Читать книгу: «Капитализм для народа. Либеральная революция против коррумпированной экономики», страница 2

Кризис доверия к капитализму

Со временем многие описанные мною факторы изменились. Доля государства в ВВП в 1900–2005 годах увеличилась более чем в семь раз, в то время как влияние правительства, благодаря непрерывному росту государственного регулирования, выросло еще более значительно. Деловые круги научились работать с растущим присутствием правительства в экономической сфере и извлекать из него пользу. К примеру, в 2009 году представители деловых кругов не были против введения комплекса мер по стимулированию экономики; наоборот, они стремились извлечь из них максимальную выгоду.

Безусловно, сегодня деловой мир все более искусно вытягивает у правительства деньги. Совсем недавно, в 1980-е годы, конгресс начал определять, кто будет в числе победителей или проигравших, выделяя средства конкретным отраслям бизнеса. В пятой главе мы увидим, что с тех пор рост в этих отраслях был колоссальным. Еще более стимулировало этот рост широко распространенное (ложное) представление о том, что государственные средства могут обеспечить рост частного сектора за счет участия в «частно-государственных партнерствах». Все это создало преимущества для интересов деловой сферы по сравнению с интересами рынков. По мере того как деловая элита приобретала все больший контроль над политикой, общественная поддержка системы рыночной экономики стала сокращаться.

Как уже было отмечено выше, основу этой общественной поддержки составляли также связанные с рыночной системой преимущества и ощущение справедливости этой системы. К сожалению – и мы поговорим об этом во второй главе, – и эти преимущества также начали стираться. В последние десять лет медленный экономический рост и сокращение карьерных перспектив разрушили представление о свободном рынке как о сфере, где любой человек способен достичь процветания. Сотни миллионов долларов налогоплательщиков, переданные для исправления катастрофических экономических показателей, в свою очередь, ослабили представления о справедливости системы.

Предательство элиты

Одним из величайших достижений капитализма стало освобождение авторов от политического рабства. Формирование книжного рынка дало интеллектуалам возможность свободно и с выгодой для себя писать не только для богатых покровителей, но и для широкой публики. Эта возможность отлично сработала в случае с интеллектуалами широкого профиля и куда хуже – в случае с узкими специалистами: инженеры-атомщики редко выступают против атомных электростанций, а финансовые экономисты – против производных финансовых инструментов. Отчасти привязанность специалистов к своей области знаний связана с процессом отбора, в результате которого специализацию в конкретной области выбирают лишь те, кто действительно любит свое дело и, как следствие, готов защищать его интересы. Однако подобная тенденция может также быть вызвана тем, что экономисты называют «естественной приверженностью, обусловленной специализацией». В данном контексте термин «приверженность» относится к любой ситуации, в которой человек или компания, занятые регулированием или оценкой работы группы фирм, в конце концов начинают содействовать интересам этих «фирм». Чем более специализированным окажется мой человеческий капитал, тем более узким будет рынок применения моих идей. Будь я инженером-атомщиком, я вряд ли сумел бы заработать на жизнь написанием популярных книг об атомной энергии. Наиболее выгодной сферой применения моих талантов стала бы работа на ядерно-энергетическую компанию. Как следствие, ценность моего человеческого капитала сильно снизилась бы, если бы я выступал против атомных электростанций. Джеффри Виганд, бывший глава отдела исследований и разработок табачной корпорации Brown & Williamson, раскрывший секреты производства табачных изделий, перешел с должности, обеспечивавшей ему заработок в размере 300 000 долларов в год, на должность с заработком в 30 000 долларов.

Чем меньше потенциальных работодателей имеется в той или иной сфере, тем менее свободными и независимыми окажутся технические специалисты. Это четко прослеживается на примере газет и журналов. Wall Street Journal и New York Times дают более объективные советы по паевым инвестиционным фондам, чем более специализированные журналы, так как их спонсирует широкий спектр рекламодателей; в то же время специализированные журналы сильно зависят от малочисленных специализированных рекламодателей и не могут позволить себе отказаться от них⁷. Однако проблема не ограничивается печатными изданиями: она существует во всех сферах деятельности. Наиболее компетентные специалисты в то же время наименее объективны: ведь компетентный специалист – это чаще всего узкий специалист, имеющий малое число потенциальных работодателей, которых он не может предать. Эта проблема создает между простыми людьми и специалистами отчужденность, рождающую недоверие.

Приверженность существовала всегда – на сознательном или на бессознательном уровне. Однако в последние годы возникли тенденции, делающие ее куда более сильной. Первая тенденция – рост специализации знаний. В начале XX века врач вполне мог усвоить все знания в области медицины. Сегодня он едва ли может справиться со статьями и открытиями в своей крайне узкоспециализированной области. Такая предельная специализация способствовала росту влияния деловых кругов на любые суждения – причем в такой мере, что, по словам бывшего издателя British Medical Journal, «в некоторых областях медицины невозможно найти специалиста, у которого не имелось бы конфликта интересов»⁸.

Вторая тенденция – растущая концентрация производства. На протяжении многих лет ипотечные гиганты Fannie Mae и Freddie Mac имели возможность переманить на свою сторону, лишить данных или ввести в заблуждение любого исследователя, который бы попытался поставить под вопрос их методы. Они обладали таким богатством и влиянием, что противостоять им было слишком опасно. Точно так же крупные финансовые конгломераты могут обеспечить себе доминирование в интеллектуальных дискуссиях за счет привлечения на свою сторону экспертов и влиять на политическую программу за счет лоббирования.

Чтобы понять, насколько влиятельными могут быть крупные корпорации, вспомним о попытке проведения реформ, предпринятой после финансового кризиса 2008 года. С самого начала крупные банки ясно дали понять, что хотят подчиняться Федеральной резервной системе. Причина была вовсе не в том, что ФРС обладала наилучшими навыками в деле решения проблем, и не в том, что выбор ФРС в качестве регулирующего органа представлялся им наиболее разумным (при контроле банков с целью обеспечения их стабильности и защиты клиентов может возникать конфликт интересов). Нет, причина состояла в том, что ФРС уже находилась под влиянием крупных банков, которые определили состав правления Федерального резервного банка Нью-Йорка и предоставили ФРС множество сведений, необходимых для ее работы. Против этого предложения почти не было возражений: вероятно, потому, что эксперты в банковской сфере, желающие консультировать или работать в финансовых кругах – как в частном, так и в правительственном секторе, – должны сотрудничать с крупными банками или с ФРС (или и с банками, и с ФРС). Спор между лоббистами и сторонниками ФРС и лоббистами и сторонниками крупных банков завершился принятием идеи о том, что, несмотря на серьезные провалы в прошлом (такие как неспособность урегулировать вопрос о стандартах ипотечного кредитования до наступления кризиса), ФРС остается лучшим органом по контролю над деятельностью банков. Принятый в 2010 году закон Додда–Франка передал полномочия в этой сфере ФРС – что, на мой взгляд, вовсе не удивительно.

Время популизма

Если бы нам нужно было перечислить ключевые факторы, позволяющие предугадать появление популистских движений, на самом верху списка оказались бы неравенство доходов, бедственное положение среднего класса и недоверие к элите. Все эти факторы присутствуют в сегодняшней Америке. «Движение чаепития» и Occupy — всего лишь начало. Появление определенных форм популизма неизбежно. Остается единственный вопрос: каковы будут эти формы?

Для большинства популистских движений так или иначе характерно стремление к перераспределению богатства. Однако в случае, если рынки перестают быть законным местом распределения вознаграждений, – иными словами, если все большее количество людей начинает считать систему несправедливой, – популизм становится настоящей угрозой существованию традиционной рыночной экономики. Когда 77 % американцев считают, что в руках горстки богатых людей и нескольких крупных корпораций сосредоточена слишком большая власть, когда избиратели перестают доверять экономической системе, считая ее коррумпированной, – тогда неприкосновенность частной собственности также оказывается под угрозой. Если права собственности не защищены, даже сам факт сохранения системы рыночной экономики вызывает сомнения.

В связи с неопределенностью, во многом связанной с сегодняшней популистской реакцией, деловые круги начали выдвигать требования о предоставлении им особых привилегий и инвестиционных гарантий. Вспомним Программу государственно-частных инвестиций, предложенную в марте 2009 года министром финансов Тимоти Гайтнером: в рамках этой программы крупные частные инвесторы, по сути, получили субсидии в два доллара на каждый инвестированный ими доллар. Подобные привилегии и гарантии подогревают гнев общественности и приводят к возникновению популистской реакции, подпитываемой, прежде всего, ощущением того, что правительство и крупные участники рынка оказывают друг другу содействие за счет налогоплательщиков и мелких вкладчиков. Политики, не желающие быть связанными в общественном представлении с компаниями, которым они пытаются помочь, сами поощряют популистские нападки и даже принимают в них участие. Легитимные инвесторы покидают рынок, не будучи уверенными в том, что они могут рассчитывать на новые контракты и верховенство закона. Что, в свою очередь, оставляет оказавшимся в тяжелом положении фирмам единственный выход – обращение за поддержкой к государству; а это лишь способствует укреплению кланового капитализма. Я наблюдал подобные процессы в Италии: это порочный круг, выбраться из которого непросто.

Однако даже при наличии сильного популистского давления всего этого можно избежать. Как будет показано в седьмой главе, снижение транспортных расходов в конце XIX века способствовало росту глобализации, аналогичному тому, который мы наблюдаем сегодня; многие представители американского среднего класса испытали на себе серьезное давление, а некоторые компании получили огромную власть. Тем не менее целью энергичного популистского движения, возникшего в ответ на эти события, стало вовсе не уничтожение капитализма, но сдерживание непомерной власти корпораций. Вновь созданная Популистская партия не сумела добиться каких-либо значительных результатов на выборах; однако предложенная ею платформа и ее требования оказали важнейшее влияние на многие реформы Теодора Рузвельта (от антитрестовских законов до прозрачности отчетных документов, от борьбы с мошенничеством до меньшей концентрации финансовой системы), позволившие установить новое властное равновесие и обеспечить эффективность капиталистической системы в США. Можем ли мы сегодня направить гнев популистов не на разрушение системы рыночной экономики, но на борьбу с клановым капитализмом и коррумпированными элитами?

Призыв к переменам

Действовать необходимо сейчас – пока США не вступили на южноевропейский путь, приводящий к водворению системы кланового капитализма, или на южноамериканский путь, ведущий к долгосрочному упадку. Необходимо – ни много ни мало – переосмыслить традиционные политические категории. Американский политический спектр традиционно делится на проделовые круги, понимающие суть экономического стимулирования и желающие расти за счет его умелого использования, и антиделовые круги: последние, по словам Черчилля, считают бизнес «хищником, которого нужно убить» или «коровой, которую следует постоянно доить».

По мере ослабления идеологических различий стороны пришли к новому пониманию того, кто именно станет дойной коровой: налогоплательщики. Естественно, обе стороны с восторгом поддерживают тесный союз деловых кругов и правительства. Настоящая линия раздела проходит между теми, кто вошел в этот порочный союз, и теми, кто отказался в нем участвовать. Подавляющее большинство последних придерживаются крайне левых взглядов и продолжают считать бизнес хищником, которого следует убить. Политики и интеллектуалы, выступающие в защиту рынка и при этом понимающие, какой чрезмерной властью обладает крупный бизнес, встречаются куда реже, чем следовало бы. Тем не менее большинство американцев признают, что крупный бизнес и свободный рынок – совершенно разные вещи. По результатам подсчетов Индекса финансового доверия, публикуемого чикагской школой Бута/Келлога (я один из руководителей этого проекта), 53 % американцев согласились с утверждением «Свободный рынок – лучшая система для создания богатства», тогда как 28 % воздержались от оценки этого утверждения, а 19 % не согласились с ним. Аналогичным образом, 51 % американцев согласились с утверждением «Крупный бизнес искажает работу рынков ради собственного блага», тогда как 30 % воздержались от оценки, а 18 % не согласились с утверждением. Иными словами, большинство американцев верят в силу рынка, однако испытывают беспокойство в связи с влиянием на него крупного бизнеса.

Именно для этого большинства я написал свою книгу. Это по большей части молчаливое большинство: оно чаще поддерживает рынок, чем деловую сферу. Кроме того, я обращаюсь к двум недавно возникшим популистским движениям, оказавшимся на противоположных концах политического спектра: к «движению чаепития» и движению Occupy. Неожиданным образом у этих движений много общего. И то и другое антиэлитарно; и то и другое борется с левиафаном («движение чаепития» – с правительством, движение Occupy — с крупным бизнесом, обращающимся за помощью к государству). Многие не понимают, что оба левиафана суть две стороны одной медали. Проблему представляет не крупный бизнес как таковой, но монополистский бизнес, обладающий политическим могуществом; не правительство как таковое, но назойливое и коррумпированное правительство. В чем причина неэффективности агентства Fannie Mae — в том, что это крупный монополист, или в том, что его поддерживает государство? На самом деле и в том и в другом.

Частный сектор зачастую терпит крах потому, что правительство вмешивается в его существование, выделяя ему субсидию или предоставляя монопольное право. Правительство зачастую терпит крах из-за повышенного внимания к частным интересам. Так кого же следует обвинять – правительство или частный сектор? Никого: подобные просчеты – результат работы порочной, клановой системы.

Популистская прорыночная программа

Тем не менее цель этой книги – не только предупредить Америку об угрожающей ей раковой опухоли кланового капитализма, но также составить программу борьбы с этой опухолью, пока она не дала метастазы. Эта программа учитывает капиталистический дух Америки, но к тому же использует лучшие стороны ее популистской традиции.

В начале XX века реакцией Эры прогрессивизма на появление кланового капитализма стало усиление распорядительных полномочий государства. Программа, разработанная мною в главах с восьмой по пятнадцатую, полностью учитывает тот факт, что государство слишком часто оказывается частью проблемы – но вовсе не частью ее решения. Я не всегда выступаю против регулирования (чтобы хорошо работать, рынкам нужны правила); однако я хорошо понимаю, что в большинстве ситуаций правила защищают существующих участников рынка и препятствуют проникновению на рынок новых участников – а это нарушает конкуренцию.

Моя программа концентрируется на власти конкуренции. Только конкуренция противоположных экономических интересов даст нам шанс улучшить всеобщее благосостояние. Только конкуренция противоположных политических интересов позволит нам обрести интеллектуальную свободу.

Отсутствие конкуренции и перекосы, вызванные предоставлением правительственных субсидий, стали причиной всех тех проблем, с которыми сегодня столкнулась экономика – в том числе и сокращения реальных доходов американского среднего класса. Я предлагаю использовать власть конкуренции – не только в экономической, но также в политической, культурной и правовой сфере. Бесправные люди защищены законом от конкуренции алчных юристов; политические и экономические власти создают основу для конкуренции ищущих славы ученых и журналистов.

Однако для того, чтобы конкуренция начала творить чудеса в этих сферах, нужна информация. Характерной чертой XX века были идеологии. Характерной чертой XXI века станет анализ информации. Перефразируя легендарного журналиста Джозефа Пулитцера, скажу, что при наличии информации ни одно преступление, ни один обман, ни одно мошенничество не переживут тщательного анализа.

Тем не менее в условиях слабой правовой защиты конкуренция не работает. Если акционеры недостаточно защищены, конкуренция способствует наиболее коррумпированным, но далеко не лучшим управляющим. Если инвесторы малокомпетентны, конкуренция выбирает самых искусных мошенников, но вовсе не лучших инвестиционных менеджеров. Если клиенты невежественны, конкуренция заставляет компании пользоваться их невежеством, но не повышать собственную эффективность.

По этой причине я признаю значимость правил. Однако я выступаю за немногочисленные и простые правила: они обладают несколькими преимуществами. Такие правила не позволяют действовать ради конкретных интересов, что сокращает возможности лоббирования. Они сводят к минимуму количество профессионалов, необходимых для объяснения правил и работы с ними, что повышает эффективность экономической системы. Избирателям проще их отслеживать, что предотвращает или хотя бы сокращает возможности их использования ради конкретных интересов и способствует саморегулированию. И последнее, но не менее важное, – простые правила неизбежно жестки, а их использование ограничивается случаями, когда они действительно необходимы. Как говорил президент Теодор Рузвельт, «за счет лучших законов нелегко улучшить наше материальное положение; однако за счет дурных законов его легко погубить».

Тем не менее закон – не единственное решение. Нам нужны качественные социальные нормы, способствующие выживанию капиталистической системы в долгосрочной перспективе. Беспринципное поведение подрывает жизнестойкость американского капитализма. Все те из нас, кто верит в свободный рынок, обязаны выступать в поддержку норм, способствующих взаимодействию в экономической сфере и порицающих тех, кто пытается использовать систему ради собственного блага.

Часть I. Проблема

Я помню, что в ночь, когда я впервые приехал в Америку, у меня возникло два отчетливых чувства. Первым было пьянящее ощущение того, что мне все по силам, о котором я писал выше, – ощущение, что я могу достичь любой цели. Однако вместе с ним появился и некоторый страх. До этого я жил в рамках продажной системы и всегда мог винить эту систему в своих промахах – в том числе и в тех, в которых был виноват сам. Теперь у меня больше не было козла отпущения: я превратился в акробата, работающего без страховки, и отныне мог винить во всем лишь себя самого.

Несмотря на некоторые преимущества (я прилетел самолетом, и чемодан у меня был не картонный), я был подобен миллионам иммигрантов, которые выбрали Соединенные Штаты из-за исключительных возможностей, даруемых этой страной. Уникальность Америки связана не с ее размерами, ее красотой или богатством; уникальность Америки, прежде всего, связана со свободой.

Когда горстка недовольных эмигрантов из Британии решила искать свой путь к счастью, она запустила самый успешный социальный эксперимент во всей истории человечества. Отцы-основатели не просто создали правительство из народа и для народа; вопреки всем правительственным ограничениям, они также сумели создать народную экономическую систему, работающую от имени народа и для его блага. В отличие от остального мира, где капитализм слишком часто являет собой продукт богатой элиты, нашедшей возможность для дальнейшего обогащения, американский капитализм выжил и процветает благодаря уникальному стечению обстоятельств: это внимание правительства к интересам простых людей; ряд ценностей, в силу которых накопление благосостояния являет собой моральную ответственность, но не самоцель; и вера в то, что система обеспечивает равные возможности для всех. Неудивительно, что эта страна возможностей привлекала трудолюбивых и талантливых людей со всех концов света. Несмотря на все свои недостатки и ограничения, американский капитализм стал золотым стандартом, по которому оценивается весь остальной мир.

Тем не менее уникальность американского капитализма не следует считать само собой разумеющейся. Лишь когда мы поймем, почему подобный вид капитализма так редко встречается в остальном мире, мы осознаем, как нам с ним повезло – и насколько нам важно его сохранить.