже долгие годы. Успокаивая себя тем, что все дело в чрезвычайности ситуации, мистер Рэнсом, тем не менее, испытывал неудобство – физическое и моральное, чего, видимо, нельзя было сказать о его жене, которая тотчас уснула, предоставив мистеру Рэнсому угрюмо созерцать противоположную стену и ничем не занавешенное окно, с которого, как он с удивлением отметил, грабители сняли даже кольца для штор.

Было уже четыре часа утра, когда появилась полиция: крупный, средних лет мужчина в плаще, представившийся сержантом отдела уголовного розыска, и конфузливый молоденький констебль в мундире, не сказавший ни слова.

– Вы не слишком спешили, – не сдержался мистер Рэнсом.

– Да, – стал оправдываться сержант, – мы бы раньше приехали, но… как говорится, э-э… наклад очка вышла. Ошиблись квартирой. Мой паренек дал маху. Увидел фамилию Хэнсон и…

– Не Хэнсон, а Рэнсом, – перебил мистер Рэнсом.

– Ну да. Мы выяснили… потом. – Только что переехали? – поинтересовался сержант, оглядывая пустое место действия.

– Нет, – отрезал мистер Рэнсом. – Тридцать лет тут прожили.

– И обставились?

– Конечно, – подтвердил мистер Рэнсом. – Нормальный дом, как полагается.

– Диван, кресла, часы… – стала перечислять миссис Рэнсом. – Все было.

– И телевизор? – робко подсказал констебль.

– И телевизор, – подтвердила миссис Рэнсом.

– Мы редко его включали, – уточнил мистер Рэнсом.

– А видак?

– Я не признаю видеомагнитофонов, – отчеканил мистер Рэнсом. – Мне и так забот хватает.

– Музыкальный центр?

– Да, – хором отозвались мистер и миссис Рэнсом.

– У жены было меховое манто, – заявил мистер Рэнсом. – В моей страховой компании есть список ценностей.

– Да вы просто шутите, – подивился сержант. – Я тут немного похожу-посмотрю, если вы не против, а констебль Патридж запишет все подробненько. Соседи напротив видели взломщика?

– В Португалии.

– А сторож?

– Наверное, тоже в Португалии, – съязвил мистер Рэнсом, – судя по тому, как часто мы его встречаем.

– Я не расслышал, у вас на конце м или н: как у Артура⁶ или как у семейки “Симпсон”⁷? – переспросил констебль.

– Патридж у нас из образованных; новичок, а с дипломом, – пояснил сержант, осматривая двери. – Замок, я вижу, не сломан. Малый просто влез по наружной лестнице. А не мог бы я разжиться у вас такой штуковиной, как чашка чаю?

– Нет, – отрезал мистер Рэнсом. – Потому что у нас больше нет такой штуковины, как чайник. А заодно и такой, как чайный пакетик.

– Я так понимаю, вам потребуется помощь, – выдавил из себя констебль.

– Какого рода?

– Ну, к вам будут приходить, успокаивать, держать за руку, – сказал сержант, приглядываясь к окну. – Патридж считает, что это помогает.

– Все мы люди, – пробормотал Патридж.

– Я – поверенный, – заявил мистер Рэнсом.

– Ну, может, ваша половина захочет попробовать. Мы в отделе стараемся не огорчать Патриджа.

Миссис Рэнсом ободряюще улыбнулась.

– Запишу, что вы согласны, – обрадовался констебль.

– Вижу, они ничего не оставили? – догадался сержант, шмыгнув носом и потянувшись, чтобы провести рукой по рейке для картин.

– Да уж! – раздраженно отозвался мистер Рэнсом. – Абсолютно ничего, как вы могли заметить.

– Да не ваше, а свое — пояснил сержант. – Он снова задумчиво шмыгнул носом: – Визитку, так сказать.

– Визитку? – не понял мистер Рэнсом.

– Продукты дефекации, – пояснил сержант. – Воровство – дело нервное, часто требуется в сортир.

– Так это одно и то же, сержант, – подхватил констебль.

– Что одно и то же, Патридж?

– Когда они собираются “на дело”, они говорят “айда в сортир”. А во Франции иначе, – разохотился констебль, – “стоять на атасе”

– Вас что, в “Лезерхэде” этому учат? – умилился сержант. – Патридж полицейский колледж кончил.

– Это как университет, только без шарфов⁸, – засмущался Патридж.

– В общем, – приказал ему сержант, – иди проверь. На счет дефекации я имею в виду. По этой части они бывают очень изобретательны. Я как-то работал на краже в Пангборне, так это красовалось там на светильнике XVIII века прямо посреди стены. Занимайся они каким другим делом, так хоть давай им приз герцога Эдинбургского⁹.

– Вы, должно быть, не заметили, – сухо сказал мистер Рэнсом, – у нас нет светильников.

– А другой, дело было в Гилдфорде, облегчился в ароматическую вазу с сухими лепестками.

– Может, это юмор такой, – предположил констебль.

– Юмор, говоришь? А я было подумал, что у безмозглого накурившегося сопляка случилось недержаниие. Кстати, раз уж мы заговорили о телесных потребностях, загляну-ка я в одно местечко перед уходом.

Мистер Рэнсом слишком поздно сообразил, что сержанта следовало остановить, и срочно ретировался в кухню.

Сержант вернулся, покачивая головой:

– Ну и ну! Нашим друзьям, хватило совести, по крайней мере, воспользоваться туалетом, но оставили его в гнусном виде. Вот уж не думал, что мне когда-нибудь придется облегчаться на леди Кири Те Ка́нава. Ее “Вестсайдская история” – жемчужина моей коллекции.

– Вообще-то, это мой муж, – выдавила из себя миссис Рэнсом.

– Ну да! – опешил сержант.

– О чем идет речь? – спросил возвратившийся мистер Рэнсом.

– Неважно, – полепетала его жена.

– Думаете, вы их поймаете? – спросил мистер Рэнсом, провожая до дверей полицейских.

Сержант засмеялся:

– Чудеса случаются даже в правоохранительной деятельности. Никто не держал на вас зла?

– Я поверенный, – сказал мистер Рэнсом. – Все возможно.

– А может, кто-то неудачно пошутил?

– Пошутил? – закипел мистер Рэнсом.

– Я только делаю предположения, – успокоил его сержант. – Но если это настоящий взломщик, скажу так: он вернется – они всегда возвращаются.

Констебль глубокомысленно кивнул: даже в “Лезерхэде” согласились бы с этим.

– Вернется? – переспросил мистер Рэнсом, обводя взглядом голые стены. – Вернется? За каким чертом?

Мистер Рэнсом очень редко употреблял крепкие выражения, и пребывавшая в соседней комнате миссис Рэнсом притворилась, что не слышала вырвавшегося у него. Дверь за полицейскими захлопнулась.

– Пустое дело, – сказал мистер Рэнсом. – Совершенно пустое. Как тут удержаться и не вспомнить черта?

– Что ж, – сказала миссис Рэнсом несколько часов спустя, – придется стать тут лагерем. В конце концов, – прибавила она не без удовольствия, – это может оказаться занятно.

– Занятно? Занятно? – спросил небритый, немытый, разодравший себе зад, позавтракавший водой из-под крана мистер Рэнсом. Однако никакие уговоры миссис Рэнсом (инстинктивно ощущавшей, что в сложившихся обстоятельствах ее задача – подчеркивать мужнину несгибаемость и жертвенность) не могли удержать его от героического похода на работу.

Тем не менее, когда он ушел и окружающая пустота навалилась на миссис Рэнсом всей своей тяжестью, она ощутила, расхаживая по гулким комнатам и не понимая, с чего начать, что немного жалеет о его отсутствии. Пожалуй, надо составить список – на миг она забыла, что писать ей нечем и не на чем. Значит, нужно пойти купить блокнот и карандаш в газетном киоске. По соседству с киоском обнаружилось кафе, которого она прежде никогда не замечала. Там кормили горячими завтраками, и, хотя среди таксистов и курьеров-велосипедистов ей было в вечернем туалете не по себе, никто не обращал на нее особого внимания, а официантка даже назвала деткой и сунула “Миррор”, чтобы она почитала, пока дожидается своего бекона с яйцом, консервированных бобов и тоста. “Миррор” миссис Рэнсом обычно не читала, как никогда не завтракала беконом с яйцом, консервированными бобами и тостом; но газетные пересуды о похождениях августейших особ так ее заинтересовали, что она не перестала читать и за едой, для чего прислонила газету к бутылочке с соусом и совершенно забыла, что в кафе она вообще-то зашла потому, что ей нужно было составить список.

Без списка покупки ее оказались довольно хаотичными. Сначала она пошла в “Бутс” и накупила туалетной бумаги, одноразовых тарелок и чашек, но забыла про мыло. Вспомнила, вернулась, но на этот раз забыла чай в пакетиках; возвратившись за чаем, забыла бумажные полотенца, и так до тех пор, пока не почувствовала, что совершенно вымотана: почти доплетясь до дому, она каждый раз с полдороги возвращалась назад. Во время третьей из этих все более раздражающих ходок – на этот раз она забыла купить пластмассовые вилки и ложки – миссис Рэнсом набралась духу и зашла в “Мистер Энвер”. Она проходила мимо десятки раз – да и могло ли быть иначе? Ведь он находился на полпути между ее домом и главной улицей, Сент-Джонс-Вуд¹⁰; помнила она, конечно, и как его открывали – на месте магазина тканей и детского трикотажа, куда она часто и охотно захаживала прежде. Его держала некая мисс Дорси, у которой она время от времени покупала приглянувшуюся салфетку для подноса, рулончик пластыря “Силко”, а чаще всего – то, что тогда называлось гигиеническими поясами и продавалось в упаковках из простой оберточной бумаги. Когда в конце 60-х магазин закрылся, миссис Рэнсом ощутила тревогу и растерянность, но как-то раз, робко переступив порог “Тимоти Уайте”, испытала истинное потрясение, обнаружив, какой громадный рывок за последнее время совершило производство товаров интимного назначения – что никак не отражалось на допотопном ассортименте магазинчика мисс Дорси, среди редеющей клиентуры которой миссис Рэнсом была чуть ли не единственной покупательницей данного товара. Она и сама знала, что старомодна, но дело не обходилось и без толики снобизма: ей казалось, что есть какой-то шик в том, чтобы получить требуемое без слов, из рук терпеливо, страдальчески улыбающейся мисс Дорси (ее улыбка означала: “Наше общее женское проклятие”), чем просто снимать его с одной из разномастных полок в “Тимоти Уайте”. Впрочем, “Тимоти Уайте” вскоре повторил судьбу мисс Дорси: его с потрохами съел “Бутс”. Однако “Бутс”, это она понимала, все же был на голову выше соседней аптеки “Сьюпердраг”, где уж точно не было ничего шикарного.

После закрытия магазинчика мисс Дорси (которую однажды днем нашли лежащей ничком на прилавке: с ней случился удар) там ненадолго воцарилась пустота; но как-то раз по дороге к Хай-стрит миссис Рэнсом увидела, что заведение перешло к какому-то азиату, продавцу фруктов и овощей, и перед окном на тротуаре, где никогда ничего не стояло, кроме детских колясок и тележек редких покупательниц, теперь были выставлены ящики неведомых плодов земли: батата, папайи, манго и прочего, а вокруг громоздились мешки, мешки, у которых, подумала миссис Рэнсом, охотно будут задирать ножку собаки.

Поэтому отчасти из верности мисс Дорси, а отчасти потому что место это, по правде говоря, было не в ее вкусе, миссис Рэнсом до нынешнего дня никогда сюда не заглядывала, но, чтобы не тащиться в сотый раз на Хай-стрит, решилась зайти и спросить, нет ли обувного крема (признаться – и она призналась бы в этом первая – сейчас у Рэнсомов имелись куда более неотложные нужды, но мистер Рэнсом был особенно щепетилен по части обуви). Хотя миновало больше двадцати лет, магазинчик явственно сохранил былой облик, помнившийся ей со времен мисс Дорси: конечно, появился рефрижератор и охлаждающий стеллаж, но в остальном мистер Энвер использовал прежнее оборудование, приспособив его к новым целям. Ящики, где прежде хранились благородные предметы досуга: образцы и узоры вязания, вязальные крючки, шторы и драпировочные ткани, – теперь служили вместилищем для лепешек наана и питы; пряности и специи вытеснили детские чепчики и башмачки, а полки и вместительные выдвижные ящики, где прежде прятали чулки, женское трикотажное белье, грации и бюстгальтеры, теперь были до верху засыпаны рисом и нутом.

Миссис Рэнсом не верилось, что в магазине есть средства для обуви (кто тут носит нормальную обувь?), но она так устала, что решила зайти спросить. Правда, ей (вернее, мистеру Рэнсому) требовался буро-красный крем цвета свернувшейся крови, что, смутно подумалось ей, может быть, нарушает религиозные запреты, но кругленький, жизнерадостный мистер Энвер протянул ей – будьте любезны – несколько коробочек на выбор, а когда она стала платить, то приметила щеточку для ногтей, необходимую в ванной, да и помидоры выглядели соблазнительно, и еще стоило купить лимон; тем временем обнаружилось, что в магазине продается кухонная утварь, и она раскошелилась на дуршлаг. Обычно неразговорчивая миссис Рэнсом поймала себя на том, что, расхаживая по магазину, выкладывает этому толстенькому и доброжелательному бакалейщику свои секреты: объясняет, почему делает такие странные, не сочетающиеся между собой покупки. А он в ответ улыбается и сочувственно кивает, в то же время подсовывая ей другие товары, которые ей непременно понадобятся взамен исчезнувших и которые он с удовольствием предоставит ей. “Они вас лишили и дома, и крова, эти мерзавцы. Вы не знаете, куда и откуда идете. Вам нужна жидкость для мытья посуды и одно из этих средств, чтобы туалет стал местом покомфортней”.

Дело кончилось тем, что она сделала с дюжину покупок – столько ей было не унести, но и это оказалось легко преодолимо, потому что мистер Энвер привел своего сынка из квартиры над магазином (“Надеюсь, я не от Корана оторвала его”, – подумалось ей), и он сопроводил миссис Рэнсом до дома – шел рядом в своей крохотной беленькой шапочке с картонной коробкой в руках.

– Наверное, бракованный, – заявил потом мистер Рэнсом. – На этом они и делают прибыль.

Миссис Рэнсом не вполне понимала, какой такой брак бывает в обувном креме, но ничего не сказала.

– Глядишь, – обронила она позже, – будет доставка.

– Ты хочешь сказать, – посуровел мистер Рэнсом (то был давнишний камень преткновения), – что, как ты надеешься, магазин будет доставлять заказы на дом. “Глядишь, будет доставка” означает, что заказы – дело рискованное: захотят – доставят, не захотят – не доставят (что, впрочем, тоже было верно).

– Как бы то ни было, – парировала миссис Рэнсом, – он открыт до десяти вечера.

– Он может себе это позволить, – сказал мистер Рэнсом. – Наверное, никому не платит. Я предпочитаю “Маркс и Спенсер”.

Вообще-то говоря, она тоже. Но однажды она заглянула к Энверу, потому что ей захотелось к обеду манго, в другой раз купила себе папайю; конечно, не бог весть какое геройство, но все-таки отступление от правил – робкие шаги в сторону неведомого, о чем она, слишком хорошо знавшая своего мужа, благоразумно не распространялась.

Друзей у Рэнсомов было мало, гостей они звали редко – мистер Рэнсом твердил, что людей ему хватает на работе. Но в тех редких случаях, когда миссис Рэнсом, встретив кого-нибудь из знакомых, отваживалась признаться, что они пережили настоящий ужас, к ее великому удивлению, неизменно выяснялось, что все знают, что такое кража, по собственному опыту. И хотя ни одна такая история, как понимала миссис Рэнсом, не была столь необъяснимой и чудовищной, как их, с которой, по чести говоря, все эти совершенно заурядные кражи не шли ни в какое сравнение, никто из знакомых решительно не замечал разницы и лишь пережидал, пока она доскажет свое, считая, что это неизбежная прелюдия к их собственному рассказу. Она поинтересовалась у мистера Рэнсома, обращал ли он на это внимание.

– Да, – коротко бросил он в ответ, – считается, что в кражах нет ничего особенного.

Разумеется, так оно и есть, однако, в этом он уверен, – не в столь невероятных, всеобъемлющих и грандиозных, как эта.

– Украли всё, – посетовал он Гейл, своей многолетней секретарше, – всё до нитки.

С Гейл, высокой, унылой особой, у которой не было, по его выражению, “всех этих глупостей” – иначе говоря, женственности, чего мистер Рэнсом терпеть не мог, – он обычно находил общий язык. Будь Гейл попроще, она бы посочувствовала мистеру Рэнсому, и дело с концом, но, подобно всем остальным, она пустилась вспоминать историю собственного ограбления, приговаривая: “Удивительно, что это случилось только сейчас”; почти всех ее знакомых уже давно обокрали хотя бы раз, а ее свояка, мозольного оператора из Илфорда, так того обчистили дважды, причем один раз грабители вломились в дом, когда все сидели перед телевизором.

– Почти неизбежное следствие подобного происшествия – эмоциональный шок. Проявляется он по-разному. Часто после грабежа выпадают волосы – да-да, а вот у моей сестры началась жуткая экзема. И заметьте, – не унималась Гейл, – одни мужчины.

– Что одни мужчины? – не понял мистер Рэнсом.

– Воры – одни мужчины.

– А женщины пробавляются магазинными кражами, – попытался отбиться мистер Рэнсом.

– Да, но не до такой же степени! Они же не крадут все подчистую.

Не уверенный в своей победе, поскольку представлял более слабую сторону в споре, а потому взвинченный и раздосадованный, мистер Рэнсом решил попытать счастья у мистера Пардоу из соседней фирмы, но – с тем же результатом.