Читать книгу: «Бабье лето любимой жены», страница 3

– Не хочется топить для двоих, лишний раз золу выгребать, – объяснил Владислав Иванович, входя следом за сыном. – Я сейчас газовый прикачу. Теплее будет. Я и баллон новый недавно поставил. Садись, Вадик. Мы с мамой ужинаем, и ты с нами, – с этими словами он скрылся в коридоре.

Вадим только сейчас ощутил чувство голода, но голос матери остановил его:

– Да мне уже, пожалуй, не до ужина. Если ничего не случилось, почему ты сейчас не дома? – спросила она, этими словами ограждаясь от сына.

– Я поживу у вас какое-то время, – отодвинув стул, Вадим тяжело на него опустился.

– Почему? – все тем же тоном продолжала мать.

– Нам с Лизой надо побыть немного врозь, – глядя сквозь мать отсутствующим взглядом, ответил Вадим.

– Это не ответ. Почему? – мать, что называется, вошла в образ.

– Если бы я знал ответ, я бы сейчас не приехал, – тем же спокойным выдержанным тоном продолжал сын. – Это случается в каждой семье.

– У нас с отцом такого не случалось, – холодно ответила мать, продолжая стоять у окна.

Владислав Иванович вкатил в столовую газовый камин.

– Оля, почему ты не садишься? Все остынет, – при этом он перевел взгляд на сына, – Вадик, чего ты ждешь?

– Ты послушай его, – обратилась к мужу со своего места Ольга Борисовна, – думаю, и у тебя аппетит пропадет. Наш сын ушел из семьи, – в неприятные минуты Ольга Борисовна всегда так говорила – наш сын, наша дочь.

– Давайте поедим, а поговорить успеется, – сел за стол отец.

Взяв тарелку и ложку, Вадим сел рядом и, не дожидаясь, пока мать соизволит сделать то же, принялся накладывать себе кашу.

Ольге Борисовне ничего не оставалось, как присоединиться к ним. Какое-то время они ели молча, но по мере насыщения отец первым затронул больную тему:

– Так что же у вас все-таки стряслось?

– Иногда людям бывает сложно находиться вместе, и это постоянное раздражение мешает разобраться в себе,… – бросив в тарелку скомканную салфетку, начал Вадим.

– И как отнесся к этому Сережа? – перебила мать.

– Я не считаю, что должен спрашивать разрешения у сына.

– Ты должен был поинтересоваться его мнением, – менторским тоном изрекла мать. – Вряд ли ты добился бы в жизни чего-нибудь, начни мы с отцом разбираться в своих чувствах да бегать друг от друга.

Вадима так и подмывало ответить, что этого не случилось лишь из-за постоянных уступок отца.

– Погоди, мать, – остановил ее обвинительную речь отец, – не всегда в жизни получается, как хочется. Ребенку тоже не все объяснишь. Пусть поживет, раз ему нужно. Не в гостиницу же ему идти?

– Ты уж совсем из меня монстра сделал, – недовольно пожала плечами мать, – я что, по-твоему, враг своему сыну? Конечно, пусть живет, – смягчилась она и продолжила: – Сережа не такой уж и ребенок. Но он не может повлиять на вас, а вынужден молча ждать, пока вы между собой разберетесь. Мы по-разному воспринимаем это, – она одарила сына грустной улыбкой. – Не зря говорят – первый ребенок, это последняя игрушка, а первый внук, это первый ребенок.

Вадим смотрел на мать и не понимал, как отец столько лет изо дня в день мог терпеть этот официоз. Почему так в жизни бывает? Один и тот же человек может быть незаменим на работе и отстраняется, когда дело касается его собственной семьи. Слова матери вывели его из состояния мрачной задумчивости:

– Я приготовлю тебе комнату наверху. Рядом с нашей, ладно? – поднимаясь, вежливо, да, именно вежливо спросила она.

– Как скажешь, – вяло пожал он плечами.

– Хорошо, я только постель заправлю и камин включу. Чемоданы оставь внизу, завтра после работы я сама разберусь с твоей одеждой. Да и вы здесь не засиживайтесь.

Оставив своих мужчин внизу, Ольга Борисовна поднялась наверх.

Заправить постель и включить камин было делом десяти минут, но спускаться сейчас Ольга Борисовна не собиралась. Понимая, что от Вадима откровенности не добьется, она решила позвонить невестке. Надо же хоть приблизительно знать, что там у них произошло, и уже выходя из этого выстраивать с сыном дальнейшие отношения. Ольга Борисовна уважала сына прежде всего за то, что он почти не беспокоил родителей своими проблемами, в отличие от дочери. И сам сумел обеспечить своей семье достойную жизнь. Сейчас же мать переживала, как бы эта жизнь не обернулась для него катастрофой. Хоть к невестке у нее по большому счету претензий не было, но и нежных чувств к Лизе она тоже не питала. Спроси у нее кто-нибудь, за что, Ольга Борисовна, несомненно, смогла бы нарыть в памяти пару-тройку неприятных моментов. Даже самой себе она не рискнула бы сознаться, что дело-то было не столько в самой невестке, сколько в материальной зависимости от ее отца. Хоть самого Арсения Ивановича она искренне уважала, да и ничего не имела против его жены, Татьяны Васильевны. Та была женщиной тактичной и обходительной, у нее хватало ума никогда не показывать его полностью, благоразумно держась в тени своего мужа. Невестка же с виду – тишь да гладь, но Ольга Борисовна ее быстро раскусила – внутри чувствовался отцовский стержень. Такой и не захочешь, так поклонишься. А за что ей кланяться? Вот отцу ее – с дорогой душой. Благодаря его стараниям этот дом обошелся им гораздо дешевле, чем предполагалось. Но платили-то они за все из своего кармана. И тоже мозгами шевелить пришлось, потому что в кармане-то было негусто, – тотчас своим расчетливым женским умом принялась она возводить предполагаемую защиту, – к тому же невестка с сыном не один год неплохо у них жили. Правда это «неплохо» в основном обеспечивалось все с того же партийного плеча, да так, что всему семейству с лихвой хватало. Зато стараниями ее мужа дети получили свою первую однокомнатную квартиру. Конечно, в бизнесе Вадиму снова помог тесть и советами, и связями, и деньгами. Но Вадим не только вернул долги, но и в дальнейшем оправдал ожидания тестя, это тоже надо учитывать.

Прикинув, что в худшем случае они худо-бедно смогут отбить возможные претензии и, понимая, что муж с сыном не задержатся внизу надолго, Ольга Борисовна решила воспользоваться моментом. Трубку поднял внук. Услышав его голос, Ольга Борисовна растерялась, до такой степени он изменился. В последний раз она видела внука в марте, в день его шестнадцатилетия.

– Здравствуй, Сережа, – привычно начала она, – это бабушка. Узнал?

– Да, – не сразу ответил Сережа.

– Как вы живы-здоровы? – завела издалека Ольга Борисовна. – Как успехи в учебе?

– Нормально, – вяло, словно нехотя отвечал внук.

– Не подведи, – Ольга Борисовна намекала на золотую медаль, которую ему прочили в школе.

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Может, я маму позову? – спросил Сережа, задев самолюбие Ольги Борисовны, тотчас позабывшей о своем сочувствии внуку.

– Что ж, позови, – не сочла она нужным скрывать обиду.

Сережа прекрасно понимал, что отнюдь не желание поговорить о его учебе побудило бабушку позвонить им в столь поздний час. «Значит, отец там», – подумал мальчик, и от сердца немного отлегло. И вовсе не желание ее обидеть, а желание поскорее узнать, чем это закончится, послужило причиной такого ответа.

Когда в трубке прозвучало знакомое «алло», Ольга Борисовна была уже во всеоружии.

– Здравствуй, Лиза, это Ольга Борисовна, – пытаясь подавить невестку, с холодной вежливостью сказала она. Не дав той возможности ответить, она тотчас перешла к делу: – Можешь мне объяснить, что там у вас произошло?

Какое-то время из трубки не доносилось ни звука, потом невестка произнесла упавшим голосом: «Значит, он у вас», чем привела Ольгу Борисовну в замешательство. Она приготовилась нападать, а сейчас, получалось, должна была объяснять.

– А где же ему еще быть? – продолжая выдерживать взятый тон, ответила Ольга Борисовна.

– Что же вы у меня спрашиваете? – донеслось в ответ неприветливо. – Вот у него и спросите.

– Я не к посторонней девице, а к его жене звоню, – в ее официальном тоне сквозили нотки раздражения.

– Так он и вам не посторонний, – озлобленно, недобро ответила Лиза. – Заодно и о посторонней девице расспросите.

– Ты намекаешь на то, что у Вадима есть любовница?… – оскорбленному материнскому чувству не было предела.

– Я ни на что не намекаю, – бросили устало в ответ. – Я его, во всяком случае, из дому не выгоняла.

Ольга Борисовна задумалась. Что-то в этом роде она и предполагала.

– Ладно, – более миролюбиво продолжила она, – давай-ка мы с тобой не будем опережать события. Я понимаю, тебе сейчас нелегко, но я тебя ни в чем и не обвиняю. Я никогда не вмешивалась в ваши отношения и всегда относилась к тебе хорошо. Уж в этом ты не можешь меня упрекнуть, – после этих слов она намеренно сделала паузу. Но слов благодарности в ответ не последовало, и Ольга Борисовна закончила так же, как и начала: – Что ж, разберемся сами, раз ты не хочешь мне помочь.

– Спокойной ночи, – последовало в ответ.

«Да какая уж тут спокойная?» – тяжело вздохнула Ольга Борисовна, положив трубку. А задуматься и впрямь было над чем. Пламенные, нет ли, но материнские чувства ей были присущи. Она, как и всякая нормальная мать, желала своим детям добра и только радовалась, когда в их жизни было все благополучно. Амурные увлечения Ольга Борисовна воспринимала как нечто неизбежное, но непродолжительное (вроде насморка), и считала, что сыну как раз не мешало бы время от времени «выпускать пар», а не жить образцово-показательным памятником при строгом тесте и до глупости наивной жене. Тогда и не случилось бы этого. Возможно, невестка что-то услышала или увидела, а что-то и домыслила. Чтобы муж ушел из дому, вовсе необязательно его выгонять, достаточно закатить ему хороший скандал. Но если до сих пор у них обходилось без подобных эксцессов, значит, и сейчас обойдется. «Тем не менее, – решила про себя Ольга Борисовна, – надо будет вызвать Вадима на откровенный разговор». Всякое в жизни случается. Но распада семьи ни в коем случае допустить нельзя. Дойди дело до развода, еще неизвестно, какой счет выставит сыну тесть, да и невестка может фортель выкинуть. Не зря говорят: «Ломать – не строить». Что же там за пигалица у него объявилась? Коль уж из-за нее такой сыр-бор разгорелся, еще, чего доброго, сына по миру пустит. Надо во что бы то ни стало вернуть его в семью. В конце концов, у него есть ответственность перед собственным сыном. И только сейчас Ольга Борисовна подумала о мальчике и о том, как он привязан и к отцу, и к матери. А ведь, действительно, для ребенка это трагедия. Такие вот мысли ложились тяжким бременем на сердце Ольги Борисовны, упорно прогоняя ее сон.

Не мог уснуть на новом месте и Вадим. Ему так и не удалось разобраться в том, что творилось в его душе. Сплошная сумятица чувств. До сих пор с ним такого не случалось. Разве он не любил жену? Любил, во всяком случае, до сих пор ему так казалось. Хоть Лиза и была в свое время завидной невестой, с его стороны не было расчета в их отношениях. Познакомились они в колхозе на картошке. Лиза тогда была первокурсницей, а этот его учебный год был последним. Стильная симпатичная девчонка – ни прибавить, ни отнять. Впервые он заприметил ее в местном клубе, где они собирались по вечерам после трудовых будней. Не выказывая явно, она со снисходительной улыбкой воспринимала студенческое веселье, разбавленное дешевым портвейном, сигаретным дымом и плоскими шутками. В ней не было ни зажатости, ни апломба. Самоуверенность ее была столь добродушной, что никто из галдящей студенческой стаи не рискнул выставить ее белой вороной. Поначалу она и его восприняла все с той же добродушной снисходительностью, чем только подстегнула его интерес. Может, и завязалась бы между ними легкая интрижка, может, переросла бы во что-то большее, если бы не та ночь… Он так и не понял, почему эта девочка так втрескалась в него? Была бы трезвой, не поверил бы, но, как известно, что у трезвого на уме… К тому же она оказалась сущим ребенком, такой трогательной и доверчивой. Как не влюбиться в такую? Оба были молоды и беспечны. Тогда с милым рай был в шалаше, если он и не атташе. Какое им, привычным к родительской опеке, было дело, как он на самом деле создавался, этот рай? Главное, что он был. Вадим всегда поражался тому, как в ней мирно уживались спокойствие и страстность, задумчивость и заразительное веселье, безмятежность и тонкая ирония. Не то чтобы по жизни не влекли его женские прелести, но, во-первых, при таком тесте не забалуешь, во-вторых, он еще до встречи с Лизой узнал им цену. Понимая, что невозможно объять необъятное, он не выискивал приключений на свою голову. Опасаясь возможных рисков, он свел к минимуму внешнее проявление чувств. И успешно вошел в образ. У его жены была единственная постоянно усовершенствующаяся, потому и непреедающаяся соперница – ЭВМ. Лет эдак десять они жили-не тужили, с легкостью проводив в последний путь предводителя благополучных застольных времен, без горестей пережив чересчур резвую смену последующих предводителей, перестроечную гласность и трезвость. Когда в протрезвевших умах забродили смутные сомненья в реальности построения всеми заждавшегося коммунизма, разноуровневым руководителям монолитной партии стало понятно, что вместе с крахом монолита им тоже придет гаплык. Тогда-то не окончательно утративший вес, а с ним и старые связи, тестюшка подсуетился, ненавязчиво подталкивая зятя взять бразды правления своей жизнью в собственные руки. «Почему бы и нет?» – подумал Вадим и не пожалел, с помощью тестя в два счета перейдя в тяжеловесную категорию. К сорока годам он многого достиг в своей жизни. Вместе с тем, стоило ему понять, что он оказался всего лишь маленьким винтиком огромной машины, приводимой в движение жаждой наживы и тщеславием, жизнь мало-помалу стала утрачивать былое очарование. Это стопорило, сжимало, подавляло волю. Но деньги прочно взяли в оборот. Необходим был дополнительный стимул. Безразлично какой, главное – не заскорузлый, не приевшийся. И вот именно сейчас в его жизни появилась эта девушка. Он согласился принять ее на работу по просьбе товарища своего отца. При первом же их знакомстве она царапнула его по сердцу. Не красотой своей, а схожим на порхание мотылька взглядом. То обжигая его глазами, то тревожно отводя их в сторону, она повергла его в смятение. Он даже не нашелся что сказать. Задав ей несколько вопросов, он определил, что так сходу ее ни к какому делу не приставишь, разве что уборщицей. Пожалуй, единственным ценным качеством в ней была эффектная внешность, которую он и решил использовать с максимальной выгодой, определив на должность продавца-консультанта. Чтобы скрыть убогую безвкусицу, в которую с непонятным упорством наряжалось это очаровательное создание, он ввел униформу. В силу своей постоянной занятости поначалу он вспоминал об этой девушке лишь изредка, случайно пересекаясь с ней на работе. И всякий раз при этом она пугливо отводила взгляд, невольно выказывая свои чувства. Ее поведение как-то не соответствовало ее внешности. Он так и не разобрался, то ли она не понимала о своей красоте, то ли, несмотря на свой юный возраст, была искушенной в искусстве обольщения. Но всякий раз при их случайных встречах у него начинало учащенно биться сердце, и уже от одной мысли о ней на душе светлело. Незаметно эта игра глазами увлекла его, и он стал все больше тяготиться чувством неопределенности между ними. А ведь когда-то он был иным. Пусть не мачо, но цель поражал сходу. Потом, из года в год командуя самому себе: «К ноге!», переключал свой потенциал на благо семьи. Теперь не хотелось подавлять в себе вновь включившегося мужика. Надо было что-то решать. Ненастный день оказал ему в этом услугу, позволив как бы походя предложить подвезти ее до дома (фактор внезапности лишил ее возможности маневрировать). Оба, казалось, искрились от избытка накопившихся чувств и понимали, что разряда не избежать. Знал бы он, на что способна эта страстная раскованная девочка-женщина, предвосхищавшая его тайные желания, заполнившая собой все его мысли и чувства, обошел бы ее десятой дорогой. Нет, захотелось кайфануть. Это наваждение застало его врасплох, он оказался не готовым бросить жену и сына. Но жизнь и этот вопрос за него решила, выставив его в глазах жены обыкновенным бабником. Все еще надеясь спасти семью, он продолжал возвращаться к жене. «Ну что тебе стоит, Лиза? – кричала его душа. – Ведь ты жена моя, ты знаешь, ты умеешь. Сам не смогу, не отпускает другая. Переплюнь, переиграй, перетанцуй ее. Спаси меня, закружи метелицей. И может быть, все у нас еще получится, сложится, ну хоть как-нибудь склеится». Нет, ничего не возвращалось на круги свои. Не понимала, не видела, не слышала, облачила душу в обиду. Она признавала лишь правильного мужа. Оступившийся, грешный был не по нутру. Грешному полагалась тарелка каши на ужин, а постель с ним делить… Боже упаси! Надолго ли хватило ее любви, когда укусила своя вошь? Другим хуже приходится, и ничего, мирятся. Да хоть бы Тоню взять, эта за семью – горой! А у жены лишь скорбная покорность, насквозь пропитанная кислятиной ее обиды.

Сейчас, лежа в холодной постели, глядя через заплаканное окно в непроглядный мрак осеннего ненастья, Вадим мысленно прокручивал в памяти прожитые годы.

6

– Мам, что бабушка сказала? – не сводя с матери напряженного взгляда, спросил Сережа.

После ухода Вадима никто из них не проронил ни слова, замкнувшись в ракушке собственной боли. Этот звонок вывел обоих из состояния нервного шока.

Положив трубку, Лиза обвела взглядом комнату и с удивлением обнаружила, что поздний вечер исподволь заполнил все жутковатым полумраком. Она включила свет и перевела взгляд на сына.

– Ты что-то сказал?.. – спросила она.

– Бабушка, зачем звонила? – спросил Сережа, с сочувствием глядя на мать.

– Ах, бабушка,… – расстроенно повторила Лиза, зачем-то принимаясь распускать взятые в узел волосы. Затем замерла и снова принялась их укладывать. Переведя взгляд на сына, она успокаивающе ответила: – Папа сейчас у них. А бабашка… хотела узнать, как у нас дела.

Трудно было предположить более нелепый ответ. Покачав головой, он снова рискнул спросить:

– Что у вас случилось, пока я был в лагере? Ведь что-то же случилось. Почему папа уехал?

– Догадаться несложно,… – с отстраненным видом произнесла Лиза, уставившись в одну точку.

– А сказать… сложно? – в упор глядя на мать, спросил Сережа.

Тяжело вздохнув, Лиза тихо ответила:

– Не будем об этом сейчас, ладно? Ничего уже не исправишь. Нам надо учиться жить без папы. Вот только как, я пока не знаю, – задумчиво глядя в окно, покачала она головой.

– Зря ты не хочешь сказать правду, – сказал Сережа.

Лиза смотрела на юного своего мальчика, упрямо пытавшегося разобраться в нюансах взрослой жизни, и слезы навернулись на глаза.

– Что это изменит? – прошептала она, вытерев ладонью покатившуюся слезу.

– Многое, – серьезно глядя на мать, ответил Сережа, – я буду знать, как мне дальше жить.

– Да как получится, так и будем жить, – вздохнула Лиза, с ласковой улыбкой проведя ладонью по его волосам. – Всего каких-то полгода осталось. Потом ты уедешь, а я буду ждать тебя. Ты будешь приезжать на каникулы и снова уезжать. А потом ты станешь взрослым, у тебя будет своя жизнь и своя семья. Постепенно все утрясется. Переживем как-нибудь. Не мы первые.

Сережа какое-то время продолжал сидеть возле матери, опустив голову и о чем-то напряженно думая. Потом, вскинув к ней глаза, спокойно сказал:

– Хорошо, тогда я пойду?

– Иди, конечно, – Лиза провела сына теплым взглядом.

Но стоило ему выйти из гостиной, как она снова ощутила леденящий холод пустоты. Чего, собственно, так пугаться? По мере того как она возвращалась памятью к случившемуся, в ее душе зарождалось двоякое чувство. Не вчера этот груз упал на ее плечи. С того самого солнечного дня, когда Тоня сообщила ей эту новость, вся жизнь вдруг превратилась для нее в сплошной кошмар. Не успев оправиться от первого удара, через несколько дней Лиза получила второй от той же Тони.

В этот раз приятельница позвонила ей домой и тотчас набросилась на нее с обвинениями:

– Знаешь, Лиза, уж от кого, от кого, а от тебя я подлости не ожидала.

От слов таких Лиза только и смогла выдавить из себя:

– Ты о чем?

– Да все о том же, – не унималось боевое чириканье. – Отомстить решила? Разве я тебе неправду сказала?

– Да с чего ты взяла? – ничего не понимая, оправдывалась она.

– Да со слов Евгений Палыча! – чириканье грозило обернуться бабьей истерикой. —Радуйся! Пусть тебе плохо, но и мне не лучше!

– Я-то здесь при чем? – простодушно отбивала она нападки.– Я с мужем твоим даже по телефону не говорила.

– Откуда же он узнал, что я тебе рассказала?! – вела свое Тоня.

– Так у него и спроси, – бросила она в сердцах.

– По твоей милости он со мной говорить не хочет! – кричала Тоня. – И не надейся мне семью разбить! Не одна уже пыталась! Ха-ха!

Не зря говорят, друзья познаются в беде. Лишь сейчас Лиза по-настоящему поняла смысл этой избитой фразы.

Скрепя сердце, ради сына Лиза готова была и дальше замалчивать ту безобразную сцену у ресторана. Единственной ее надеждой было время – оно затянет раны и вполне еще может развеять любовный угар ее мужа. Рано или поздно должна последовать какая-то развязка. Ей так нужна была его поддержка – хоть одно доброе слово, хотя бы один понимающий взгляд. Все остальное сделала бы она сама, разыграв сцену прощения обманутой женой неверного мужа. Но пьеса пошла по иному совершенно непредвиденному сценарию. С того вечера Вадим стал просто игнорировать ее, словно это не она, а он застал ее с любовником. Нет, он не игнорировал ее как физическую единицу. Иногда он походя обращался к ней, даже не глядя на нее при этом. Он игнорировал ее как личность. Ему стало совершенно не о чем разговаривать со своей женой. Он даже не ужинал теперь дома. Зато Сереже он посвящал теперь все свободное время, подолгу просиживал у него в комнате, показывал на компьютере новые программы, расспрашивал о друзьях. Лиза часто слышала их смех. Как больно резал по сердцу этот звук. Со всей очевидной ясностью муж давал ей понять, что они теперь могут прекрасно обойтись и без нее. Если увлечение Вадима чисто по-человечески еще можно было понять, то сейчас Лиза совершенно не понимала, чего он добивался, унижая ее. Куда уж, казалось, больше? Показал, что можно больнее. Эти два месяца молчаливого ожидания окончательно добили ее. Чувствуя себя лишней в своей семье, она стала замкнутой и хмурой. Видя такую непонятную перемену матери, сын с каждым днем все больше отдалялся от нее. Лиза это просто сердцем чувствовала, хоть он старался быть одинаково вежливым и с отцом, и с ней. Мало-помалу в Сереже тоже нарастало внутреннее напряжение. Через два месяца Лиза отчетливо поняла, что роман ее мужа не был мимолетным увлечением. Не чувствуя за собой вины, он с молчаливым упорством давал ей это понять. Дошло до того, что ей и домой-то идти не хотелось. Возвращаясь, она молила Бога, чтобы Вадим пришел домой как можно позже. Так нет же! Именно сейчас у него куда-то испарились все его неотложные дела и возродилось пламенное отцовское чувство. В тот вечер все и случилось. Как всегда, вежливо поблагодарив, он отказался от ужина. Если бы он мог знать, чего ей стоило это ежедневное унижение – предлагать свои услуги, заранее зная, что получит вежливый отказ.

Он уже направился было к сыну, но Лиза коротко остановила его:

– Нам надо поговорить.

– О чем? – бросил он с полным безразличием, явно не собираясь задерживаться.

– Ты считаешь, что нам с тобой не о чем говорить? – резко бросила она ему в спину.

– Чего ты хочешь? – с недоумением оглянулся он.

– Я хочу знать, до каких пор ты намерен игнорировать меня?

Вот оно, настоящее унижение. Ты – ноль, пустое место, просишь о снисхождении до элементарного уважения человека, которому как минимум должна была бы плюнуть в лицо.

– Что это значит? – Вадим повернулся и теперь смотрел на нее хмуро с высоты своего внушительного роста. – Раньше ты упрекала меня в том, что я поздно возвращаюсь и мало уделяю внимания сыну. Что теперь не так?

– Раньше у тебя получалось уделять внимание нам обоим.

– Хорошо,… – он не спеша подошел к креслу и тяжело опустился в него.

За последнее время он заметно поправился и все его движения стали более размеренными и плавными. Какое-то время они сидели молча. Лиза поймала себя на том, что почему-то внимательно рассматривает его. Правильные черты лица передались Вадиму от матери. Но, будучи грубоватыми, они наделяли его настоящей мужской красотой. Взгляд его больших серых глаз был обычно всегда уверенным и спокойным. Сейчас же его взгляд был, скорее, озабоченно мрачным.

– Когда ты последний раз смотрела на себя в зеркало?

Лиза опешила.

– Давай без оскорблений, – отрезала она. – Считаешь, тебе нельзя предъявить то же?

– Я не это имел в виду, – категорично отмел он ее упрек. – В конце концов, каждый выглядит, как выглядит. Ты не хуже меня знаешь, что в семейных проблемах виноваты оба, а ты упорно переводишь их в плоскость подлец – жертва.

– Потому что мне больно и,… – в сердцах бросила она и осеклась. – Ты хочешь, чтобы я лгала тебе? Ты этого хочешь?

– Нет. Мне приятнее видеть твой кислый вид.

– Не в этом дело. Просто ты привык, что я дорожу тобой, ко всему отношусь с пониманием, а сейчас мне плохо, и я перестала это скрывать. Оба мы виноваты, нет ли, но не я тебе, а именно ты мне лгал. И, по-твоему, сейчас я должна думать о том, как бы не омрачить твой приход твоей же ложью? – Лиза решилась, наконец, затронуть главное. – С того дня прошло уже два месяца, а я до сих пор так и не услышала от тебя ответа. Разве так трудно понять, что я могу при этом чувствовать? Что, кроме унижения и неопределенности?

– С каждым днем нам все сложнее друг с другом, – тяжело вздохнул Вадим. – Разве так трудно понять, зачем я стал раньше возвращаться домой? Или так трудно сделать, чтобы мне этого хотелось снова?

– Возвращаешься, – кивнула Лиза, – чтобы показать мне свое безразличие.

Эти слова заставили его задуматься. Вот только воспринял он их, вопреки ее надежде, иначе.

– Похоже, нам надо какое-то время побыть врозь, – глядя на нее в упор, ответил Вадим. – Тебе должно быть совестно. Фактически, ты лишаешь меня возможности нормально общаться с сыном.

– Ты хочешь уйти?! – Лиза почувствовала, как у нее сжалось сердце и онемели кончики пальцев.

– Если ты при виде меня не чувствуешь ничего кроме унижения и неопределенности, что же мне остается?

Лиза закрыла глаза, пытаясь собрать в себе жалкие крохи терпения. Получалось, своей откровенностью она развязала ему руки. Самой уйти ей было некуда. Что же делать?.. Упрашивать его остаться, чтобы дальше притворяться и лгать? Для этого не осталось сил. Да и смысла не было. Если захочет, он всегда найдет способ уйти. Сегодня ведь нашел? Кому нужны были два месяца ее унижений? Чтобы он ее за это же обвинил? Оказывается, она и мужа своего не знала, хоть не просто прожила с ним двадцать лет, а любила его. Не знала, кого любила… Лиза продолжала тупо смотреть в одну точку, ничего вокруг не замечая. Первый раз из этого состояния ее вывел голос Вадима. Но обращался он не к ней. С ней он даже не попрощался, на нее он даже не взглянул. Совестно было? Вряд ли…

И вот сейчас этот звонок. Она не чувствовала ни злости, ни обиды, вообще ничего. Все ее чувства словно занемели. Потому что рана свежая – подсказывало ей сердце. Будет еще, по-всякому будет…

7

Постылый дождь барабанил по подоконнику. Земля отказывалась принимать влагу, и вода расплывалась по ней огромными лужами. Ни объехать, ни обойти. Под стать погоде такими же неприветливыми были и люди. «Если бы дождь мог знать, как им надоел, давно бы уже перестал», – думала Лера.

Согнув укрытые пледом ноги, она обхватила их переплетенными пальцами и склонила голову на колени. Взглянув на одежду, она уныло вздохнула. Развешенная на спинке стула куртка до завтра просохнет вряд ли. О туфлях и говорить нечего.

Лера перевела тоскливый взгляд на окно. За ним была тьма кромешная. Так же тоскливо было у нее на душе. Никакого просвета… Видно, так уж ей на роду написано. От судьбы не уйдешь, как говаривала ее мама. Лера вспомнила о маме, и ей захотелось домой. Уткнувшись лицом в подушку, она тихо заплакала. Уже и подушка пропиталась слезами, а на душе легче не становилось.

Неделю назад у них на фирме произошел инцидент. Все началось с визита представительной дамы. Игнорируя обращенные к ней любопытные взгляды, она с надменным видом вошла в кабинет патрона и пробыла там довольно долго. Никто не слышал, о чем они говорили. Когда, выйдя, она обвела всех бесстрастным взглядом, Лера почувствовала себя словно уличенной в воровстве. Позже выяснилось, что дама эта была матерью Вадима Владиславовича Главацкого. Казалось бы, ничего особенного не произошло. Для других оно так и было, но не для нее.

Именно с того дня отношение Вадима к ней резко изменилось. Он ни разу не подошел к ней, не заговорил. Он даже ни разу не взглянул в ее сторону. Лера была обескуражена такой внезапной переменой. Это заметили многие. В последнее время она витала на седьмом небе от счастья. А вот сейчас все изменилось. Лера терзалась муками ревности и сомнения, то оправдывая, то ненавидя его. Временами ей казалось, что она не может претендовать на его любовь, на любовь чужого мужа.

Но предательская память упорно возвращала ее в тот дождливый вечер, когда он предложил подвезти ее до дома. О чем-то они говорили. Он спрашивал, нравится ли ей работа, не скучает ли по дому, интересовался дядиным здоровьем. Пытаясь защититься от исходящей от него мощной волны мужского обаяния, она ухватилась взглядом за выступающие вены на плавно покручивающей руль его руке. Чисто по-женски подмечая светло-серый корпус часов на запястье, манжет безупречно отутюженной сорочки, она ему односложно отвечала. А хотелось-то совсем другого: чтобы взял он ее за руку и повел за собой в эту мармеладную, шикарно пахнущую жизнь. Может, потому, когда он в шутку спросил, не присмотрела ли она себе жениха, она, не таясь, ответила: «Присмотрела, да женатого». По резкому повороту его головы и по тому, как вспыхнули его глаза, она все поняла и ответила ему таким же взглядом. Они непроизвольно потянулись друг к другу. Вот тогда она впервые поняла, что значит – настоящий мужчина. Тот, с которым чувствуешь себя женщиной. Уже дома, мысленно прокручивая этот неожиданный поворот судьбы, она вспомнила, что он не спросил адрес, стало быть, подвез ее не случайно. Она доверилась ему и впорхнула в зефирную сказку, которая каждый вечер заканчивалась одним и тем же – он по-прежнему возвращался к жене. Как только Лера ни пыталась вызвать его на разговор о ней, он всякий раз отшучивался. Потому ответы за него она додумывала сама: «Потому и молчит, что похвастаться нечем». Пожалуй, именно ее домыслы мало-помалу и притупляли эту занозу. Теперь же оставалось одно – смириться с тем, что она сама была для него лишь временным увлечением. Вадим по-прежнему продолжал игнорировать ее. К концу недели у Леры уже не было сомнения в том, что кто-то донес его матери об их отношениях. Иначе откуда об этом узнал дядя, устроивший ее на работу через своего приятеля Владислава Ивановича? Высказав все, что о ней думает, дядя хлопнул дверью, и с того дня ни разу больше не вошел в ее комнату. Правду говорят – приходит беда, открывай ворота.