Читать книгу: «Иностранная литература №05/2011», страница 3
собрать их по одной в шприц не обращая внимания на то что меня могут заметить не уверен что рыбаки или те люди что жили в домишках не заметили меня ведь они могли подумать что у меня есть деньги, возможно моя рубаха или мои кроссовки или кольцо которое может оказаться на пальце у наркомана и которое наверняка купят в Баррейру или в Алма-де, я чувствовал что они надеются и их надежда помогла мне почти не чувствовать ни резинового жгута на руке, ни укола иглы, ничего понимаете, не замечать почти ничего кроме моря
* * *
Папа подшивал то ли подол то ли рукав а я на диване вытянув ноги стучал ботинком об ботинок и глядел в потолок надеясь что хоть там произойдет что-нибудь интересное раз уж внизу ничего путного не происходит, и тут мне показалось что люстра наконец начинает отрываться и скоро нас ждет праздничный звон стекла, папины глаза искали встречи с моими глазами но я сделал вид что не заметил, я – люстре
– Ну что сегодня что ли?
в надежде что дрожь подвесок вот-вот обернется водопадом, я перестал стучать одной щиколоткой о другую и стал топать по полу чтобы ускорить падение а в это время мой папа собрал все лицо в кучку вокруг ноздрей, подтянул брови, губы и все это направил в мою сторону
– Паулу
но тут подвески перестали дрожать потому что оказалось все дело в автобусе проезжавшем по улице а автобус был уже далеко, если открыть окно люстра казалась таким же деревом как те что росли под окном но только посаженным вверх ногами, у этого дерева были свои плоды – перегоревшие лампочки и оно так же шелестело кроной, прозрачное дерево
только вот ствол у него был из латуни а на ветках крючочки латинское название которых наверняка знал сеньор Коусейру, он рисовал своей тростью вензеля в воздухе и все мне объяснял, ну объясните же мне сейчас, почему я не могу пожать вам руку и пожелать доброго утра, я бормочу что-то себе под нос и прячусь, запираюсь на крытом балконе и злюсь на себя за то что заперся, если бы я смог, если бы мне удалось, если бы не было стыдно
но не могу, не удается, мне стыдно выйти в гостиную и побыть с вами, я не хочу
что, и вправду не хочу?
я не хочу чтобы дона Элена оторвавшись от вязания подняла на меня счастливый и благодарный взгляд, не хочу чтобы вы старели, чтобы умирали, меня пугают ваши лекарства на столе и пальцы застывшие в размышлениях
капсулу или таблетку?
а потом думая взять капсулу берут таблетку, наливают воду чтобы запить, меня пугает ваша надежда на то что я спрошу
– Ну что посоветовал доктор?
потому что я ведь вижу что вы еще больше сгорбились, стали еще более медлительными чем когда привезли меня к себе и у доны Элены не было пятен на платье
она никогда не роняла еду на платье
и ей не надо было опираться о спинку стула, я нервничаю от такого театра
– Не прикидывайтесь что вам трудно ходить
я бы их с удовольствием побил или взял на руки
нет, никакого желания брать их на руки, мне хочется только избить их, этих комедиантов которые надеются разжалобить меня своими заплетающимися ногами, как будто нам не достаточно одного клоуна – папы, среди ночи они плетутся на кухню задевая каждый угол и будя весь дом под предлогом что мол им пить хочется, они будто не тапками елозят по полу а будто мелом по шершавой доске и вытягивают меня из глубины сна отдирая пластырь, который на самом деле я, от кожи, которая тоже я <…>
бездонный стакан который никогда не наполнится
оглушительная струйка, свинцовый водопад обрушивающийся им в горло о котором я и подумать не мог что оно такое широкое и так мощно булькает, тапки шаркают обратно в комнату хотя я накрыл голову подушкой, я пластырь, я же кожа, или ожидание в несколько бесконечных секунд, сбросить подушку с головы, навострить уши все больше волнуясь, безжизненное тело упавшее на вышитый мешок с хлебом, гримаса ужаса на лице, из рукава свисает гроздь пальцев с посиневшими ногтями
не умирайте
предположение, допущение, уверенность что упали в обморок, встать с постели, запутаться в простыне
вообще-то могли и умереть
выпутаться из простыни
не умирайте
подтянуть пижамные штаны которые не держатся на поясе и сползают до колен потому что хотя я твержу об этом уже три месяца дона Элена стукнув себя ладонью по лбу
– Ты прав сынок
не называйте меня сынком
не вставила новую резинку
они могли не один раз умереть
прохромать придерживая штаны к кухне задевая те же самые углы что и они только босиком, гвоздь и заражение, столбняк, бред, жар, Большое спасибо,
– Ничего не поделаешь сеньора вакцина не подействовала
я вошел в ванную вечно пахнущую приливом где даже в темноте светилось и звало меня зеркало такое же встревоженное как и я
– Скорее
спальня где дона Элена и сеньор Коусейру
не знаю кто из них кого пережил
кашель в такт тиканью будильника с загадочной мухой под стеклом циферблата которую минутная стрелка пытается загарпунить каждые полчаса а на кухне удлиненной уличными фонарями
не забывай как уличные фонари удлиняли квартиру когда ты приходил домой и поднимался по темной лестнице, когда ты рассчитывал еще на одну ступеньку а нога вдруг проваливалась в неожиданно возникшую лестничную площадку, не забывай что прежде чем вставить ключ в замочную скважину ты зажигал спичку, огонек спички падал на половик
и вы оба, здание и ты, исчезали в небытии но ключ тем временем поворачивался сам собой, фонари удлиняли гостиную, выстраивали за ней ряд других гостиных показывая тебе тени незнакомых диванов и ты задавал вопросы незнакомцам
не забывай
<…>
на кухне удлиненной уличными фонарями никто из них не поскользнулся у холодильника на слезе капнувшей из баночки маргарина ожидая когда я приду и всерьез опечалюсь, церковь Ангелов обожающая несчастья
– Слишком поздно Паулинью
и
ясно же
что это ложь, с чего это поздно, сеньор Коусейру на скамеечке на которой меня кормили когда я был маленький, то есть дона Элена меня кормила а сеньор Коусейру считал сколько еще ложек осталось, еще восемь, еще семь, еще шесть, еще пять, еще пять с половиной начиная с пяти с половиной, поскольку дно тарелки еще не просматривалось, дона Элена подавала знак и сеньор Коусейру пока дона Элена собирала кашу с краев еще пять с четвертью, еще пять, еще четыре и три четветри, еще четыре с половиной и так от четырех с половиной до нуля когда дона Элена
– Всё
или если вначале он слишком забегал вперед в счете приходилось делить единицу на все более мелкие доли, еще три четверти, еще половина, еще четверть, еще полчетверти, еще половина полчетверти, еще почти ничего, еще половина от почти ничего, дона Элена с ложкой а я с салфеткой завязанной под горлом, завороженный бесконечной растяжимостью этой арифметики, даже сейчас мне случается прикидывать количество вилок когда мне подают обед
– Осталось семнадцать Паулинью
и я подцепляю на вилку больше или меньше макарон чтобы они закончились точно тогда когда я досчитаю до нуля, а потом мысленно стукаю тростью по изразцам, гляжу куда-то вверх за пределы ресторана потому что уверен что дона Элена всегда рядом, я угадал, я не обсчитался дона Элена
потому что я уверен что сеньор Коусейру всегда рядом
– Видали я угадал я не обсчитался сеньор Коусейру
сеньор Коусейру стоит у плиты
не забывай и об этом
<…>
сеньор Коусейру отошел от плиты и пошел обратно в спальню, еле переставляя ноги, рот перекошен, опирается рукой о стол, а церкви только этого и надо
– А что если прямо сейчас?
но это случилось гораздо позже когда я уже не жил с ними, они так и не узнали что я
они так и не узнали что я относился к ним по-дружески
я относился к ним по-дружески, не скажу что очень
предпочитаю не говорить что очень, но я относился к ним по-дружески, четыре с половиной, четыре с четвертью, четыре, четыре без четверти, три с половиной
я относился к ним по-дружески
<…>
в первый раз когда он пришел ко мне на улицу Анжуш в клоунской одежде, я его не узнал, стоя рядом со стулом который ему придвинула дона Элена, не решаясь сесть, переминаясь с ноги на ногу словно от холода хотя не было холодно
– Я ненадолго мадам мне просто хотелось повидаться с сыном
достал из сумочки шоколадную конфету и попытался угостить меня, то есть он никак не мог набраться смелости чтобы отдать мне эту конфету а она таяла у него в руке, он положил ее на комод с извиняющейся улыбкой которая как будто сползала с губ и падала сморщившись на пол
– Если вы положите ее в холодильник она опять затвердеет
что-то на животе у сеньора Коусейру дернулось, дона Элена поправляла салфетку, папа наклонился чтобы поцеловать меня, на меня пахнуло одеколонным дыханием
дона Элена сжала в руке салфетку
и он так и не поцеловал меня
дона Элена выпустила из руки салфетку
одеколонный дух ослаб и живот сеньора Коусейру успокоился, папа в коридоре
– Не беспокойтесь я знаю дорогу
чуть не уронил вазу, подхватил ее и поставил не на то место
– Я такой неловкий правда?
и оттого что ваза не на месте, трость в ярости, дона Элена повернула вазу драконом вперед и трость успокоилась, уже выйдя на улицу папа остался в шоколадной конфете на комоде, взять ее большим и указательным пальцами, держать как можно дальше от себя, выбросить ее в мусорное ведро, то что за дверцей кухонного шкафчика и у которого крышка открывается когда открываешь дверцу, конфета среди пакетов из-под молока и костей и очистков, закрыть шкафчик и вот теперь уж точно, теперь в доме клоуна нет, мы спокойны, всё в порядке, сеньор Коусейру передвинул вазу на два миллиметра а дона Элена критикует, оценивает перспективу
– Нет еще не совсем
сеньор Коусейру прогнувшись и откинув голову назад полностью с ней соглашается, поворачивает вазу, протирает дракона рукавом, пробует подвинуть еще на миллиметр, дона Элена
– Теперь думаю да
и все равно с драконом не все в порядке, не знаю в языке ли дело, в чешуе или в крыльях, дона Элена уткнувшись в зверя носом
– Больше его не трогай
за ужином кто-то из них учуял запах одеколона, взгляд искоса в сторону вазы, в панике, дона Элена кормит меня супом а сеньор Коусейру не считает ложек
пятнадцать, четырнадцать, тринадцать
они боятся что папа заберет меня хотя папа тщательно причесывался, нервно трогал сережки, застегивался на все пуговицы, старался не выглядеть просителем но и выглядел и просил <…>
* * *
больница, платаны, папа навещает меня в атласном розовом платье и в огромной шляпе поверх парика
– Твоя тетя Паулу
входит за больничную ограду, хватает меня за пальцы, разрез выше бедра и я
– Папа
то есть
– Не позорьте меня папа
то есть
– Над нами смеются папа уходите
а он со всеми раскланивается, убегает от голубей ах они обкакают мне платье даже подумать страшно, поворачивает меня за подбородок звеня браслетами
– Ты похудел Паулу
его лицо под личиной клоуна прикусывает губу как тогда когда мама
– У тебя женщина кто она Карлуш?
показывала ему губную помаду, флакончик, тюбик крема, крашеный волос
по-моему
потому что цвет желтоватый, если мама
– Кто эта женщина
он тут же начинал шарить в шкафу, краснел поднимая наполовину черную наполовину светлую прядь
– Ты же понимаешь они на солнце выгорели
<…>
* * *
Не то чтобы мне хотелось писать, на работе писанины не оберешься так не хватало еще убивать вечера на то чтобы сушить мозги зажав в руке ручку и согнувшись над тетрадкой, но у меня нет другого способа встретиться с вами и потому я отношу тарелку и стакан на кухню чтобы вымыть их в воскресенье
это я по привычке говорю что вымою их в воскресенье а на самом деле надеюсь что их кто-нибудь вымоет за меня
ну скажем женщина которую я встретил в кафе где обычно из-за своей застенчивости вообще ни с кем не общаюсь, моя коллега из бухгалтерии которая улыбнувшись мне жалеет о том что улыбнулась и тут же замыкается в колючей неприступности некрасивых женщин, телефонистка которая смотрит сквозь меня с тех пор как адвокат стал дарить ей побрякушки, я отношу стакан и тарелку на кухню, заворачиваю угол скатерти
той самой которой я начал пользоваться полгода назад и которая прослужит без единой стирки еще столько же
так чтобы освободить угол стола и спустить словесных собак надеясь что хоть одна из них виляя веселой согласной отросшей у нее вместо хвоста обнаружит вас живыми и невредимыми
как будто вы можете оказаться живыми
под завалами лет и слоями обвинений, ссор, горечавок, надеясь что хоть одна из них начнет рыться в известке прошлого казалось бы давно уснувшего вечным сном а там подбегут и другие слова, взволнованные, радостные, срываясь с пера как с цепи, я уткнусь носом в тетрадь пытаясь разглядеть вас между строк, слабый голос
– Паулу
я его кажется узнаю несмотря на капризы памяти которая вечно все искажает и обесцвечивает, несмотря на то что вот уже несколько месяцев как я постепенно глохну ваша аудио-грамма ухудшилась дружище, привыкайте к мысли о слуховом аппарате если не желаете чтобы мир превратился в аквариум без рыб где вы одиноки как пластмассовые водоросли на камушках рассыпанных по дну, голосок настойчив
– Паулу
и слова уже учуяли его и яростно тянут поводок и я вынужден бежать за ними и ложатся торопливые следы-фразы поперек тетрадного листа, я теряю равновесие, несусь рысцой помимо воли лишь бы они не сбежали от меня, дюжины мокрых носов-гласных и дифтонгов, глаза устремленные на то к чему я казалось так стремился и что теперь пугает, голосок все ближе
– Паулу
и вместе с голоском лицо которое я рассмотрю получше на следующей странице, если конечно поймаю ручку убегающую от меня и облаивающую оглушительными прилагательными какую-то тень, какой-то силуэт, мужчину входящего в дом
что за дом?
на улице которая от абзаца к абзацу прорисовывается все отчетливее, вот угол с изразцами, вот киоск где папа
я так же заинтригован как и слова соскальзывающие с пера, строящие догадки, фантазирующие, разгребающие ил месяцев и в конце концов оказывается что это вовсе и не киоск а телефонная будка
угол дома весь в изразцах, телефонная кабина старой конструкции, <…> мужчина входит в дом, объявила минуту назад ручка и я смотрю на нее с испугом и удивлением, это нижний этаж, возможно подвальный потому что там очень темно и дубы на склоне оказались уж очень высоко над нашими головами, как оливы в Шелаш когда я летал на уровне земли купаясь в облаках
не то чтобы мне хотелось писать, я устаю подзывать слоги свистом, звать их по имени хлопая себя по ляжке, они меня не слушаются, они то вытаскивают на поверхность какие-то эпизоды, каких-то людей то снова погружают их в небытие, они путаются подсовывая мне не мои воспоминания, чужие дни, родственников которых у меня никогда не было
<…>
пианино все никак не умолкнет хотя поверх него уже легли новые абзацы, ноты становятся все нежнее, мелодия замедляется, человек с больным горлом покашливает где-то в далеком санатории на севере страны принимая по ложечке вина с хинином каждые полчаса, убить его перечеркнув пером
– Готов
или растворить его в кляксе прощай, кавалер в брюках гольф пытается отвлечь меня корзинкой для пикника
– Угощайтесь
строка за строкой торопливым почерком, не похожим на мой, если расшифровать почерк можно увидеть куриное крылышко под клетчатой салфеткой, вареные яйца, лимонад, накрыть тетрадку скатертью, кавалер возможно обижен но разумеется ни слова, он присел на корточки неподалеку от шоссе с мальчиками в матросках, а в это время перепелки стонут в зарослях начала века и виден загородный дом, такой каких давно уже не бывает, по крайней мере в Лиссабоне
<…>
я направляю слова в сторону улицы Анжуш или Бику-да-Арейя, шагаю вверх по проспекту Алмиранте Рейша где столько продовольственных и мебельных магазинов или переплываю Тежу на военном корабле приколоченном к воде гвоздями пушек, выхожу на площадь Принсипе-Реал где на месте нашего дома другой, слышу как Руй
– Паулу
в надежде что я помогу ему среди множества балконов разглядеть тот которого нет, возвращаюсь к началу тетрадки, показываю ему
– Вот он
поднимаюсь вместе с ним по ступеням, приглашаю его войти, восстанавливаю люстру, диван, окно с видом на кедр, успокаиваю его
– Видишь видишь?
надо еще отыскать щенка с бантом, я пишу его, создаю пока Руй задумчиво
– Разве меня не нашли много лет назад в Фонте-да-Телья?
притворяюсь будто не слышу, дописываю щенку ногу чтобы не хромал, Руй заметив пыль на комоде, неглаженое белье, не увидев ни одного платья в шкафах, одну мужскую одежду, выдвижной ящик на полу
– А где Сорайя?
<…>
слова искали и не находили Сорайю перескакивая со строчки на строчку, заменяя одни местоимения другими, наползая друг на друга
зачем?
на верху страницы мелким почерком, замечаю дону Элену, отца не вижу, прошу перо чтобы принесло и его на страницу а перо отклоняется в сторону, вот оно вернулось с Ноэмией, челочка на лбу, крутит педали трехколесного велосипеда
– Это Далия ездила на трехколесном велосипеде а не Ноэмия
а Далия в комнате на Анжуш с цветами в вазе, что за дурацкие фразы, что за идиотизм, злюсь на них, вычеркиваю, помещаю Ноэмию и Далию туда где им быть положено, зарубите себе на носу, должно быть так, трехколесный велосипед – этой, цветы – той, прошу прощения
– Извините
особенно у Ноэмии которой обидно расставаться с велосипедом, трачу чуть ли не целый абзац на утешения, накачиваю шины ржавого велосипеда с балкона, поднимаю ей седло ведь она успела вырасти, чиню фару
– У тебя есть собственный велосипед а у Далии нет так что нечего ревновать Ноэмия
Руй подозревая что я прячу от него своего папу
– С кем это ты там разговариваешь?
у него все никак не выходит из головы Фонте-да-Телья, шприц, скалы
– Почти наверняка там были скалы
он упорно твердит что лежал на пляже, я оставил его метрах в пяти от линии прибоя
– Нет не здесь подальше добавь в тетрадку еще одну дюну добавляю дюну чтобы угодить ему а он и не взглянул на нее продолжая упорствовать
– По-моему я умер с меня станется
домишки, короткий состав волочивший вагоны с людьми каждые четверть часа между поросших камышами дюн где папа с Руем столько раз
в тяжком супружеском молчании?
слова требуют кого-то другого но я успеваю их вовремя приструнить
папа
я всматриваюсь, да это папа, он все еще
в той квартире на нижнем этаже которой давным-давно нет, садится на диван, снимает парик чтобы убедиться что какой-нибудь голубь ведь раньше голуби, не то что сейчас когда на Принсипе-Реал почти нет птиц потому что и стариков с печеньем в карманах почти не осталось <…>
Руй смотрит на папу а папа и не замечает, Руй держится за живот, ему больно, ему нехорошо
– Клянусь матерью я не принимаю наркотиков Сорайя
дрожащие руки никак не могут удержать деньги которые папа давал ему в первую неделю каждого месяца и которые он крал у папы во все остальные недели, сказки о приятеле заложившем радиоприемник, о лекарствах для одноклассника с которым сидели за одной партой и поверь что завтра непременно, если бы буквы помогли папе мять и разглаживать покрывало, если бы я здесь в тетрадке мог рассмотреть его так же дотошно как рассматриваю его стеклянные драгоценности, если бы объяснили мне почему, если бы подсказали как его спасти, я не знаю как спасти его и оттого эти угрызения совести которые я маскирую под безразличие, под отстраненность в те дни когда сам себе задаю вопрос о том как отношусь к нему а ручка, занятая поисками в развалинах следов доны Элены или мулатов из Шелаш, заливает мне страницу описанием мулата в темных очках открывающего и складывающего детский перочинный ножик на тропинке ведущей по склону к реке, я силюсь рассмотреть хоть что-то кроме него, не район где торгуют героином, не рухнувшую стену, не сойку, а Тежу и где-то за Тежу то что я ищу столько лет, створку калитки, гипсового гнома на холодильнике, покой, покой который так трудно обрести сейчас когда Руй
– Сорайя
и когда папа заметив его наконец, спрятав купюру на искусственной груди, встав и
– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?
и я
сейчас мне никто
– Не мог бы ты ненадолго выйти Паулу?
снова к кедру, к куску ночной темени на мартовском закате, пытаясь угадать без сеньора Коусейру
без сеньора Коусейру всё гораздо сложнее
как будет кедр по латыни, складывая номера всех проезжающих белых машин загадав что прежде чем доскладываю до двадцати
ну самое большее до двадцати пяти
складка на занавеске и папа позовет меня, не одетый, в халате и в парике набекрень, благодарный Рую, раздраженно мне
– Ты что меня никогда не видел?
а на лице его написано что перед ним не я, перед ним мама и во взгляде ее молчаливый упрек или она мизинцем подгоняет каплю разочарования обратно к нижнему веку
– Карлуш
слова носятся между нами с восторгом первооткрывателей
мы свели их вместе, мы свели их
подталкивая меня, подталкивая, чтобы мы подошли ближе друг к другу, то есть чтобы я подошел к нему поближе
а мне этого совсем не хочется
но они тянут меня за рукав резцами восклицательных знаков, многоточиями клыков, тильдами губ, папа боится за макияж, за чулки которые неловкий сын
ну где вы еще видали такого увальня?
непременно порвет
– Терпеть не могу когда ты пытаешься меня облапить
вам ведь никогда не нравилось если я вас обнимал папа, когда я садился к вам на колени вы застывали как истукан, отворачивались от меня, жаловались что складка брюк врезалась в ногу, мама всегда была на вашей стороне не лезь к папе Паулу, разве что иногда погладит по головке, извинения, ложь
– Я простужен могу заразить тебя
родинка на ухе завораживала меня, я все пытался ее потрогать, я тянулся к ней пальцем а он не надо у тебя сейчас руки грязные, ты мне всю рубаху измажешь дурачок, бежал скорее к зеркалу в дверце шкафа, вот ведь приставучий малыш, оценивал ущерб, ругал меня за то что я посадил пятно потом оказывалось что пятно на стекле, он убеждался в этом поковыряв его ногтем, стоило чуть шевельнуться и нос становился то широким то узким, огромный промежуток между ртом и подбородком и в следующее мгновение вообще никакого промежутка, папа расстроен что дом в ужасном состоянии, что ромашки вянут
– Даже зеркало и то гибнет
<…>
слова смеются надо мной, разбегаются, возвращаются с сеньором Коусейру
– Сынок
прежде чем я
– Не называйте меня сынком
я ваш сын, я ваш сын
слова равнодушно бросают его на крытом балконе будто скидывают пальто, меняют его на мою бабушку повесившуюся на мимозе или на Бога управляющего миром с крыши пансиона, оранжевый луч
или серый?
задерживается на нем и уходит, перемещается на девочку которая играет в классики в зале
– Мама
девочка замирает а слова кладут перед нею надгробный камень и машут ветвями лавров
– Не обращай внимания это ветер
клянусь это был ветер потому что тучи ползущие с гор удлинились, занавески на Принсипе-Реал обмотали папу и утащили прочь девочку
не видно ни кедра ни меня на скамейке, папа встал с дивана чтобы закрыть окно на задвижку
– Вот и все Паулинью
в конце концов даже Паулинью, не Паулу
– Вот и все Паулинью
прижаться лицом к его груди, ничего что она накладная, ничего что весь в блестках, вы же мой папа ведь правда, ну скажите что вы мой папа, посадите меня на закорки
помните как вы сажали меня на закорки?
и к мосту, покажите мне гнезда чаек, Алтуду-Галу, вспомните ту карусель на ярмарке, когда разные звери звенели и дрожали вокруг нас, скачите быстрее, не бойтесь что я упаду, незачем переодеваться клоуном, притворяться будто поете, соглашаться идти за девятый стол
– Вы хотели поговорить со мной?
прислонитесь к перилам, отдохните, я ведь закрыл тетрадку видите, больше не будет никаких клиентов, мы вернемся домой поддавая ногами камушки, цыгане
– Сеньор Карлуш
восхищаются вами, уважают вас, люди уважают вас папа, не унижают, хватит напяливать на себя эти смешные тряпки, мы закажем ведь должен найтись свободный столик для нас на следующее воскресенье
– Ну конечно же друзья можете сесть здесь на террасе
в ресторане в Кова-ду-Вапор, мама заправит вам салат, я буду бегать по мостику, в сентябре мы поедем на поезде в деревню, проснемся утром от яростного жужжания ос, помните как мама спит закинув руку за голову будто танцует и лицо у нее такое детское, если мы ее пощекочем
– Что что это?
не узнавая нас, узнавая нас, садясь в кровати, не узнавая комнаты, узнавая ее, спрашивая который час
– Уже девять серьезно?
слова замерли в тетрадке
никогда больше их не выпущу обещаю
откроем окно, каштаны, виноград
ни одна фраза не скажет что я вру, не вырвется на волю сад прямо здесь
ни одна фраза не скажет что я вру, разве что заикнется, только заикнется, не пугайтесь, это Руй
– Ты где пропадала Сорайя?
но мама не заметила, я притворился что не слышу, не бойся папа, Руй навсегда заперт в тетрадке, все, смотрите, мама
– Уже девять серьезно?
ищет майку
– Отвернись Паулу
поправляет волосы, повязывает их лентой как во времена классиков на могильных плитах, всего то и надо что начертить квадраты, кинуть камушек и скакать на одной ножке до самой дальней линии, схватить камушек, вернуться к нам, попасть точно в следующую клетку и снова прыгать а тем временем этот запах с гор который она
– Мимозы
а тем временем мы оба на пути к плотине потому что иногда рыбка или лягушка или птичка, кто поймает рыбку или лягушку или птичку тот выиграл а тот кто прибежит последним
кто ж не знает
тот гомик.
* * *
папа
вы репетируете трудное па, еще одно па, обмахиваетесь веером, рождаетесь из веера изображая будто поете песню но магнитофон не включен обратите внимание, афиши кот-рые кричат по всем углам
Сорайя
которые Сорайя кричат, Микаэла нервничает
– Не обижай ее Паулу
и обернувшись к Микаэле ощущаю один лишь одеколоно-вый шлейф и даже не шлейф, пустоту, пустоту на месте того кто
– Не обижай ее Паулу
гомик жалеющий другого гомика забавно правда папа, клоун жалеющий другого клоуна вот смешно папа, если бы мы пошли в цирк клоуны рисовали себе вашей помадой огромный бесконечно завывающий рот и я им верил как верил вам, как верила вам мама, верила что вы по ночам на службе, верила в ваши извинения, в ваше молчание
– Карлуш
спрашивая себя перед зеркалом на дверце шкафа ну что со мной не так, что я такого сделала, покупала новые ночные рубахи, новые босоножки, ожерелье которое оплачивала в рассрочку тайком от папы а ювелир
– Можно и иначе заплатить девушка
я сижу на полу а мама мне при ювелире
если бы мы могли поговорить, если бы мы могли хотя бы поговорить, если бы я поговорил с допой Эленой она бы выслушала меня
– Помеха
ювелир за дымом сигаретки которая и была всем его лицом если не считать предложения из-под сигаретки
– Можно и иначе заплатить девушка
задержав на весу руку которой гладил меня по головке чтобы угодить ей
на кухне был коврик из пальмовых волокон помните?
– У меня у самого такая же помеха подумаешь
рука сворачивает в ее сторону под предлогом поправить ожерелье и мамино горло не живое, неподвижное как когда я тянулся к ее телу и тут же отшатывался полный отвращения к себе самому
– Какой же он липкий
думая что папа презирал ее за то что я у нее родился от какого-то мужчины и возможно она даже не знала точно от которого, мужчины с которыми она спала чтобы спать с вами папа, стоило ей закрыть глаза как она начинала верить что она с вами, она называла их вашим именем, представляла себе что вы с нею, прислушивалась к вашим шагам во дворе, ваши пальцы пахнущие ромашками, ваша ладонь мнущая и разглаживающая ее бедра, ветви горечавки, которые все гнулись и гнулись у нее в костях, сгибали ее в три погибели, усыпляли ее, потом будили ее и стоило им ее разбудить как мама
– Карлуш
и
– Карлуш
и
– Карлуш
потому что другие имена не имели смысла, это были вы поймите, вы те вздохи, те поцелуи, те слова без цели так что вы мой отец, вы а не хозяин кафе, вы а не электрик, вы а не цыган у которого иногда кобыла подолгу бродила вокруг нашего сада но ему было бы страшно быть моим отцом ведь он не имел права быть моим отцом
<…>
и потому если бы мы смогли поговорить не важно где
в доме на побережье, на улице Анжуш, на Принсипе-Реал, в клубе
вы бы со мной согласились
и потому
– Не сейчас Жудит
и потому
– В субботу когда на работу не надо Жудит
и наконец решаетесь, соглашаетесь, тихонько, детским голоском удивляясь самому себе
– Потрогай меня
поражаясь тому что
– Потрогай меня
думая это неправда, не верю что правда это правда, сминая и разглаживая покрывало
или полотенце
покрывало
– Ничего у меня не получается Жудит
<…>
вы доставая чемодан со шкафа
– Ничего у меня не получается Жудит
и пока вы открываете его поставив на кровать, <…> мама встает между вами и чемоданом а вы берете плащ, идете к двери, отодвигаете меня ногой как будто я тоже, отводите в сторону горечавку как будто горечавка тоже, вы – горечавке или мне
горечавке которая пыталась заслонить выход, вы ломаете ветку и одна гроздь так и кружится, кружится у вас в памяти
– Ничего у меня не получается Жудит
<…>
* * *
Пусть мой сын Паулу наврет вам с три короба
а вы верьте ему и записывайте или делайте вид что верите и записывайте или вовсе не верьте но записывайте
о запахе горечавки в Бику-да-Арейя ничего не могу сказать, не чувствовала ни разу, вот запах отлива – это да, запах дна, когда пляж становился шире и казалось
или даже верилось
что можно перейти реку и дойти до Лиссабона вброд, запах отлива втекал в гостиную как ветер со стороны леса когда я ждала мужа и причесывалась
потому что в то время я делала ради мужа прическу
или когда просыпалась среди ночи одна на своей половине кровати, протягивала руку и никого, открывала глаза и никого, звала
– Карлуш
и никого, огромная спальня или не такая уж огромная, а казавшаяся огромной от неуюта как всегда когда мы зовем и нам не отвечают, а муж у окна и тоже один, ноги в спальне а тело в темноте и честное слово никакого запаха горечавки
Паулу пусть себе врет, а вы записывайте за ним его выдумки, мне-то что
разве только лес, сосновый бор если хотите но после того как муж от меня ушел ни бора ни леса, винные пятна киснут на простынях, кто-то незнакомый
или тот кто со сна кажется незнакомым или тот кто всегда был незнакомым
с вопросом
– Тебе что кошмар снился Жудит?
убегает затемно потому что семья или служба или страх что соседи увидят как он выходит из этого дома, мопед тарахтит вниз по тропинке торопливо будто вора уносит, Паулу сочиняет
– Горечавка
но какая черт возьми горечавка, он ведь вырос в Лиссабоне по крайней мере мне обещали что он будет расти в Лиссабоне, это место куда можно дойти пешком каждые шесть часов когда Тежу крадет у меня рыбачьи суденышки и даже мою усталость и ту перестает отражать, зеркало на дверце шкафа относится ко мне плохо, оно сует мне презрительно
– На
эти седые волосы вызывающие у меня недоумение, досаду, что знает о горечавке и о Бику-да-Арейя мой сын который так и не пожелал вернуться, ведь его воспитали обеспеченные люди
