Читать книгу: «Омичка навсегда. Лирика и мистика»

Шрифт:

ISBN 978-5-0060-1724-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Омские метели

Мой город, заснеженный в сердце Сибири,
Сюда направляется грозный Ермак.
Сюда адмиральские кони спешили,
И звезды горят на его теремах.

И Анна не спит до рассвета, в тревоге
Пытаясь понять, что там будет потом,
А поезд ее адмирала увозит
И мчится тот поезд на Дальний Восток.

Здесь Любочка снова в метели мелькает,
И дом губернатора так же красив,
Мой город заснеженный тихо вздыхает
О тех, кто уехал, и дом свой забыл.

Я встречу назначу вам в храме науки,
И в Старом кафе молодой мой поэт
Опять запоет о любви и разлуке,
И снова художник напишет рассвет.

Сюда возвращается ангел печальный,
Один он остался хранить этот мир,
И все его радости, слезы и тайны
Ночами по улочкам бродят моим.

Мой Омск деловит и печален порою,
И Врубель к тебе на свиданье спешит,
Здесь жили поэты, здесь жили герои,
Дивясь тем порывам сибирской души.

Сюда адмиральские кони спешили,
И звезды горят на его теремах.
Мой город, заснеженный в сердце Сибири
Сюда направляется грозный Ермак.

Город снов и грез

Я иду по бездорожью
В город ярких сновидений,
И свои сомненья множа,
Там меня встречает гений.

То ли Скрябин вдохновенный,
То ли яростный Ландау,
И один во всей вселенной,
Он свои мне грезы дарит.

Штрих несозданной картины,
Строчки призрачная яркость,
Вдохновенные мужчины,
В мир мой снова вносят ясность.

Где-то там, за поворотом,
Дед приходит на свиданье,
Он печален отчего-то,
На лице его страданья.

Или это Достоевский,
Каторгой своей кичится,
Омск – таинственное место,
Здесь иные сны и птицы.

Я иду по бездорожью
В тень обрушенной Арены,
Кто еще постигнуть может
Тяжесть и простор Вселенной.

И печальные этюды,
И прекрасные эскизы,
Это все земное чудо,
Суматоха антрепризы.

Там сыграть нам доведется,
Если повезет однажды.
В Омске призрачное солнце,
Тень судьбы многоэтажной.

Отразиться в каждом звуке,
И исчезнут все печали,
И от встречи до разлуки
Город нас с тобой встречает.

Он живет, он негой дышит,
Он теряется в тумане,
Он и слышит, и не слышит,
Но всегда он будет с нами.

О, легкая эротика метели Омичка

Георгию Петровичу Кичигину любимому

Художнику

О, легкая эротика метели,
меня бросавшей в бездну площадей,
Мы встретиться на улице хотели,
по Любинскому шли еще быстрей
К художнику, была там мастерская.
И тесный круг, и снежные стихи.
Тень адмирала, тишина какая.
И женщина на зов его летит.

Мне снится город, боль его и стоны,
эротика заснувших площадей,
Наш Любинский, любимый и влюбленный,
он с девы начинается -владей
Простором снежным и моей душою,
художник мой, заложник дивных грез
Меня он нынче чести удостоил,
коснуться полотна, там запах роз,

Сирени там истома и прохлада.
О чудеса, за окнами метель,
Да, жили мы в эпоху снегопада,
не думали о тяжести потерь,
В метели у реки проходит время,
оно несется в бездну, где Ермак
Тонул, в свое спасение не веря.
Но снова дева с книгою в руках

Встречает нас. И на плечах снежинки,
и плен улыбки, надо бы проститься.
Когда любовь и страсть на поединке,
то замирает Третья столица,
И адмирал ее на танец снова
в метель влечет. Рождественская ночь.
И видим мы тень бытия былого,
любуемся, не можем им помочь.

О, легкая эротика забвенья,
когда реальность увлечет во мрак,
Тогда метель подарит вдохновенье,
поведает о счастье и о драме.
И засыпает третья столица.
И только дева с книгою в тиши
В реальность нашу хочет возвратиться,
и тихо плачет нежная в глуши.

В миг Рождества мы верим Вдохновенью,
эротику подарит нам стихия.
Останется метель и вдохновенье,
художника улыбка и Россия.
И город мой, укутанный снегами
и занесенный вьюгами до срока,
И Пианист, не ведая о драме,
нам музыку дарил. И бури рокот
С гармонией сливался, и во мраке
салютов запоздалая возня,
Прелюдия к стихии или драме,
сияние и страсти, и огня.

Город тает в тумане

Мы могли быть счастливы с тобой,
В городе, растаявшем в тумане.
Где бредет по улочкам любовь,
И Городовой куда-то манит.
Там давно забыта суета,
И слагают дивные сонеты,
Не боятся черного кота,
Если возникает плут наш где-то.
На причале замер адмирал,
И друзья зовут нас снова в гости,
Саксофон забытый зазвучал,
Озаряя светом дивный город,
Не найти таджиков и старух.
Но расстроит это нас едва ли,
Жизнь прекрасна, если украдут,
Демоны тревоги и печали.
И хранятся тайны и стихи,
В облаке туманов и иллюзий,
Здесь красивы сны и старики,
Не штурмуют эскалатор люди…
Здесь живет веселая любовь,
Страсть танцует танго у причала,
Мы могли быть счастливы с тобой,
В снежном граде, ставке адмирала

Тихо в городе снов

Тихо в городе снов
пролетают снежинки, как птицы,
На ладони садятся,
и снова уносятся в ночь.
Почему в том пространстве
мне снова легко воплотиться,
Белый облачный кот
вдруг покорно ложится у ног.

В этой бури страстей
проступают какие-то лица,
И печальные знаки,
как звезды, чуть ближе на миг,
Тихо в городе снов
пролетают снежинки, как птицы,
И шуршат, словно тени,
листы тех прочитанных книг…

Мы иллюзии тешим,
реальность легко отвергая,
И в печали и радости
снова уходим, шутя,
Там легко и просторно,
и в бездну стихов увлекая,
С нами ангелы шутят,
снежинки навстречу летят.

И давно позабыв
этих улиц и храмов громады,
Мы воздушны во сне,
и ничто там реальности бред.
Тают души от счастья,
и больше страдать нам не надо.
В тихом городе снов
нас окутает ласково свет…

Мы живем, мы парим,
и срываем ненужные маски,
Светлой музыки плен
вдохновляет на новый полет.
Снежный облачный кот
шепчет новые дивные сказки,
Подарив вдохновенье,
печали он дерзко крадет.

Почему в том пространстве
мне снова легко воплотиться,
Белый облачный кот
вдруг покорно ложится у ног.
Тихо в городе снов,
пролетают снежинки, как птицы,
На ладони садятся,
и снова уносятся в ночь.

Городовой на Любинском

Дух города его Городовой,
Живет в плену эпических сказаний,
И снова он беседует со мной
На Любинском, среди машин и зданий.

Он с нами на рассвете и во мгле,
И где-то там, вдали, за поворотом,
Шагает вечный пленник по земле,
Отягощен трудами и заботами.

Записки арестанта прочитать,
Устав от службы, и печали множа,
Городовой беседует опять,
И службы он оставить здесь не может.

На Любинском иные времена,
Летят машины и смеются дети,
И город, позабывший времена
Его эпохи, дремлет на рассвете.

А Любинский как прежде, так красив,
И будущее видит он в прошедшем.
И вдруг усы расправив, загрустил
Об адмирале, но красивых женщин

Он взглядом провожает и молчит,
И ведает, что там должно случиться,
А там звучит совсем иной мотив,
В его глазах печальных отразиться.

У города хранитель есть в тиши,
В угоду нашей радости и грусти
Стоит на страже, и к нему спешит
Забавный иностранец, мрачный русский.

О, омичи, там, в пелене забот
Вдруг замерли и улыбнулись снова,
Пусть снегопад здесь или дождь идет,
Нам с ним уютней, и хранитель снова

Нам улыбнется, и растает там,
На Любинском, во мгле за поворотом,
Летят машины мимо, птичий гам,
А он грустит устало отчего-то….

И снова он беседует со мной
На Любинском, среди машин и зданий,
Дух города – его Городовой,
Живет в плену эпических сказаний.

Прогулка по Омску

У каждого есть свой уголок в этом мире, та единственная, настоящая Родина, с которой никогда не расстаться, куда бы мы не заплыли, не заехали, не попали в бурном потоке времени.

Только этот мир и надежда, и опора, он снится всегда, и в трудный момент мы вольны всегда туда вернуться. Родина – природа- родичи – род.

Что может сравниться с этим миром?

Мой спутник шутил и смотрел так лукаво на город,
Укрытый туманом и тайнами прошлых веков,
И где-то Иртыш вечно скован и темен, и молод,
Он казался текущей по вечности дивной рекой.

И там, в пустоте, снова лес вековой проступает,
И тени кочевников темной стеною встают.
И их атаман безрассудный опять укрощает,
И тонет, и тонет, и песни Бояны поют.

Последние мифы растаявшей где-то эпохи,
Лицо адмирала сурово и слишком красиво,
И только во мраке и смех их я слышу, и вздохи,
Реальность отступит, и где-то бредет сиротливо.

А здесь, в тишине как внушительны эти картины,
Пространство и время не властно уже над душой,
И если однажды я мир этот бурный покину,
То снова вернусь я в свой город с его Иртышем.

И будут другие стоять в тишине на причале,
Холодные ветры и дивные мифы листать.
Мой спутник шутил, мы рассвет в той беседке встречали,
Событья и лица сменяли друг друга опять.

И где-то в экстазе замрет и исчезнет столица,
Она обойдется без нас, да и мы проживем.
Но эти просторы мне будут все сниться и сниться,
Душа все парит над смирившим свой гнев Иртышем.

Укрытый туманом, он кажется вечным потоком,
И выплыл Ермак, и растаял вдали Адмирал.
Однажды причалит он к брегу, красивый, высокий,
И к деве прекрасной с улыбкой шагнет на причал.

И солнечный мальчик нас снова в тумане встречает.
Последний хранитель, луч света во тьме и аду,
Уже окрыленный все выше и выше взлетает,
И снова на помощь любимые тени придут.

Любаша на Любинском

Как светла и как печальна.

Вот так и сидит, опаленная солнцем апрельским,
А дождик прольется, и зонт не успеет раскрыть.
Моя незнакомка, ты дивный цветок эдельвейса,
В просторе незримом тебе Вдохновенье хранить.

А Любинский шумный проносится мимо куда-то,
Веселые стайки студентов и гости, и тени,
Забыв все балы, и едва ли припомнив утраты,
Ты в век двадцать первый вживаешься так постепенно.

Отложена книга, в ней все уже было когда-то,
Былая интрига не трогает этих парней,
Ты так одинока, печальна и все же крылата,
И в тихую полночь, в мерцании ярких огней

Поднимешься вдруг, но останется зонтик и книга,
И в эти просторы отправишься снова парить.
Моя Незнакомка, в стихии у дивного мига,
И «Лунной сонаты», в мой город окно отворить

Еще суждено тебе там, где пространство и время
Сойдутся на миг в эту полночь у всех на виду,
И замер художник – пустая скамейка, не верит,
Что стало с Красавицей, снова попала в беду?

Да нет, не исчезла, к рассвету, не бойся, вернется,
Присядет на миг, а останется здесь на года.
Замрет от печали, и только апрельское солнце
Ее ослепит, как прекрасна и как молода,

Да только печальна, но ветер уносит печали,
И надо б узнать, чем закончился этот роман,
А мир просыпается, птицы во мгле закричали.
И смотрит она удивленно – все сон и обман.

Моя незнакомка, ты дивный цветок эдельвейса,
В просторе незримом тебе Вдохновенье хранить.
Вот так и сидит, опаленная солнцем апрельским,
А дождик прольется, и зонт не успеет раскрыть.

Омские эскизы

И осень рыжей куртизанкой
Над Иртышем парить устала,
Она проснулась рано – рано,
И в старых парках танцевала…

Ласкала радостно влюбленных,
И хмурых ливнем поливала,
Была веселой, обнаженной,
Ей мир внимал опять устало…

О, сколько красок изводила,
Чтоб город мой преобразился,
Там осень рыжая царила,
Когда художник вдруг влюбился

В ее рассветы и закаты,
В ее полеты и капризы,
Казался злым и виноватым,
Она ж готовила сюрпризы

И в золотой ее короне,
И в блеске новых одеяний
Весь мир на миг еще утонет,
Но ей не надо подаяний,

Она сама творить готова
Иные золотые дали,
Над Иртышем парила снова
Душа в восторге и печали

Осенние этюды

В отголосках печали и радости,
В пелене проливного дождя,
Бродит осень – художница праздности,
Наши страсти и сны бередя….

Эта милая рыжая бестия,
И хозяйка забытых страстей,
Разукрасила листья – так весело,
Среди всех ее дивных гостей.

Пусть Купала куда-то уносится,
Лето тает, как белый туман,
Только старый знакомый мой просится
В царство осени – все там обман.

И зовет его снова художница,
Прозревая, и тая от грез.
В нашу юность, а время уносится
Вниз по лестнице, листьев и слез

Столько было, и все-таки весело,
Мы живем, о печалях забыв,
А художница тени развесила,
Золотистый мой город красив.

Музыка на Любинском

И почти не реален, за дымкой.
Я к Любаше шагну в этот миг.
И душа все парит невидимкой
Средь скульптур и печалей твоих.
Жизнь осенняя рыжею кошкою
Пронесется над миром страстей,
Снова листья кружат за окошками,
И мазуркой закружит метель.
Золотистая, призраки вечные,
Как реальность на этом балу.
И художница, рыжая бестия
Все над Любинским кружит, замру.
Мы встречаемся нынче с художником,
Эта осень конечно права,
Я лечу на свиданье под дождиком,
Я счастливою самой была…
С нами осень – художница праздности,
Наши страсти и сны бередя,
В отголосках печали и радости,
В пелене проливного дождя.

Новогодний снегопад

.Омские вечера

Говорят, под новый год, что не пожелается,
Все всегда произойдет, все всегда сбывается.
(старая песня)

А в городе светло от снегопада,
На Любинском безумствуют поэты,
И Дед Мороз в сугробы снова падал,
Умаялся, и поднимали деда
Какие-то веселые бродяги,
Художники так радостно шутили,
И лишь она, на эту снежность глядя,
Раздетая, о чем еще грустила.

К Любаше сел какой-то иностранец,
И думает, – проявится на фото,
Но снегопад и дивный этот танец,
И мне запечатлеть теперь охота.
Все кружится, мираж и иномарка,
Картины той штрихи, откуда это,
Снегурочка, ей холодно и жарко,
Она едва ведет на праздник деда.

К нам снова привязался Рыжий смело,
Откуда он? А черт его приносит,
А в городе метель о страсти пела,
Какую елку он домой уносит.
И где-то за окном застыли двое
Над Любинским, они решить не могут,
Что будет завтра, только мы с тобою.
Так хохотали, сколько снега много.

И кажется, она скамью забудет,
И унесется в белое пространство,
И кто-то этот вальс забытый врубит,
И мир замрет в немом порыве танца.
И где-то затеряется в метели.
Мой сонный город улетел куда-то,
Но что еще услышать мы хотели?
Звучит над миром «Лунная соната»

«Ей одиноко, холодно и снежно…»

Ей одиноко, холодно и снежно
На площади в закатный этот час.
И засыпает город безмятежно,
Часы в тумане все еще стучат.
Но в этом платье бальном очень зябко
В эпоху новую на нас взирать,
Печаль и сон, и снега ворох рядом,
О встать бы и парить, домой бежать.

Да где он, дом? Там навсегда чужие,
Там все сломали, вынесли куда-то.
И лишь снежинки в пустоте кружили
И на плечах не таяли, крылатый
Веселый ангел в сером небе кружит,
И где-то рядом бродят чьи-то тени.
Она грустит, и ей никто не нужен.
Но как же зябко в ясный день весенний.
Мир покачнется и во тьме утонет,
И будут долго в полночи опять
Стоять и спорить кто -то на балконе,
О том, как жить, как этот мир понять.

И вроде бы застыла безучастно,
И ничего не хочет дева вновь,
О чем мечтать? О муже и о счастье,
Но холодно и приближалась ночь.
Вот так грустить, и снег еще не тает.
И где же тот, кто бросит мех на плечи?
И, кажется, она о нем вздыхает
И ждет, и ждет свиданья в снежный вечер.

Облачные кони в пелене заката

Художник Юрий Олейников

Облачные кони в пелене заката,
В холоде и неге нас влекут куда-то.
И в полете этом есть такая сила,
Облачные кони так летят красиво.
Нас еще хранили в небе берегини,
Кони там и вилы к звездам уходили.
А земля осталась где-то за чертою,
И душа металась в снегопаде воя.

Что тебе приснилось? Где они парили?
Облачные кони нас с тобой забыли.
Мы бредем по снегу, в поле затерявшись,
Что почуять можно на земле оставшись?
Только в снах и грезах, мы их догоняли,
Облачные кони ищут не меня ли?
И на город сонные опуская гривы,
Смотрят в наши окна дерзкие, красивые.

Мы о них забыли в суете обычной,
Облачные кони, им—то безразлично,
Что там с седоками, к пропасти и небу
Нас влекут веками яростно и немо.
И в полете этом есть такая сила,
Облачные кони так летят красиво.
В холоде и неге нас влекут куда-то.
Облачные кони в пелене заката.

Художники живут в своих полотнах. Юбилейное

Дорогому Георгию Петровичу Кичигину

В этом году у него ЮБИЛЕЙ С любовью и нежностью к МАСТЕРУ

Художники живут в своих полотнах,
порой врываясь в поле полотна,
Каким казался легким беззаботным,
но ноша тяжела, и все ж она,

Не может и сломить его, сгибая,
и город светлый с темным так хорош,
И вот стоит один, идет по краю.
Он на Атланта дивного похож…

На Ленинской горе все выше, выше,
И Любинский остался позади.
И милый город видит все и слышит.
Стихия страсти и огня в пути…

Художник мой, его полотна греют,
и улетая к пропасти миров,
Расправит плечи, и еще поверим,
что он пройдет по городу суровому…

Навстречу Достоевскому с Любашей,
и улыбнется, тая там, вдали,
И будет и легко, и даже страшно,
шагать по краю призрачной земли.

Каким казался легким беззаботным,
но ноша тяжела и даль темна.
Художники живут в своих полотнах,
порой врываясь в поле полотна.

Достоевский в мертвом доме

ДОСТОЕВСКИЙ В ОМСКЕ

Над городом свинцовы тучи бродят,
И словно оправданья ищет гений.
Но арестантов партию приводят,
Сюда, на край земли, для исправленья.
Отторгнуты от питерской пучины,
Замерзшие, несчастные, больные
Они идут, виновны и невинны,
И смотрят с интересом остальные.

Здесь не было ни рабства крепостного,
Ни роскоши, пленившей навсегда,
И только Достоевский с нами снова
На Тарские ворота смотрит: «Да,
Здесь мертвый дом» запишет он позднее,
И словно вспоминая все грехи,
Сначала слабо, а потом сильнее,
Работает, ведутся дневники.

Иртыш бурлит, дерутся арестанты,
И губернатор с ним почти учтив,
Он понимает эту мощь таланта,
И оттого порой красноречив.
И где-то там высокий брег и воля,
Хотя Иртыш хоронит Ермака,
Я на брегу, и кажется там двое
Ведут беседу, и луна легка.

Оковы каторжан, потоки света,
Печаль до срока, горе без конца,
И вдруг во тьме далекая комета
Лучом коснулась скорбного лица.
И мертвый дом, отчаянью внимания,
Пытался арестанта обогреть.
И омичи, о рабстве смутно зная,
Могли ль понять, и начинали петь

Там в рощах соловьи, на бал спешили,
Над Любинским порхая в поздний час,
И кажется, что здесь иные шири,
Он не поймет, но он осудит нас.
О смертной казни скорбно забывая,
Мечтая вновь вернуться в Петербург,
Ведя дневник и яростью пылая,
Он этот мир далекий не забудет.

И при луне неспешные беседы,
Другая жизнь, другие голоса,
И вот они зовут его к обеду,
И арестант свободен полчаса.
И все-таки: «Тот мерзкий городишко» —
Он гневно вспоминает мертвый дом.
Но кажется, что это даже слишком,
Читая дневники, поймем с трудом.

Здесь памятник ему потом откроют,
Забытые в том питерском аду,
Где гений говорит лишь сам с собою,
И где герои бедные бредут,
То с топором, то с фигой над Невою.
И плач, и стон, но это мир родной,
Мерещится и окрик злой конвоя,
И губернатор с щедрою душой.

Он рвется вдаль, еще не понимая,
Что там страшнее и темней всегда,
А здесь, над Омском, в тишине сияет
Высокая и яркая звезда.
И сила духа, и свобода слова
Мерещатся в каком-то казино.
И проводивши гения больного,
Мой град его запомнит все равно…

И сохранит какие-то посланья,
Опять стоит у Тарских он ворот,
И тихо улыбнувшись на прощанье,
О Питере мечтает и живет
Химерами из призрачного мира,
Склонясь над черной пропастью Невы,
Туда уходит гений сиротливо.
И остаемся на просторах мы…

Бурлит мой город, Дневникам внимая,
И провожая всех, кто к нам суров.
На Тарской снова девушки немая
Пред памятником не находят слов.
Профессор улыбается лукаво,
И вчитываясь в эти дневники,
Он видит мир, с его посмертной славой.
Он на свиданье к гению летит.

Но мы ль виновны в том, что осудили,
Что он от бунта не умел уйти.
Мы просто здесь спокойно жизнь прожили,
И были от столицы далеки.
И нас она едва ль коснется снова,
Пустая разноцветная возня,
И казино с кошмарным сном былого-
Пытался страсть азартную унять.

Мы жили, не играя, не беснуясь,
И эта ширь и вольность нам мила,
И каменный, он снова торжествует,
И мертвый дом, где дневники вела
Мятежная душа, ему внимая
Хранит посланья призрачных миров,
И снова губернатор вспоминает,
Как был озлоблен гений, не здоров…

Нас нынче время рассудило здраво,
Нам жизнь в просторах, почести ему,
И в мертвый дом его вернулась слава,
Омск внемлет арестанту своему.
Он был здесь, это грустно и тревожно,
И где-то там в печали бытия
Тень гения проходит осторожно
Над шумным Омском внемля и коря…

Ночь музыки и страсти

Омские этюды

Закружились бесы разны.
(А. С. Пушкин)

Осень вырвалась из плена
грез и облачного сна,
И легко самозабвенно,
обнимает мир она.
И кружится легкой птицей
над туманной мостовой
И в окно твое стучится:
– Просыпайся, что с тобой?
Скульптор снов моих печальных,
ты в тумане снова нем,
И с любовью и с отчаяньем,
мир свой лепишь, но зачем.
Твой угрюмый Достоевский
город милый мой клянет,
И устало так по-детски,
он во мрак его идет…
Пьедестал был пуст, я знаю,
только там, в пылу страстей
Снова где-то возникает
странный, страстный и ничей.
Говорят, что просто осень
наши души бередит,
Первый лист, он красный очень
на плече его лежит.
Ходит зол и неприкаян,
и узнать не может мир,
Каторжанин, и властитель
душ, и музыки, и лир.
Так уж вышло, что, страдая,
он искал назад пути,
Осень в тишине витая
помогла тот путь найти.
Говорят, что снова видят,
то на Любинском, то там,
За чертой. О, мрачный витязь
в темных водах Иртыша
Ермака ли он спасает,
ищет золото во мгле,
Вот в тумане возникает
адмирал мой, как во сне.
Осень кружился над ними
и зовет куда-то вдаль.
Мир ночной душа покинет,
и останется печаль.
Адмирал спешит к Любаше,
знает, им еще на бал.
Достоевский зол и страшен,
мимо, мимо пролетал.
Глыба мрака, и пугая,
мир, разбуженный грозой,
Он по городу шагает,
вслед рычит Иртыш седой.
А к нему спеши Елена,
завернувшись в синий плащ,
Как легко и вдохновенно
говорит, и слышит плач,
Завтра новая стихия
озаряет зеркала,
Снова в ярости мессия,
снова дева так светла.
Город спит, встречая осень,
ветер за окошком стих,
Адмирал счастливый очень
на мазурку пригласит.
Губернатор за женою
в парке призрачном следит,
Страсти ярости волною
окрылен, во мрак летит.
Гений, плен свой не приемля,
и в тумане сентября
Первый лист летит на землю,
осень дивная, царя,
Души нам иные бросит,
и пугает и манит,
– Не грусти, здесь просто осень,
просто Омск устало спит.
Обнажено, окрылено,
утопая в мире грез,
Грозный гений даме черной
листьев золотых принес.
И присел в тиши устало,
и ревнует и молчит.
Рядом профиль генерала,
и в мазурке мир затих.
Пусть покружится Любаша
над опавшею листвой.
Как тревожно, дивно, страшно
жить в тумане, город мой.
Этот свет и тот мешая,
нам таинственно твердит:
– Просто осень золотая
многим душу бередит.
И кружится легкой птицей
над туманной мостовой
И в окно твое стучится:
просыпайся, что с тобой?